ГЛАВА 7 Записная книжка моего брата 65 page

Начните с самого простого и смиренного труда. Всю жизнь вы были ленивы и только и делали, что изображали из себя леди. Снимите теперь все хозяйственные заботы с Дории, которая должна начать сейчас другое дело. Учитесь в серых буднях и делах общаться с людьми и вырабатывайте выдержку. Забудьте свои классовые предрассудки и обращайтесь с каждым слугой и торговцем так, как будто перед вами в каждом из них стою я и вы говорите со мною. И я увижу, насколько вы искренни, когда утверждаете, что чтите меня,– улыбаясь, закончил Ананда. Не дожидаясь ответа пасторши, он покинул комнату, оставив мать и дочь в разном состоянии духа.

Глаза Алисы, сиявшие не меньше глаз самого Ананды, выражали е„ полное понимание глубочайшего смысла сказанного. В поведении матери, ей предписанном, она видела почти единственную для леди Катарины возможность выработать самообладание, хоть как-то воспитать себя. И вместе с тем она ни секунды не сомневалась в том, что жестокое разочарование, даже отчаяние должна чувствовать сейчас е„ мать, всю жизнь ненавидевшая хозяйство, порядок в доме и тот упорный, мелкий труд, который с этим связан. Она лихорадочно придумывала, какие бы заманчивые стороны этой работы, которой можно было бы отблагодарить лорда Бенедикта за вс„, показать матери.

В душе леди Катарины образовалась какая-то пустота. Она поняла, что в том состоянии смятения, в каком она теперь живет, она ни на что не годна. Слова Ананды проникли ей в сердце. В нем уже не было привычной лжи. Пасторша вынуждена была признаться себе, что сл„зы е„ были слезами запоздалого сожаления. Теперь только она увидела мужа таким, каким его видели другие. Браццано больше не занимал никакого места ни в е„ сердце, ни в мыслях. Муж и Алиса представлялись е„ открывшимся духовным глазам какими-то новыми людьми, и в ней просыпалось новое чувство. В ней зарождалась сила жить, поддерживаемая этими непривычными для не„ образами, и она пускала ростки в самой глубине сердца. Одно только знала тв„рдо леди Катарина: что не будет протестовать против назначенного ей Анандой. Но как взяться за этот труд, она знала так же мало, как дровосек о тонкостях скульптуры.

Мать и дочь встретились взглядами. Ни слова не сказали они, но обе поняли, что о старой жизни леди Катарины и речи быть не может. Всегда возмущавшаяся, когда муж указывал ей на необходимость труда, пасторша думала сейчас только о своей неопытности и полной неприспособленности к предстоящей ей задаче. В прежнее время она и не подумала бы послушаться и встать с постели. При малейшем нездоровье она оберегала себя чрезвычайно. Теперь же, чувствуя себя совсем разбитой и обессиленной, она немедленно стала одеваться. Помощь Алисы, казалось, давала ей новые силы. Она видела теперь в дочери не девочкуподростка на побегушках, не швею, необходимую в доме, но подругу, в сердечном участии которой не сомневалась.

– Мама, вы не думайте, что вс„ это хозяйство так сложно. Вопервых, вам самой не придется бегать по рынку или стоять у плиты. Здесь есть отличный повар и экономка. Вам надо будет только вести весь дом, следя за расходами, и заказывать вс„ то, что лорд Бенедикт будет считать нужным. Обычно он сам отдавал Дории краткие и точные указания.

– Ах, детка, я так боюсь лорда Бенедикта! Ничего кроме благодеяний я от него не вижу. Но когда оказываюсь в его присутствии… Я знаю, что защищена, и вс„ же, когда о н„м думаю, меня пронизывает страх. Я как карлик перед великаном, вс„ вспоминаю, как его глаза приклеивали мои ноги к полу. Ну как я войду к нему за распоряжениями? Если бы ты знала, как у меня сжимается сердце. Знаю, что надо жить по-новому. И не могу понять, как свести концы с концами за целый месяц. Сколько раз твой отец просил меня об этом, заводил мне тетради, показывал, пытался помочь, а я только хохотала и вырывала листы. И ничего-то я не умею.

– Я буду помогать вам, дорогая. Да и Дория не оставит вас, пока не обучит всему.

Алиса помогла матери расчесать е„ густые, прекрасные волосы, такие теперь серые, а не бронзовые, как прежде, и, заглянув матери в глаза, сказала:

– Если вы любите сейчас папу, мамочка, то вы непременно все сумеете. Ведь не только ради Дженни, но и для спокойствия папы вам надо в работе найти себе оправдание. Мы вместе будем трудиться. Сейчас мне надо идти играть. Я знаю, что скоро верн„тся Дория, которая сейчас сидит с экономкой. Попробуйте прислушаться к тому, что они делают, а вдруг это и не покажется вам трудным.

Поцеловав мать, Алиса спустилась вниз. Леди Катарина вс„ же не решилась вмешаться в дела Дории без е„ приглашения. Да и чувствовала она себя такой слабой, что с трудом дошла до кресла. В первый раз в жизни она подумала, что кроме пустых романов на родном языке она ничего не читала, что и здесь она не шибко-то грамотна, а по-английски пишет с грубыми ошибками. Она подошла к книжной полке и взяла первый попавшийся ей том Шекспира. Открыв «Гамлета», которого она, к стыду своему, никогда не читала, она принялась за чтение, поджидая Дорию.

Между тем в кабинете лорда Бенедикта ш„л разговор между хозяином, его прибывшими друзьями и Анандой. О ч„м именно они говорили, никто из обитателей дома не знал. Через некоторое время лорд Бенедикт позвонил и приказал вошедшему слуге позвать Николая и Дорию. Когда они оба пришли, то увидели, что все присутствующие были в длинных белых одеждах, похожих на индусское одеяние.

– Мой друг, – обратился сэр Уоми к Николаю. – Я видел Али и прив„з тебе письмо и вот этот хитон. Он просит выполнить все его указания, их ты найд„шь в письме, а также принять в сво„м доме в Америке одного из его друзей, которого ты немного знаешь. Помнишь ли ты того немого, что жил в горах, где ты впервые повстречал Али? Речь ид„т о н„м.

– Я не только вижу перед собой молчаливого, любезного хозяина сакли, но до сих пор помню оставленное им впечатление. Мне чудилось, что этот молчальник вовсе не немой, так продолжаю думать и сейчас. Но вс„ равно, в каком бы виде ни желал Али поселить его в мо„м доме, паша с Наль радость будет огромна, и вс„, что пошлет нам жизнь, мы разделим с ним. Одно только – и это известно вам, сэр Уоми,– ни у меня, ни у Наль нет ничего. Мы пришельцы в доме нашего друга и отца Флорентийца. Но вс„, что нам да„тся, мы разделим с гостем Али.

– Считай, Николай, что в Америке я буду твоим гостем, – сказал Флорентиец. – И разговаривай, как хозяин и глава дома.

– Можешь ли ты, – продолжал сэр Уоми, – дать приют не только немому, который теперь отлично научился говорить, но и помочь группе людей, которые вместе с ним приедут к тебе от Али? Желаешь ли ты лично помочь им организовать маленькое ядро, сердцевину твоей будущей общины? Желаешь ли ты стать во главе этих людей и создать нечто вроде небольшого культурного пос„лка, куда через шесть-семь лет могли бы приехать уже многие? Обдумай ответ.

Надо подготовить такую высококультурную ячейку, чтобы приехавшие сразу нашли возможность влиться в коммуну, где были бы раскрепощены от давящей дух собственности. И где труд на земле был бы облегч„н до максимума. Чтобы каждый из членов твоей общины мог свободно работать, делая то, что выберет из любви именно к этой форме труда.

– Если бы я думал много часов, вс„ равно не мог бы придумать слова, в которые вылилась бы моя радость, сэр Уоми. Одно могло бы меня смутить: если бы я был менее смиренным и колебался в моей верности Али, я думал бы над тем, достоин ли я этой чести. Но я знаю, что иду так, как видит и вед„т меня мой Учитель.

– У меня также будет к тебе просьба, – сказал князь Сенжер. – Я хотел бы теперь же послать с тобой двух учеников, очень образованных инженеров-механиков. Я дал им задание по технической разработке новых летательных аппаратов. Ты сам крупный математик, так что в этой части они будут обеспечены помощью. Я просил бы тебя, если ты захочешь мне помочь, создать им все условия для научной работы, а через несколько времени я пришлю к тебе ещ„ партию рабочих, которых тоже прошу принять в члены новой общины. И сам я через год-другой приеду к тебе ненадолго, так как очень интересуюсь развитием механики в этой области.

Вообще, Николай, если ты не отказываешься взять на себя эту нел„гкую задачу организации уголка жизни на новых началах, при новом понимании, что такое «воспитанный человек», как говорит об этом твой последний труд, то Флорентиец, едущий с вами, тебе во вс„м поможет, – снова сказал сэр Уоми.

– Для организации музыкальной стороны жизни у тебя будет Алиса, а для целей воспитательных ревностным помощником тебе будет Наль. Потом приедут Сандра и Амедей, которому придется изучать строительное дело. Сандра же, со своей всепоглощающей памятью, изучит в короткое время вс„, что будет необходимо для агрономии. Сейчас они не поедут, так как на первых порах у тебя под началом должны быть абсолютно выдержанные люди, занятые определ„нным трудом.

Это пока вс„, что я могу тебе сказать. Далее Али будет сноситься непосредственно с тобой и Флорентийцем. Он решил подойти очень близко к этому делу и будет уделять тебе столько времени и забот, сколько тебе потребуется. Что же касается выбора места и времени, когда ты сможешь принять людей, о которых я и Сенжер тебя просили, это уже дело тво„ и твоего помощника Флорентийца. Помни, друг, что именно ты должен стать главою нового дела и взять на себя всю ответственность.

Сэр Уоми подал Николаю два объ„мистых письма с крупным, ч„тким почерком, в котором он тотчас же узнал дорогой ему почерк Али, и два больших пакета, один из которых предназначался Наль.

– Теперь, друг Дория, речь пойд„т о тебе, – сказал князь Сенжер. – Тво„ бескорыстие и деятельная энергия вс„ последнее время убедили нас, что для тебя настало время действовать более масштабно. Тебе да„тся поручение. Оставаясь подле Ананды, ты должна выполнить самостоятельно несколько дел в борьбе с Браццано и его подручными. Не имея понятия о том, чь„ имя скрыто под псевдонимом Бенедикт, Браццано решил, что здесь не потребуются большие силы, и прислал тех, кто мог обольстить пасторшу и Дженни. Зная хорошо леди-мать, Браццано выведал у не„ вс„, что ему нужно было знать о е„ дочерях. Но расч„т был сделан им легкомысленно, в ч„м убедились все, кого он сюда прислал.

Мы уедем лишь после того, как проводим в дорогу Флорентийца и всех, кого он решит взять с собой. Ты же останешься с Анандой здесь, и на тво„м попечении будет пасторша. Я знаю, как трудна тебе эта ноша: колебания и вечный страх пасторши будут вс„ время мешать тебе и нарушать в тебе самой устойчивость и гармонию. Но, видишь ли, нет такого места во Вселенной, где мог бы уединиться человек, желающий жить для общего блага. Нельзя нигде спрятаться от суеты и людских страстей. Нельзя искать покой и мир для себя в какой-то внешней отъедин„нности от всех и тишине. Но должно и можно стойко стоять среди житейских бурь; можно ясно видеть везде и в каждом единственную силу – Жизнь, и тогда гармония твоя не разрушится.

Этого человек достигает, когда интересы его поднялись выше его собственной личности, когда он сливает каждый свой вдох с жизнью Вселенной.

Закаляйся подле пасторши; своею скорбью, суетой, слезами и постоянным качанием маятника вверх и вниз она стоит целой толпы. Не думай о том, как мелки или ужасны е„ переживания; заботься только о том, чтобы научиться быть такой стойкой, что она утихала бы подле тебя.

Ласковость, какая-то особенная величавая вежливость v сходили от Сенжера. Он посмотрел на Дорию, ещ„ раз ей улыбнулся и продолжал:

– Теперь, когда ты, друг, по опыту поняла, какой тяжестью ложится нарушенный учеником обет на его водителя, ты останешься подле Ананды, чтобы стать для него тем верным помощником, на которого он сможет положиться как на точного и немедленного исполнителя его указаний. Будь мужественна до конца. Ты вовсе не должна быть неотлучно при Ананде. Ученик больше всего помогает Учителю не тогда, когда жив„т и действует подле него, в непосредственном общении и физической близости. Но когда созрел для полного самообладания и может быть послан один в гущу людей, в пучину их страстей и скорбей. И в эти периоды разлуки с Анандой ты, не обладающая ни сверхсознательным слухом, ни зрением, всегда будешь иметь весть от своего Учителя, весть точную, переданную непосредственно от него.

Ты смотришь удивл„нно, и вс„ тво„ существо выражает один вопрос: «Как?» Более чем просто. Нужно – и муравей гонцом будет. Никогда не обращай внимание на то, кто подал тебе весть. Разбирайся в том, какая пришла к тебе весть.

Первая из задач твоего самовоспитания сейчас – гнать от себя тоску, иногда тебя посещающую. Гони е„, но не от мысли, что в ней нет творчества, что каждый, кто с тобой в этот час встретился, неизбежно поглотил частицу волнения и подавленности из окружающей тебя атмосферы. Гони тоску любя, понимая, какая огромная сила ль„тся из тебя, если в чаше сердца твоего не застряло ни единой соринки людской скорби – ты вылила вс„ в чашу Ананды.

Только тогда, когда в тво„м сердце мир и тишина, ты можешь вложить вс„ собранное тобою за день человеческое горе в чашу Учителя. Только в этом случае твой огонь Вечного не зачадит, не мигн„т, заваленный человеческими страстями. Не мигн„т, но соприкосн„тся с пламенем Ананды, и доброта его освежит страдающих и пошлет им помощь.

Вбирая в себя мутную волну земного дня, иди в подлинной простоте и покое. Старайся не поддаваться предрассудку сострадания, требующего сочувственных сл„з, поцелуев, объятий. Но живи, истинно сострадая, то есть стой в мужестве и бесстрашии и неси огонь сердца так легко и просто, как ид„т всякий, знающий о жизни вечной и е„ движении. Тогда поклон твой огню встречного будет непрерывным током в тебе труда Ананды.

Обняв Дорию, князь Сенжер ув„л е„ в свои комнаты. Ананда вышел с Николаем, чтобы переговорить с Алисой о вечерней музыке. Лорд Бенедикт и сэр Уоми вызвали к себе Сандру и Амедея.

ГЛАВА 18 ВЕЧЕР У ЛОРДА БЕНЕДИКТА. СВАДЬБА ЛИЗЫ И КАПИТАНА Наконец-то дождалась Лиза того мгновения, когда можно было уединиться в своей комнате под предлогом отдохнуть и поупражняться на скрипке. Весь день графиня волновалась, спорила с мужем и дочерью по всяким пустякам, касающимся завтрашней свадьбы. Лиза непременно хотела венчаться в платье, подаренном ей Флорентийцем, отвергая вечную фату и фл„рдоранж.

Граф, убедившись, что отпраздновать свадьбу дочери с шумом и блеском не удастся, склонился к простоте и соглашался во вс„м с Лизой. Но мать, для которой во вс„м поведении Лизы было так много неожиданного и непонятного, расстраивалась, повторяя без конца: «Вс„ не по-людски», и требовала, чтобы был соблюд„н внешний декорум. Для чего же потратили тысячу рублей на подвенечное платье? Для чего везли сюда драгоценное кружево и фату прабабушки? Видя, что каждую минуту может разразиться сцена и угадывая е„ внутреннюю причину, Лиза улыбнулась матери, говоря:

– Меньше всего, мама-подруга, я хотела бы огорчить тебя в последний день нашей совместной жизни. Если тебе будет приятно видеть меня снежным комом, – я рада им быть эти несколько часов моего венчания.

Успокоив родителей, она ушла к себе, сказав, что сегодня-то уж наденет платье лорда Бенедикта, которое полюбилось ей особенно. Спорить на этот сч„т

– по тону Лизы мать поняла – было бесполезно. Оставшуюся в одиночестве графиню снова стали одолевать тысячи вопросов, которые сводились к одной мысли: как же она воспитала дочь, если могло случиться то, что теперь произошло? Чья здесь вина? Насколько глубока е„ собственная вина? И вина ли это, если она загладится так скоро, уже завтра, церковью?

Надевая одно из своих лучших платьев, графиня не могла не заметить, что сегодня она как-то особенно моложава, что волосы е„ легли волнами, что парижское платье чудно обрисовывает е„ прекрасно сохранившуюся фигуру. «Скоро конец всему. Скоро вообще уже не придется одеваться и выбирать туалеты себе и дочери». Е„ мысли сделали какой-то вольт, пробежались по семье лорда Бенедикта и вернулись к собственной. Какая огромная разница! Но в ч„м она? Перед духовным взором графини мелькнуло слово: «Труд». По словам самого лорда Бенедикта и Николая графиня составила себе мнение, что все они постоянно чем-то заняты. Е„ муж и Лиза тоже постоянно чем-то заняты. У одного всегда было большое хозяйство, которое он вс„ время улучшал, но графиню это никогда не интересовало. У Лизы был божок: музыка. В ней она неустанно совершенствовалась и иногда трудилась, словно чернорабочий, как смеясь говаривала графиня. В музыке Лиза жила, по ней тосковала. Графиня же находила, что такой труд есть рабство, а не наслаждение. И сейчас, вс„ ещ„ слыша вдали музыкальные фразы, графиня стала волноваться и послала сказать дочери, что пора одеваться.

Осмотрев туалет Лизы, которая вышла из своей комнаты только когда ей сказали, что приехал жених, графиня не удержалась, чтобы не заметить, что для своих лет Лиза одета слишком «по-взрослому». Вызванный е„ замечанием хохот е„ поначалу смутил, она решила было рассердиться, но кончила тем, что сердечно обняла дочь и присоединилась к общему смеху. Что касается самой графини, то в этот вечер е„ трудно было принять за мать Лизы. Даже Джемс был озадачен тем, какими чарами наградил е„ туалет и что именно так изменило е„. Через несколько минут все сидели в карете, скрывая друг от друга сво„ волнение, и спустя полчаса уже входили в холл дома лорда Бенедикта. Едва они сбросили плащи и шали, как к ним вышел Николай, а вдали уже виднелась высокая фигура хозяина, шедшего им навстречу. Лорд Бенедикт, подав графине руку, сразу пов„л гостей в музыкальный зал, где собрались все его домашние и друзья.

Бывавшие в самых высших слоях общества, привыкшие везде чувствовать себя желанными и важными гостями, граф и графиня R здесь застеснялись. Лорд Бенедикт, шутя и смеясь, знакомил их со своими недавно приехавшими друзьями. Казалось, каждый из представляемых был безукоризненно вежлив и приветлив, а у графини и е„ мужа было ощущение, точно к ним заглянули в сердце, раскрыв его до дна, и все самые зата„нные их мысли стали известны.

– Начн„м с музыки, – обратился к Алисе и Лизе лорд Бенедикт. – Мы быстрее познакомимся и освоимся, если звуки вырвут нас из привычной манеры воспринимать всякое свидание как дозволенный этикетом ряд слов и действий.

Сегодня такой важный день в жизни Лизы и Джемса, что хочется поздравить их, молодых и чистых, мужа и жену, в не совсем обычной обстановке. Сегодня хочется создать им род такого моста в новую жизнь, где бы им диктовала духовная сила. В этот вечер пусть музыка раскроет в каждом из нас всю любовь, на которую мы способны, и доброжелательство. И всю любовь мы выльем сегодня на наших новобрачных.

Графиня с удивлением взглянула на лорда Бенедикта, и щ„ки е„ залил яркий румянец. Граф тоже был удивл„н, но решил, что по английской моде жених и невеста уже накануне свадьбы зовутся мужем и женой. Лиза и Джемс тоже взглянули друг на друга с беспредельной преданностью. Они, казалось, не замечали, что стали центром внимания, даже наоборот, принимали всеобщее внимание и слова хозяина как нечто естественное, неотъемлемое, что не может их ни стеснить, ни сконфузить.

Ананда подош„л к ним, взял скрипку из рук Джемса и отн„с е„ к роялю, где уже была Алиса.

– Если уж играть при вас, то только до вас, – сказала Лиза, беря инструмент в руки. – Я ещ„ не слыхала вашей игры, но думаю, что после вас рука моя была бы не в силах поднять смычка.

– Моя и ваша песнь любви разные, конечно, – ответил Ананда. – Но будет в них и нечто общее: они будут торжествующими. Играйте сейчас, стоя перед вашим Буддой, – прибавил он так тихо, что слышала только одна Лиза, – и вы проникнете на ту вершину счастья, где творящий встречает Творца.

Ананда взял Джемса под руку, увел его в дальний угол, где сидел князь Сенжер, и усадил капитана между собой и дядей. Лорд Бенедикт тоже сидел в отдалении, между супругами Р. Остальные члены семьи разбрелись по огромной мало освещенной комнате, и в круге яркого света у рояля остались только две девушки. Белое платье с ч„рными, в знак траура, кружевами на Алисе и зел„ная с серебром лилий парча на Лизе, е„ роскошный, сверкающий веночек на голове, е„ страстное лицо и порывистые движения, – как непохожи были эти девушки! Ничем не убранная голова Алисы тоже казалась сверкающей в ореоле е„ волос. Генри, сидевший рядом с матерью, шепнул: «Мама, я хорошо помню вас такой».

Скрипка и рояль разом и неожиданно зазвучали. Никто не был готов к тому, что так вдруг нарушится молчание. Когда графиня подняла голову и посмотрела на дочь, она едва удержала возглас. Уже несколько раз за последние дни она видела свою дочь какой-то преображенной. Мать считала, что это любовь сделала Лизу почти красавицей. Но лицо, которое она видела сейчас, – это был кто-то другой, но не е„ гурзуфская Лиза. Рука, правда, вс„ та же, Лизина прекрасная рука. Но как она водила смычком! Никогда прежде у Лизы не было этой уверенности удара, этой л„гкости и гибкости. Лиза сейчас играла шутя. Она жила где-то не здесь. Губы е„ сжимались и внезапно раскрывались в улыбку, головка и тело то гибко выпрямлялись, то чуть склонялись. Нет, положительно графиня никогда не видела Лизу такой. «Да она Бога воспевает»,

– мелькнуло у не„ в уме. И впервые она поняла, что дочь не божка себе сотворила из музыки, но что Бог в ней, в е„ сердце, что Бог всей жизни е„ была музыка, что рядом с этим Богом нет никого, что без музыки немыслима сама Лиза, как невозможны лучи без солнца. Что играла Лиза, как аккомпанировала ей Алиса, – графиня не знала.

Она не понимала сейчас и не воспринимала музыкальных фраз, она слышала только песнь Лизиного сердца. И мать размышляла, где же, когда и как могла эта девочка гак понять жизнь, чтобы передать струнам крик, мольбу и раны собственного сердца. Лиза опустила скрипку. Глаза е„, как у слепой, оставались несколько мгновений устремл„нными в одну точку. Наконец она вздохнула, положила скрипку на рояль таким тяж„лым жестом, как будто та весила пуд, и тихо сказала:

– Больше сегодня играть не могу.

Ананда подош„л к ней, усадил е„ на сво„ место и вернулся к роялю.

– Ну, Алиса, друг, теперь моя очередь, – беря виолончель, сказал он. – Не так давно я играл эти вещи в Константинополе и за инструментом сидела брюнетка. Кое-кто из присутствующих е„ знает, а кто-то и игру е„ слыхал. Надо отдать ей справедливость, выше пианистки я не знаю.

– Ты, Ананда, удачно ободряешь Алису, – рассмеялся лорд Бенедикт. – Я и без твоего введения вижу, как у бедняжки тряс„тся от страха сердце.

– О, если бы хоть одна десятая доля женщин мира была так мало знакома со страхом, как Алиса, в мире не было бы места ни тьме, ни злу, – ответил Ананда. – И что ещ„ важнее в неустрашимой Алисе, что музыкальность е„ вросла во вс„ е„ существо. Гармония в ней чиста, как строй гаммы, и не может переносить фальши. Е„ гармония не знает соревнования, не может расстроиться от звучащих рядом фальшивых нот. И ни один порыв, кроме чистой любви, не может е„ всколыхнуть. Там, где Алиса, там каждому легко, если в его страстях нет зла. Злое задохн„тся. Счастливец тот, кто будет е„ мужем.

– Ну, Ананда, если ты будешь продолжать таким образом, то уж не розы, а, пожалуй, пионы зардеют на щеках Алисы, – раздался голос Сенжера. – Вы не смущайтесь, Алиса; когда Ананда готовится играть, колесо его жизни сразу поднимает его в такие высокие сферы эфира, что он почти переста„т воспринимать обычную речь и обычную жизнь. Он видит небо в алмазах и нес„т его горькой земле. Я уверен, что сегодня и вас он увлеч„т за собой.

Голос князя, ласковый, негромкий, но такой ч„ткий, что во всех углах было слышно каждое слово, умолк, и в наступившей тишине раздались первые звуки. Когда играла Лиза, графиня не слышала пианистки. Она была переполнена дочерью и слушала только скрипку. Она поразилась теперь, что рояль пел так радостно и так мощно. Но мысль графини внезапно оборвалась, в комнате раздались иные звуки… И вс„ встрепенулось, вздрогнуло. То был человеческий голос, которым пела виолончель.

«Так вот что такое музыка, когда творящий встречает Творца», – подумалось Лизе. По лицу е„ катились сл„зы, руки были сжаты, глаза не отрывались от лица Ананды. Сидевший рядом с нею Джемс, несколько минут назад утопавший в любви, которую воспевала Лиза, чувствовавший, казалось, что это сама жизнь звучит в е„ струнах, сейчас забыл, что уже слушал музыку. Ему чудилось, что он и жить-то начал только теперь, когда запела виолончель. Опять, как в Константинополе, он услышал борьбу, страсти и скорби людей. Сл„зы и стоны земли оживали под смычком Ананды. Но вс„ покрывала пелена радости, утешения, умиротворения. У рояля сияло, будто оно было не из плоти, преображенное лицо Алисы. Слушателей опять захватили волны вдохновения. Но песня Ананды рассказывала о том, на что способна самоотверженная любовь. Музыка Лизы выражала е„ личные желания, порывы е„ страсти и мечты, она говорила, что текущее мгновение ценно настолько, насколько заинтересовано в н„м собственное «Я».

Эти мысли мелькали в голове Джемса. Он посмотрел на Флорентийца, на человека своих мечтаний, ставшего теперь человеком из плоти и крови. И, пожалуй, тот, кого он сейчас видел, был несравненно выше того, что мог представить Джемс в своих мечтах. Прекрасное лицо Флорентийца сейчас сияло огнем вдохновения. Необычайные зел„ные глаза глядели перед собой с такой лаской и состраданием, точно он посылал песню Ананды куда-то вдаль, старясь охватить вс„ больше и больше людей. Джемс увидел сл„зы Лизы и понял, как напряжены е„ дух и сердце, понял, что и ей открылось новое понимание музыки. Графиня сидела, закрыв лицо веером, и е„ вздрагивающие плечи говорили о том, в какую бездну заглянула она, считавшая до сих пор, что центр и смысл жизни

– е„ собственная семья. Очевидно, и для не„ наступал перелом в оценке жизни.

Граф, на которого потом взглянул Джемс, поразил его своим видом. Лицо его было бледно, точно он внезапно заболел. Глаза смотрели не отрываясь на Ананду. Он был похож на подсудимого, который признал свою вину за неверно прожитую жизнь. Звуки вс„ лились, и состояние Джемса менялось. Ему представилось, что он опять стоит у чаши Будды. Ему становилось вс„ легче, точно растворялось какое-то неведомое ему самому бремя. И он понял, что в сердце его так легко и тихо потому, что над ним больше не властно ничто внешнее. В н„м тоже совершался духовный переворот. Песнь Ананды как будто вытащила его из футляра тела, где он жив„т временно, сейчас, и показала ту жизнь его духа, его Вечности, где нет ни времени, ни пространства.

Он понял, что для тех высоких сил, о которых по„т Ананда, время уже не существует. И, главное, каждый может попадать в эти сферы не потому, что стал святым или совершенным, но потому, что осознал в себе Начало всех Начал и может на одно мгновение отбросить вс„ условное, что необходимо ему победить. Капитан понял, что только при этом условии человек МОЖЕТ прийти к началу того пути, на котором становятся Анандой, Флорентийцем и другими не менее, а может быть, и более высоко идущими и творящими людьми, о которых он, капитан, ничего не знает.

Ананда кончил играть, отложил виолончель, оглядел всех своими сияющими глазами и подош„л к Алисе, продолжавшей сидеть у инструмента. Он поклонился ей, благодаря за редкостное сопровождение, и подал ей несколько нотных тетрадок, показывая, что он собирается петь. Он точно не замечал впечатления, произвед„нного его игрой. Но не потому, что того требовала его воспитанность; он творил сейчас не только для тех, кто его окружал, он видел кого-то ещ„, кого не мог видеть Джемс и все те, кто жил порывами и планами одной земли.

Ананда запел. Леди Цецилия встала и обняла Генри, который тоже больше не мог сидеть. Он смотрел не только на Ананду, но и на Алису. Леди же Цецилия впилась глазами в Алису. Она знала эту песнь, знала, что со второго куплета должна вступить Алиса, и боялась, что девушка разрушит очарование того мира, куда ув„л всех певец. Голос Ананды покорил е„ целиком, в ней проснулось желание молиться. И каково же было е„ удивление, когда она услышала, как переплетаются два голоса. Она даже не заметила, когда вступил женский голос. Она слышала сейчас не музыкальные фразы столь знакомой ей песни, что певала в юности с братом, а только гимн счастья, гимн Жизни.

И ещ„ один человек, невидимый гостям, впитывал музыку Ананды. Услыхав вдали звуки, пасторша спустилась с лестницы и пошла на них. Она остановилась у двери в зал как раз в тот момент, когда начал играть Ананда. Немузыкальная от природы, ненавидевшая музыку и пение больше из-за того, что е„ постоянно раздражал муж, чем на самом деле, пасторша сейчас не понимала, что с нею творится. Ей определенно казалось, что это не звуки инструмента, а какое-то обличительное обращение прямо к ней. Ей чудился в звуках повелительный приказ пересмотреть всю свою жизнь. «Дженни, Дженни, дитя мо„, что же я наделала? Я ведь тебя всем сердцем любила. Всей душой хотела, чтобы ты была счастлива».

Когда же Ананда запел любимую песню пастора и голос Алисы присоединился к нему, бедная женщина опустилась на колено, уткнулись лицом в подушку дивана, чтобы заглушить рыданья. Вдруг чья-то рука нежно коснулась е„ плеча, и по всему ее телу разлилось успокоение.

– Встаньте, Друг, – сказал ей незнакомый, ласковый голос. – Сядьте рядом со мной и постарайтесь вникнуть в то, что я кажу вам.

Князь Сенжер помог обессиленной женщине встать, пров„л рукой по е„ растрепавшимся волосам и усадил на диван возле окна, в которое лился мерцающий свет луны. При этом свете разом успокоившаяся леди Катарина увидела стройного человека, манеры которого и величавость говорили ей, что перед нею не только человек из высшего света, но что он привык повелевать и вряд ли ему можно не повиноваться. В неверном лунном свете она не могла решить, сколько лет незнакомцу. Она понимала только, что он приш„л не судить, как судила песня Ананды.

Date: 2016-07-25; view: 245; Нарушение авторских прав