I. Литературы Западной Европы 79 page

Кровавые распри между группировками феодалов во Вьетнаме завершились к концу XVI столетия восстановлением на престоле отпрыска династии Ле (правившей с 1428 г.). Но тяжелое наследие века распрей осталось: император стал лишь номинальным правителем, а реальная власть сосредоточилась в руках рода Чиней, который из опоры трона превратился в параллельную династию, присвоив себе титул владетельных князей и образовав собственный двор. Их власть простиралась лишь на половину страны, ибо земли южнее Донгхоя — вновь завоеванные территории — захватил могущественный клан Нгуенов, создавших там особое государство. В 1627 г. нападением Чиней на южное княжество началась почти полувековая война.

В середине XVI в. эпоха великих географических открытий ознаменовалась для Вьетнама появлением у его берегов португальских кораблей, а на его земле — католических миссионеров. В XVII в. завязывается торговля с европейцами, которая стимулирует развитие внутреннего рынка и рост приморских городов. В первой трети того же века во Вьетнаме более прочно обосновывались и миссионеры. Чтобы проповедовать христианство, они составили в 20-е годы XVII в. латинизированный алфавит для вьетнамского языка, вероятно, не без участия иезуита Александра де Роде, «отца вьетнамской церкви», которому принадлежит вьетнамско-латинско-португальский словарь, изданный в Риме в 1651 г. Стараниями миссионеров, а также новообращенных вьетнамцев переводились христианские богослужебные книги. Некоторые из миссионеров были людьми, сведущими в науках и ремеслах. Стремясь завоевать симпатии местного населения и войти в доверие к правителям, они не только проповедовали христианство, но и выступали в качестве лекарей, пушечных дел мастеров, механиков, математиков и т. п. Известно, что А. де Роде подарил владетельному князю Чиню книги по астрономии на китайском языке и астрономические инструменты. Однако беседы того же де Роде с правителями о математике и физике вряд ли могли оказать сколько-нибудь заметное влияние на научные познания вьетнамцев. В целом миссионеры принесли во Вьетнам не эпоху Возрождения, а Средневековье, не Шекспира, а представления типа литургической драмы, не науку, а христианские догматы. К тому же между иезуитами (сторонниками Португалии) и французскими миссионерами разгорелась вражда, наглядно демонстрировавшая «язычникам» христианскую мораль.

Знакомство во Вьетнаме с европейской культурой в то время носило в основном несветский характер. Оно почти не нарушило тогдашней замкнутости вьетнамской средневековой культуры, традиционно тесно связанной с Китаем, даже латинизированная письменность использовалась исключительно католической церковью, вьетнамские же поэты пользовались местной иероглификой — тьыном. Ориентация на Китай, причем главным образом на китайскую литературу и культуру прошлых эпох, определялась идеологией вьетнамского феодализма — конфуцианством и заимствованной у Китая системой образования.

Литература, как и ранее, развивалась на двух языках — вьетнамском и на ханване (вьетнамизированном варианте китайского литературного языка вэньянь), образуя две ветви. Но если ранее обе считались равно достойными поощрения, то во второй половине XVII в. официальное отношение к литературе на вьетнамском языке меняется. По-видимому, это было вызвано изменением облика литературы на вьетнамском языке, которая явно демократизировалась, оказывая все возрастающее влияние на низшие сословия, чему содействовали певцы и сказители (кеве и хатсамы), а также многочисленные печатни, выпускавшие ксилографические издания. Начинаются гонения на литературу. В правление князя Чинь Така (1657—1682) был издан указ о сожжении книг на вьетнамском языке, а в 1663 г. обнародованы его «Сорок семь поучений», тридцать пятое из которых гласило: «Сановники княжеского двора сообщают для сведения чиновных особ и простого люда: печатать разрешается лишь такие книги, которые помогают наставлять людей в жизни. С давних пор вздорные люди собирают книги, написанные на тьыноме, и, не размышляя, полезно их чтение или нет, печатают, чтобы нажиться на этом. Такое подлежит теперь строгому запрету. Отныне, в каких бы домах ни хранились подобные книги или доски для их печатания, власти будут изымать и сжигать все это». Нет оснований сомневаться в решительности намерений двора, а также в том, что действительно запылали костры книжной инквизиции. Не оттого ли столь скудной кажется дошедшая до нас литература XVII в.?

После XVI столетия, века кровавых феодальных распрей, когда в литературе ведущую роль играла конфуцианская оппозиция, стоявшая в

537

стороне от враждовавших группировок, укреплявшаяся государственная власть стремится установить свой контроль и в области культуры. Вновь намечается тенденция к нормативности в литературе. Поэт и владетельный князь Чинь Кан (ум. 1709) так определял цель своих стихов: «Поклоняюсь Небу и для того, чтобы наставлять народ на должный путь, приношу слова мудрости и вразумляю стоящих ниже». Однако удержать литературу в жестких рамках дидактики не было возможности, а потому последовали карательные меры. Отрицательное отношение властей вызвала, по-видимому, и определенная близость литературы XVII в. к фольклору: дело не ограничивается, как раньше, заимствованием сюжетов, фольклор в это время участвует в формировании новых литературных жанров (поэм). Именно в этих произведениях в известной мере раскрывается внутренний мир человека; появляются бытовые сценки, нередко комические.

Тенденция к демократизации и связанное с ней углубление своеобразия вьетнамской литературы сосуществовали с консервативной лирикой. В поэзии на ханване была сознательная ориентация на канонизированную поэзию Китая эпохи Тан. «Если вы, ученики, хотите овладеть умением сочинять стихи, — советовал поэт Фунг Кхак Кхоан (1528—1613), — то надлежит вам шаг за шагом следовать за древними, приняв их за образец». Крайним выражением этой консервативной тенденции являлся стиль тапко (собирание старины), сутью которого было составление стихов из цитат, заимствованных из китайской поэзии. К этому стилю прибегал и сам Фунг Кхак Кхоан, но одновременно он выступает и в новом жанре — ему принадлежит поэма на вьетнамском языке. Одной из причин такой двойственности, видимо, следует считать своеобразное положение служилого чиновничества в феодальном Вьетнаме. Видный государственный деятель, ездивший послом в Китай, Фунг Кхак Кхоан был вместе с тем хотя и особо уважаемым, но все же одним из членов общины, в которую входили и последние бедняки, т. е. оказывался в определенные моменты жизни в иной культурной и языковой среде, чем образованные на китайский лад верхи общества.

Поэзия малых форм на ханване в XVII в. несколько отходит от господствовавших ранее мотивов «праздности» (этим словом маскировалась оппозиция династии). Поэт Нгуен Фаунг (1550—1633), находясь в стороне от феодальных распрей XVI в., сочинял стихи, идеализируя уединенную жизнь, подчеркивая, что любит горы, ибо там «к облакам ближе, от людской суеты дальше». Когда же поэт стал приверженцем утвердившихся у власти князей Чиней, в его поэзии появились гражданские мотивы, динамичные образы.

Поэзия на ханване была той частью вьетнамской литературы, которая спорадически переходила национальные границы, становясь в какой-то мере известной в Китае и Корее. Во время своих поездок в Китай вьетнамские послы, как правило бывшие незаурядными поэтами, обменивались стихами с китайскими вельможами и корейскими послами. Корейский посол Ли Сугван, поэт и основоположник движения Сирхак (Реальное знание), например, даже написал предисловие к сборнику стихов Фунг Кхак Кхоана (1597). Заметное место в литературе занимает ритмическая проза. Известны кэудой — миниатюры, состоящие всего из двух параллельных фраз, содержащих литературные и исторические реминисценции. Кэудой смешит, поучает, а порой звучит смелым вызовом. Писались кэудой «на случай». Обычно, чтобы испытать сообразительность, начитанность и литературный вкус собеседника, ему предлагали первую фразу, ожидая, что он тут же напишет вторую. Каллиграфически выведенные кэудой украшали общинные дома вьетнамских деревень, каменные арки, храмы и пагоды. Парные надписи глубоко вошли в жизнь Вьетнама, как и Китая, Кореи и Японии. С одной из подобных миниатюр XVII в. связана легенда. Китайский император, желая унизить вьетнамского посла (различные источники называют разные имена, прославленные в литературе, — Фунг Кхак Кхоан, Нгуен Туан), произнес, намекая на символ китайского владычества над Вьетнамом в древности: «С тех пор бронзовый столп успел мхом зазеленеть». И услышал неожиданно для себя дерзкое и гордое завершение: «До сей поры от крови красны воды реки Батьданг». Эта река — место двух знаменитых битв, победоносных для Вьетнама и плачевных для китайских феодалов.

Авторы поэм — фу, писавшихся ритмической прозой, воссоздают картины природы, рисуют храмы и дворцы. Поэмы проникнуты определенным настроением, раздумьями. В отличие от более ранних фу здесь отсутствуют стихотворные вставки, постоянны образные характеристики: «Пагода эта — словно дворец из золота, будто птица, собравшаяся взлететь, точно палаты из яшмы» (Нгуен Данг, 1576 —?).

В жанре новеллы на ханване, совершенные образцы которой дал в XVI в. Нгуен Зы, наблюдается застой. В середине XVII в., как полагают, Нгуен Нам Ким написал подражательные, в духе Нгуен Зы, «рассказы о необычайном», в которых бытовые ситуации и образы свободно соседствуют с фантастическими; ощутима

538

их дидактическая направленность. Однако в других новеллах Нгуен Нам Кима берут верх еще более ранние традиции: к буддийскому житийному жанру тяготеет рассказ о священнослужителе и поэте Хюен Куанге (1254—1334), сказочные мотивы характерны для рассказа о человеке, превращенном в злого духа и принявшем обличье тигра. По-видимому, автор считал свои произведения столь связанными с предшествующей традицией, что включил их в качестве добавлений в книгу «Дивные повествования земли Линьнам» (XV в.) Ву Куиня и Киеу Фу.

Упадок повествовательной прозы на ханване восполнялся развитием жанра поэмы на вьетнамском языке. В литературе XVII в. настойчиво заявляет о себе большая стихотворная форма, сложившаяся значительно ранее. Наличие поэм во вьетнамской литературе принципиально отличает ее от других дальневосточных литератур, почти не знавших жанра поэмы. Вьетнамцы же сближаются в этом отношении с литературой соседних стран Юго-Восточной Азии: Лаоса, Кампучии, Таиланда; в самом Вьетнаме народные поэмы типа дастанов известны у родственных вьетам мыонгов, а также у таев и нунгов.

Народные песни с развитым сюжетным повествованием, видимо, существовали у вьетов искони. Не позже второй половины XVI в. влияние этой традиции ощущается и в литературе, зарождаются различные жанровые подвиды поэмы: повествовательная любовно-бытовая поэма — чуен (от кит. «чжуань» — жизнеописание, повествование), в которой композиционной основой служит фабула, философско-лирическая и позднее историко-эпическая.

Жанр повествовательной поэмы, по-видимому, вошел в литературу произведениями типа «народных книг», которые заимствовали у народной песни поэтическую форму люкбат (двустишие, имеющее шести- и восьмисложные строки с концевой и внутренней рифмами), а у повествовательного фольклора — сюжеты и образы. Из ранних чуенов дошли очень немногие, но есть свидетельства о значительном количестве чуенов XVII в. Полагают, что тогда возникли «Старинное повествование о князе Тхао» («Тюа Тхао ко чуен») и «Старинное повествование о владетельном Нине» («Тюа Нинь ко чуен»), в которых говорится об исторических лицах XVI в. — феодальных властителях и принцах.

При содействии миссионеров в жанр чуена проникают библейские сюжеты. Автором чуена на библейские темы была родная сестра повелителя Северного Вьетнама, обращенная в христианство и получившая имя Екатерина. «Принцесса Екатерина, — пишет историк Э. О. Берзин, — переложила на стихи библейскую историю от сотворения мира до распятия Христа. Приверженцы иезуита де Роде распевали эти стихи на улицах как популярные песенки...»

К XVII в. (а иногда и к XVI в.) относят обычно три чуена неизвестных авторов — «Выонг Тыонг», «Князь То на посольской службе» («То конг фунг шы»), «Чудесная встреча среди лесов и ручьев» («Лам туйен ки нго»). От чуенов последующего периода они отличаются тем, что представляют собой композиции из восьмистиший и четверостиший, объединенных единым сквозным сюжетом, без которого вся композиция легко рассыпалась бы на составляющие части — отдельные стихотворения. Авторы этих поэм обращаются к китайским сюжетам, однако близким к фольклорным, что, очевидно, роднило их с поэмами на исконно вьетнамские темы.

Недостаточно развитая повествовательность придавала чуенам определенное своеобразие. Использование малых стихотворных форм, тяготеющих к лирике, а не к развернутому эпическому повествованию, привело к дроблению сюжета: каждое восьмистишие раскрывало лишь какую-то определенную часть темы и имело свое собственное заглавие, развитие действия замедлялось, акцент переносился на описание пейзажа или душевного мира героев. В поэме «Чудесная встреча среди лесов и ручьев», например, почти в трети восьмистиший, как гласят их заголовки, тот или иной персонаж «поверяет свои чувства», «обращается с жалобой и упреком», «изливает жалобы и негодование» и т. п. Внешнему действию внимания уделяется сравнительно немного; иногда, по-видимому, подразумевается, что фабула известна читателю.

Чуены на заимствованные сюжеты отличаются в большинстве случаев от китайских источников не только своей стихотворной (а не прозаической) формой и измененной фабулой, но и общей направленностью произведений и трактовкой образов. Герои таких чуенов идеализированы по сравнению с их китайскими прототипами, они более возвышенны в своих помыслах, им свойственна бо́льшая глубина переживания.

Поэма «Выонг Тыонг» основана на популярном китайском предании о Ван Чжао-цзюнь, наложнице ханьского императора Юань-ди (48—33 гг. до н. э.), отданной в жены повелителю гуннов. Поскольку в китайской литературе этот сюжет был популярен, указать определенно на источник затруднительно. Не исключено, что их было несколько. Так, подобно Ли Бо, вьетнамский

539

поэт считает бедность причиной ненависти к героине художника Мао — виновника всех ее несчастий. Во вьетнамской поэме акцент перенесен на моральные оценки, подчеркивается возвышенный строй чувств и мыслей героини, жертвующей собой во имя мира и процветания страны. Этот цельный, устремленный к идеалу образ дан на фоне малодушных вельмож ханьского императора («Лишь услышали военачальники цокот копыт с севера, у них задрожала печень»). Финал поэмы отличен от легенды. По преданию, Ван Чжао-цзюнь стала женой повелителя гуннов, а после его смерти — женой его сына. В поэме она кончает с собой в шатре гуннского князя, сохранив верность государю Юань-ди, что соответствует конфуцианскому идеалу образцовой жены.

В поэме «Князь То на посольской службе», основывающейся на легенде о Су У, отправленном к гуннскому правителю и вынужденном по его повелению пасти баранов на берегах далекого озера, изображен сановник, преданный государю и идущий на любые лишения ради верности долгу. Интересны черты национальной адаптации китайской легенды. Князь То пасет коз у Северного моря, на нем «накидка из пальмовых листьев» (такая накидка укрывала от дождя вьетнамского крестьянина).

Сюжет поэмы «Чудесная встреча среди лесов и ручьев» восходит к танской новелле (различные исследователи видят его источник в разных, но сходных произведениях). Но от новеллы вьетнамская поэма в значительной мере отошла. В поэме описывается история любви девушки, которая оказывается небожительницей (в новелле — обезьяной, превратившейся в женщину), и юного школяра. Возвратившись в свои чертоги, небожительница тоскует и стремится обратно, к любимому: счастье земное ей дороже небесного блаженства.

Возникший, очевидно, в XVII в. жанр историко-эпической поэмы сначала тяготел к конфуцианской дидактике, о чем говорит само название анонимной поэмы «Светлые примеры Небесного Юга» («Тхиен Нам минь зиам», середина XVII в.), конспективно излагающей (краткость нередко приводит к неясностям) эпизоды из истории Вьетнама начиная с легендарных времен. Поздняя поэма — «Книга Небесного Юга» («Тхиен Нам нгылюк», рубеж XVII—XVIII вв.) — построена на значительно более широкой фольклорной основе, а гигантской задаче — объять всю историю страны — соответствует большой объем произведения. В эту поэму, самую длинную во вьетнамской литературе, входят восемь тысяч строк люкбата и вставные стихи: два — на вьетнамском языке и тридцать одно — на ханване.

Имя автора «Книги Небесного Юга» неизвестно, сведения о нем можно почерпнуть только из самого произведения. Некоторые строки дают повод предположить, что поэма написана по княжескому повелению. «Почтительно приказу повинуясь, пишу простонародным языком», — говорит поэт как бы в оправдание, что было не лишним, учитывая гонения на литературу на вьетнамском языке. Автор подчеркивает, что «сие повествование лишь для чтения дома» предназначается, т. е. что история эта неофициальная в отличие от сочинений придворных историографов. Сам автор говорит, что в поэму вошло многое «из летописей, а также устных сказаний». В композиции поэмы лишь внешне соблюдается принцип построения хроник: материал в ней распределяется по династиям и правителям, однако нет строгого отнесения событий к определенному году. Вместе взятые поэтические рассказы о легендарных и исторических лицах составляют изложенную в стихах историю Вьетнама. По-видимому, заимствована из хроник и концепция истории, совпадающая с конфуцианской: в поэме часто упоминается «путь небес», который предопределяет исторические события, процветание и крах династий, победы и поражения героев. Тем не менее поэт подчеркивает, что правитель, стремясь исполнить «веление небес», должен чтить «народное сердце», т. е. учитывать настроения простого люда.

Внимание автора в поэме часто переключается с политической истории — смены династий и правителей — на народные эпические и сказочные мотивы, легенды, которые он по-своему переосмысливает. В результате происходит определенная «модернизация» старинных сюжетов и образов, появляются анахронизмы. Этот наивный антиисторизм «Книги» обоснован, автор ее исходит из представления о неизменности бытия, о движении по кругу, а потому заменяет явления прошлых эпох тем, что для него привычно. Поэта интересуют и этические вопросы. События, изложенные в «Книге», фигурируют и в хрониках, но если хронист касается их лишь мимоходом, то в поэме они развернуты и образуют как бы самостоятельные части внутри поэмы. Эпизоды «Книги» можно разделить на три группы.

Во-первых, это эпизоды, основанные на фольклорных сюжетах, время действия которых относится к периоду образования раннего вьетнамского царства (или союза племен) — времени правления легендарных государей Хунг, а также к периоду ранних вьетских государств и к началу китайского владычества, воспринимавшимся в народной поэзии как седая древность: рассказы о деяниях первопредка

540

и первоучителя вьетов (лаквьетов) Государя Дракона Лака (Лак Лаунг Куан), эпических богатырей Фу Донга, Ли Онг Чаунга, воительниц — сестер Чынг Чак и Чынг Ни и т. д. В отличие от исторических сочинений в поэме эти эпизоды строятся по законам народно-эпической композиции, но образы несравненно более сложны и полнокровны. В рассказе о Фу Донге, который верхом на железном коне и с железной секирой в руках обратил в бегство рать Иньского царства, явственны черты эпического героя с элементами гиперболизации: ковали железного коня и оружие для героя «триста артелей кузнецов», а доставляли их ему «десятижды по десять тысяч слонов и лошадей», богатырь «потянулся вверх, стал ростом больше десяти чыонгов» (т. е. свыше 40 м.). При виде его враги «перепугались, словно цыплята». С образом Фу Донга контрастирует реалистичный образ его матери. Она добродетельная вдова (почти все матери героев «Книги Небесного Юга» — вдовы; это, видимо, поздняя интерпретация древнего представления о чудесном происхождении героев), занимается торговлей («месяцами и днями торгует, сама присматривает за всем»), привержена буддизму. Поэт прибегает к традиционной поэтической образности. Так, используя литературный символический образ «игры луны и ветра», обозначавший любовную связь, он как бы предостерегает молодую вдову от докучливого внимания мужчин. Переплетение того, что идет от книжной и фольклорной традиций, с тем, что продиктовано жизненным опытом автора, очень характерно для поэмы.

Вторую группу составляют религиозно-фантастические эпизоды; рассказ о Ты Дао Хане, чародее и монахе, история далекого предка реформатора XV в. Хо Куй Ли. Они тяготеют к сказочным мотивам. Предок Хо Куй Ли — оборотень, лис о девяти хвостах (образ, заимствованный из китайского фольклора), ловко обманывает тигра, превращается в человека, живет у Будды. Когда Будда ушел на праздник к Владычице Запада, он изловил и съел всех кур в доме, за что и был превращен в лиса. Рассказ этот построен по мотивам сказок, а Будда в нем ближе к сказочному волшебнику — Будде вьетнамских сказок; он вполне уживается здесь с мифологическим персонажем, заимствованным из даосских верований, — Хозяйкой Запада. Подобное смешение культур и религиозный синкретизм не исключение, а скорее правило для старого Вьетнама.

К третьей группе можно отнести стихотворные рассказы об исторических лицах — правителях, полководцах, героях. Эти образы сформировались не без влияния фольклора и получили в поэме своеобразную трактовку. В рассказе о Динь Бо Лине (X в.), безвестном юноше, впоследствии занявшем престол, характерно сочетание бытовых эпизодов с повествованием о героических деяниях. Маленький Линь, которого сверстники во время игр избрали «государем», угощает своих «подданных» свининой, составлявшей единственное ценное достояние его матери — вдовы. Когда та возвращается, то о проделке сына со злорадством доносит ей соседка, величая ее «государыней-матушкой». История же возвышения Динь Бо Линя и его воинских подвигов выдержана в духе эпической гиперболизации:

Крепости брал — словно зелень в огороде срывал,
Будто могучий тигр, кидался на стадо коз.

Вереница правителей Вьетнама выглядит в поэме однообразно, при их изображении автор тяготеет в основном к традициям хроник с присущей им нормативностью, но допускает отклонения в эпизодах, подробностях, трактовке отдельных образов. «Книга Небесного Юга» написана народнопесенным размером люкбат, который к тому времени уже утвердился в литературе, но его ритмика далека здесь от совершенства. Лишенный утонченности стиль поэмы явно тяготеет к стилю «простонародных» чуенов.

В XVII в. развивается жанр философско-лирической поэмы, впитывая в себя традиции бессюжетной ритмической прозы, о чем свидетельствует композиция поэм. Каждая из поэм пронизана какой-либо философской мыслью; важную роль выполняют в них величавые картины природы. Пространные пейзажные зарисовки характерны, например, для поэмы Хоанг Ши Кхая «Напевы о четырех временах года» («Ты тхёй кхук», ок. 1600 г.); поэма открывается картиной мифологической космогонии. Философско-лирические поэмы насыщены мифологическими, историческими и литературными реминисценциями. Им свойствен аллегоризм: панорама весеннего празднества, наполненная ликующими интонациями, символизирует в «Напевах» всеобщее благоденствие, якобы наступившее с воцарением Ле. Образ китайского полководца III в. Чжугэ Ляна воплощает в поэме Дао Зюи Ты (1572—1634) «Песнь о Волуне» («Нгоа лаунг кыонг ван»; Во-лун — Спящий Дракон — прозвище Чжугэ Ляна) мудрого советника вообще.

Жанр философско-лирической поэмы не имел единого термина. Хоанг Ши Кхай называл его «кхук» (по-китайски «цюй» — мелодия, напев), Дао Зюи Ты — «ван» — элегическая песня (по-китайски «вань» — поминальная песня). Стремление сблизить данный жанр с музыкальными произведениями, как это явствует из терминов,

541

объясняется, по-видимому, тем, что поэмы не просто декламировались: существовала сохранившаяся поныне старинная манера исполнения стихов нараспев, под музыкальный аккомпанемент.

Большое значение в духовной жизни Вьетнама XVII в. имел театр, в становлении которого важную роль сыграл Дао Зюи Ты. Сын «поющего шута» — его отец возглавлял придворный оркестр — Дао Зюи Ты потерпел неудачу на экзаменах и, перейдя в княжество Нгуенов, стал видным сановником и поэтом, способствовавшим формированию театрального жанра туонг (музыкальной драмы), который получил распространение в центральных районах Вьетнама. Дао Зюи Ты приписывается авторство патриотических пьес.