ГЛАВА 7 Записная книжка моего брата 31 page

– Не горюй об этом. Капитан очень счастливый человек. Он получил от Ананды кольцо как залог их вечной дружбы. Ананде капитан вернул вещь, имеющую для него очень большое значение. Вообще теперь путь капитана не будет одиноким, и Ананда всегда подаст ему помощь.

Тебе же я могу вручить платок сэра Уоми, точно такой же, какой получила Анна. Если хочешь, – подари ему и заверни в него книжку, которую я тебе дам. Ты можешь написать ему письмо и положить вс„ к нему на стол. Он верн„тся и будет радоваться этому подарку больше, чем всем драгоценностям, которые ты мог бы ему подарить.

Я от всей души поблагодарил И., сказав только: «Опять вс„ от вас!»

Через некоторое время нас вызвали к кассовому окошку, вс„ было оформлено, и мы пошли к кондитеру, покинув банк почти в минуту его закрытия.

На улице уже не было удушливой жары, слегка потянуло влагой с моря, – и я ожил.

– Трудно тебе будет привыкать к климату Индии, Левушка. Надо будет снестись с Флорентийцем и получить указания, как закалить тво„ здоровье, – задумчиво сказал И., беря меня под руку.

– Велел мне сэр Уоми ездить верхом, заниматься гимнастикой и боксом, а моя вторая болезнь вс„ перевернула, – ответил я.

Дойдя до кондитерской, мы отдали хозяину наш заказ на завтра. Я просил его приготовить непременно такой же торт, какой был сделан для принца-мудреца. Накормив нас опять на том же уедин„нном балконе, хозяин сообщил новость, взбудоражившую Константинополь.

На этой неделе произошли невероятные события. Один из самых больших богачей города, некто Браццано, и около десяти его приятелей – таких же биржевых воротил, державших в своих руках весь торговый Константинополь, оказались шайкой злодеев, объявили себя банкротами и разорили тем самым половину города, в том числе и некоторых друзей кондитера. Часть злодеев успела бежать, часть арестована; а где находится главарь их, Браццано, никто пока не знает.

Мы выслушали его рассказ, посочувствовали горю его приятелей и вернулись домой.

Мысли о Браццано и слова сэра Уоми о том, что мой поцелуй перен„с силу мирового закона пощады в его ужасную жизнь, не давали мне покоя. Я опять стал внутренне раздражаться от обилия каких-то таинственных событий и готов был крикнуть: «Я ненавижу тайны», – как услышал голос И.:

– Левушка, не вс„ то тайна, чего ты ещ„ не понимаешь. Но если ты собираешься обрадовать милого капитана и написать ему письмо, то в состоянии раздражения, в которое ты впал, ничего не только радостного, но и просто путного не сделаешь.

Возьми мою руку, почувствуй мою к тебе любовь и постарайся, вместе с этим платком сэра Уоми, передать всю свою чистую и верную дружбу капитану.

Приготовь в своей душе такое же тщательно прибранное рабочее место, как это сделал на тво„м столе капитан, поставив тебе цветы, которых ты до сих пор не заметил.

Пиши ему не письмо, обдумывая стиль и каждое слово. А брось ему цветок твоей молодой души, полной порыва той высокой любви, которая заставила тебя дать поцелуй падшему, но разбитому и униженному существу.

Дай капитану такой же прощальный привет, как давали тебе его и Флорентиец, и сэр Уоми. Они думали только о тебе. Думай и ты только о н„м. Постарайся войти в его положение; подумай о предстоящей его жизни и представь себя в таких же обстоятельствах.

Любовь к человеку повед„т тво„ перо с таким тактом, что капитан пойм„т и увидит в лице тво„м друга не временного, в зависимости от меняющихся условий; а друга неизменно верного, готового явиться на помощь по первому зову и разделить все несчастья или всю радость.

И. стоял, обнимая меня, голос его звучал так ласково. Я точно растворился в каком-то покое, радости, благоговении. Вс„ мелкое, ничтожное отошло прочь. Я увидел самый высокий, скрытый от всех, храм человеческого сердца, о котором не говорят, но который движет и животворит вс„, что ему встречается.

Мне стало хорошо. Я взял из рук И. синий платок, пош„л в его комнату за обещанной книгой и вернулся к себе, чтобы сесть за письмо.

Не много писем писал я на сво„м веку с такой радостью и с такой умил„нной душой, как писал в этот раз капитану. Точно само мо„ сердце водило моим пером, так легко и весело я писал.

«Мой дорогой друг, мой храбрый капитан, который ещ„ ни разу в жизни не любил до конца, не был ни верен, ни бесстрашен до конца, – писал я. – В эту минуту, когда я переживаю разлуку с Вами, – и кто может знать, как долго продлится она, – сердце мо„ открыто Вам действительно до конца. И все мысли моей ловиворонной головы, как и все силы сердца, принадлежат в эту минуту Вам одному.

Пытки разлуки, так томящей людей, пытки неизвестности, заставляющей оплакивать любимое существо, покидающее нас для нового периода неведомой жизни, – не существует для меня.

Я знаю, что как бы ни разлучила нас жизнь и куда бы ни забросила она каждого из нас, – Ваш образ для меня не страница жизни, не е„ эпизод. Но Вы мой вечный спутник, доброта и любовь которого – так незаслуженно и так великодушно мне отданные – вызвали во мне ответную дружескую любовь, верность которой сохраню и навсегда, и до конца.

Я не могу сейчас определить, как и чем я мог бы отплатить Вам сколько-нибудь за всю Вашу нежность и баловство. Но я знаю тв„рдо, что куда бы и когда бы Вы меня ни вызвали, – если моя маленькая помощь Вам понадобится, – я буду подле Вас.

Ваше желание относительно Жанны уже исполнено. И завтра она будет владелицей своего капитала, за что – я не сомневаюсь – боги воздадут Вам должное тоже «до конца».

Вторая часть денег, отданная Вами в мо„ личное распоряжение, назначается мною для помощи бедным музыкальным талантам. Во имя Лизы и Анны, как бы я хотел когда-нибудь услышать Лизу, я буду покупать инструменты и помогать учиться юным талантам Вашим именем, капитан.

Я не ручаюсь, что, обнимая Вас, держа Ваши тонкие, прекрасные руки в своих при нашей разлуке, – я не заплачу. Но это будут только сл„зы балованного Вами реб„нка, теряющего своего снисходительного и ласкового покровителя.

Тот же мужчина, который Вам пишет сейчас, благоговейно целует платок сэра Уоми, который просит Вас принять на память, как и книгу И. И этот же друг-мужчина говорит Вам: между нами нет разлуки. Есть один и тот же путь, на котором мы будем сходиться и расходиться, но верность сердца будет жить до конца. Ваш Левушка-лови ворон».

Я запечатал письмо, завернул книгу И. в платок и обернул в очаровательную, мягкую, гофрированную и блестящую, как ш„лк, константинопольскую бумагу, обвязал ленточкой, заткнул за не„ самые лучшие, белую и красную, из роз капитана и отн„с к нему в комнату, положив св„рток на ночной столик.

Спать мне не хотелось. Я вышел на балкон и стал думать о сэре Уоми. Как и где он теперь? Как едут с ним и доедут ли фрезии капитана? Посадит ли он их в сво„м саду?

Через несколько минут ко мне вышел И. и предложил пройтись. Мы спустились в тихий сад, кругом сверкали зарницы и вдали уже погромыхивал гром. Вс„ же мы успели подышать освеженным воздухом, поговорили о планах на завтра, условились о часе посещения княгини и Жанны и вернулись в дом с первыми каплями дождя, столь необычно редкого в это время года в Константинополе.

Утро следующего дня началось для меня неожиданно поздно. Почемуто я проспал очень долго. Никто меня не разбудил, и сейчас в соседних комнатах стояла полная тишина.

Я как-то не сразу отдал себе отч„т, что сегодня последний день стоянки капитана; что завтра к вечеру ещ„ одна дорогая фигура друга исчезнет из моих глаз, плотно поселившись в мо„м сердце и заняв там сво„ место.

«Не сердце, а какой-то резиновый мешок, – подумал я. – Как странно устроен человек! Так недавно в мо„м сердце царил единственный человек – мой брат. Потом – точно не образ брата сжался, а сердце расширилось – засиял рядом с ним Флорентиец. После там поселился, властно заняв не менее царское место, сэр Уоми. Теперь же там живут уже и И., и оба Али, и капитан, Ананда и Анна, Жанна и е„ дети, князь и даже княгиня. А если внимательно присмотреться, – обнаружу там и Строгановых, и обоих турок, и… Господи, только этого не доставало, – самого Браццано».

Уйдя в какие-то дал„кие мысли, я не заметил, как вош„л И., но услышал, что он весело рассмеялся.

Опомнившись, я хотел спросить, почему он смеется, как увидел, что сижу на диване, держа в руках рубашку, в одной туфле, зав„рнутый в мохнатую простыню.

– Ты, Левушка, через двадцать минут должен быть со мною у Жанны; мы ведь с тобой вчера об этом договорились. А ты ещ„ не оделся после душа, и, кажется, нет смысла ждать тебя.

Страшно сконфуженный, я заверил, что будем у Жанны вовремя. Я молниеносно оделся и у парадных дверей столкнул я с Верзилой, принесшим мне записку от капитана.

Капитан писал, что дела его идут неожиданно хорошо и что он ждет меня к обеду у себя на пароходе в семь часов, с тем чтобы к девяти часам быть вместе у Анны.

Я очень обрадовался. И. одобрил предложение капитана, а Верзила сказал, что ему ведено в шесть с половиной зайти за мной и доставить в шлюпке на пароход.

Мы помчались к Жанне. Я был так голоден, что, не разбирая жары и тени, бежал без труда и ворчания.

– Я вижу, голод лучшее средство для твоей восприимчивости к жаре, – подтрунивал надо мною И., уверяя, что Жанна не накормит меня, что в праздник ей тоже хочется понежиться и отдохнуть.

Но Жанна была свежа и прелестна, немедленно усадила нас за стол, и французский завтрак был мною и даже И. оценен по достоинству.

Когда мы перешли в е„ комнату, где весь угол с кроватью был зад„рнут новым, необыкновенным пологом, Жанна показала нам бумагу из банка, полученную ею рано утром, содержания которой, написанного потурецки и английски, она не понимала.

И. перев„л ей на французский язык смысл бумаги. Жанна, с остановившимися глазами, в полном удивлении, молча смотрела на И.

Долго, томительно долго просидев в этой напряж„нной позе, она наконец сказала, потирая лоб обеими руками:

– Я не хочу, я не могу этого принять. Поищите, пожалуйста, кто это мне послал.

– Здесь никаких указаний нет, даже не сказано, из какого города прислано. Говорится только: «Банк имеет честь известить г-жу Жанну Моранье о поступлении на е„ имя вклада, полной владелицей которого она состоит со вчерашнего дня», – прочел ей ещ„ раз выдержку из банковской бумаги И.

– Это опять князь. Нет, нет, невозможно. От денег для детей я не имела права отказаться; но для себя, – нет, я должна работать. Вы дали мне в долг так много, доктор И., что не все ваши деньги ушли на оборудование магазина. И мы с Анной заработали уже гораздо больше, нежели рассчитывали. Я должна вернуть это князю.

– Чтобы вернуть князю эти деньги, надо быть уверенной, что их вам дал он. В какое положение вы поставите себя и его, если ему и в голову не приходило посылать деньги! Успокойтесь. Вы вообще за последнее время слишком много волнуетесь; и только поэтому так неустойчиво ваше здоровье. Час назад вы походили на свежий цветок, а сейчас вы больная старушка, – говорил ей И. – Вс„, в ч„м я могу вас уверить, так это то, что ни князь, ни я, ни Левушка – никто из нас не посылал вам этой суммы. Примите е„ смиренно и спокойно. Если удастся, – сохраните е„ целиком для детей. Быть может, встретите какую-нибудь мать в таком же печальном положении, в каком вы сами оказались на пароходе, – и будете счастливы, что ваша рука может передать ей помощь чьего-то доброго сердца и, возможно, спас„т несчастных от голода и нищеты.

– Да! Вот это! Это действительно может заставить меня принять деньги неизвестного мне добряка, который не хочет сам делать добрые дела, – снова потирая лоб, как бы желая стереть с него какое-то воспоминание, сказала Жанна.

– Что с вами, Жанна? Почему вы снова чуть не плачете? Зачем вы вс„ тр„те лоб? – спросил я, не будучи в силах переносить е„ страдания и вспоминая, что сказал о ней капитан.

– Ах, Левушка, я в себя не могу прийти от одного ужасного сна. Я боюсь его кому-нибудь рассказать, потому что надо мной будут смеяться или сочтут за сумасшедшую. А я так страшусь этого сна, что и вправду боюсь сойти с ума.

– Какой же сон видели вы? Расскажите нам вс„, вам будет легче, а может быть, мы и поможем вам, – сказал ласково И.

– Видите ли, доктор И., мне снилось, что страшные глаза Браццано смотрят на меня, а кто-то, как будто Леонид, – но в этом я не уверена, – да„т мне браслет – ну точь-в-точь как Анна носит, – и нож. И Браццано велит мне бежать к князю в дом, найти там Левушку и передать ему браслет. А если меня не будут пускать, то хоть убить, но Левушку найти. И я бегу. Бегу по каким-то улицам; нахожу дом; вбегаю в комнату и уже знаю, где найти Левушку, как кто-то меня останавливает. Я борюсь, умоляю, наконец слышу голос Браццано: «Бей или я тебя убью», хватаю нож… и вс„ исчезает, только ваше лицо стоит передо мной, доктор И. Такое суровое, грозное лицо…

И я просыпаюсь. Не могу понять, ни где я, ни что со мной… Засыпаю, и снова – тот же сон. Это, право, до такой степени ужасно, что я рыдаю часами, не в силах преодолеть кошмар, в страхе, что я снова увижу этот сон.

– Бедняжка Жанна, – взяв обе е„ крохотные ручки в свои, сказал И. – Ну где же этим ручкам совершить убийство? Успокойтесь. Забудьте навсегда этот сон, тем более что Браццано, совершенно больного, увезли из Константинополя. Он жив„т сейчас где-то в окрестностях. Ваш страх совершенно неоснователен. Перестаньте думать обо вс„м этом. И мо„ лицо вспоминайте и знайте ласковым, а не суровым. Отчего вы отказались сегодня идти к Анне слушать музыку? – вс„ держа е„ ручки в своих, спросил И.

– Анне я сказала, что побуду с детьми. И правда, я их и так забросила в последнее время. Если бы не Анна, – плохо бы им пришлось. Но на самом деле я не могу без содрогания видеть ни Строганову, ни Леонида. Почему я их стала так бояться, – сама не знаю. Но в их присутствии дрожу с головы до ног от каких-то предчувствий.

– Страх – плохой советчик, Жанна. Вы – мать. Какая огромная ответственность на вас. Чтобы воспитать своих малюток, вы прежде всего сами должны воспитывать себя. У вас нет не только выдержки с детьми; но вы в последнее время внушаете им постоянный страх; в любую минуту они ждут от вас окрика или шлепка.

Мужайтесь, Жанна. Разные чувства жили в вас по отношению к Анне. Только теперь, когда вы увидели, что Анна – вторая мать вашим детям и настоящая воспитательница, вы смирились, и лишь изредка в вашем сердце шевелится ревность.

Ваша девочка умна не по летам. Это организм очень тонкий, богато одар„нный. Думайте, что ей придется жить в условиях более сложных, чем прожили свою молодость вы. Остерегайтесь постоянного раздражения с детьми. Незаметно между вами и ими может вырасти пропасть. Они перестанут видеть в вас первого друга, и как бы вы ни любили их, – не поверят вашей любви, если вы постоянно говорите с ними раздраж„нным тоном.

– Я вс„ это понимаю, – и ничего не могу сделать. Раньше я думала, что характер легко исправить. Но теперь вижу, что не могу и часа сохранить спокойствие, – отвечала Жанна.

– И вс„ же – пусть это и вызывает в вас протест – думайте прежде о детях, а потом уж о себе, – сказал И., подымаясь и пожимая руки Жанне.

Я заметил, что она опять просветлела, лицо перестало морщиться и д„ргаться и на губах мелькнула улыбка.

Прощаясь с нами, она спрашивала, скоро ли мы уезжаем, едем ли снова на пароходе с капитаном, на что И. отвечал, что уедем мы скоро, а каким пут„м – ещ„ не решили.

– Как это будет для меня ужасно! Остаться здесь без вас, – я даже не представляю и гоню эти мысли от себя. Я так привязана к вам, доктор И., и в особенности к Левушке. Я вижу в вас моих единственных благодетелей.

– Жанна, Жанна, – сказал я с упр„ком. – Разве только мы помогли вам на пароходе? А капитан? Его заботы о вас вы уже забыли? А то, что здесь, рядом с вами, жив„т и трудится Анна? Анна, ни разу не давшая вам почувствовать своего превосходства? А вы в своей благодарной памяти сохраняете только нас? Тогда как обо мне вообще не может быть и речи, что я не раз уже пытался вам объяснить.

– Да, Левушка, и это вс„ я понимаю. И князя я ценю, и всех, всех. Но ничего не могу поделать; вс„ же доктор И. останется для меня недосягаемым божеством; капитан – знатным сэром, в доме которого меня, шляпницу, дальше передней или туалетной и не пустили бы; а вы для меня – вс„ равно что родное сердце. Я всем очень благодарна, знаю, что всем должна отслужить за их доброту, а вам, уверена, могу ничем никогда не отслуживать. И если у вас будет дом, то я в н„м всегда найду приют, хотя буду стара и безобразна. Не умею, не знаю, как это сказать, – я такая глупая, – тихо прибавила Жанна.

У не„ текли сл„зы по щекам, и я не мог видеть, что бедняжка так много плачет.

– Жанна, – обнимая е„, сказал я. – Это потому вы чувствуете такую уверенность во мне, что я точно такой же реб„нок, неопытный и неумелый в жизни, как и вы. И правда, я принял вас и ваших детей в мо„ сердце. Но и другие, – ещ„ больше, чем я, – поступают по отношению к вам так же. Но вы способны видеть и понимать только мо„ сердце. И не можете ни видеть, ни понимать сердца людей, стоящих выше вас. Потому и думаете только обо мне одном.

Я поцеловал обе е„ ручки. И. сказал ей, что Хава верн„тся только после музыки; но чтобы она ни о ч„м не волновалась и ложилась спать, приняв его лекарство.

Мы пошли домой; но на сердце у меня стало тяжело. Мне было жалко Жанну. Я сознавал, что она не сможет создать ни себе, ни детям спокойной, радостной жизни. Как-то особенно ясно представилась мне е„ будущая жизнь. И я почувствовал, что, окруженная вниманием и заботами и князя, и Анны, она не будет ни откровенна, ни дружна с ними, так как е„ культура не даст ей увидеть их внутренней силы, к которой можно прильнуть, а доброту их она будет принимать за снисхождение к себе. – Что, Левушка, сложности жизни донимают тебя? – Донимают, Лоллион, – ответил я, уже не поражаясь больше его умению проникать в мои мысли. – И не то досадно мне, что сила в людях так бездарно растрачивается на вечные мысли только о себе. Но то, что человек закрепощает себя в этих постоянных мыслях о бытовом блаженстве и элементарной близости. Он поверяет другому свои тайны и секреты, недалеко уходящие от кухни и спальни, воображает, что это-то и есть дружба, и лишает свою мысль силы проникать интуитивно в смысл жизни; тратя бездарно свой день, человек не ищет не только знаний, но даже простой образованности. И в такой жизни нет места ни священному порыву любви, ни великой идее Бога, ни радостям творчества. Неужели быт – это жизнь?

– Для многих миллионов – это единственно приемлемая жизнь. А для всего человечества – неминуемая стадия развития. Чтобы понять очарование и радость раскрепощения, надо сначала осознать себя в рабстве от вещей и страстей. Чтобы понять мощь свободного духа, творящего независимо, надо хотя бы на мгновение познать в себе эту независимость, в себе ощутить полную свободу, чтобы желать расти вс„ дальше и выше; вс„ чище и вс„ проще сбрасывает с себя ярмо личных привязанностей тот, кто осознал жизнь как вечность.

Обыватель считает свою жизнь убогой, если в ней не бушуют страсти, если он не имеет возможности блистать. Отсюда – от жажды славы, богатства и власти – приходят люди к тому падению, какое случилось с Браццано. Но есть и худшие. И только избранник по своей внутренней сердечной доброте и запросам, а внешне – ничем не выделяющийся человек – может отвлекаться идеями и мыслями, о которых ты сейчас говорил.

Великие встречи, встречи, переворачивающие жизнь человека, редки, Левушка. Но зато имевший однажды такую встречу внезапно перерождается и уже не возвращается больше на прежнюю дорогу, к маленькому, обывательскому счастью. Он уже знает, что такое Свет на пути.

Подходя к дому, мы повстречались с Анандой и князем, возвращавшимися в экипаже домой. Ананда приветливо поздоровался, пытливо на меня посмотрел и, улыбаясь, спросил: – Как, Левушка? Сердце пощипывает! А почему не плачешь? – Приберегаю к вечеру. Боюсь, вдруг сегодня не заплачу от вашей человечьей виолончели и ваших песен.

– Почему это моя виолончель человечья? А какая ещ„ бывает? – смеялся Ананда, наполняя металлом вс„ вокруг.

– Ваша виолончель по„т человеческим голосом, поэтому я е„ так и назвал. Какая ещ„ бывает виолончель – не знаю. Но что ваш смех, конечно, «звон мечей», – это знаю теперь уже наверное, – вскричал я.

– Дерзкий мальчишка! Вот заставлю же тебя плакать вечером. – Ни, ни, и не думайте! На завтра для капитана надо приберечь слезинку на прощание. А то вы ведь ненасытны! Вам – вс„ до конца. Ан – и ему надо!

Не только Ананда, но и И. с князем смеялись, я же залился хохотом и убежал к себе.

Через некоторое время оба моих друга вошли в мою комнату. – Ну, трусишка, убегающий от звона мечей с поля сражения, признавайся, какую ещ„ каверзу придумал ты мне? – шутил Ананда.

– Вам я каверзы придумать не в силах. Вы вмиг вс„ рассеете, только взглянете своими зв„здами.

– Как? – прервал меня Ананда. – Так я не только звон мечей, но и зв„зды?

– Ну, тут уж я не виноват, что матерь жизнь дала вам глазазв„зды. Это вы с не„ спросите. А вот что сказать капитану? Я еду к нему на пароход обедать. Что ему от вас передать? – спросил я, представляя себе радость капитана, если бы Ананда послал ему привет.

– Это хорошо, что ты так верен другу и думаешь о н„м. Пойд„м со мною; я, может быть, что-нибудь для него и найду.

Мы спустились по винтовой лестнице прямо к Ананде, в его очаровательную комнату.

Как здесь было хорошо! Какая-то особенно л„гкая атмосфера царила здесь, Я сел в кресло и забыл весь мир. Так и не уш„л бы отсюда вовек. Я наслаждался гармонией, окружавшей меня.

Не знаю, минуту я просидел или час, но отдохнул – точно неделю спал.

– Отдай капитану. Пусть передаст эту вещь своей жене, когда верн„тся домой после свадьбы, – подавая мне небольшой странной формы футляр из фиолетовой кожи, сказал Ананда.

– А я и не знал, что капитан скоро женится, – беря футляр, заметил я.

– Он женится, быть может, и не так скоро, но во всяком случае в следующее ваше свидание он будет уже женат.

– Ах, как бы я хотел услышать игру Лизы! Лучше ли, чем Анна? И такой ли захват в е„ игре, что дышать не можешь? До чего я глуп! А в вагоне вс„ примерялся к Лизе и раздумывал, любит ли она меня, – залившись смехом, вспоминал я свои вагонные размышления.

– Когда будешь обедать с капитаном, не говори ему ничего о Лизе. Даже не спрашивай, поедет ли он в Гурзуф, пусть даже он сам когда-то говорил тебе об этом.

– Это ваше приказание, Ананда, я должен хорошенько запомнить, так как хотел непременно поговорить с ним о Лизе. Теперь, конечно, воздержусь.

– И мой запрет не вызывает в тебе ни протеста, ни возмущения? – Как могу я протестовать против ваших запретов, раз я верю вам и по собственному опыту знаю, как вы угадываете мысли и как правильно определяете каждого человека. Я боюсь только словиворонить и по рассеянности чего-нибудь не брякнуть, – отвечал я Ананде.

ГЛАВА 25 ОБЕД НА ПАРОХОДЕ. ОПЯТЬ БРАЦЦАНО И ИБРАГИМ. ОТЪЕЗД КАПИТАНА. ЖУЛИКИ И ОЛЬГА Верзила, не смевший нарушить морскую дисциплину, уже стучался в дверь, говоря, что время ехать, не то опоздаем. Вскоре мы подъезжали к пароходу.

Капитан уже издали стал махать мне фуражкой, а когда я поднялся по трапу, обнял меня, засверкал тигром и вообще был таким, каким я увидел его в первый раз в Севастополе.

Радушный хозяин, угощавший меня в своей капитанской каюте, горячо благодарил за подарки и, главное, за письмо, которое сделало его, как он выразился, богаче. Потому что ещ„ никто и никогда не говорил ему о такой преданности и в таких простых, но много значащих словах.

– Впервые я не раздумывал, не сомневался, а сразу почувствовал, что каждое ваше слово – правда. И не могу выразить, как дорожу я платком и книжкой. Платок в мо„м кармане, а книжка у изголовья. Пока буду жив – с ними не расстанусь.

– Вот вам ещ„ один привет – от Ананды. Это отдадите вашей жене, когда привез„те е„ после свадьбы домой, – сказал я, подавая капитану футляр.

– Что же здесь такое? – с удивлением глядя на меня, спросил он.

– Не знаю, не видел, – боясь вымолвить что-нибудь лишнее, отвечал я.

Капитан открыл футляр, и невольный крик изумления вырвался v него.

Он протянул мне футляр, и я увидел точно такой же медальон, какой И. приказал Строгановой отдать Анне, как похищенный, только поменьше. Так же в него были врезаны фиалки из аметистов и бриллиантов, и надет он был на цепочку из этих же камней.

Я молча рассматривал эту вещь, думая о Лизе. Какое-то беспокойство поднималось во мне. Я не понимал, почему у каждого из окружающих меня друзей был какой-то свой особый талисман, свой цветок и, непонятная мне, но совершенно особая, своя линия поведения.

– О ч„м вы так задумались, Левушка? Вы думаете о моей жене?

– Нет, капитан. Я ведь не знаю, кто будет вашей женой и на какой прелестной шее будет красоваться этот медальон. Но я думаю, что если Ананда дал вам кольцо с аметистом и переда„т вашей жене такой же камень, – то он, очевидно, думает, что между вами и ею будет царить гармония в каких-то главных основах жизни. Следовательно, за вас можно не беспокоиться. И. говорит, что Ананда не только мудрец, но и принц.

– Не знаю, принц ли он по крови, и сомневаюсь в этом, – задумчиво сказал капитан, – но что сила его мудрости и величие его духа настолько выше обычных, что их можно назвать царственными, – это вне всяких сомнений!

– Конечно, капитан, вне всяких сомнений. Но того, кто видит чужое совершенство и не может достичь совершенства сам, – оно, точно недостижимое сокровище, только раздражает и бередит. А чтобы заразиться желанием самому встать на путь вечного совершенствования, – не только надо иметь силу это понять, но и от многого отказаться. А между тем И. говорил мне как-то на днях, что пут„м отказов и ограничений ни к какому творческому выводу прийти нельзя. Что скука добродетели – один из основных предрассудков. Вот тут и пойми!

– Я это очень хорошо понял здесь, в Константинополе, – сказал капитан. – Если вправду любишь, – даже не замечаешь, как отказываешься от чего-нибудь. И даже не отказываешься, а просто отбрасываешь то, что прежде казалось ценным. Посмотрел другими глазами, – и увидел, как противно то, из-за чего готов был драться.

Капитан спрятал футляр в секретер, посмотрел на часы и предложил мне выйти на палубу.

Неожиданно для меня уже опускался вечер. На небе проглядывали зв„зды, и такими же зв„здами была усеяна вода, освещаемая массой огней и огоньков на судах, стоявших вокруг точно густой лес. Огромное судно капитана, уже нагруженное и готовое завтра только взять пассажиров да случайный груз, стояло далеко в море. Чарующая панорама города и сновавшие между пароходами шлюпки и катера отвлекли мо„ внимание от капитана. Но тут я увидел, что он перегнулся и зорко всматривается в плывущие лодки. Он снова посмотрел на часы и сказал: – Хава точна. Сэр Уоми воспитал е„ хорошо. – Хава? При ч„м же здесь Хава?

– Подождите здесь, Левушка. Пока я не вернусь, не уходите отсюда. Если хотите, проследите за этой большой шлюпкой, которой правит ваш друг Верзила и где посередине стоит паланкин.

С этими словами капитан исчез, и через некоторое время я услышал его голос далеко внизу, у трапа.

Как много было пережито мною на этом пароходе до бури, в самую бурю и после не„! И где тот мальчик, который приехал в азиатский город отдохнуть подле единственного брата-отца? Мысли вихрем уносили меня, я уш„л от действительности, забыл, где я нахожусь, и вдруг услышал голос И.: «Не подходи ни в коем случае к Браццано. Даже если бы он умолял тебя всем милосердием неба. Зло, укоренившись в человеке, не так легко уходит. Ничего от него не бери и ничего ему не давай».

Я был сбит с толку. Подумал, что на этот раз я уж, наверное, впал в ересь слуховой галлюцинации, как увидел Верзилу и ещ„ троих матросов, с большим трудом вносивших на палубу закрытый паланкин. Впереди шла закутанная в плащ Хава, а сзади капитан и Ибрагим с отцом.

Когда паланкин выровнялся на палубе и матросы остановились, отирая пот с мокрых лиц, мне показалось, что я встретился взглядом с Браццано, слегка отодвинувшим занавеску.

Через минуту матросы вновь подняли паланкин и остановились уже в противоположном конце палубы, у каюты люкс, в которой мы с И. плыли из Севастополя.

Неопредел„нное чувство досады, что такое ужасное существо поселится в прекрасной каюте, где жил И., жгучий, пронзительный взгляд Браццано, так не похожий на глаза, из которых скатилась слеза за столом у Строгановых, услышанные мною слова И., точно прилетевшие ко мне по эфирным волнам, – вс„ грозило мне лови-воронным состоянием, и тут я услышал, как Хава, произнесла повышенным тоном: – Нет и нет. Этого я допустить не могу.

– Но я должен ему передать, если меня просят, – услышал я второй голос, в котором тотчас же узнал Ибрагима.

– Это дело только вашей совести. Но, по-моему, ваш отец поступил неправильно, разрешив вам говорить с Браццано. Сэр Уоми дал точные указания, чтобы все его сношения с внешним миром, – пока он не будет водвор„н в назначенное место, – шли через меня и вашего отца. Взявшись выполнить поручение, ваш отец с первых же шагов нарушил данные ему указания.

– Да нет, Хава, Браццано бросил мне эту записку из паланкина, прося передать Левушке, А если Левушка не согласится е„ прочесть, я должен сказать ему, чтобы он вернул ему его камень. Друзья Браццано сообщили ему, что ещ„ можно поправить его здоровье, лишь бы он снова завладел этим камнем. Вс„ это Браццано мне шептал, пока ему приготовляли носилки. И отец ни о ч„м не знает, – говорил Ибрагим, и ветерок н„с ко мне все его слова.

Date: 2016-07-25; view: 238; Нарушение авторских прав