Конечная стадия воскресения и воссоединения души и тела

Наиболее важная часть текста Комариуса продолжается следующим образом:

Но после извлечения тёмного и зловонного духа больше не чувствуется ни запах, ни цвет, затем тело начинает светиться, и тело, душа и дух ликуют по поводу того, что тьма отступила. И душа взывает к искрящемуся светом телу: «Восстань из могилы, пробудись от ада и тьмы! Ты облачило себя в одежды духовности. Прозвучал зов воскресения, и в тебя был влит эликсир жизни (pharmakonteszoes)». Душа и дух вновь счастливы жить в теле; полная радости душа стремится как можно скорее охватить тело, и она охватывает его. Тьма больше не властвует над телом, поскольку теперь оно подчинено свету и не позволяет себе отделяться от вечности. Душа счастлива пребывать в своём собственном доме, т.к. после погружения тела во тьму дух нашёл его полным света. Через объединение с душой тело обрело духовную природу и поселилось в душе. Тело облачилось в одеяния духовного света и отделилось от тьмы, и всё стало единым в любви – тело, душа и дух. Всё стало одним, и в этом сокрыта тайна.

И тайна в объединении души, тела и духа. Дом стал герметичным, и были воздвигнуты статуи (andrias), которые наполнились светом духовности. Это единство было достигнуто с помощью огня и порождено его утробой. Точно также оно вышло из чрева воды и воздуха [1], которые служат ему (телу) и ведут его от тьмы и страдания к свету, от слабости – к здоровью, от смерти – к жизни. Тело обновилось, одухотворилось и стало телом славы (doxa), и в этой неизменной духовности заключается вся скрытая тайна. Благодаря своей активной природе тела проникают друг в друга, и выходят из земли, облачённые в божественно прекрасные одежды из света, что соответствует их истинной природе. И эта красота приближает их к исключительному единству, похожему на завершённую статую, у которой есть тело, душа и дух. Ибо огонь был подчинён воде, а земля – воздуху [2]. Они также стали едиными. Растения и дым (aitbalon) стали одним, природа и духовный мир стали одним. Природой управляет природа, поэтому тела и природа изменчивы. Нечто нестойкое (летучее) проникает в устойчивое, сила – в слабость, и они становятся одним. [3]

Далее в этом отрывке описываются другие общие замечания о том, какова структура космоса и как он устроен. Затем текст продолжает:

А теперь я скажу вам, что небо пребывает в движении четырёх элементов и никогда не молчит. Эти четыре элемента были посажены в нашей эфиопской земле, из которой берутся растения, камни и божественные вещества, которые сажает Бог, а не человек. И в каждое из них создатель вкладывает некую силу (зелень, сухость, влагу, устойчивость, способность к разделению, срок хранения, целебные свойства). Сталкиваясь, они перекрывают друг друга. И одна природа воплощается в бытие, берёт власть над всей природой, над огнём и землёй, и она трансформирует все свои силы. И я скажу вам цель этого процесса: когда он будет завершён, он станет лекарством от смерти, которое циркулирует по телу. Оно создаётся в процессе гниения и выделения тепла и беспрепятственно проникает в тела. [4]

Здесь важно, что воссоединение души и тела больше не является союзом противоположностей, так как тело перестало быть исключительно телом, оно стало ещё и душой. Тело и душа были ассимилированы и интегрированы, стали одним, и поэтому тело больше не является только грубой материей. Эту идею также можно найти у Петрус Бонус в трактате «Pretiosa margarita novella»:

Именно благодаря знанию искусства древние философы знали о пришествии конца света и воскресении после смерти, о том, что душа объединится со своим первоначальным телом на веки веков. Тело полностью преобразится (glorificatum), станет нетленным, будет излучать свет и обретёт невероятную тонкость, благодаря которой он сможет проникать сквозь все твёрдые вещества. Его природа будет и духовной, и телесной. [5]

Тексты Комариуса были частично повреждены и частично неясно переведены, поэтому невозможно дать им всестороннюю интерпретацию. Поэтому я выбрала только наиболее чётко сформулированные мотивы этих текстов. Тем не менее, одна из пронизывающих их тем должна быть предельно ясна, и она касается изначального наличия тесной связи между изготовлением эликсира алхимиков (синоним философского камня) и мотивом воскресения мёртвых.

То, что появлялось в конце процесса, также называли andrias – статуей человеческой фигуры, которая одновременно представляла собой нечто твёрдое и эликсир бессмертия, на самом деле являющийся наркотиком или ядом, способным проникнуть во все вещества.

Рис. 12. Птица-Ба, инкрустрированная полудрагоценными камнями и сидящая на груди мумии. Из этого союза ba-души и ka-души появляется «ach», «преображённое единство».

Согласно описанию этой части текста, процесс воскресения заключается в воссоединении пневмы (или «духа»), психэ (или души) и очищенного, одухотворённого и преображённого тела. В Египте аналогом того же самого мотива было бы единство ba, ka и мумии. Результат упоминается как «этот преображённый [Ach]». До объединения ka и ba тело было ещё всё-таки мёртвым и неподвижным. [6] Только когда мёртвый становился ach, т.е. преображённым, он снова был полон жизни.

Ba представляла собой подвижную и непостоянную часть души человека. Она имела форму птицы, что подчёркивало её духовную природу, но также она изображалась в форме звезды или человека. [7] В иероглифе звезды подчёркнута принадлежность ba к небесной сфере.

Хельмут Якобсон говорит, что ba представляет собой всё ещё бессознательную индивидуальность человека, внутренний центр его бытия («базис или основу души», выражаясь языком христианских мистиков). Она проявляется через внутренний голос и в то же время представляет собой квинтэссенцию внутренней природы человека и высшее соединение противоположностей. [9] В отличие от ba, ka (обычно это переводится как «тень»), по всей видимости, имеет более тесную связь с жизненной силой, энергией и опытом человека. Это своего рода двойной образ, который живёт в теле и захватывает его после смерти. В Верхней Нигерии и регионе Вольта подобные идеи всё ещё существуют и в наши дни. [9]

В тексте Комариуса результат такого объединения называется eikon. В мире греков концепция души (психэ) также отличается гибкостью и многогранностью. [10] Для Гомера понятия психэ и эйдолон (образ) изначально означали одно и то же, и после смерти они отправлялись в подземное царство. Кроме того, было также понятие thymos, которое можно было интерпретировать как «жизненный импульс». Он был смертным. [11] Образ (эйдолон) также понимали как своего рода маску, за которой скрыто непостижимое. Согласно Геродоту, в вопросе идеи бессмертной психэ греки находились под влиянием египтян [12] (например, Пиндар и Платон). У Аристотеля душа стала энтелехией, которая создаёт собственное тело. Но она также содержит бессмертный разум, причинную душу, которая принадлежит исключительно божественному царству. Римское понятие genius также прошло через подобные трансформации. Изначально «genius» понимали как смертную сущность человеческого бытия или индивидуальности человека. Позже, благодаря влиянию культур Греции и Египта, под этим понятием стали подразумевать сущность, которая переживает смерть.

Как уже упоминалось ранее, в Египте мумию называли «образом». Бог земли Акер хранит «великий образ», но в то же время мумия представляет собой «тайну», поскольку именно в ней начинается процесс обновления или трансформации. Понятие ka-души близко римскому понятию genius, а также к образу мумии или статуи умершего, в то время как ba-душа способна сопровождать бога солнца в «высший мир» во время его путешествия по небу. В тексте Комариуса, который, безусловно, основан на египетских идеях, душа и тело вновь объединились. Скорее всего, пневма относится к ba, а психэ – к ka. Но нужно признать, что такой «перевод» не следует воспринимать слишком буквально, т.к. даже у самих греков и египтян за этими терминами были скрыты довольно туманные и гибкие понятия. Третьей составляющей текста Комариуса является очищенное тело, облачённое в божественную красоту (doxa). Оно представляет собой мумию, ожившую с помощью пневмы и психэ. Египтяне часто называют это обновлённое тело ach, преображенным.

Преображение также описывается как обретение облачения из света. В египетской книге «Am-Tuat» Ра говорит мумифицированным богам на восьмом часу: «Ваши одежды украшают и защищают вас». Книга Врат обращается к воскресшим мумиям: «Да здравствуют Achu подземного мира (преображённые и блаженные мёртвые)! Пусть сквозь ваши белые одежды проступает свет, будьте светом в сиянии Ра!». В «Книге Пещер» говорится, что мумии «облачены в одеяния Осириса» [13]. Точно так же текст Комариуса говорит о теле умершего, которое украшено «божественной красотой» (doxa). По всей видимости, этот мотив относится не только к египетской традиции, а в большей степени восходит к персидским идеям, возможно, посредством гностических источников. Doxa напоминает персидский образ xvarnah, который приходит, чтобы встретиться с недавно умершим. Его называют «светом божественной красоты», «победой» и «победоносным огнём». В культе Митры этот свет божественной красоты также означал завершение судьбы индивидуума. Мёртвый светится посредством daena, своей потусторонней души. [14] И этот imago gloriae «охватывает» всю душу умирающего человека, что похоже на «свечение духовного огня, который воспламеняет душу». В то же время это свет целительного знания. Точно такой же образ можно найти в гностических «Деяниях Фомы».

Дальше в своём тексте Комариус пишет, что после воссоединения дом запечатывается и воздвигается наполненная божественным светом статуя. Вероятно, этот отрывок относится к финальной стадии египетской церемонии захоронения, когда могилу плотно запечатывают и возводят так называемый столп djed. Статую (andrias) также называют eikon, «образ». Он состоит из четырёх элементов, которые были объединены в один, и также является лекарством (эликсиром), который проникает во всё и в то же время является чем-то твёрдым.

Священник-гомункулус, который появлялся в видениях Зосимы, разрывает себя на куски и в конечном итоге превращается в «золотого человека». Текст продолжает:

Вкратце, мой друг построил храм из одного камня, похожего на карбонат свинца, алабастр или мрамор [15]. У этой конструкции не было начала и конца. В нём есть чистейшая весенняя вода, переливающаяся как солнце. У входа лежит дракон, он охраняет храм. Принеси его в жертву, сними с него кожу, возьми плоть и кости, отдели конечности и положи его плоть с костями на входе в храм, а затем зайди в храм, и ты найдёшь то, что искал. Там ты увидишь священника, бронзового человека, сидящего в воде и изготовляющего вещество. Он изменит свой цвет и станет серебряным, а вскоре и золотым человеком. [16]

В этом же тексте говорится, что священник-гомункулус «даёт дар ясновидения и воскрешает мёртвых». [17] Расчленение (или приготовление) исходного вещества также подробно описано как taricheia (мумификация). [18] В некоторых источниках в качестве жертвенного дракона приводится сам священник. С алхимической точки зрения, он представляет собой микромир или monas, первоматерию, которая также содержит в себе цель алхимического делания. Расчленение этой первоматерии означает новое сознательное упорядочивание изначально хаотичной природы. [19]

Рис. 13. Камень, древнеегипетский образ бога, представленного как «Каменное сердце» и связанного с камнем Бенбен в Гелиополе и фениксом: «Я феникс (Benu) и Ба Ре».

Здесь для нас важен монолитный храм, построенный из единого камня, в котором бьет источник жизни, и «это указание, что созидание округлой целостности, камня, является гарантией жизненной силы. Схожим образом, свет, сияющий внутри, можно понять как просветление, которое приносит целостность. Просветление – это усиление сознания».[20] Золотой человек, сидящий на камне, представляет внутреннего человека, который постепенно становится высшей ценностью»[21].

Камень уже был важным символом бога в религии древнего Египта. В святилищие храма Гелиополя (Он) почитали загадочный священный камень Бенбен. Его название связано с w-b-n, что означает «появляться, загораться», особенно в связи с солнцем или звездами. Птица b-n-w тоже образуется из той же глагольной основы. Имя феникса, камень Бенбен и птица b-n-w рассматривались как внешние формы Атума, высшего бога[22], а камень также был образом первичного холма, из которого появились первобытные воды, и означал начало мира. Феникс позже стал символом ba. Верхушку пирамиды позже называли benbenet, а еще позже умерший получил маленький камень benbenet как погребальное приношение. Мертвый царь наблюдал за заходом солнца с вершины пирамиды, так что benbenet был связан с воскрешением или пробуждением мертвых к новому сознанию. Якобсон верно указал на аналогию между камнем Бенбен в Египте и алхимическим «камнем», так как оба они символизируют психическую целостность и complexio oppositorum.

Что камень означал для посмертного состояния, можно понять из видения, о котором Юнг сообщал в своих мемуарах. Во время околосмертных переживаний он парил над землей с высоты «примерно в тысячу миль!» Глядя вокруг, он увидел «огромную темную каменную скалу, вроде метеорита … паряшую в пространстве», Возле входа в камень сидел черный индус, который словно поджидал его. «Крохотные углубления» с «горящими свечками окружали дверь».[23] Юнг был уверен, что «должен войти в освещенную дверь, чтобы встретить там людей, с которыми (он был связан) в реальности». Там он понял бы «историческое ядро» своей жизни. «Я узнал бы, что было прежде меня, почему я появился на свет, и куда текла моя жизнь».[24] В этот момент его вернул на землю появившийся образ врача.

Тот же камень, хотя несколько иной формы, явился Юнгу во второй раз за несколько дней до настоящей смерти. Это был последний сон, который он смог сообщить:

Он увидел огромный круглый камень на возвышении на пустой площади, и на нем были выгравированы слова: «И он будет для тебя знаком Целостности и Единства». Затем он увидел множество сосудов справа на открытом пространстве и четырехугольник деревьев, корни которых протянулись по земле, обвили его, и среди корней сверкали золотые нити.[25]

Образ храма из одного камня также приносит просветление, как и в видениях Зосимы. И в образе камня в последнем сне Юнга также подчеркивается целостность, как и в тексте Комариуса.

Юнг часто подчеркивал, что ему казалось, будто его индивидуальная жизнь появилась как ризома (подземная корневая система растения, особенно заметная у грибов), сам он жил мимолетной жизнью наверху, но в глубине протекала некая иная жизнь.

Жизнь всегда казалась мне растением, живущим засчет своей ризомы. Его подлинная жизнь невидима, скрыта в ризоме. Та часть, появляется над землей, живет лишь одно лето. Затем она усыхает – эфемерное явление. Когда мы думаем о бесконечном росте и угасании жизни и цивилизаций, нельзя избавиться от впечатления абсолютной ничтожности. Но я никогда не терял ощущения чего-то живого и остающегося где-то ниже вечного течения.[26]

В последнем сне Юнг возвращается в ризоме – без всякого разрушения индивидуальной формы, укрытый в лоне земли. Корни представляют духовный процесс развития, которое длится дольше человеческой жизни, «по сравнению с которым индивидуум не больше, чем мимолетный цветок и плод ризомы».[27]

Сосуды, которые окружают Юнга во сне, напоминают о канопах в древнеегипетских могилах, в которых сохранялись внутренности, отделенные от мумии, а крышки их были выполнены в форме голов четырех сынов Осириса. Согласно тексту о бальзамировании, четыре сосуда представляют конечности богов. Их «жир» или «притирание» (психическая сущность) проникали во внутренности трупа и «защищали их», то есть, делали их нерушимыми.[28]

Мотив камня также появляется в смертном опыте человека, убитого на войне, о чем сообщает Хампе. В состоянии бессознательности, выходя из него лишь на короткое время, он видел мать и отца, затем странствовал с ними в горах по цветущему ландшафту.

Я нашел большой камень, перевернул его, он был невесомым. На обратной стороне было множество прекраснейших кристаллов горного хрусталя. Они образовали форму, напоминающую собор. Я был счастлив от этого.[29]

В свете этой амплификации красный камень, не почерневший от огня во сне ранее, приобретает более целостный смысл. Это символ той формы существования сновидца, которая переживет грядущую смерть. Во сне Юнга камень появляется как храм, гораздо более дифференцированный образ, чем в двух других примерах, вероятно потому что Юнг больше других людей был занят Самостью, отношениями с внутренней тотальностью.

Мы находим мотив вечного дома в потустороннем мире во многих погребальных ритуалах. Римляне называли могилу domus aeterna [вечный дом – лат.], что отсылает нас к египетским и древним восточным представлениям. Могилы зачастую были комфортно обставлены вещами из дома[30], и там умерший и его родня жили вместе вечно. Этруски отмечали могилы женщины домиком, а могилы мужчин фаллосом.

Ступы буддийских культур, похоже, изначально имели схожий смысл. Как показал Р. Мус, они возводят свое происхождение к древним до-буддийским погребальным обрядам, в которых могильный камень представлял собой «мир мертвых в миниатюре» и, в то же время, вселенную в форме пуруши (изначального человека, космического человека). Мус подчеркивает, что:

…могила – это не столько место упокоения мертвого, сколько замена нынешней смертной оболочки умершего. …Таким образом, это сконструированное тело представляет собой обиталище мертвого так же, как и его физическое тело, когда он был жив. Хотя учение подчеркивает, что Будды больше нет здесь – он ушел в нирвану – согласно популярным поверьям, в ступах заключено вечное тело Будды. Японский текст попросту утверждает: «Тело Будды, видимое снаружи – это ступа». Или же ступа, по крайней мере, та часть самого Будды, которая после паранирваны осталась в этом мире. Искусство Гандхары, испытавшее влияние западного античного искусства, также создало иллюзорные образы смерти Будды, но вскоре попыталось снова описать нереальность его смерти. Некоторые более поздние учения утверждали, что после смерти Будда все еще обладает тремя телами: Дхармакайей, подлинным абсоютным бытием; «телом блаженства», посредством которого он все еще может неким образом «существовать» в нирване; и, наконец, телом-тенью (Нирманакайя), посредством которого Будда намеренно помогает другим существам достигнуть нирваны. Всякий, кто ищет это тело-тень Будды, имеет только субъективный опыт.[31]

Для нас здесь важно то, что святилище, ступа, рассматривалось как заменитель, каменное тело мертвого Будды; ступа, как мы знаем, это трехмерная мандала.

Таким образом, и камень может быть домом или могилой-храмом. В этой связи у Юнга была впечаляющий сон за два месяца до смерти:

Из неизвестного места он пришел в «свою» башню в Боллингене, сделанную из золота. Он держал ключ от башни в руке «и голос сказал, что «башня» теперь завершена и готова для заселения».[32] Больше всего его впечатлило полное одиночество (вокруг не было ни одного человека) и абсолютное безмолвие места. «Затем далеко внизу он увидел росомаху, учащую своего ребенка нырять и плавать в потоке воды»[33], всему тому, что этот ребенок еще не умел.

Построив башню в Боллингене, Юнг часто видел сны, в которых точная копия башни стояла «на другом берегу озера». Согласно его толкованию, это означало, что бащня сама была лишь земной копией подлинной формы в потустороннем мире, т. е. Самости. Его последний сон о башне говорит говорит, что теперь обиталище Самости в ином мире завершено и готово к тому, чтобы он перебрался туда. Животный мотив в конце очень странный. Он сообщает идею о том, что, как природа-мать приспосабливает и приучает своих детей к жизни посредством инстинктов, так и инстинкт, в свою очередь, поможет нам приспособиться к изменившимся условиям в потустороннем.[34] Для Юнга башня в своей земной форме уже была сосудом внутреннего человека или Самости. Он пишет об этом в своих мемуарах:

С самого начала я чувствовал, что Башня — это в некотором роде место созревания, материнское лоно или материнская фигура, в которой я мог стать тем, кем я был, кто я есть и кем буду. …

В Боллингене я живу подлинной жизнью, глубочайшим образом становлюсь собой. …

Временами мне кажется, будто я распределен по ландшафту и внутри вещей и живу в каждом дереве, в плеске волн, в облаках и животных, которые приходят и уходят.[35]

Когда Юнгу снилась золотая башня в потустороннем мире, бессознательное наделило его первичным, вечным образом, копию которого он построил себе на земле.

Белый камень в тексте Зосимы, в котором и «золотой человек», и источник жизни, служит параллелью сну Юнга. Восточные ступы тоже имеют сходное значение как место пребывания формы Будды, которая осталась на земле.

В тексте Комариуса также подчеркивается сияющий свет воссоединенной природы «образа», то есть его просветляющее качество. Это воссоединение, воскрешение умершего, andrias, соответствует в видении Зосимы бронзовому человеку, который сначала становится серебряным, затем золотым. Иными словами, он представляет собой своего рода живую металлическую статую.

Серия сновидений, опубликованная Эдингером, включает в себя следующий сон:

Я смотрел на поразительно необыкновенный и прекрасный сад. Это была большая площадь с каменным покрытием. С интервалом примерно в два фута были размещены бронзовые объекты, стоящие вертикально, похожие на «Птицу в пространстве» Бранкузи. Я долго стоял. В них был очень позитивный смысл, но что это было, я не мог понять.[36]

Эдингер амплифицирует образ металлического шеста («Птица в пространстве» Бранкузи), «утолщенного в средней области и сходящегося в точку на верхушке», как «фаллической, целеустремленной, вертикальной жажды вверх, к высшему духовному миру». Он цитирует в качестве параллели египетский столп джед, поднятие которого в конце погребальной церемонии означало воскрешение. Этот столп также соответствует фаллосу на могилах этрусков. В некотором смысле его также можно сравнить с танцующим пламенем жизни во сне, который Дж. Б. Пристли цитировал раньше — образ творческого импульса жизни, который существует бесконечно. Металл, как указывает Юнг,[37], обладает странной, чуждой прохладой, которая характеризует эту символическую фигуру. Это чувство далекого происхождения в царстве неорганической материи сообщает отчужденность, которая также характерна для алхимического камня.

Многие алхимики приравнивали камень к Христу, но, как показал Юнг,[38] для них он был скорее близок к человеческому телу. Камень был чем-то божественным, скрытым в космической материи. Поскольку Христос «стал плотью», существует аналогия lapis; но последний воплощается в каждом человеке и может быть создан каждым. Это означает, что его можно осознанно создать внутри. Таким образом, камень алхимии на самом деле не означает Христа, скорее это символ, компенсирующий определенные аспекты фигуры Христа. Юнг пишет:

То, к чему в конечном счете устремилась бессознательная природа, когда породила образ камня, лучше всего заметно в представлении о том, что он зародился в материи … и его создание, по крайней мере, потенциально, в пределах возможностей человека. Эти качества открывают, что казалось недостатками образа Христа в то время: атмосфера, слишком запутанная для человеческих нужд, слишком величественная отдаленность, пустота в человеческом сердце. Люди чувствовали отсутствие «внутреннего» Христа, который принадлежит каждому. Духовность Христа была слишком высокой, а естественность человека слишком низкой. В образе Меркурия и камня «плоть» прославлялась по-своему; она не преображалась в дух, наоборот, «закрепляла» дух в камне. … Камень, таким образом, можно понимать как символ внутреннего Христа, Бога в человеке.[39]

Камень считался кульминацией работы Христа по спасению. Он пришел не из духовно-метафизических областей, как официальная фигура Христа, а «из тех пограничных областей психэ, которые распахиваются в таинство космической материи».[40]

Успение Девы Марии — это догмат, остающийся текучим, поскольку Мария взошла на небеса в теле. Так что это только начало ответа на вопрос, еще не разрешенный в христианском учении. Однако, это вопрос, который беспокоит современного человека. Мне кажется, сейчас самое время заниматься символизмом алхимии, хотя и верно, что, по общему признанию, финальный ответ найти не удастся, тем не менее, указание на него можно найти символически.

Я потеряла отца, когда была относительно юной, и примерно через шесть недель после его внезапной смерти, увидела следующий сон:

Отец явился мне здоровым, живым, но во сне я знала, что он мертв. В восхищении он сказал: «Воскрешение плоти — это реальность. Пойдем со мной, я покажу тебе». Он пошел к кладбищу, где был похоронен. Мне было страшно идти за ним, но я пошла. На кладбище он ходил между могилами, рассматривая каждую. Внезапно он указал на одну из них и позвал: «Вот, например, иди сюда и смотри». Я увидела, что земля там начала двигаться, и уставилась в том направлении в ужасе от того, что вот-вот появится полуразложившийся труп. Затем я увидела, что из земли вылезает распятие. Оно было примерно месяц длиной, золотисто-зеленое и сияющее. Отец позвал меня: «Смотри! Это воскресение плоти».

При рассмотрении сна на ум, естественно, пришли слова «воскрешенный в Христе», но что на самом деле означает этот образ? Это тайна, постичь которую невозможно. Важным мне здесь кажется то, что распятие было создано из оживленного металла, как статуя в алхимии. Зеленое золото — это мотив, указывающий на алхимию. Юнг сообщает в Воспоминаниях, сновидениях, размышлениях, что однажды у него было видение фигуры Христа из зеленого золота. Он комментирует:

Зеленое золото — это живое качество, которое алхимики видели не только в человеке, но и в неорганической материи. Это выражение духа жизни, anima mundi или filius macrocosmi. … Подчеркнутое упоминание металла, однако, показалось мне явной алхимической концепцией Христа как единства духовно живой и физически мертвой материи.[41]

Мой сон делает упор на той же двойной природе воскрешенного тела как единства противоположностей. Крест, с другой стороны, означает страдание, которое является результатом не примирившихся противоположностей. Более того, мой сон подразумевает, что воскрешенное тело — это в то же время вечный внутренний человек, а не эфемерное эго, хотя это эго — например, моего мертвого отца во сне — сохраняется как наблюдатель процесса. Очевидно, целостное единство человека достигается не только единством эго и воскрешенного тела.

Восьмидесятилетней женщине незадолго до смерти приснилось:

Она увидела крест; в центре был сияющий сапфир. Она знала в сне, что переживала момент небесного существования.[42]

Здесь крест снова означает единство противоположностей. В средневековой традиции сапфир считался «краеугольным камнем» небесного Иерусалима и образом Христа.

Примечания

1. Согласно Парижскому Кодексу 1478 г.

2. “ho chous” - буквально «булыжник», здесь материально-земное.

3. Berthelor, Collection, Vol. 2, pp. 296ff, pars. 15-16.

4. Ibid., pp. 298f,

5. P. 39: цит. по Jung, Psychology and Alchemy, par. 374.

6. Aegyptische Unterweltsbucher, p. 38.

7. Ibid., p. 37.

8. H. Jacobson, “Das gottliche Wort und der gottliche Stein”, p. 231.

9. Cf. G. Thausing, Altägyptisches religioses Gedankengut im beutigen Afrika, p. 91.

10. Об этом cf. Bernard Uhde, “Psyche ein Symbol?”, pp. 103ff.

11. Ibid., p. 110.

12. The Histrories, II. 123.

13. Aegyptische Unterweltsbücher, pp. 204, 263, 330-333.

14. Cf. H. Corbin, Spiritual Body and Celestial Earth, pp. 37f.

15. «Остров Проконессос был местом добычи знаменитого греческого мрамора, теперь называется Мармара (Турция)» (Jung, Alchemical Studies, par. 87., fn. 14).

16. Ibid., par. 87.

17. Ibid., par. 86.

18. Ibid., pars. 91ff.

19. Cf. ibid., par. 118.

20. Ibid., par. 112.

21. Cf. ibid., pars. 118-19.

22. Cf. H Jacobsohn, op. cit., pp. 234f.

23. Memories, Dreams, Reflections, p. 290,

24. Ibid., p. 291.

25. von Franz, C.G. Jung, His Myth in Our Time, p. 287.

26. Memories, p. 4.

27. Alchemical Studies, par. 120.

28. Cf. Roeder, Urkunden, p. 298.

29. Sterhen ist doch ganz anders, p. 71.

30. Cf. F. Cumont, Lux Perpetua, p. 24 и иллюстрация.

31. Цит., J Ebert, “Paranirvana”, p. 287, p. 289.

32. Barbara Hannah, Jung: His Life and Work, p. 344.

33. Ibid.

34. Ibid.

35. Memories, p. 225.

36. Ego and Archetype, pp. 220-21.

37. Alchemical Studies, par. 119.

38. Ibid., par. 127.

39. Ibid.

40. Ibid.

41. P. 211.

42. David Eldred, Psychodynamics of the Dying Process, p. 171.

Глава 10

Тонкое тело и его варианты

Во многих областях мира, например, в Китае и везде, где распространился индуизм, а также у многих первобытных племен сохраняется идея, что после смерти душа — или что бы то ни было — обладает неким тонким телом. Западный спиритуализм работает с той же гипотезой и сообщает о множестве явлений материализации, в которых призраки появляются в теле, образованном из тумана или дыма.[1] Это очевидные проявления архетипической идеи; однако, о действительном существовании этих явлений мы до сих пор не имели никаких свидетельств, кроме парапсихологических отчетов. Юнг впервые обратил наше внимание на фактор, который даст эмпирически осязаемое указание на возможное существование такого тонкого тела: особенность в том, что мы мало осознаем или не имеем прямой информации о том, что происходит внутри нашего тела.[2] Например, мы ничего не знаем о состоянии нашей селезенки, если только доктор не даст нам такую информацию, которая сама по себе лишь вывод, сделанный из косвенных симптомов. Этот «пробел», говорит Юнг, похоже, указывает на нечто, лежащее между разумом и телом, возможно, на тонкое тело, которое существует между физическим телом и нашим восприятием себя. Можно дальше развить предположение Юнга с некоторыми рассуждениями. Слой тонкого тела, вероятно, тождественен внутренне переживаемой, то есть, интроспективно воспринимаемой психэ. Мы все можем воспринимать, как эмоции — ревность, любовь или ненависть, некоторые напряженные мысли, образы фантазий и т. д. - могут сталкиваться с субъективным эго объективно изнутри, то есть, они отделены от эго, так что у него возникает чувство, что эти эмоции появляются из тела. В таких случаях тонкое тело до некоторой степени тождественно тому, что Юнг называет «объективной психэ»; или, с другой стороны, объективная психэ иногда обладает аспектом тонкого тела. Более того, хорошо известно, что во время интенсивных состояний возбуждения, например, у солдата во время битвы, можно совершенно не осознавать серьезные телесные ранения. Интенсификация психического фактора, т. е. Возбуждение, делает тело «нереальным», хотя деятельность чувств усилена секрецией адреналина, сопровождающей это возбуждение.

В свете рассуждений Юнга будет полезно ближе рассмотреть традиционные теории о существовании тонкого тела. В античности пифагорейцы, орфики и платоники учили, что душа обладает своего рода сияющим тонким телом как средством (ochema) проявления. Согласно Гиероклу Александрийскому, пифагорейские жизненные принципы служат для того, чтобы освободить душу от грубой материи и сделать ее «яркой» (augoeides), чтобы она смогла смешаться с эфирными существами (богами).[3] В Федре Платона душа до своего спуска в могилу описывается «объятой» «яркостью».

Выражение «яркость» (auge), использованное Платоном, позже привело неоплатонических комментаторов к «светлой душе» (augoeides). Именно неоплатоники разработали идею тела света или высшего бессмертного тонкого тела. В сохранившемся фрагменте Дамаския мы читаем: «Душа обладает неким сияющим (augoeides) носителем (ochema), который также называется «звездоподобным» (asteroides) и вечен. Он располагается в теле, либо в голове, либо в правом плече».[4] В комментарии на Парменида Платона Дамаский описывает эту сияющую душу и замечает, что когда она воплощается, то темнеет все сильнее, когда, наконец, не станет материальной, но при этом не теряет «численное тождество» (единство?).[5] Сияющее тело и световое тело души не смешиваются внезапно в грубом материальном теле, согласно различным авторам; скорее между телом и душой существует своего рода «телесный дух».[6] Таким образом душа движет тело, заставляет его кровь циркулировать, а органы чувств функционировать. Это своего рода квинтэссенция четырех элементов. Ориентированная вверх, она производит рациональные, объективные психические содержания и идеи. Если она ориентирована вниз, то порождает иллюзии (phantasias). Тогда душа становится «влажной» или «водянистой», так сказать; тогда как ее благородная форма сухая и огненная (Гераклит!) Здесь мы снова имеем дело с текучими состояниями эго, что мы наблюдали в цитированном современном материале.

Плутарх (II в. н.э.) описывает души мертвых так: они окружены огненным пузырем или иокрытием; некоторые из них чистейшего лунного света, отбрасывают мягкий, сплошной цвет. Другие полный разноцветья, покрыты бледными пятнами, как гадюки, на других есть легкие царапины.[7] Это разноцветье приписываются моральным проступкам, совершенным в прежней жизни. Поздний неоплатоник Иоанн Филопон (VII в.) еще глубже проработал концепцию души, разделив ее на «чистую душевную часть», которая стремится к богам, и эйдолон, бестелесный дым или нечистую тень, которая спускается в Аид.[8] Чисто рациональная, т.е. разумная душа создана из света и движется, как сфера; но там, где она предается глупостям и страстям, она затемняется, движется по прямой линии и, наконец, становится затуманенной и темной. Порфирий уже высказывал похожие взгляды в комментариях к Платону.[9] В туманном царстве есть также демоны, которые могут повлиять на душу, тогда как в своем ясном чистом состоянии душа отделена от демонов. Призраки (phantasmata) также влияют на душу и примешивают к ней свою форму и цвет. Филопон, более того, предположил вдобавок четверичное деление.[10] По его мнению, человек обладает: 1) рациональной душой, которая может быть отделена от тела и бессмертна; 2) иррациональной, страстной душой, которая может быть отделена от тела, но не от рациональной души; 3) телесным духом, который выживает после смерти материального тела, но спустя какое-то время угасает; и 4) чисто растительной душой, которая исчезает немедленно вместе с материальным телом. Телесный дух отправляется в Аид, где, как мы знаем из Одиссеи, может проявиться посредством кровавого жертвоприношения, совершенного живыми. При помощи строгой диеты и окуривания она может быть очищена и станет более летучей. Также она может появиться при помощи воображения духовной души.[11]

Ранние алхимики и герметики также были знакомы со схожими современными идеями, и некоторые алхимики пытались в своей работе добиться не менее, чем трансформации и возрождения внутреннего духа тонкого тела. Наиболее детальное описание на эту тему содержится в «Видениях Зосимы».[12] Зосима, живший в Египте (Панополис), вероятно, принадлежал к гностической секте Поймандра.

Схожие неоплатонические идеи сохранялись в исламском мире вплоть до XVIII столетия в шиитском движении, которое обычно называют шейхизмом. Одним из известных его представителей был шейх Ахмад Ахсаи (ум. в 1826 г.), учение которого Анри Корбен описал детально.[13] Шейх Ахмад, который преимущественно занимался воскрешенным телом, также предлагает четверичное деление души, которое, однако, кое в чем отличается от деления Филопона. Он различает два джасада, «живые организмы» и два джисма, «телесные массы» или «телесные объемы». Это 1) джасад А, эфемерное материальное тело; 2) джасад Б, который состоит из тонких элементов мистической земли Хуркалия, который Корбен приравнивает archetypus mundus.[14] Caro spiritualis, тело воскрешения, состоит из этих двух тонких элементов; 3) джисм А из срединного мира, зародившийся в области небес, и это, таким образом, своего рода астральное тело, эфемерное в той мере, что оно во время воскрешения поглощается джасадом Б в caro spiritualis, и потому это условное тело дыхания; и 4) джисм Б, важнейшее тонкое тело, архетипическое, вечное, нерушимое, вечная индивидуальность, corpus supracoeleste в человеке, его трансцендентальное альтер-эго[15] и световое тело.

За дальнейшими глубокими и тонкими взаимосвязанными ассоциациями с этой концепцией души и тела я должна отослать читателя к основной работе Корбена. В нашем контексте важно, что в таких неоплатонических, герметических и алхимических идеях, а также в идеях некоторых исламских мистиков душа и тело рассматриваются не внезапно разделенными, скорее они описываются как частью непрерывная, частью разделенная множественность областей. Также здесь проглядывает ранее упомянутая множественность душ, которую воображают различные так называемые первобытные племена. Алхимическая традиция в этом мире идей отличается от религиозно-философской традиции в том, что между этими аспектами души непрерывный элемент подчеркивается сильнее. Работа алхимиком нацелена на их единство, а именно, посредством насколько возможно большего воплощения «слоев», близких к телу.

Из четырех психосоматических компонентов человека, сформулированных шейхом Ахмадом, мы должны обратить особое внимание на джисм А (телесный объем), преходящий и сливающийся с джисмом Б (вечный человек) во время воскресения. Это своего рода астральное тело в той мере, в какой оно является результатом влияния небесных сфер. Эта идея туманного тела, составленного из небесных влияний, также возвращает нас ко взглядам неоплатоников и гностиков. Так, Плотин считал, что в чистом состянии душа действительно обладает эфемерным телом, но, только переходя от логоса к воображению (phantasia), она получает более солнечное тело. Спускаясь еще ниже, она становится более женственной и привязанной к формам, принимая более луноподобный образ, пока, наконец, не погружается в мир тела, где становится аморфной, образованной из влажных испарений, совершенно не осознающей реальности, поглощенная тьмой и инфантильностью. Однако. отделившись от этой низшей области, она снова становится ясным и безоблачным лучом света (auge).[16]

Прокл в комментарии к Тимею Платона формулирует это несколько иначе.[17] Человек — это макрокосм и, как вселенная (to pan), обладает разумом и рассудком (nous и logos), а также божественным, равно как и смертным телом. Его умственная природа соответствует неподвижным звездам, ум — Сатурну, социальный аспект — Юпитеру. За ними следует неразумная часть, состоящая из страстей (Марс), красноречия (Меркурий), желания (Венера), восприятия (солнце) и растительного аспекта (луна).

Сияющий носитель души (augoeides ochema) соответствует небу, ее смертная оболочка — подлунному миру. Как замечает Мид, в этом аспекте Порфирий следовал скорее древневавилонской схеме, а Прокл — нововавилонской.[18] Согласно Филопону, сияющий носитель души состоит, более того, из квинтэссенции (четырех грубых элементов), сферической по форме. И для Аристотеля тело квинтэссенции прозрачно и подобно кристаллу — эманация небесных сфер. У Филопона тело квинтэссенции соответствует джисм Б, то есть, телу воскресения шейха Ахмада, которое образовано из mundus archetypus, тогда как астральное тело напоминает скорее эфемерный джисм А.

На Западе во время Возрождения алхимическая традиция астрального тела была особенно развита Парацельсом. В работе Liber de lunaticis он утверждает, что «в человеке два тела, одно составлено из элементов, другое из звезд.... После смерти элементарное тело отправляется в могилу вместе с его духом, а эфемерные тела поглощаются небосводом».[19] Парацельс здесь ссылается на сидерическое или астральное тело, которое действительно какое-то время после смерти странствует, как отражение или призрак, но затем постепенно поглощается звездами. Только «дух образа Божьего отправляется к тому, чьим образом служит».[20] – то есть, бессмертного семени души, психологически — Самости.

Таким образом, эти авторы иногда рассматривают астральное тело как преходящее, а иногда как нерушимое. Очевидно, оно связано с тем, что мы сегодня называем коллективным бессознательным. Ведь со времен античности небесные тела считались богами, а в исламе — ангелами. Следовательно, с точки зрения современного человека это архетипические символы, представляющие в своей совокупности коллективное бессознательное. Следовательно, в этой связи возникает большая неуверенность: что происходит с так называемым коллективным бессознательным в человеке во время смерти? Сохраняется ли вместе с ним этот слой души или человек от него отделяется, поскольку он никогда не был частью его личности или сознания? Или же часть его (согласно Проклу, та часть, что находится выше луны) сохраняется вместе со «световым телом», а другая часть (подлунная) отбрасывается? Продолжает ли существовать космический аспект коллективного бессознательного, отделенный от умершего, тогда как с ним остается только тот аспект, который был воплощен? Шейх Ахмад, похоже, склоняется к последней точке зрения. Вот почему, если продолжать толковать рассуждения Корбена психологически, я хочу рассмотреть эту идею еще раз более внимательно.

Ахмад верит (следуя космологии Авиценны) в «землю», которая находится между вышним миром интеллигибельного (чистого ума платонических идей) и грубой материальной землей. Она населена душами и некоторыми ангелами. Ее измерение — не мир чувств, но «активного воображения», то есть воображения, которое сохраняет и придает форму тому, что психологически объективно и истинно, в противоположность галлюцинаторным снам об исполнении желаний и иллюзиям. Как отмечает Корбен, она соответствует imaginatio vera алхимиков, в отличие от imaginatio phantastica. Это «истинное Воображение» - источник всякого религиозного опыта, видений, благодати, откровений, подлинных озарений и т.д. Эта область, относящаяся к земле Хуркалия, находящейся в центре всего мира, опосредует между областью чистого духа и грубой материи. Это coincidentia oppositorum, пространство, в котором душа и тело неотличимы в центре.

На языке глубинной психологии эта «земля», как признает Корбен, является mundus archetypus, но, следует добавить, это mundus archetypus, единый с архетипом Самости. Юнг, следуя Западной традиции, называет это единство unus mundus и описывает его как основу синхронистичных событий в грубом материальном мире.[21] В письме пастору Фрицу Пфаффлину Юнг упоминает о таком мире или земле тонкого тела в потустороннем мире. Пфаффлин писал Юнгу, что отчетливо чувствовал присутствие своего брата, который умер в Африке в катастрофе, и даже вел с ним беседу. Юнг ответил:

Что касается крайне интересной беседы, которую вы вели post mortem со своим братом, она обладает всеми характерными признаками таких переживаний. Во-первых, это особая озабоченность мертвых психическими состояниями других (мертвых) людей. Во-вторых, существование (психических) святилищ или мест исцеления. Я давно думал, что религиозные учреждения, церкви, монастыри, храмы и т.д., равно как и обрядовые и психотерапевтические попытки исцеления создавались по образцу (трансцендентальных) посмертных психических состояний — подлинная Ecclesia Spiritualis как прототип Una Sancta на земле. Востоку эти идеи совсем не чужды; буддистская философия, например, ввела концепцию Самбхогакайи для этого психического состояния, а именно мир тонких форм, которые для Нирманакайи как тело дыхания (тонкое тело) для материального. Мир дыхания считается срединным состоянием между Нирманакайей и Дхармакайей. В Дхармакайе, которая символизирует высшее состояние, разделение форм растворяется в абсолютном единстве и бесформенности.[22]

В том же письме Юнг также предполагает, что на глубочайших уровнях бессознательного, которое, похоже, не ограничено ни пространством, ни временем, превалирует «относительная вечность и относительная неразделенность с другими психэ или единство с ними».[23]

Эта сфера, очевидно, идентична земле Хуркалия исламского мистицизма. Контакт с этим миром unus mundus жизненно важен для человека. Весь процесс, который мы сегодня называем индивидуацией, служит для этого.

Теперь мы лучше понимаем, что Юнг пишет в своих мемуарах:

Ключевой вопрос для человека таков: связан он с чем-то бесконечным или нет? Это важнейший вопрос его жизни. Только если мы знаем, что по-настоящему важно бесконечное, можно избежать увлеченности тщетным и разнообразными целями, которые в действительности не имеют реального значения. Таким образом, мы нуждаемся в том, чтобы мир признал качества, которые мы считаем личной собственностью... Чем больше человек подчеркивает важность ложного обладания и чем меньше в нем чувствительности к действительно важному, тем менее удовлетворительна его жизнь.... Если мы понимаем и чувствуем, что в этой жизни уже имеем связь с бесконечным, желания и поведение изменяются. В конечном счете мы рассчитываем на что-то только из-за того важнейшего, что воплощаем, а если нет, жизнь потрачена впустую....

Чувство бесконечно, однако, может быть достигнуто, только если мы связаны с предельно возможным. Величайшее ограничение для человека — это «самость»; оно проявлено в опыте: «Я только это». Только сознание узкой ограниченности в самости формирует связь с безграничностью бессознательного.[24]

В этом смысле бесконечное, бессознательное, имеет значение, только если оно связано с сознанием, иначе оно, так сказать, «теряется в себе». Похоже, что только осознанную часть человек может взять с собой как «плод» в потусторонний мир. Этот плод обладает позитивным долговременным влиянием в «сокровищнице» или «библиотеке» или «амбаре» потустороннего мира.

Тот же мотив можно увидеть в приложении астрологических идей. Астрологические созвездия представляют коллективное бессознательное. Это образы архетипов, спроецированные на небо. Натальный гороскоп представляет собой особую индивидуальную комбинацию архетипических, т.е. коллективных элементов, схожих с коллективным характером биологических наследственных факторов; но в человеке они составляют индивидуальное сочетание. Сочетание звезд в гороскопе во многом проясняет индивидуума и его психическую судьбу. Схожим образом, мы по опыту знаем, что не можем осознавать или интегрировать архетип per se в его целостности.[25] Можно осознать только то, что предлагается нам снаружи как судьбоносное явление, или изнутри в процессе жизни, и, очевидно, как утверждается, только это остается с нам после смерти. Но акт осознания полностью зависит от связи эго с бесконечным или чем-то божественным. Подчинение или одержимость архетипом может случиться с каждым. Психически таким образом не достигается ничего. Демон просто приходит и уходит. Только осознание Самости, которая как spiritus rector всех биологических и психологических явлений представляет окончательное единство всех архетипов, окажется тем, что не может быть утрачено даже после смерти.

В письме женщине, горюющей из-за утраты ребенка, умершего очень юным, Юнг писал:

То, что происходит после смерти, так несказанно великолепно, что нашего воображения и чувств недостаточно, чтобы составить хоть малейшее представление. За несколько дней до смерти моей сестры ее лицо носило выражение такой нечеловеческой возвышенности, что я был глубоко напуган.

Ребенок тоже входит в эту возвышенность, и в ней отделяется от этого мира и многочисленных индивидуаций быстрее взрослого. Он так быстро становится тем, чем являетесь и вы, что, по-видимому, исчезает. Рано или поздно все мертвые становятся тем же, что и мы. Но в этой реальности мы мало или почти ничего не знаем об этом способе существования, и что мы будем знать о земле после смерти? Разрушение нашей временной формы в вечности не приводит к утрате смысла. Скорее мизинец осознает себя членом руки.[26]

Этим выражением: «Рано или поздно все мертвые становятся тем же, что и мы», Юнг подразумевает мистерию Самости, в которой все души, мертвых и живых, сливаются в множественное единство. И это сходно с учением мудрецов Индии, которые всегда подчеркивали единство личного Атмана (Самости) и космического Атмана.

Примечания

1. Cf. E. Mattiesen, Das persönlische Ueberleben des Todes, passim.

2. Letters, Vol. 2, p. 44.

3. В Commentary on the Golden Verses; см. G.R.S. Mead, The Doctrine of the Subtle Body in Western Tradition, pp. 63f.

4. Lexikon der Suidas, p. 194.

5. Par. 414. Цит. по Mead, op. cit., pp. 59f.

6. У Мида “spiritous body” или “spirit-body”, op. cit., pp. 33ff,

7. De sera numinis vindicta, xxii, p. 564.

8. Mead, op. cit., pp. 42f.

9. Sententiae ad intelligibilia descendentes, xxix, pp. 13f; цит. по Mead, op. cit., p. 45.

10. Philiponi in Aristitelis de Anima, 9, 35f; 10, 42f; цит. по Mead, op. cit., pp. 48f.

11. Mead, p. 51.

12. Cf. Jung, Alchemical Studies, pars. 85-144.

13. Spiritual Body, pp. 180-221.

14. Ibid., pp. 90ff.

15. «Сущность света» в Moody, Life after Life, pp. 58ff.

16. В Sententiae ad intelligibilia descendentes, обзор учения Плотина, выполненный Порфирием, pp. 14f. Ср. Mead, op. cit., pp. 61ff.

17. Commentaries on the Timeans of Plato, 384 AB, 848.

18. Cf. Mead, p. 63.

19. Цит. по Jaffe, Apparitions and Precognition, p. 66.

20. Ibid.

21. Согласно шейху Ахмаду, только квинтэссенция этого аспекта коллективного бессознательного выживает после смерти индивидуума и сохраняется, так сказать, в его «духовном теле».

22. Letters, Vol I, p. 257 (курсив мой).

23. Ibid., p. 256.

24. Memories, p. 325.

25. Cf. von Franz, Projection and Re-Collection in Jungian Psychology, pp. 95ff.

26. Letters, Vol. I, p. 343.

Глава 11

Новая гипотеза Юнга

Если принять гипотезу существования тонкого тела всерьез, это предполагает, что трансформация грубого материального тела (и его энергетического проявления) постепенно продолжается в психике. Это означает, что называемое нами сегодня энергией и психической энергией может, в конце концов, быть двумя аспектами одной и той же энергии. Юнг сформулировал эту гипотезу в письме Реймонду Смитису, в котором предположил существование тонкого тела. После этого предположения Юнг продолжает:

Может быть так, что психэ следует понимать как непротяженную интенсивность, а не тело, движущееся во времени. Можно предполагать, что психе постепенно восходит от минимальной протяженности до бесконечной интенсивности, превосходя, например, скорость света, и таким образом дематериализуя тело....

... В свете этих взглядов мозг может быть преобразующей станцией, в которой относительное бесконечное напряжение интенсивности психэ трансформируется в воспринимаемые частоты или «протяженности».[1] И наоборот, угасание интроспективного восприятия тела объясняется постепенной «психификацией», т.е. интенсификацией за счет расширения. Психэ = высшая интенсивность в малейшем пространстве.[2]

В таком случае мы имеем дело с формой энергии, которая постепенно изменяется от физически измеримой до психически неизмеримой. Тонкое тело в этом смысле будет формой психэ, которая остается тесно связанной с телом, но также обладающей некоторой минимальной массой и протяженностью в пространстве-времени, формой видимости, которая больше не будет считаться физической в обычном смысле слова.

В любом случае, в этой связи нужно помнить, что современная физика во многом разрешила наши представления о материальной реальности. Например, Фритьоф Капра пишет:

В современной физике масса больше не связана с материальной субстанцией, и потому частицы считаются не состоящими из какого-то основного вещества, а скоплениями энергии.... Частицы не следует воображать как статичные трехмерные объекты, вроде бильярдных шаров или песчинок, скорее это четырехмерные сущности в пространстве-времени. Их формы нужно понимать динамически, как формы в пространстве и времени. Субатомные частицы — это динамические узоры, которые имеют пространственный и временной аспекты. Пространственный аспект являет их как объекты с определенной массой, временной аспект как процессы с вовлеченной в них эквивалентной энергией.[3]

Если понимать «материю» так, тогда идея тела, переходящего в интенсивность, концентрацию энергии, больше не протяженной в пространстве и времени, не кажется немыслимой. В письме, комментируя работу Стюарта Эдварда Уайта The Unobstructed Universe, Юнг также пишет:

Лучшая идея в The Unobstructed Universe – это, вероятно, идея частоты. Она зародилась и у меня во время попыток объяснить относительную реальность метапсихических явлений. Параллель, которую Уайт проводит с природой мысли, как мне кажется, бьет прямо в цель. Мысль не имеет общих с физическим миром качеств, кроме интенсивности, которая в математических терминах может быть рассмотрена как частота. Вы наблюдаете отчетливое повышение этой интенсивности или частоты во всех случаях, когда либо проявляется архетип, либо из-за полного abaissement du niveau mental бессознательное активно выходит на передний план, как в видениях будущего, экстазах, явлениях мертвых и т.д.[4]

Гипотеза Юнга о единстве физической и психической энергий мне кажется настолько важной, стоит рассмотреть символизм сновидений, с которыми мы уже имели дело, чтобы выяснить, есть ли какие-то указания в пользу или против этой идеи.

Прежде всего, есть сон Пристли о пламени жизни, бегущем по множеству живых и мертвых птиц. Важная деталь сна заключается в том, что течение времени все ускоряется. Это точно соответствует тому увеличению интенсивности, о котором говорит Юнг. Белое пламя может быть образом психической жизни невероятной напряженности, которая, так сказать, продолжается через все грубые материальные обличья. Весь жизненный процесс достигает кульминации в этом белом пламени, которое буквально «дематериализует» жизнь тела, как выражается Юнг. Поскольку время бежит все быстрее, то есть поток энергии становится все более интенсивным, время кажется наблюдателю попросту остановившимся. Это отражается во сне, когда отдельные птицы больше не различимы в движении. Все кажется одновременно распределенным в бесконечном пространстве. «Малейшее пространство» психической интенсивности, таким образом, будет не меньшей точкой, чем сама вселенная — возможно, это вездесущая точка, хорошо известный образ Бога в средневековой философии.

Образ света чаще других появляется цитированном материале. Юнг высказывал предположение, что психическая реальность может быть на сверхсветовом уровне частоты, то есть, выходит за пределы скорости света. «Свет», в таком случае, будет последним промежуточным явлением процесса перехода в состояние, недоступное наблюдению, прежде чем психика полностью «дематериализует» тело, как выражается Юнг, и ее первое появление после воплощения в пространственно-временном континууме посредством смещения энергии на более низкий уровень. Вдобавок к свидетельству Муди, цитированном ранее, у него и особенно в известной парапсихологической литературе можно также найти множество отчетов о таких световых явлениях, сопутствующих смерти или связанных с призраками. Сон, сообщенный Джоном Сэнфордом, иллюстрирует гипотезу Юнга почти графически. Это сон протестантского священника, который явился за несколько дней до смерти:

...он видит часы на каминной полочке; стрелки двигались, но теперь останавливаются; в этот момент за часами открывается окно и врывается яркий свет. Проем расширяется до двери и свет становится сияющим путем. Он идет по пути света и исчезает.[5]

Алхимик Герхард Дорн описывает такое окно как fenestra aeternitatis (окно в вечность) или spiraculam aeternitatis (отдушина вечности), окно или отдушина, которое открывается для адепта в результате его преданности деланию, так что он, говоря словами Юнга, может «спастись от удушающей хватки односторонности мира».[6]

На языке христианской теологии Мария восхваляется как fenestra evasionis, окно, дающее спасение от мира.[7]

Среди множества впечатляющих примеров в труде Хампе мы можем уделить внимание лишь нескольким. Следующий от архитектора Стефана фон Янковича:

Одним из величайших открытий, которое я совершил во время смерти... был принцип осцилляции.... С тех пор «Бог» представляет для меня источник первичной энергии, неистощимый и безвременный, непрерывно излучающий энергию, поглощающий энергию и постоянно пульсирующий.... Разные осцилляции образуют разные миры; частоты определяют различия.... Потому возможно, что разные миры существуют одновременно в одном и том же месте, поскольку осцилляции, не соответствующие друг другу, не способны к взаимовлиянию.... Так что рождение и смерть можно понимать как события, в которых мы от одной частоты осцилляции и, следовательно, из одного мира переходим в другой.[8]

Янкович здесь очень близко подходит ко взглядам Юнга.

В большинстве сообщений о подобных околосмертных переживаниях у субъекта были отчетливое нежелание возвращаться в повседневную реальность. Это тот момент, когда мозг начинает «деградировать» от психической интенсивности; он снова ограничивает индивидуума до необходимой реальности пространства-времени и массы. Тело, которое было «дематериализовано», снова ощущается.

Отчет Виктора Солова, который считался клинически мертвым двадцать три минуты, менее затронут последующими рассуждениями, и в этом смысле более подлинный, чем у Янковича:

Я очень быстро двигался к светлой сияющей сети, которая вибрировала поразительной холодной энергией в точках пересечения радиальных нитей. Сеть была как решетка, которую я не хотел прорвать. На короткий момент движение вперед, кажется, замедлилось, но потом я оказался в решетке. Когда я соприкоснулся с ней, мерцание света усилилось до такой интенсивности, что оно поглотило и, в то же время, преобразило меня. Я не чувствовал боли. Чувство не было приятным или неприятным, но заполнило меня полностью. С тех пор все было иначе — едва ли это можно описать. Эта штука была как трансформатор, как трансформатор энергии, переместивший меня в бесформенность по ту сторону времени и пространства. Я не был в другом месте — ведь пространственные измерения исчезли — скорее в другом состоянии бытия.[9]

Похожая решетка появляется также в одном из свидетельств Линдли. Пациент сообщал, что чем больше концентрировался на источнике света, тем больше осознавал, насколько он странный. Это был не просто свет, это была «решетка силы».[10] Она напоминала ему паутину на бабье лето.

Эта решетка или сеть напоминает о «занавеси из нитей», за которой исчез дядя сновидицы. Дядя умер во время сна, хотя женщина еще не получила сведений о его кончине.[11]

У меня был следующий сон через пять лет после смерти отца:

Я была с сестрой, и мы обе хотели сесть на трамвай №8 в каком-то месте в Цюрихе, чтобы отправиться в центр города. Мы запрыгнули в трамвай и слишком поздно обнаружили, что он идет в противоположном направлении. Я сказала сестре: «Если бы одна из нас сделала это, можно было бы счесть это ошибкой, но поскольку мы обе запрыгнули сюда, в этом должен быть смысл. Посмотрим, чем все закончится», Затем появился так называемый «контроллер», который проверял билеты. На фуражке у него были буквы «EWZ», что означало «Электрический завод Цюриха». Я удивилась, что такой человек был контроллером. На следующей остановке мы сошли, и тут подъехало такси, из которого вышел мой отец! Я знала, что это был его призрак. Когда я приветствовала его, он сделал знак не подходить ближе, и потому пошел в дом, где жил раньше. Я позвала его: «Мы там больше не живем». Но он покачал головой и пробормотал: «Теперь это не имеет для меня значения».

Важные мотивы сна — это трамвай №8 и странный «контроллер». В числовом символизме восемь означает безвременность и вечность. Согласно св. Августину, после семи дней творения наступил восьмой, «в который нет вечера» (Sermon IX, 6). В алхимии восемь – это число завершенности.[12] С «контроллером» я ассоциировала слова «контроль». Как хорошо известно, контроль на спиритических сеансах – это призрачный человек, служащий посредником между медиумом и «духами». Многие медиумы не могут работать без такого контроля. Он, так сказать, ее персонифицированный анимус (а у медиума-мужчины, анима). Но почему в моем сне работник Цюрихского электрического завода? Мои ассоциации указывали, что он может быть связан с трансформацией напряжения или частоты потока, предположительно, с повышением этой частоты. Все эти переживания, похоже, согласуются с гипотезой Юнга.

По достижении определенного порога повышения частоты психические функции, порождающие наше восприятие времени и пространства, перестают действовать. Юнг без устали подчеркивал тот факт, что определенная часть психики не связана с пространственно-временной категорией. На эту тему он пишет в письме:

То, что обычно понимается под «психикой» - это определенно эфемерное явление, если считать, что оно означает обычные факты сознания. Но на более глубоких уровнях психики, которые мы называем бессознательным, есть вещи, заставляющие сомневаться в непреложных категориях нашего мира сознания, а именно, во времени и пространстве.[13] Существование телепатии во времени и пространстве до сих пор отрицается только полными невеждами. Ясно, что вневременное и внепространственное восприятие возможно, только если воспринимающая психика устроена схожим образом. Вневременность и внепространственность, таким образом, встроены в ее природу, что само по себе заставляет сомневаться в исключительной временности души, или, если хотите, делает время и пространство сомнительными. … Вполне ясно, что вневременность и внепространственность не могут быть постигнуты посредством нашего интеллекта, так что остается удовлетвориться пограничной концепцией. Тем не менее, мы знаем, что из воспринимаемого нами эмпирического мира сознания существует дверь в совершенно иной порядок вещей.[14]

И в другом письме:

Суть в том, что, как и все наши представления, время и пространство – это не аксиоматические, а статистические истины. Это доказывается там фактом, что психика не полностью вписывается в данные категории. Она способна на телепатическое и вещее восприятие. В этой мере она существует в континууме вне времени и пространства. Мы, таким образом, может ожидать появления посмертных явлений, которые следует считать подлинными. Ничего нельзя с уверенностью сказать о существовании вне времени. Сравнительная редкость таких явлений предполагает, во всяком случае, что формы существования внутри и вне времени так резко разделены, что пересечение этой границы представляет величайшую трудность. Но это не исключает возможности, что вне времени есть существование, идущее параллельно тому, что во времени. Да, мы сами можем одновременно существовать в обоих мирах, и временами получаем указания на двойственное существование. Но то, что вне времени, по нашим представлениям, не подвержено изменениям. Оно обладает относительной вечностью.[15]

Гипотеза Юнга о времени хорошо иллюстрируется следующей беседой с умирающей женщиной, как сообщается Люкелем. Люкель сказал ей, что у него впечатление, будто она живет в двух видах времени одновременно.

«Да, именно», - ответила она. – «Это прекрасное чувство, с одной стороны, но в то же время очень странное. Одно время бежит, а другое замерло неподвижно. И я даже могу влиять на него, хотя лишь чуточку». Люкель: «В вас два совершенно разных чувства, одновременных, но разных чувства времени». Она: «Да. Одно чувство далекое и глубокое, словно я могу быть где угодно в одно и то же время. Я чувствую, словно мое тело подобно воздуху или, скорее, свету, словно ограничений нет. … Другое чувство – словно кто-то отсчитывает мои мгновения. Это продолжается и продолжается. Я не могу это остановить. Меня словно становится все меньше и меньше».[16]

Очевидно, не только наше переживание пространства и времени исчезает на пороге смерти, но и связь между психэ и деятельностью мозга.