Видехом свет истинный.

Умолкает ныне неискусный язык мой, Боже, и растворяется сло­во мое в молчании изначального бытия Твоего, Христе. Пусть же говорят сонмы Ангельские и искусными небесными гласами вос­хваляют Тебя, Владыка Вседержитель! А я, нищий и убогий мо­нах, приношу в благоговении на священный алтарь любви Твоей молчание мое. Пусть станет оно молчащим пламенем ненасыти- мого духа моего, созерцающего Тебя в вечности, Иисусе. Эта свя­щенная и сокровенная тихость духа человеческого, умолкнувшего пред непостижимой и недоведомой святостью Твоей, Отче Неба и земли, пусть будет всецело жертвой моей, ибо поистине от Твоего взял и Тебе приношу - не презри жертву молчания моего, Госпо­ди! Это и есть ненасытимая жажда всех нас, людей Твоих, - знать Тебя, нашего Бога, в молчании Божественной любви, превосходя­щей всякое земное естество, в священном единении, по вечному слову Твоему, Христе Боже (Ин. 17: 21-22): Да будут... все... едино, как Мы едино - в безпредельной вечности Твоей, Господи Иисусе Христе, непреходящее Солнце жизни моей. Слава Тебе за все!

Утром мне пришлось долго дожидаться у кельи старца, когда от него выйдет доктор, производивший осмотр. Наконец я оказался в его комнате, где резко пахло лекарствами. Монах поднял бледную, слабую руку:

- Открой окно, Симон, пусть свежий воздух войдет!

В открытое окно ворвался аромат соснового леса, чириканье во­робьев и грохот далекой бороны. Это на садовом участке чернобо­родый монах, невзирая на столбом стоящую пыль и летний зной, боронил свежевспаханную землю.

- Так вот, отец Симон, чтобы прийти к обожению, заповеданно­му нам Богом, надлежит пройти этап очищения от заблуждений. Реализация нашего богоподобия есть распятие в нас страстного человека. Без очищения себя от адской тьмы - дьявольской гордости, всякое слово о богоподобиии становится демонизмом. Ты обнаруживаешь признаки духовного достижения - остерегайся же гордыни и возрастай в духовной практике неуклонно. Мир любит рассуждать, но не любит исполнять. Земная жизнь не предназна­чена для вмещения всей полноты Божественного бытия, которая осуществляется лишь в обоженном духе человеческом...

- Геронда, исходя из сказанного вами, земная жизнь боль­ше всего похожа на трагедию, хотя с юности все мы ищем в ней совершенства...

- Мир ложен, поэтому правда в нем воспринимается, как ложь, а ложь видится правдой. Вся трагедия человечества в том, что оно выбрало широкий путь, - «как все», принеся в жертву личное спа­сение. Предполагая прожить эту временную жизнь «как все», та­кие души гибнут, в конце концов, вместе со «всеми». Такое «раз­витие», или как говорят, «прогресс», означает всего лишь развитие грехов и пороков. И сдержать падение в деградацию от поколения в поколение для Православной Церкви становится все сложнее. Грубо говоря, для Православия нужно иметь мозги...

При этих словах старец горько усмехнулся.

- Поэтому мир и упрекает монахов в бездействии? - спросил я.

- Бездействие аскета во внешнем, видимом, неизменно стано­вится сильнейшим действием в плане невидимом, духовном. Его результаты сказываются даже в грядущих временах. Несмотря на деградацию, появляются души, которые с юности противостоят греху и стремятся к чистоте и спасению. Наш духовный отец не­редко говорил нам о том, что в жизни монаха его бездействие дик­туется стремлением не вызвать в душах людей болезненных про­тестов, не нанести им душевных ран. И таким образом пребывая почти исключительно в молитве, служить все же их спасению, без вреда, в то же самое время, и для самого себя. Отсюда «духовный закон»: или уподобиться пророкам и апостолам и, проповедуя, не бояться ни неприязни, ни гонения, ни самой смерти; или же уда­литься в бездействие, в безмолвие пустыни, чтобы скрыться от лю­дей и исчезнуть для мира. Современники, слыша те же слова, ко­торые они читают в Священном Писании, не терпят живых людей, их говорящих, и поносят их, как безумных и гордых. Еще святи­тель Игнатий Брянчанинов имел в виду это подлинное монашество в духе и истине и указывал в своих трудах, что только верхогляды могут думать, будто монашество как-нибудь извне, администра­тивным вмешательством, может быть поднято в своем духовном уровне. Старец Софроний всегда говорил, что дисциплина извне, без монашеской самодисциплины, есть верный признак снижения духа монашества и становится полным непониманием того, в чем сущность монашеских обетов.

Мы добровольно пришли в монашество и можем нести и разви­вать его только в духе благодатной свободы, однако держась догма­тов и преданий Церкви. Зачем меня кто-то будет административно принуждать к молитве и послушанию, если это и есть смысл всей моей жизни?

- Вы это хорошо сказали, Геронда! Полностью согласен с вами, еще мой духовный отец, архимандрит Кирилл, всегда повторял: «Невольник - не богомольник!»

- Для того, чтобы мы никогда не ослабевали в смирении и по­слушании, для нас наготове скорби. Страдания и есть свидетель­ство нашего несовершенства, побуждающее всякую душу собрать­ся и снова устремиться к избавлению от грехов. Вера - это великая духовная сила, а псевдоверие - безсильно и безплодно. Не иметь веры - все равно, что плыть в лодке без весел. Умей всегда разли­чать истинную веру от псевдоверия, которое легко опознать по фа­натизму. Пока не придет всеутверждающее действие Божествен­ной благодати, всякая аскетика и всякий подвиг человека оста­нутся лишь человеческим действием и, следовательно, тленным. На самом деле весь наш подвиг сводится к поиску слияния нашей веры с жизнью Самого Бога. Выражается этот поиск в молитве, но, главным образом, - в непрестанной молитве. Наиболее совер­шенной является чистая молитва, поэтому она есть вершина всех аскетических практик. Но священное созерцание есть дар Самого Бога и, как таковое, находится по ту сторону земных усилий. Как говорил преподобный Пафнутий, есть три отречения. Первое - от­речение от мира, второе - отречение от страстей, как телесных, так и душевных, и третье - отречение от всего видимого и временного, когда мы собираем ум в сердце и заключаем его там, погружаясь духом в созерцание невидимого и вечного.

- А как практически погрузить ум в созерцание, Геронда?

- Слушай, поведаю тебе и об этом. Прекрати, насколько воз­можно, всякие мирские разговоры. Успокой дыхание так, что­бы оно было едва заметно. Научись пребывать в неподвижности тела, начиная с получаса, а затем постепенно увеличивая до ча­са и более, пока не придешь к совершенной неподвижности ума без всяких отвлечений. Практикуя так без устали днем и ночью, не стремясь ни к каким видениям и озарениям, не цепляясь ни за что внутренне и внешне, через непрестанную покаянную молитву ты несомненно полностью соединишься со Христом. Это и есть настоящее отречение и совершенное безстрастие. Все мирские попечения полностью оставляют созерцающее сердце, а Божественная любовь ко всем людям рождается и возрастает в нем, окрыляясь неизреченными действиями Святого Духа.

- Отче, вы говорите больше о монашестве. Но к нам приезжают паломники-миряне, чтобы тоже прикоснуться к духовной жизни. Разве у мирян ее нет?

- Вот слова преподобного Феодора Студита: «Монашество есть третья благодать, дарованная нам после Ветхого Завета и Христова Евангелия». Поэтому полнота Божественной любви воспринимается душой лишь в монашестве, в браке ее посещения умеренны, на двух стульях не усидишь... Все, что направлено к образам мира сего, есть привязанность. Все, что направлено к Богу, есть любовь, когда каждый голос в мире становится для нас голосом Христа, а каждый облик - Его святым обликом! Великая любовь Христова не терпит отступления в чувственные наслаждения, ибо она охладевает там и угасает. Наш духовный отец говорил: «Когда ум занят Богом, Который, конечно, и чистый, и пречистый, то и ум наш становится чистым и чистейшим. И этот опыт чистого ума дается только в монастырях, а не в миру. В этом преимущество монашества».

- Геронда, а в чем суть духовного подвига? В аскетике?

- Нужно смотреть глубже, отец Симон! Духовный подвиг состоит не только в том, чтобы стяжать благодать, но и хранить приобретенное состояние духа, даже когда благодать отходит, а именно -не отдавать ум старым привычкам рассудительного мышления. Борьба с плотью, или аскетика, сводится к тому, чтобы не уступить ей, не отдать ума. А борьба с гордыней - самый суровый подвиг, чтобы суметь пройти этот ад борьбы с неповрежденным умом и сердцем, то есть научиться «держать ум во аде», как говорил старец Силуан, нужно научиться не бороться со злом, а удерживать ум от зла. Преследуя зло, святым не стать, а злым станешь. Если мы научимся удерживать ум от впадения в греховные состояния, тогда несозданный свет созерцания поглощает этот ум, раскрывая в нас Божественное присутствие Христа. Это Божественное присутствие или слава Божия есть отражение в нас безначального блаженного бытия Самого Бога.

- Что же останется на долю Церкви? В чем состоит ее участие, Геронда?

- Тот, кто постиг, что такое священная литургия, тот переживает в ней всякий раз Воскресение Христа и Пасху Христову. «Он поистине всегда пребывает в Пасхальной радости и обновле­нии духа», - говорил старец Софроний. Для такого человека любая литургия есть прямое и полное спасение в Господе нашем Иису­се Христе. Великая привилегия - не только веровать в Него (Го­спода), но и страдать за Него, - по словам святого апостола (Флп. 1: 29). Поэтому задача Церкви в истории - спасать каждую душу, а не стяжать материальное могущество или политическое влия­ние, пусть даже и мировое. Ибо что пользы человеку, - а можно добавить: и Церкви, - приобрести весь мир? - сказано Спасителем (Лк. 9: 25). Вся трагедия здесь развивается по следующему принци­пу: немужественные и немощные души скоро приходят в отчаяние и не достигают полноты покаяния и очищения, а получив за свое малое и нетерпеливое покаяние некоторую милость от Бога, успо­каиваются на этом. Но, как говорит поговорка, - для супа много соли не нужно! Имеющий уши слышать, да слышит...

- Много мне приходится говорить с монахами, отец Григорий, и каждый раз слышу в их словах скрытый ропот на то, что, несмотря на все их усилия, благодать к ним не приходит! Это из-за лености или же есть другие веские причины?

- Втайне каждый человек знает, приложил ли он все усилия, что­бы стяжать благодать или же просто исполнял положенные прави­ла и претендует, вследствие этого, на некоторую святость. Верную же душу Бог медлит посетить, желая подвигнуть ее на большее. Такое Его промедление углубляет у верной и преданной души по­каяние, увеличивает отвращение ко греху, делает более горячим и целеустремленным ее обращение к Богу. Само видение Божествен­ного света происходит в тот момент, когда человек его совсем не ожидает, ибо «Царство Небесное не приходит с ожиданием». Но случается это чаще всего во время молитвы. А предваряется это видение особым миром души и несет в себе кроткую умиротворяю­щую любовь и подлинное воскресение души. Оно всецело есть плод покаяния и прощения грехов. Также когда кто-либо вымогает спа­сение у Господа, но не получает, то впадает в ропот. Оно приходит к смиренным в день, в который не ожидаешь, и в час, о котором не думаешь. Святые не хотят нам объяснять это таинство.

- Отец Григорий, какие еще есть признаки, что Бог простил человеку его грехи?

- Признаки несомненного внутреннего свидетельства об остав­лении грехов таковы: вселение Божественного Духа, проясняюще­го и изменяющего ум и сердце; рождение в душе первых ощущений благодатной жизни, которая не может быть следствием пустого воображения или результатом искусственного перевозбуждения; тихая и нежная святая радость и внутренний мир, достигающий такой степени, что ум забывает весь мир и приходит в состояние потери всякого осознавания материального существования. Но возведение духа человеческого в область Безначального Божественного бытия - явление весьма редкое. И такое видение дается человеку лишь на короткое время, а затем покидает его, если Бог, по неведомым для нас причинам, считает нужным, чтобы жизнь его продлилась на земле. В состоянии совершенной сверхизобиль-ной благодати человек не может делать что-либо иное, ни даже иметь общение с другими людьми.

- Отче, что меня во всей духовной практике сильно изумляет, так это то, что созерцание приводит нас к тому, что мы, люди, становимся в Боге как одно единое целое! Верно ли это?

- В Безначальном Первоуме Творца нашего, как доверял нам свои рассуждения духовный отец, человек задуман как один, единый, но в безчисленном количестве ипостасей, или личностей. Каждый человек внутри своей личности является центром всего бытия: все и всё - для него. Семья - это малое сообщество, способствующее объединению этих личностей в некое единство. Но монашеское общежитие является самым благоприятным условием для расширения нашего сознания до тех пределов, которые поставлены перед нами как конечная цель, как достижение образа и подобия Богу в человеке и вообще в человечестве: Кто любит Меня, тот соблюдет слово Мое; и Отец Мой возлюбит его, и Мы придем к нему и обитель у него сотворим (Ин. 14: 23). К сожалению, не все могут расширить сознание за пределы своей семьи, как и не все имеют решимость выйти за ограничения монашеского общежития. Тем не менее, цель непреложно остается одна: Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино... Я в них, и Ты во Мне; да будут совершены воедино (Ин. 17: 21-23).

- Геронда, скажите, Божественная любовь требует участия ума?

- Полнота личного бытия есть Божественная любовь, которой свойственно совершенство познания Бога и мира без участия ума. В совершенной любви место ума занимает Божественная благодать, дарующая человеку истинное ведение и познание. Вспоминаю слова отца Софрония: «Если я всем моим сердцем люблю Бога, то я весь целиком пребываю в Нем. И только так Его бытие становится моим. Если я, подобно Христу, люблю всех, то бытие всех силою любви делается моим бытием», - так говорил наш благословенный старец...- Без Божественного посещения, даже если человек долго прак­тикует молитвенную жизнь, его познание еще остается обычным? Мне еще не вполне ясно это, отец Григорий...

- Без тайного, то есть скрытого от наших глаз, или явного и ви­димого озарения нетварный светом, человек не познает должным образом своего греха и ограниченности ума. Не следовать священ­ному созерцанию, но отвергать его, как недостижимое или невы­полнимое в наше время, - это уничтожение Православия и опасное заблуждение. Видеть свой грех и безпорядочные движения грехов­ных помышлений составляет начало созерцания. Середина созер­цания - приход благодати в очистившееся сердце и соединение с ним умиротворенного ума. Завершение созерцания - полнота про­свещения нетварный светом и Божественное Откровение. Такая практика возможна повсюду и во всякое время, при любых внеш­них условиях. Ни бегство в пустыню, ни удаление в пещеру, ни уход от людей, ни научное богословие, ни изощренный психоанализ, ни философские концепции или рациональный подход к Евангелию через рассудочные умозаключения, - ничто, подобное перечислен­ному, само по себе не составляет сущности Божественного созерца­ния. Ничто не должно мешать нашему пребыванию в высшем со­стоянии Богообщения. Даже время исчезает в этом благоговейном видении Бога. Бог незрим и непостижим, таким же должно быть и созерцание. Христос, как истина, есть высшая форма постижения. Это постижение неподдельно и не смешано с помыслами. Истин­ное Божественное созерцание - это не то, что мы создаем своими усилиями, оно всегда приходит как дар свыше. Конечно, и уход в пустыню или в молитвенный затвор, а также иные пути к уедине­нию, как, например, твоя пещера, отец Симон, - все это есть дра­гоценная привилегия Божия Промысла, поскольку создает благо­приятные условия для глубокого покаяния. Без покаяния всякое наше действие и всякий род аскетической жизни превращается в чисто человеческое предприятие, по существу мало полезное для нашего спасения. Такого понимания держался и наш старец. Чем больше покаяние, тем больше действует в нас Бог, приобщающий Самого Себя человеческому духу. Самый свет истины своим прише­ствием свидетельствует, что мы не свободны от тьмы грехов и стра­стей. В состоянии пришедшей благодати человек всем существом своим вступает в подлинное созерцание Божественного мира. И ес­ли ложное смирение станет называть это неумеренной дерзостью и даже безумием, то вспомним святого апостола Павла, который, с одной стороны, пресекал малодушие, а с другой, - нелепую гордость плотского ума, когда говорил, что Бог благоволил спасти ве­рующих безумством проповеди, отвергнув разум разумных и пре­вратив в безумие мудрость мира сего.

- Геронда, но чтобы решиться на такую высоту цели, всякая ду­ша человека поневоле испытывает страх, не так ли?

- Память о том, что в нашей жизни должно повториться, по по­добию, все то, что совершилось в жизни Сына Человеческого, осво­бодит нас от всякого страха и малодушия. Это общий для всех путь и притом - единственный. Тогда Божественный свет наполняет всего человека так, что и сам человек становится подобным свету. И то, что видит он при этом, нельзя назвать иначе чем свет, хотя этот свет по природе своей совсем иной, чем свет видимого солнца...

Вдохновенные слова подвижника преисполнили благодарно­стью мое сердце и в то же самое время сжигали его стыдом и пе­чалью за собственное малодушие и невежество. Особенно стыдно было за то, что я ошибочно полагал, будто состояние обожения суждено лишь одним избранникам милости Божией, а не таким обычным грешным людям как я. Этим самоукорением мне захоте­лось поделиться с монахом Григорием:

- Отче, каюсь, что скрытый ропот сидел во мне долгое время из- за ложного суждения, бытующего в монашеской среде, что состоя­ние святости открыто лишь редким избранникам!

- Не давай в себе места отчаянию и малодушию, дорогой отец Симон! И ты, и я, все мы, - люди, со своими слабостями и немо­щами, как и жившие до нас святые угодники Божии! И они так же искали Бога, ошибались, оступались и вновь поднимались, пока не стали светильниками православной веры. Они однажды решили следовать за Христом до конца. Они не думали: мол, вот столько-то пройду, поподвизаюсь и хватит! Нет, эти мужественные подвижни­ки отдали свои жизни для достижения Богопознания и Бог не мог не откликнуться на их великую любовь и устремление! Укрепись же и ты, иеромонаше, в неисходном покаянии, отринь неправед­ную мысль, что святость - лишь удел избранных. Мы все призва­ны стать народом Божиим, святым и непорочным, и никому не за­крыт вход в Царство Божие: И приходящего ко Мне не изгоню вон! (Ин. 6: 37). Таковы непреложные обещания Господа. Все мы в рав­ной степени призваны к величайшей степени совершенства, пото­му что и мы получили те же самые заповеди, что и святые апосто­лы. Следовательно, имеем то же самое призвание, что и они. Ду­ша не может успокоиться на том, что еще не есть Бог, сама будучи богом по призванию. Церковь через святых отцов всех призывает взойти на вершину умного Боговидения, тем самым давая понять, что Господь никогда не перестает изливать тот же самый дар на всех верующих, последовавших за Христом всем сердцем! Ложное смирение говорит: «Это достижение не для меня! Мне бы лишь с краю примоститься в Царстве Небесном...» Лень и сластолюбие порождают отчаяние и воздвигают стену между нами и Богом. Но существует и другая крайность: дерзкое устремление горделиво­го ума увидеть Бога во что бы то ни стало и силою проникнуть в священные тайны Его бытия и овладеть Им. Такие безрассудные дерзновения кичащегося ума создают другую преграду и скрыва­ют от него Бога, Который благоволит лишь кротким и смиренным. Если мы благоговейно соблюдаем заповеди Божии, тогда Боже­ственная благодать сама многократно и многообразно (Евр. i: 1) посещает душу. Иной раз этот благодатный свет превосходит силы нашего естества, чтобы понести и выдержать его. Тогда еще боль­ше смиряемся и укоряем себя.

- Скажите, отче, каковы виды Божественного света или он всег­да неизменен?

- Хотя сверхсмысленный свет по природе своей всегда пребыва­ет неизменным, но действия его различны: иногда он воспринима­ется как тихая и кроткая любовь Христова, иногда как Небесный огонь, пожигающий и попаляющий в нас все скверное, иногда как Божественная сила, укрепляющая нас и просвещающая ум и серд­це, иной раз как движение или веяние великого блаженства в душе человека, а также как Божественное Откровение или сверхсмыс- ленное умное видение Бога.

- Отец Григорий, я продолжаю вести записи по духовной прак­тике, не имея возможности скурпулезно исследовать труды святых отцов, чтобы подкрепить опыт многочисленными цитатами. Но когда начинаю просматривать духовные книги, обнаруживаю, что в них уже сказано об этом молитвенном или созерцательном пере­живании, причем сказано гораздо лучше.

- Каждое поколение, молитвенниче, должно высказать свой опыт Православия и передать его далее, другим поколениям, а также сравнить свои духовные переживания с высказываниями прежних подвижников, живших до нас. Я тоже, пока был в силах, вел свои записи и делал выписки из святоотеческих книг, записы­вая цитаты тех святых, которые были мне близки, особенно мое­го любимого подвижника и Боговидца преподобного Каллиста Ангеликуда. Его слова ты тоже найдешь в этой тетради... Возьми, отче, посмотри на досуге. Надеюсь, что-то из моих записей приго­дится тебе...

Монах открыл тумбочку и достал старенькую тетрадку. Я с вели­ким благоговением и благодарностью принял подарок наставника, поцеловав его руку.

- Дело в том, дорогой мой, - продолжал монах Григорий, - что для пришедшего к прямому опыту Богопознания нет иного пути, чем рассказать об этом опыте просто и безыскусно, потому что он не штудирует собрания сочинений светильников Церкви, чтобы привести оттуда цитаты. Но когда люди, анализирующие передан­ный духовный опыт, сравнивают эти слова опытного Боговедения со словами святых отцов, то находят многочисленные подтверж­дения этих духовных откровений во всех святоотеческих трудах. Если наш духовный опыт истинен, то он будет полностью соот­ветствовать и древним священным текстам великих Боговидцев. Людям необходимо ставить перед собой духовные цели, поскольку когда желающие возьмутся достигать их, то непременно понизят этот уровень. С другой стороны, если эти высокие цели спасения приспосабливать под каждое поколение, то люди, взявшись за их достижение, придут к полному разочарованию.

- Еще имею кое-что сказать тебе, отче Симоне! Ты видишь ныне мое тело больным и слабым, но во Христе дух мой не болен и не слаб. Почему? Потому что самое лучшее лекарство для исцеления от всех болезней и дурных обстоятельств, это отсечь в корне соб­ственный эгоизм сугубым молитвенным покаянием. А если есть силы, то и пребыванием в безпрерывном священном созерцании. Как прекрасно сказать вместе со Христом (Ин. 14: 30): Идет князъ мира сего, и во Мне не имеет ничего! Чтобы победить различные обстоятельства, приходящие к нам в виде болезней и скорбей, силой молитв и покаяния, не нужны никакие лекарства! Мы отдали себя Богу и Он вправе решать - взять нас к Себе в обетованное Царство истины или оставить на земле для служения людям. Не старайся избегать болезней или неприятностей, ибо они могут привести те­бя к тому, что тебе действительно полезно. Пусть твоя преданность Христу восходит от силы в силу, с Его помощью ты сможешь об­ратить всякое неблагоприятное обстоятельство в обретение благо­дати. С неослабевающей верой обращай их в благодать с помощью непрестанной молитвы, не трясясь над своим телом и жизнью!

А теперь немного о духовных чадах. Они делятся по степени своих душевных и умственных способностей, а также умению со­средоточиваться в молитве и достигать созерцания. Одни люди,

с хорошими задатками, коих немного, быстро стяжают обожение, обретая созерцание Христа, благодаря Его человеколюбивой мило­сти. Большинство же растет в духе постепенно, шаг за шагом, тру­дясь над добродетелями и очищая свое сердце. Если мы в своем старце сможем увидеть Христа, то, по отеческому благословению, мы, в конце концов, сможем узреть Его в себе и в других людях. Так мы вступаем в свое второе рождение - от Духа Божия в жи­вой передаче благодатной сути Богопросвещенного Православия от духовного отца к верному послушнику. Это есть тайна, сокры­тая от мира. Будь усерден и откроешь в себе источник благодати, станешь сосудом Божиим. Кто же есть сосуд истинный для слу­шания наставлений о спасении? Рассудительный, непредвзятый, усердный - достоин выслушивать такие наставления. Когда ста­рец - духовен, а слушающий - пристрастен, то он увидит у духов­ного отца больше недостатков, чем достоинств, и тогда духовная связь не происходит. Чтобы распознать истинного старца и дове­риться ему, слушающему наставления самому необходимо иметь хорошие качества ума и сердца. Вследствие же дурных качеств даже совершенное слово духовного отца будет понято превратно. Следует полностью отсечь собственное мнение, которое есть не­рассудительность и пристрастие к собственным оценкам. Разрежь веревку привязанностей ума и больше никогда не найдешь осла эгоизма в своем сердце, даже если будешь его искать!

Улыбка старца ободрила меня.

- Геронда, простите, но мне представляется, что излагая откры­то все боговдохновенные слова о молитве и созерцании, которые мне довелось здесь услышать, окружающие могут подумать, что это не согласуется с их представлениями о Православии... Как быть в таком случае?

- Какая разница что подумают другие! Главное, чтобы твой ум пребывал во Христе! Это и есть совершенная непрерывность Бого- созерцания. Тогда слушающие тебя сердцем проникнут в суть ска­занного тобою, ибо слово Божие - это меч, разделяющий людей на тех, чей слух открыт, и тех, чьи уши запечатаны собственны­ми предубеждениями. Самый тяжкий грех - неведение Бога, а те, которые проповедуют недостижимость святости и Богопознания, ведут к духовному самоубийству нации, отрицая возможность об­ретения богоподобного обожения еще при жизни. Если ты совер­шишь хотя бы малую часть из поведанного тебе, все твои поступки и слова будут находиться под покровом благодати и станут про­явлением истинной любви, безкорыстной и самоотверженной! Пу­стые мысли рассеются и исчезнут, как туман в чистом небе духов­ного рассуждения, а сердечная благодать и мудрость Христовой любви, свободной от грехов и заблуждений, укрепятся и усилятся. Это есть то, что называется: Во свете Твоем узрим свет! (Пс. 35: 10). Тогда Христос ясно воссияет в душе немеркнущим светом - нетленным сиянием славы Божией просветляя и освящая всех, кто приближается в Нему. Так исполняется Евангелие, так побеждает­ся сей мир, ибо сказал Христос (Ин. 16: 33): Мужайтесь: Я победил мир, призывая и нас, немощных и грешных, следовать за Ним, что­бы стать сынами Божиими в Его вечном Царстве!

***

Вот - открывается створка Окна золотого.

Вот - расцветают цветы Удивительных странных растений.

Вот - даже сердце уже Не вмещает простора такого.

Вот отчего сразу хочется Встать на колени.

Тайна ли это для сердца Из детства простого?

Счастьем ли это назвать

Или, может быть, даром за кротость?

Богом ли светлым из мира Извечно святого?

Иль совершенным спасением жизни,

Отринувшей всякую гордость?

Смиренно склоняюсь пред Божественной духоносной святостью, изначально всесовершенным человеколюбивым Христом, пред за­предельной Божественной непостижимой Сущностью, совершен­ной полнотой нетварного неизменного света пред всеобъемлющей любовью, распахнувшейся необъятным простором сверхразумной Божественной творческой энергией Духа. Да не различаю я отныне кто враг, и кто не враг, и когда я говорю «я», то пусть в него будут безгранично включены все возлюбленные расширившимся серд­цем моим страдающие и мятущиеся сыны человеческие, ни один из которых не отделен от моего бытия. Спасение наше возможно для Тебя, Господи, в одно мгновение, подобное легкому дыханию «хлада тонка». Но милующая тихость Твоя преисполнена ожи­даний: да всецело, всесовершенно отвергнусь самого себя, чтобы жить в Тебе и Тобой, единый Господь мой и Бог!

ПРОЩАНИЕ

Боже, удостой меня, возлюбившего Тебя больше жизни, носить созерцание славы Твоей в сердце моем! Подними меня, немощ­ного, в пресветлое священное созерцание Святым Твоим Духом, чтобы ведать, сколь возможно более, Бога Отца и Тебя, послан­ный нам Отеческий Свет, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир (Ин.1: 9), для настоящего познания Бога, дабы иметь жизнь вечную, о которой Ты изрек во всесвященных Твоих Евангелиях и которую Твой Животворящий Дух являет нам, как сказано (Иер. 24: 7): Дам им сердце, чтобы знать Меня, что Я Го­сподь. Христе мой, Ты - бездонная премудрость ведения! Молю, распоряжайся всем моим естеством по Твоему величию, устраи­вай согласно мудрости Твоей, сохраняй меня в Твоей любви и на­правляй согласно Твоему Промыслу!

- Что еще не ясно тебе? - монах лежал с закрытыми глазами, но голос его звучал твердо.

- Теперь у меня нет вопросов, Геронда, - ответил я.

У постели старца я отблагодарил его земным поклоном, остав­шись стоять на коленях.

- Спаси вас Христос в Царстве Своем, за все ваши наставления и вразумления! Постараюсь с Божией помощью никогда не отходить от них до конца жизни!

- Но я вижу, что ты о чем-то сожалеешь?

Монах Григорий открыл глаза, полные неизреченной любви.

- Сожалею о том, отче, что состояние вашего здоровья очень опасно, и что ничем не могу помочь. Простите, даже не знаю, уви­жусь ли я еще когда-нибудь с вами? - сказал я с печалью.

Едва заметная улыбка показалась на губах монаха.

- Увидишься, отец Симон, увидишься... Необходимо учиться ве­сти себя так, чтобы не отвлекаться. В каждый момент нужно сохра­нять полное присутствие созерцания и внимания. Это приводит к спасению, когда происходит последнее благодатное преображение в глубочайших недрах человеческого духа и обретается вся полно­та блаженной любви во Христе, Который заповедал нам (Ин. 14: 9): Пребудьте в любви Моей. Тогда спасение во Христе раскрывается во всей полноте, как наше неотъемлемое достояние. Пребывание во Святом Духе - вот единственное правило созерцания. В таком созерцании пребывание в Духе заменяет все остальные правила.

Старец положил свою теплую руку мне на голову. Необыкновен­ное тепло пронзило меня от макушки головы до ног.

- Отче, подержите руку еще на голове, - прошептал я. - Мне так хорошо...

- Практикуй священное созерцание без всяких раздумий о том, что и как происходит вокруг тебя. Чтобы твое постижение дей­ствительно стало твоей духовной жизнью, ты должен оставаться в этом состоянии созерцания до конца своих дней. Скрой речь в молчании, ум скрой в безмолвии, а сердце скрой в Боге. Если для тебя каждая минута будет последней, непременно спасешься. Хри­стос - это вечная жизнь и абсолютное и совершенное безсмертие! Откуда же в Нем смерть? Выбрось это из головы... Где укрывают­ся птицы Небесные? На ветвях святого древа Царства Божия. Так и ты ищи укрытия в священном созерцании. Выберись из клетки привязанностей, в которую ты сам себя запер. Стань птицей Не­бесной и летай в свободе Святого Духа, Который дышит, где хочет, в Царстве Христовом! Твое постижение всегда пребудет с тобою, не оставляй его сам. Храни свое поведение в соответствии с заповедя­ми Евангелия, сердце - в соответствии с непрестанной молитвой и свой дух - в соответствии со святой благодатью Духа Святого, помогая всем людям словом и делом, служи литургии, и тогда не тщетно будет спасение твое... Царство Божие всегда прямо здесь и сейчас, один Христос, - и никого иного. Когда ты спасаешься, а дух пребывает в состоянии Божественной любви, это и есть истинное Царство Божие, Царство блаженства, Царство истины, - Христа. Все абсолютно есть Пресвятая Троица. Это непостижимо! Оставь все другие дела и занимайся лишь практикой созерцания, которая поможет тебе достичь спасения...

Отец Григорий поцеловал меня в голову и попрощался со мной.

- Я могу сказать тебе еще много иного, но ты не сможешь сейчас понести. Утешитель, Которого Бог послал в сердца наши, пребудет с тобою вовеки, обучит и наставит тебя всякой истине. Он возьмет от Отчих сокровищ мудрости и ведения, как Самоистины, и возве­стит тебе. Ступай же теперь и внимай себе. Ныне я исполнил свое дело. Больше не ищи меня нигде, кроме как во Христе. Панагия ма- зимас! Пресвятая Богородица с нами...

В воротах монастыря меня встретил озабоченный иеромонах Агафодор.

- Батюшка, а я приехал за вами! Вы не сообщаете о себе, и братья начали тревожиться. И паломники из Москвы прибыли...

- Все - слава Богу, отец Агафодор! Спасибо, что приехал за мной. Мне кажется, что я попрощался со старцем навсегда, - сказал я, оглянувшись в последний раз на монастырь.

На Новой Фиваиде меня ожидали двое гостей: протоиерей, зре­лый, опытный, смотревший изучающим взглядом, и его сын, диа­кон, улыбчивый и открытый. Что-то их расположило к скиту, пото­му что в дальнейшем мы еще не раз встречались на Фиваиде, пока протоиерей не остался в братстве, проявив решительность, и не без чудесной помощи Божией.

Через несколько дней, упаковав рюкзак, я поднялся в свою пе­щеру и пребывал там в молитве и созерцании, не различая день и ночь. А когда спустился в скит, продолжил свою практику. Те­перь молитва не отходила от сердца, совершаясь с непостижимой скоростью и я мог усиливать или замедлять ее по желанию. После ночного созерцания и молитвы, которая не прекращалась даже во сне, каждый день представлялся как блаженное зрелище чу­десного и прекрасного мира, где лишь тело являлось участником различных событий, а ум находился вне их досягаемости, пребы­вая с Возлюбленным и Сладчайшим Иисусом. Дух, окрыленный благодатью, стал подобен птице Небесной, не оставляющей в небе никаких следов, как говорил монах Григорий.

Фиваидские отцы сообщили мне, что, пока я отсутствовал, не­сколько раз звонил архимандрит Пимен. Когда мы созвонились с ним, он передал, что у отца Кирилла воспаление легких и он на­ходится в Кремлевской клинике в очень тяжелом состоянии. Не­медленно мы с иеромонахом Агафодором вылетели в Москву. Рас­торопная инокиня София, вместе с сочувствующим нам знакомым врачом рентгенологом, провели нас к батюшке.

- Отец Кирилл уже ничего не говорит и лежит с закрытыми глазами, - шепотом сообщили нам дежурившие у постели монахи­ни. - Хотя температуры уже нет, не знаем, как вы будете говорить со старцем... Батюшка, отец Симон приехал! - негромко позвали сестры неподвижно лежавшего духовника.

К нашему полному удивлению старец открыл глаза и сел на постели, опутанный трубками и проводами. Монахини поспеши­ли подложить подушки ему под спину. Бледный, худой, измучен­ный болезнью отец Кирилл был по-прежнему красив! Красив той неброской глубокой духовной красотой благодати, которая стру­илась от него.

- Батюшка, родной! Благодарю вас, батюшка, за все, что вы сде­лали для меня! Благодарю вас за новую жизнь во Христе, которую вы даровали мне по неизреченной милости Божией! Благословите...

Я припал к его коленкам, обняв ноги руками. Старец светло улыбнулся, сияя глазами, и положил руку мне на голову.

- Отец Симон, отец Симон! Рад тебя видеть, очень рад!

У старца словно прибывали с каждым мгновением силы. Се­стры, стоявшие в уголке палаты и женщины-врачи начали плакать. У меня тоже слезы струились из глаз. Я не мог наглядеться на сво­его любимого старца: «Благодатное солнышко жизни моей, выздо­равливай и укрепляйся ради всех нас, любящих тебя, отче дорогой и ненаглядный!» - неслышимые слова выговаривало мое сердце. Я не отрывал взора от сияния мудрых и добрых глаз духовника.

- Ты по-прежнему на Фиваиде? - спросил он, слегка задыхаясь.

- Да, батюшка.

- А как старец Симеон? - тихо проговорил старец своим хрипло­ватым голосом.

- Лежит возле храма святых апостолов Петра и Павла, отче, под кипарисовым крестом. На Рождество отошел. Отпели и похорони­ли на Фиваиде.

- Так, так... Царство ему Небесное! Сверстник мой, монах Симе­он, да... - Духовник перекрестился. - А где теперь отец Херувим?

- На Кавказе. Уехал туда вместе с братством. А как вы, батюшка? Как себя чувствуете?

Старец снова улыбнулся своей кроткой и чистой улыбкой:

- Душа моя в неизреченной радости возносит Богу хвалу: «Слава в Вышних Богу и на земле сердца - мир Божий, всякий ум превосхо­дящий, и в человецех, душе моей, - неизреченное благоволение...»

Словно ребенок, батюшка восседал среди белых простыней и подушек, как будто в его облике Сам Господь восседал на облаках небесных. В этот миг он был удивительно похож чем-то на Христа, вознесшегося на Небеса...

- Сестры, подарки, несите подарки отцу Симону для Афонских братьев!

Монахини принесли старцу пакеты со сладостями, которые он вручил мне в руки.

- Вам пора отдыхать, батюшка! - строго сказала монахиня, при­служивавшая больному духовнику. - Вам вредно долго сидеть...

Она сурово оглянулась на меня. Отец Кирилл послушно лег на подушки и поманил меня пальцем, улыбаясь.

- Симоне Ионин, любиши ли меня? - прошептал он.

- Вы знаете, батюшка, как сильно я люблю вас! Я очень, очень вас люблю...

- С Богом, отче Симоне, молись обо мне, а я буду молиться о те­бе! С Богом! - благословил он меня.

Это была наша последняя встреча. Я вышел в коридор с лицом, залитым слезами.

- Батюшка, прямо чудо какое-то! - наперебой говорили се­стры. - Старец до этого лежал, не говорил, и даже не шевелился. А тут сам поднялся и даже разговаривал так бодро... Вы бы почаще к нему приезжали, раз у батюшки от вашего приезда так здоровье улучшилось...

В Москве мне пришлось ездить с кислородным баллоном, лег­кие уже не выдерживали столичного воздуха. Не задерживаясь, мы улетели в Грецию. На Фиваиде нас встретили радостно. Где-то на чердаках отыскался старый пожелтевший устав скита: постная седмица, всенощные бдения по четкам, литургии по воскресеньям.

- Надо же, как получается! - радовались братья. - Оказывается, сами того не зная, мы живем по древнему Фиваидскому уставу, ко­торый благословили игумен Макарий и духовник отец Иероним!

В Фиваидскую библиотеку мы привезли из Москвы первые из­дания книг старца Софрония «Видеть Бога, как Он есть» и «О мо­литве». Почитая Афонских подвижников и учеников Иосифа Иси­хаста, я всей душой принял книги отца Софрония, которые слов­но убрали некую завесу и явили мне полноту духовной жизни и ее безграничные просторы. Благодаря чтению его книг, в сердце моем сами собой объединились все периоды моей молитвенной жизни -ив Абхазии, и в Греции. Греки, сербы, болгары, румыны и даже далекие копты, с их своеобразным Православием, - все они стали открытием глубин православного духа, который не знает границ и расстояний. Во мне созрело глубокое убеждение, что без книг старца Софрония в современном Православии образовалась бы огромная и ничем не восполнимая брешь.

Из Троице-Сергиевой Лавры позвонил отец Анастасий и рас­сказал, что наместник благословил издать сборник стихов из мо­его кавказского периода. Я хотел, было, предупредить издателя, чтобы не печатали попавшие в их руки черновики, но мой друг со­общил, что архимандрит Феофан уже благословил, не принимая никаких возражений: «Печатайте все!» Спасибо этому необык­новенному человеку, одаренному и талантливому деятелю Церк­ви, с которым то и дело пересекалась моя жизнь. Отец Агафодор продолжал перевод своих первых книг с греческого языка, на мой взгляд очень удачный. Но все эти небольшие радости быстро сме­нились сильной скорбью: я узнал, что монах Григорий скончался и погребен на монастырском кладбище. С грустью стоял я непод­вижно у простенького креста. Все уходит, все лучшее, что встреча­лось в жизни, уходит, словно не желая быть ею, как будто с какой- то легкостью просто и незаметно оставляя ее и возвращаясь в не­изменное и вечное, что не имеет в себе никакой скорби.

Монахи принесли епитрахиль и кадило. Я отслужил литию и мы с отцом Агафодором протянули у могилы монаха по несколь­ко четок. Я присел на кладбищенскую скамью. Вдали, над редким сухим леском, кружили чайки, почему-то залетевшие сюда, так далеко от моря. По вечнозеленым оливам пробегал ветерок, заво­рачивая наизнанку серебро листвы и качая скорбные кипарисы. У ног примостился рыжий монастырский кот и с мурлыканьем на­чал тереться о ботинок. Текучие неуловимые видения жизни, в ко­торой и я сам был мимолетной вспышкой переживаний и поисков. Даже слабое тепло зимнего солнца, греющего правую щеку, каза­лось светом, пришедшим из другого мира, уже оставленного мной навсегда и передающего мне свои последние теплые ласки...

Болезни вновь обрушились на меня и я со скорбью начал пони­мать, что климат Афона не подходит для моих легких. Зима на Свя­той Горе выдалась суровая. Даже Новую Фиваиду засыпал снег, от­чего скит похорошел неузнаваемо - снежный покров прикрыл все старинные развалины, превратив их в какой-то сказочный город. Я углубился в рукописи монаха Григория и забыл обо всем. Его за­писи удивили меня. В них вперемешку были собраны его замеча­ния по различным вопросам духовной жизни и многочисленные цитаты его любимого святого - преподобного Каллиста Ангеликуда. «Тех, которые достигли истинного созерцания, Дух Святой со­единяет с предвечной красотой Божественной Троицы. В глубоком изумлении при созерцании света Троицы ум теряет способность к восприятию чего-либо иного и забывает самого себя. Человек в Божественном созерцании облекается в Небесный образ, в образ Небесного человека».

Я сидел на деревянном топчане, опираясь спиной о деревянный щит, который мне служил опорой при долгих ночных молитвах. В углу, перед иконами Спасителя и Иверской Матери Божией, тихо мерцала лампада крохотным зеленым огоньком. Дрова в печи поч­ти прогорели, но в келье еще держалось тепло. В три часа тридцать минут слабое легкое сияние голубоватого цвета стало проявлять­ся перед иконами, оно ширилось и росло. В лицо словно пахнуло теплым ветром. Светлое веяние благодати заставило сердце заме­реть от святости того, что свершалось передо мной. В углу, источая сияние или, вернее, будучи сам этим сиянием, стоял монах Григо­рий, с той же едва заметной улыбкой на лице, которая запомнилась мне при нашем прощании. Только ряса его была уже не черной, а будто сливалась с белизной лица и бороды. Ног его я не видел. Он как будто стоял в светящемся ореоле. В келье наступила полная тишина. Я перекрестился, забыв, дышу я или нет.

- Вот и свиделись, отец Симон... Слова, услышанные мною, не были материальными. Они словно сами были частью этого светло­го сияния. - То, что тебе передано, есть вечная традиция священ­ного безмолвия. Это Божественное созерцание никогда не может измениться или прекратиться. Никогда не оставляй исихии, и Христос заберет у тебя земное время и подарит Свою вечность. Те­перь можешь жить где угодно, но всегда предпочитай уединение. Это твой путь. Всегда согласовывай свое поведение с молитвенной благодатью, свое постижение - со святым Евангелием Христо­вым, а свое Богопознание - с Возлюбленным Христом. Помогай всем людям молитвой, а желающим утешения и молитвенного наставления - письменным словом духовного учения. Регуляр­но служи литургии в уединении. Храни православную традицию исихазма и передавай ее послушным и усердным ученикам в со­ответствии с их способностями. Тот, кто постиг Христа, постига­ет и Царство Его как чистую обитель Божественного света - это есть состояние полного безстрастия и человеческого совершен­ства в полноте святости и любви. Для того, кто обрел подобное постижение, все является Отцом, Сыном и Святым Духом, - ска­зав это, монах Григорий благословил меня с любовью и вошел в великий свет...

* * *

День огромный, как жизнь,

И ночь, синеглазая, вечна.

В сердце свое Ты поглубже всмотрись:

Там времени нет,

А любовь - безконечна...

Братство Новой Фиваиды сообщает, что на этом рукописи нашего духовного отца обрываются. Он прекратил вести свои записи и пол­ностью удалился в уединение... Далее мы приводим выдержки из тетради схимонаха Григория. Комментарии сделаны рукой старца.