О внезапном и постепенном

Когда патриарх жил в монастыре Баолиньсы (Драгоценного леса), что в Цаоси, Великий Учитель Шэньсюй молился в монастыре Юйцюаньсы (Нефритового источника), что в Цзиннани[239]. В ту пору обе школы процветали, все люди называли «южной» школу Хуэйнэна, а «северной»– школу Шэньсюя. Южная и северная школа отличались друг от друга как школа «внезапного» [просветления]» и «постепенного [просветления]». Однако многие последователи не могли понять смысл учения этих школ. А поэтому патриарх обратился к пастве:

«Суть буддийской дхармы – единая школа[240], это лишь люди разделяют ее на «южную» и «северную». Дхарма – однородна, лишь [люди] способны прозреть ее с разной скоростью. Так стоит ли разделять на «внезапное» и «постепенное»? Дхарма не бывает ни внезапной, ни постепенной, это лишь люди бывают способными и глупцами. А отсюда и название – «внезапное» и «постепенное».

Тем не менее последователи Шэньсюя нередко насмехаясь над Патриархом Южной школы говорили: «Он даже не знает ни одного иероглифа, так как же он может претендовать на столь высокое место?»

Шэньсюй же, [услышав эти речи], заметил: «Он достиг мудрости вне учителя[241], глубина его пробуждения и есть Высшая колесница. Мне же не сравниться с ним». Разве случайно мой учитель Пятый Патриарх передал ему Одежды учения[242]? Я же очень сожалею, что не могу отправиться так далеко, чтобы навестить его, поскольку отягощен государственной милостью[243]. Вы же не должны оставаться здесь! Вы должны отправиться в Цаоси и послушать его наставления».

Однажды Шэньсюй приказал своему ученику Чжичэну: «Ты умен и обладаешь немалой мудростью. Ты можешь от моего имени отправиться в Цаоси и послушать наставления. И если тебе удастся их услышать, ты должен постараться хорошенько все запомнить, чтобы по возвращению передать мне».

Чжичэн, повинуясь приказу учителя, отправился в Цаоси. Он присоединился к группе, что пришла просить учителя о наставлении, при этом не сказав ни слова, откуда он прибыл. И тут Патриарх обратился к пастве: «Сегодня среди этой паствы укрылся человек, что хочет украсть мое Учение!»

Чжичэн вышел вперед и, поклонившись, рассказал, какое дело привело его сюда.

Патриарх же спросил:

– Ты пришел в монастырь Баолиньсы, чтобы шпионить?

– Нет, это не так, – ответил [Чжичэн].

– Откуда мне знать, что это не так?

– Потому, что я сказал «не так», и не сказал «да, так и есть»!

– А как ваш учитель наставляет последователей? – спросил Хуэйнэн.

– Наш учитель часто наставляет нас, чтобы мы взирали на чистоту Сердца, долго [медитировали] сидя и не ложились.

– Взирать на чистоту Сердца – это скорее недостаток[244], но отнюдь не есть созерцание-чань, – сказал Хуэйнэн. – Долгое сидение сковывает тело, какая же польза от этого для [чаньского] принципа? Послушай мою гатху:

[Человек], пока жив, сидит и не ложиться.

Когда же умирает, он ложится и более не сидит.

Но все это один и тот же вонючий костяк.

Так почему же мы должны упражняться именно сидя?

Еще раз поклонившись наставнику, Чжичэн спросил:

– Я учился у Великого учителя Шэньсюя в течение девяти лет[245], однако так и не достиг просветления. Сегодня же услышав Ваши слова, Преподобный, я познал изначально сердце. И я прошу милости у Преподобного, чтобы он наставил меня о великом деле рождений и смертей.

– Я слышал, что ваш учитель наставляет вас в дисциплинарных правилах (сила), в созерцание (самадхи) и в высшей мудрости (праджня)[246]. Однако, что он подразумевает под правилами, медитацией и высшей мудростью? Расскажи мне! – сказал Хуэйнэн.

– Великий учитель Шэньсюй говорит: «То, что удерживает нас от недостойных поступков – это и есть правила. Следование добрым поступкам – это и есть высшая мудрость. Самоочищение собственного сознания и есть созерцание». Вот как он наставляет нас. Могу ли я, Преподобный, узнать Вашу систему?

– Если я тебе скажу, что у меня есть некое учение, чтобы передать другим, я обману тебя. Однако следуя [моим] способам, можно освободиться от пут [бытия]. Обыденное имя для обозначения этого – самадхи. То, как ваш учитель определяет правила, созерцание и высшую мудрость на самом деле не вызывает сомнений. И все же я смотрю на правила, созерцание и высшую мудрость иначе.

– Если существуют только одни правила, созерцание и высшая мудрость, – воскликнул Чжичэн, – то как же могут быть другие взгляды на них?

– То, как ваш учитель трактует правила, созерцание и высшую мудрость единится со [взглядами] представителями Большой колесницы (Махаяны), то же, как я понимаю их – это взгляды представителей Наивысшей колесницы. [Время и способы] получения просветления и освобождения могут быть не одинаковы, а поэтому и взгляды на это могут сильно различаться. Послушай, что я скажу тебе! Отличается ли это от того, что говорят другие? Учение, в котором я наставляю, не отделено от само-природы. Если же оторваться от тела [само-природы], то все это будет называться лишь «формами» (внешними проявлениями – сян), а само-природа будет пребывать в постоянном заблуждении. Необходимо познать, что все мириады дхарм (учений) рождаются именно из само-природы, а это и есть истинная Дхарма и дисциплинарных правил, и созерцания, и мудрости. Вновь послушай мою гатху:

Когда в сердце-основе нет ложного, то это и есть правила само-природы.

Когда в сердце-основе нет отвлекающих мыслей, то это и есть праджня само-природы.

Когда в сердце-основе нет хаоса, то это и есть самадхи само-природы.

Когда ничего не прибавляется и ничего не убывает, это и алмазная [крепость] самоприроды[247].

Приход жизни и уход жизни – все лишь основа самадхи.

Услышав гатху Чжичэн извинился, [что задал нелепый вопрос] и поблагодарил Наставника. А затем он сложил следующую гатху:

Пять скандх – лишь иллюзия, созданная нашим телом.

Да разве могут иллюзии быть миром истинной реальности?

[И само желание] вернуться к истинной таковости

Указывает лишь на то, что дхарма наша не очищена

Учитель согласился с этим стихом.

Вернувшись к беседе с Чжичэном, Патриарх сказал: «То, что говорит ваш учитель о правилах, самадхи и праджне, подходит для мудрых людей малых корней. То же, что я говорю о правилах, самадхи и праджне, подходит для мудрых людей больших корней. Те, кто прозрел само-природу, не опираются ни на «бодхи», ни на «нирвану», равно как и не опираются на учение «о познании и прозрении освобождения». Лишь тот, кто в реальности не ограничивает себя лишь одним учением, может постичь мириады учений[248]. И лишь тот, кто постиг смысл этого, может называть это «телом Будды» (буддхатхата), «бодхи» или «нирваной», равно как и можно назвать это «познанием и прозрением освобождения». Человек, что прозрел свою природу, может опираться на эти [термины], но может и не опираться на них. Он свободно приходит и уходит (т. е. рождается и умирает – А.М.), не имея ни задержек, ни преград; делает, откликаясь на использование [вещи]; отвечает, откликаясь вопросу. Он созерцает в своем «теле изменений» (Нирманакая) и не отрывается от само-природы, достигая таким образом «само-пребывания в духовном проникновении, забавляясь с самадхи»[249]. Это и называется прозрением природы».

Чжичэн вновь спросил у наставника:

– Объясните, в чем смысл выражения «не опираться»?[250]

– В само-природе нет ничего ложного, заблуждений или хаоса. Мысль за мыслью через праджню прозревают и освещают [изначальную природу], постоянно отрываясь от проявлений дхарм (фасян), свободно пребывая сами в себе[251]. Оно распространяется вдоль и поперек. Так как же опираться на это? Само-природа само[естественно] получает просветление, внезапно получаем просветление, внезапно же пестуем [и истинное], и здесь не бывает ничего постепенного или поэтапного. А поэтому и не опираемся ни на какие учения (дхармы, способы), ибо учение – это и есть нирвана. Да разве есть в ней какие-то этапы?

Чжичэн поклонился учителю, пожелал остаться с ним и не отходил с тех пор от него ни днем, ни вечером.

Монах Чжичэ был выходцем их провинции Цзянси, его фамилия в миру была Чжан, звали Синчаном, а в молодые годы служил он воином. С той поры как произошло разделение на Южную и Северную школы, хотя руководители этих школ и не спорили друг с другом, их последователей обуревал дух соперничества и вражды.

В ту пору представители Северной школы самовольно объявили Шэньсюя шестым Патриархом и боялись, что весть о том, кому [Пятый] патриарх [действительно] передал патру и рясу, разнесется по всей Поднебесной, а поэтому подговорили Синчана убить Наставника [Хуэйнэна]. Но Патриарх в своем сердечном проникновении заранее знал об этом заговоре и положил при себе десять лянов золотых монет.

И вот однажды, когда ночь опустила свой покров, Синчан проник в покои Патриарха, желая осуществить недоброе. Наставник сам вытянув шею, подставил ее под удар, и Синчан три раза ударил своим клинком, но тот не оставил [на теле Патриарха] ни малейшей царапины. Наставник же сказал: «Справедливый меч не причиняет вреда, ложный меч не является справедливым. Я лишь должен тебе деньги, но свою жизнь я тебе не должен».

Синчан пребывая в глубоком изумлении, упал в обморок и долгое время не мог придти в себя. [Затем же] глубоко раскаявшись и принеся извинения, он решил покинуть мир [и уйти в монахи]. Патриарх протянул ему деньги[252]и сказал: «Тебе лучше поскорее уйти, боюсь, что мои ученики могут причинить тебе вред. Лучше приходи как-нибудь в другой раз переодевшись, и я возьму тебя к себе».

Синчан, как ему и сказали, скрылся в ту ночь, а затем, обрядившись в монашеские одежды, покинул мир, придерживался всех дисциплинарных правил и быстро совершенствовался.

Однажды, вспомнив, все, что говорил ему Наставник, он отправился в далекое путешествие повидать его и выразить свое почтение. Учитель сказал:

– Я давно вспоминал о тебе, почему ты пришел так поздно?

– Став бхикшу, – ответил он – я раскаиваюсь в своих ошибках. Сейчас, хотя я и покинул мир и [воспитываю себя] подвижничеством[253], но все же не способен воздать вам за вашу милосердие. Могу ли я сделать это, распространяя Дхарму и спасая живые существа? Я постоянно изучаю «Маханирвану-сутру», однако не могу понять смысл «постоянного» и «не постоянного». Не будете ли Вы столь милосердны и не объясните ли мне это?

– Непостоянное – это и есть природа Будды, – ответил Учитель. – А то, что обладает постоянством – это сердце, расколотое всеми дхармами добра и зла.

– То, что говорите Вы, Преподобный, премного противоречит писанному в сутрах.

– Я передаю печать сердца Будды, так как же это может противоречить буддийским сутрам?

– Сутры говорят, что природа Будды – это и есть постоянство, Вы же, Преподобный, говорите, что она не обладает постоянством. Все дхармы добра и зла и даже само Бодхи-ситта (Сердце-мудрость) не обладают постоянством. Вы же, Преподобный, говорите, что они обладают постоянством. В этом как раз и состоит противоречие. Сегодня я, изучающий [буддизм], ввергнут в немалое сомнение и недоумение.

– Если уж мы заговорили о «Маханирване-сутре», то одна бхиккуни (монашенка) по имени Учицзан пересказала мне наизусть все эту сутру, попросив, чтобы я объяснил ее смысл. Ни один иероглиф, ни один смысл не расходились с тем, что гласил текст сутры. И то, что я тебе говорю сегодня, не отличается от того объяснения.

– Поскольку знания Вашего ученика поверхностны и неполны, не могли бы Вы мне, Преподобный, яснее раскрыть это.

– Ты так и не понял? – спросил Патриарх. – Если бы природа Будды была бы постоянной, но какой имело бы смысл рассуждать о дхармах добра и зла? И нашелся ли бы тогда до конца кальп человек, который открыл бы истину боддхи? Вот поэтому я и говорю, что природа Будды не обладает постоянством. Это как раз тот, смысл, который Будда вкладывал в истинное постоянство. К тому же, если бы все дхармы не обладали бы постоянством, тогда бы все вещи обладали само-природой, могли страдать, рождаться и умирать, а природа истинного постоянства (т. е. круга рождений и смертей – А.М.) не могла бы распространиться повсеместно. Вот почему я говорю, что дхармы добра и зла обладают постоянством. Это как раз то, что Будда и подразумевал под смыслом истинного непостоянства. Из-за того, что Будда обращался к обычным людям и представителям других школ (досл. «внешнему пути» – А.М.), которые придерживались ложного постоянства, а люди двух колесниц[254]принимают за постоянство его отсутствие. Все вместе они образуют «ба дао». А поэтому в «Маханирване-сутре», чьи иероглифы преисполнены скрытого смысла, разбиваются эти неверные взгляды и ясно говориться, что [нирвана являет собой] истинное постоянство, истинную радость, истинное Я и борение сердца[255].

Ты же сегодня, опираясь на слова, поворачиваешься спиной к их смыслу. Ты считаешь, что то, что уничтожается – не постоянно, а то, что неизменно и окостенело – то и вечно, и тем самым ты неправильно понимаешь последнее наставление Будды[256], смысл которого всеохватен, утончен и глубок. Ты можешь читать [сутру] вдоль и поперек тысячи раз, но какая польза будет от этого?

Внезапно в этот момент Синчан получил Великое пробуждение и произнес гатху:

Чтобы сберечь непостоянство сердца,

Будда говорил об обладании постоянной природой.

Тот, кто не знает, что это всего лишь уловка,

Подобен тому, кто собирает гальку в весенних озерцах,

Принимая ее за жемчужины.

Я же сейчас не прилагаю никаких усилий,

Природа Будды же сама проявляется

И это отнюдь не благодаря наставлениям учителя

И не моим собственным достижениям.

Хуэйнэн сказал: «Сегодня ты полностью проник [в суть учения о Постоянстве], а поэтому отныне твое имя будет Чжичэ – «Решимость к полному проникновению»

Чжичэ поклонился, поблагодарил Патриарха и удалился.

Однажды тринадцатилетний юноша, чье имя было Шэньхуэй, родившийся в клане Гао в Шэньяне, пришел из монастыря Юйцюаньсы (Нефритового источника)[257]выразить свое почтение [Хуэйнэну]. Наставник сказал:

– Глубокомудрый! Ты пришел из далека и наверняка утомился. [Тем не менее, не сможешь ли ты мне сказать], понял ли ты, что такое «основа» (бэнь)? Если ты обладаешь знанием основы, то значит знаешь и ее правителя?[258]Проверим, что ты сможешь сказать!

– Отсутствие привязанности – вот основа. «Видеть» (или «прозревать» – А.М.) – вот ее правитель! – ответил Шэньхуэй.

– Что за легковесные слова говорит этот сраманера (новичок-монах)! – воскликнул Хуэйнэн[259].

– Когда Вы, Преподобный, сидите в медитации, – спросил Шэньхуэй, – Вы видите или не видите (или «прозреваете ли [собственное сердце]»)?

Наставник ударил его три раза своим посохом, а затем спросил:

– Вот я тебя ударил – тебе больно или не больно?

– Одновременно и больно и не больно, – ответил Шэньхуэй.

– Вот также и я [во время медитации] и вижу и не вижу.

– Да как же это можно одновременно и видеть и не видеть? – спросил Шэньхуэй.

– То, что я постоянно вижу – это мои собственные ошибки. То, что я не вижу – это хорошее и дурное в других людях. А поэтому и говорю, что я и вижу и не вижу одновременно. Вот ты сказал, что тебе и больно и не больно одновременно. Если бы тебе было только не больно, то ты был бы подобен дереву или камню. Если бы тебе было только больно, то ты ничем не отличался бы от обычных людей, у которых [в ответ на боль] поднимаются гнев и ненависть. То, о чем ты меня только что спрашивал, «видеть» и «не видеть» – это двойственность. «Больно» и «не больно» – это как жизнь и смерть[260]. Ты же не видишь своей собственной само-природы. Так что же ты пришел сюда беспокоить меня?

Шэньхуэй поклонился патриарху, извинился и поблагодарил его.

Учитель же сказал: «Твое сердце полно заблуждений, которых ты не видишь, попроси тех, кто добр и знающ, чтобы они показали тебе дорогу. Когда твое сердце придет к пробуждению, то ты сам прозреешь свою изначальную природу и сумеешь действовать в соответствии с буддийской дхармой. Ты пребываешь в заблуждениях и не видишь собственного сердца, но [вместо того, чтобы узреть собственное сердце], ты приходишь ко мне спросить вижу я или не вижу его. Я то вижу и сам знаю об этом, но как это может устранить твои заблуждения? Равно если бы ты сам прозрел (увидел), то это не устранило бы моих заблуждений! Так почему же ты не хочешь сам познать и сам узреть, интересуясь лишь тем вижу я или не вижу?!»

Шэньхуэй еще раз поклонился патриарху сотню раз, выразил свое величайшее раскаяние и попросил Хуэйнэна простить его. И после этого служил наставнику не отходя от него ни влево, ни вправо[261].

Однажды, обратясь к пастве, наставник сказал:

– У меня есть одна вещь, у которой нет ни начала, ни конца, нет ни имени, ни названия, нет зада, ни переда. Может кто из вас знает, что это такое?

Вперед выступил Шэньхуэй и произнес:

– Это – исток всех Будд и природа Будды самого Шэньхуэя.

– Разве я не сказал, – воскликнул Хуэйнэн, – что у нее нет ни имени, ни названия! Ты же называешь ее «истоком» и «природой Будды». Если же ты даже поселишься в соломенной хижине, то все равно сумеешь лишь стать «последователем учения знающих и трактующих»![262].

(После смерти патриарха, Шэньхуэй переехал в Лоян, где он широко распространил учение школы внезапного просветления из Цаоси, написав трактат «Сян цзун цзи» («Записи подробных [наставлений] в учении»). Он стал повсеместно известен под именем Хэцзэ чаньши – «Чаньский наставник Лотосового Пруда»)[263].

Патриарх, видя, сколь много сложных вопросов, возникающих от несовершенства сердца, задают ему ученики и сколь много таких людей собралось перед его местом, в жалости своей обратился к ним:

«Люди, что изучают Путь, должны целиком избавиться от всех мыслей – как хороших, так и дурных. Лишь безымянному можно дать имя. И имя этого – «само-природа». То, что не имеет двух природ именуется «доподлинной природой», и на этой доподлинной природе стоят все школы и учения. И говоря об этом, надо тотчас прозреть [собственную природу]!»[264]

Все люди, которые услышали эти слова, поклонились Хуэйнэну и попросили его быть их наставником.

Глава 9