Часть VII - Древняя магия, древние тайны 6 page

– Но кто ваши Мать и Отец? – удивился я, догадываясь, что под словом «Мать» он не подразумевает землю.

– Первые из нас, – промолвил он. – Те, которые стали нашими родоначальниками и от которых все мы произошли.

Я постарался проникнуть в его разум и прочесть мысли, ощущая, что он открывает мне важные истины. Однако он сразу же это почувствовал, и разум его закрылся от меня, как закрывается на закате цветок.

– Иди за мной, – велел он и шаркающей походкой направился куда-то по длинному коридору, украшенному так же, как и то помещение, из которого мы вышли.

Я осознавал, что мы находимся в еще более древнем месте, построенном гораздо раньше, чем тот храм, в котором мы только что беседовали. Сам не знаю, почему я так решил. Того леденящего холода, который ты ощущал здесь, там не было. Ничего подобного в Египте не встретишь. Там чувствуешь нечто другое. Там постоянно испытываешь ощущение чьего-то присутствия в самом воздухе.

Однако по мере того как мы продвигались дальше, я замечал более очевидные свидетельства глубокой древности. Рисунки на стенах были очень старыми, краски поблекли, а кое-где цветная штукатурка отошла и даже отвалилась. Иными были стиль исполнения и сами изображения. Черные волосы крохотных персонажей рисунков были длиннее и гуще. В целом картины казались более радостными, насыщенными светом и замысловатыми по сюжету.

Где-то вдалеке слышались звуки падающей на камни воды, мелодичным эхом отдающиеся под сводами коридора. Казалось, что в этих стенах сохраняется жизнь маленьких, с величайшими тщательностью и мастерством нарисованных фигурок, что магия многократно повторяющихся изображений, созданных религиозными художниками, обладает собственной властью. Я слышал шепот несуществующих голосов, ощущал великую бесконечность истории, даже сознавая тот факт, что не существует никого, кому было бы известно абсолютно все.

Заметив, что я рассматриваю рисунки на стенах, мой темный спутник приостановился, потом сделал мне знак следовать за ним, и мы вошли в длинное прямоугольное помещение, стены которого были сплошь покрыты великолепными иероглифами. Внутри этой комнаты я почувствовал себя словно внутри старинного манускрипта. Возле стены я увидел стоявшие изголовьями друг к другу два древних египетских саркофага.

Они были выполнены по формам и размерам мумий, для которых предназначались, и их украшали изображения тех, кому суждено было в них покоиться, – лица были сделаны из чеканного золота, а глаза – из ляпис-лазури.

Я поднял повыше свечу, а мой спутник с немалым трудом снял крышки саркофагов, чтобы позволить мне заглянуть внутрь.

Сначала мне показалось, что внутри лежат тела, но потом я понял, что это лишь пепел, сохранивший форму человеческого тела. Не уцелело ни грамма плоти – только несколько белоснежных зубов и фрагментов костей.

– Никакая кровь не в силах вернуть их обратно, – промолвил мой спутник. – Им никогда не суждено возродиться. Вместилища крови исчезли навсегда. Те, кто смог подняться, уже поднялись, но понадобится много веков, чтобы мы могли излечиться и утихла наша боль.

Прежде чем он поставил на место крышки, я успел заметить, что с внутренней стороны они почернели от того же огня, который поглотил обитателей саркофагов. Не скажу, что я расстроился, когда он наконец закрыл гробницы.

Мой спутник повернулся и направился к двери. Однако на самом пороге обернулся и посмотрел на раскрашенные саркофаги.

– Когда прах рассыплется, души их наконец обретут свободу, – сказал он.

– Тогда почему вы сами не рассеете их прах? – спросил я, стараясь не показаться чересчур отчаявшимся и потерявшим всякую надежду.

– А разве я должен? – удивленно переспросил он. – Ты считаешь, что я должен сделать это?

– Ты меня об этом спрашиваешь?

Он вновь издал сухой смешок и пошел вперед по коридору в сторону помещения, из которого лился свет.

Это была библиотека. Войдя, я увидел несколько горящих в разных концах комнаты свечей, ромбообразные деревянные подставки для пергаментов и свитки папирусов на полках.

Попав сюда, я даже обрадовался, потому что библиотеки были, по крайней мере, чем-то хорошо мне знакомым. Они оставались единственным местом обитания людей, где я по-прежнему находил отголоски древнего человеческого разума.

Однако я невольно вздрогнул, увидев здесь еще одно существо – еще одного из нас. Устремив взгляд в пол, оно сидело за стоявшим сбоку письменным столом.

У него вообще не было волос, и, хотя он был черен с ног до головы, его гладкая кожа блестела, словно только что смазанная оливковым маслом. Черты лица можно было назвать красивыми; рука, спокойно лежавшая поверх складок его белой полотняной юбки, была изящной; на обнаженной груди рельефно выделялись хорошо развитые мускулы.

Когда он обернулся и посмотрел в мою сторону, между нами мгновенно пронеслось нечто такое, что находится за пределами тишины и молчания и что доступно только таким, как мы.

– Он самый старый из нас, – произнес тот, кто привел меня, – и ты сам можешь видеть, как он перенес огонь. Но он не станет говорить с тобой. Он молчит с тех самых пор, как все это случилось. Однако ему известно, где находятся наши Мать и Отец и почему это произошло с нами.

Старейший продолжал молча смотреть перед собой. На лице его застыло странное выражение – одновременно и насмешливое, и саркастическое, и даже несколько презрительное.

– Еще до того, как случилось несчастье, – продолжал мой спутник, – Старейший редко разговаривал с нами. Огонь не изменил его, не сделал более общительным. Он сидит здесь, погрузившись в молчание, и все больше становится похожим на наших Мать и Отца. Иногда он читает. Иногда даже бродит по верхнему миру. Он пьет кровь и слушает выступления певцов. Иногда танцует. Беседует со смертными на улицах Александрии, но никогда не заговаривает с нами. Ему нечего нам сказать. Но он знает… знает, почему это случилось с нами.

– Оставь меня с ним наедине, – попросил я.

Я чувствовал то же, что чувствовал бы, наверное, каждый на моем месте. Я думал о том, что заставлю его говорить, что мне удастся сделать то, что никому до меня не удавалось, – я непременно вытяну из него хоть что-нибудь. Должен сказать, что мною руководило не только тщеславие. Я был уверен в том, что именно он приходил ко мне, когда я лежал в своей спальне. Это он стоял в проеме двери и наблюдал за мной.

К тому же я почувствовал что-то в его взгляде. Не то проявление незаурядного ума, не то интерес ко мне, не то признание, что у нас с ним есть нечто общее, – так или иначе, но что-то в его взгляде было.

Я понимал, что принес с собой знания и возможности совершенно иного мира, неизвестные богам рощи, неведомые даже тому израненному богу, который стоял рядом со мной и в отчаянии смотрел на Старейшего.

Тот, который был слабее, исполнил мою просьбу и вышел. Я приблизился к столу и прямо взглянул на Старейшего.

– Что я должен сделать? – обратился я к нему по-гречески.

Он коротко взглянул на меня, и я вновь увидел в его глазах то, что назвал незаурядным умом.

– Могу ли я задать тебе несколько вопросов? – продолжал я, тщательно выбирая тон, в котором не было ни излишней церемонности, ни чрезмерного благоговения; я старался обращаться к нему с максимальной простотой.

– А что именно ты ищешь и хочешь узнать? – неожиданно холодно заговорил он на латинском языке.

Уголки его губ опустились, а в отрывистом и резком тоне послышался вызов.

Я с облегчением перешел на латынь.

– Ты слышал, о чем я говорил с тем, другим. О том, как в стране кельтов меня создал бог рощи, а затем послал сюда и велел узнать, почему погибли в огне прежние боги.

– Ты пришел не от имени бога рощи! – воскликнул он все с тем же сардоническим выражением лица.

Голова его оставалась опущенной, он поднял на меня лишь глаза, отчего выражение их сделалось еще более вызывающим и презрительным.

– И да и нет, – ответил я. – Если мы можем погибать таким образом, я хочу знать, почему это происходит. То, что уже однажды случилось, может повториться вновь. Кроме того, мне хотелось бы знать, действительно ли мы являемся богами, и если это так, то каковы наши обязательства перед людьми. Действительно ли существуют Мать и Отец, или это всего лишь легенда? Как все началось? Конечно же, мне хочется узнать и об этом.

– Случайно.

– Случайно?!

Я подался вперед, мне показалось, что я ослышался.

– Совершенно случайно, – холодно и снисходительно повторил он, всем своим видом демонстрируя, что считает мой вопрос абсурдным. – Это началось четыре тысячи лет назад и с тех пор окутано мистикой и религиозными тайнами.

– Ты говоришь правду?

– А зачем мне тебя обманывать? Почему я должен защищать тебя от истины? Почему должен утруждать себя сочинением лживых объяснений? Ведь я даже не знаю, кто ты. И мне нет до тебя никакого дела.

– Тогда объясни, что ты имел в виду, говоря, что это произошло случайно, – настойчиво попросил я.

– Не знаю… Могу объяснить, а могу и нет. Я и так за эти несколько минут сказал больше, чем за многие годы. Рассказ об этой случайности может оказаться таким же мифом, как и те, которые постоянно пересказывают. Люди всегда предпочитают мифы. Именно этого хочешь и ты, не так ли? – Он повысил голос и легко поднялся из-за стола, словно проснувшийся в нем гнев заставил его вскочить на ноги.

– Ты желаешь услышать историю нашего возникновения, нечто похожее на историю происхождения иудеев, на поэмы Гомера или беспомощный лепет ваших Овидия и Вергилия? Огромное сверкающее море символов, из которых будто бы возникла сама жизнь? – Он опустил на стол сжатую в кулак руку и едва не кричал, под гладкой кожей на лбу выступили вены. – Такого рода сказками заполнены все документы, лежащие в этих комнатах, их фрагменты можно найти в гимнах и песнопениях. Хочешь их услышать? Они так же правдивы, как и все остальное!

– Расскажи мне то, что захочешь, – ответил я, стараясь оставаться спокойным.

От его голоса было больно ушам. Я ощутил какое-то движение в соседних комнатах. Такие же слабые, высохшие существа, как и то, которое привело меня сюда, крадучись бродили вокруг.

– А начать ты можешь с объяснения, – ехидно продолжал я, – зачем ты приходил ко мне в комнату здесь, в Александрии. Это ты указал мне дорогу сюда. Почему ты это сделал? Чтобы наброситься на меня с упреками? Чтобы осыпать проклятиями в ответ на мою просьбу рассказать, как все началось?

– Успокойся.

– То же самое я могу сказать тебе.

Он молча взглянул на меня и вдруг улыбнулся. Потом, словно приветствуя, поднял обе руки кверху и пожал плечами.

– Я хочу, чтобы ты рассказал мне об этой случайности. Я готов умолять тебя, если это поможет. Скажи, что я должен сделать, чтобы заставить тебя поведать всю историю?

Он несколько раз заметно изменился в лице. Я мог чувствовать проносящиеся в его голове мысли, хотя не мог их услышать. Я ощущал резкую смену его настроений. Когда он заговорил снова, голос его был хриплым, как будто он боролся с душившим его горем.

– Так слушай же нашу древнюю историю, – начал он. – За много веков до создания письменности наш добрый бог Осирис, первый фараон Египта, был убит злодеем. После того как его жена Исида собрала воедино все части его тела, он стал бессмертным и с тех пор управлял царством мертвых, царством луны и ночи. Ему и великой богине приносились кровавые жертвы, и он выпивал эту кровь. Однако жрецы стремились украсть секрет его бессмертия, и потому культ Осириса был окутан великой тайной, местонахождение его храмов было известно только тем немногим избранным почитателям, которые охраняли его от бога солнца, способного в любой момент отыскать Осириса и уничтожить горячими лучами. Теперь ты понимаешь, в чем состоит истинность легенды. Древний царь обнаружил нечто такое – а быть может, он просто стал жертвой ужасной случайности, – что сделало его обладателем великой силы, которая могла быть использована для совершения страшных зол теми, кто его окружал. Поэтому он сделал из своей великой силы объект для поклонения, стремясь окружить её разного рода обязательствами и ритуалами, ограничить число имеющих доступ к Могущественной Крови теми, кто стал бы использовать её только для белой магии и больше ни для чего. Вот так мы и появились.

– Значит, Отец и Мать – это Осирис и Исида?

– И да и нет. Они были первыми двумя. Имена Осириса и Исиды использовались в мифах или в посвященных им обрядах поклонения.

– Так в чем же состояла случайность? Каким образом все раскрылось?

Он долго смотрел на меня, потом снова сел, отвернулся и застыл в молчании, как и прежде.

– А почему я должен тебе об этом рассказывать? – наконец заговорил он, но на этот раз его вопрос был окрашен совсем иными чувствами. Он искренне недоумевал и сам не мог найти ответ. – Почему я вообще должен что-то делать? Если сами Мать и Отец не поднимаются с песка, когда солнце появляется из-за горизонта, и не пытаются спасти себя, почему я должен что-то предпринимать? Или говорить? Или вообще продолжать свое существование?

Он снова повернулся ко мне.

– Так вот в чем дело! Мать и Отец вышли навстречу солнцу?

– Их оставили на солнце, мой дорогой Мариус, – ответил он, несказанно удивив меня тем, что ему известно мое имя. – Их оставили на солнце. Ни Мать, ни Отец не совершают ни одного движения по собственной воле, за исключением тех редких случаев, когда хотят что-то сказать друг другу или нанести сокрушительный удар по тем из нас, кто осмелится приблизиться к ним, чтобы отведать их целительной крови. Если бы они позволили нам напиться своей исцеляющей крови, то могли бы вернуть прежний облик и силы всем, кто был сожжен. Отец и Мать существуют уже четыре тысячи лет, а наша кровь с каждым временем года становится сильнее, набирает силу даже в периоды голода и жажды, чтобы затем, когда трудные времена заканчиваются, мы насладились новообретенными возможностями. Но Отец и Мать не заботятся о своих детях. А сейчас, похоже, они перестали заботиться даже о себе. Возможно, после стольких прожитых ими ночей им просто захотелось взглянуть на солнце?!

После того как в Египет пришли греки, после того как было извращено и утрачено древнее искусство, они ни разу не заговорили с нами. Они ни разу не удостоили нас взглядом. А что такое Египет сейчас, как не плодородная житница Рима? Когда Мать и Отец отрывали нас от вен на своей шее и отбрасывали в сторону, они были сильны, как железо, и с легкостью могли переломать нам кости. И если теперь им ни до чего нет дела, почему что-то должно волновать меня?

Я долго и пристально смотрел на него.

– Ты хочешь сказать, что именно это послужило причиной сожжения остальных? То, что Мать и Отец были оставлены под палящими лучами солнца?

Он утвердительно кивнул.

– В наших жилах течет их кровь. Мы получили её от них. А потому существует прямая связь: то, что происходит с ними, происходит и со всеми нами. Если сгорают они, сгораем и мы.

– Мы так тесно связаны?! – удивленно выдохнул я.

– Вот именно, мой дорогой Мариус, – ответил он, глядя на меня и, очевидно, забавляясь моим страхом. – Именно поэтому их оберегали в течение четырех тысяч лет, именно поэтому им приносились жертвы, именно поэтому мы поклонялись культу Матери и Отца. Их судьба – это наша судьба.

– Кто это сделал? Кто оставил их под лучами солнца?

Он беззвучно расхохотался:

– Тот, кому поручено было оберегать их, тот, кто больше не в силах был это вынести, тот, кто слишком долго исполнял сию мрачную обязанность. Он не смог никого уговорить сменить его, освободить от столь тяжкого бремени и переложить обязанность на свои плечи. В конце концов, плача и дрожа с головы до ног, он вынес Мать и Отца на песчаную поверхность пустыни и оставил там лежать подобно двум статуям.

– И моя судьба тесно связана со всем этим… – пробормотал я.

– Да. Но, наверное, он просто уже не верил в нашу преемственность. Я говорю о том, кому поручено было их оберегать. Это просто древняя легенда, считал он. Ведь все мы им поклонялись, почитали их так же, как смертные почитают нас. Никто не осмеливался причинить им вред, никто не смел прикоснуться к ним горящим факелом, чтобы проверить, испытаем ли мы что-нибудь. Нет, он в это не верил. Он оставил их в пустыне, а ночью, когда проснулся и обнаружил, что сожжен и изуродован до неузнаваемости, он кричал не переставая.

– Вы перенесли их обратно под землю?

– Да.

– И они почернели так же, как вы?

– Нет, – он покачал головой, – только потемнели до золотисто-бронзового цвета. Как поворачиваемое на вертеле мясо, не больше. И они остались такими же красивыми, как и прежде, словно красота была неотъемлемой частью их существа. Та красота, носителями и частью которой им суждено было быть. Они, как и прежде, смотрят прямо перед собой, но их головы больше не склоняются друг к другу, они не напевают свои гимны и не позволяют нам пить их кровь. Они отказываются принимать наши жертвы – лишь изредка они вкушают кровь, и то только тогда, когда никого нет рядом. Никто не знает, будут они пить кровь или нет.

Я покачал головой. Опустив голову, я ходил взад и вперед, свеча в моей руке дрожала. Я не знал, что сказать, мне необходимо было обдумать услышанное.

Он жестом предложил мне сесть на стул по другую сторону стола, и я не задумываясь последовал приглашению.

– Не кажется ли тебе, римлянин, что так и должно было случиться? – спросил он. – Не сами ли они решили встретить свою смерть среди песков, лежа молча и неподвижно, как статуи, брошенные там, после того как город был осажден и захвачен вражеской армией? Может, все мы должны были умереть? Посмотри на Египет! Повторяю, что такое сейчас Египет, как не плодородная житница Рима? Не намеревались ли они день за днем сгорать под палящими лучами солнца до тех пор, пока, подобно звездам на небе, не сгорим все мы?

– Где они сейчас? – выдавил я.

– А зачем тебе это знать? – насмешливо поинтересовался он. – Почему ты считаешь, что я должен открыть тебе эту тайну? Их невозможно разрубить на части – для этого они достаточно сильны. Нож способен лишь скользнуть по поверхности их кожи. К тому же, если ты расчленишь их, то расчленишь и нас. Если сожжешь их, то сожжешь и нас. Что бы они ни заставили нас испытать, сами они испытывают только малую часть этого, потому что их защищает возраст. Даже если ты уничтожишь всех нас до единого, ты доставишь им только небольшое беспокойство. Такое впечатление, что они не нуждаются даже в крови. Может, их разум находится в соединении с нашими мыслями? Возможно, та печаль, которую мы испытываем, то отчаяние и ужас перед судьбами мира, которые мучают нас, исходят от них, переносятся к нам из их снов? Нет, я не могу сказать тебе, где они. Во всяком случае до тех пор, пока не буду уверен в том, что мне все безразлично и что пришло нам время умереть.

– Где они? – повторил я.

– А почему ты думаешь, что я не утопил их глубоко в море? – вместо ответа спросил в свою очередь он. – Где они будут лежать, пока сама земля на гребне огромной волны не вознесет их к солнцу.

Я не ответил. Я молча наблюдал за ним, удивляясь его возбуждению, понимая его причину и одновременно опасаясь его.

– Почему ты думаешь, что я не спрятал их в самых глубинах земли, там, куда не долетают даже слабые отголоски жизни? Почему бы мне не оставить их лежать там в полной тишине и во мраке, совершенно не заботясь о том, что они сами об этом думают и что при этом испытывают?

Что я мог ему ответить? Я только молча продолжал смотреть на него. Он наконец успокоился, и на лице его появилось вдруг едва ли не доверчивое выражение.

– Расскажи мне, как они стали Матерью и Отцом? – попросил я.

– Зачем тебе?

– Тебе отлично известно зачем! Затем, что я хочу знать! Почему ты пришел в мою спальню, если не собирался ничего мне рассказывать?

– Ну и что из того, что я пришел? – с горечью вопросил он. – А что, если мне просто захотелось своими глазами увидеть римлянина? Мы умрем, и ты умрешь вместе с нами. Я просто любопытствовал, какие новые формы приобрела наша древняя магия и кто в конце концов нам теперь поклоняется. Светловолосые воины, живущие в северных лесах? Или древние египтяне, обитающие в расположенных глубоко под слоем песка склепах? Ведь мы не живем в греческих и римских храмах. И никогда не жили. И тем не менее они продолжают воспевать наш миф – единственный из всех мифов – и называют имена наших Отца и Матери…

– Меня все это совершенно не интересует, – сказал я, – и ты знаешь это. Мы с тобой очень похожи, ты и я. Я не собираюсь возвращаться обратно в северные леса и создавать для их обитателей расу новых богов. Но я пришел сюда, чтобы все узнать, и ты обязан рассказать мне!

– Хорошо. Ради того, чтобы ты понял всю тщетность и бесполезность расспросов, чтобы понял причину молчания Матери и Отца, я расскажу тебе все. Но запомни мои слова. Я могу погубить всех нас. Могу спалить в жарком пламени печи Отца и Мать. Однако мы обойдемся без долгих предисловий и высокопарных фраз. Мы наконец покончим с мифами, которые погибли в песках в тот день, когда Мать и Отец оказались беззащитными под лучами солнца. Я расскажу тебе обо всем, о чем говорится в свитках, оставленных нам Отцом и Матерью. Поставь свою свечу. И слушай.

Глава 10

Если бы ты смог прочесть написанное в этих свитках, то узнал бы, что в этом мире есть два существа – Акаша и Энкил, давным-давно пришедшие в Египет из другой, еще более древней, земли. Это произошло задолго до появления письменности, задолго до строительства первых пирамид, когда египтяне были еще каннибалами и поедали тела убитых врагов.

Акаша и Энкил отучили людей от страшных обычаев. Они поклонялись Великой Матери-земле и научили египтян сеять зерна в её плодородное чрево и выращивать скот, чтобы получать от него мясо, молоко и шкуры.

Конечно же, они не были единственными учителями, скорее их можно назвать вождями тех людей, которые пришли вместе с ними из древних городов, названия которых давно забыты, а памятники навсегда исчезли в песках ливанских пустынь.

Как бы то ни было, они были щедрыми и благодетельными правителями, которыми руководило одно лишь стремление: делать людям добро, как желает того Великая Мать, Мать-кормилица, а потому во всех своих землях они всегда творили справедливый суд.

Возможно, со временем благодаря своей щедрости и добродетели они стали бы героями мифов, если бы не случилось то ужасное происшествие в доме царского управляющего. Все началось с проделок какого-то демона, учинившего в доме погром.

Это был самый обыкновенный демон, о каких во все времена и во всех землях ходит множество рассказов. Эти дьяволы поселяются в определенных местах и обитают там какое-то время. Иногда они проникают в тела невинных людей и заставляют их кричать и вопить ужасными голосами. Они могут заставить невинную девушку изрыгать проклятия и оскорбления и делать непристойные предложения тем, кто её окружает. Тебе известны такого рода рассказы?

– Да, – кивнул я, – подобные истории можно услышать повсюду.

Я рассказал ему о том, как однажды такой демон овладел в Риме одной из весталок. С багровым от похотливого желания лицом она делала непристойные предложения стоявшим поблизости мужчинам, а потом потеряла сознание. Однако демона удалось каким-то образом изгнать.

– Мне кажется, – добавил я, – девушка просто была безумна. Она, если можно так выразиться, не подходила на роль весталки.

– Естественно, – с иронией откликнулся он. – Я и сам сделал бы такой же вывод, как, впрочем, и любой другой образованный и умный житель Александрии. Однако такие истории время от времени возникают, потом забываются, и на смену им приходят другие. Если они чем-то и замечательны, то только тем, что не оказывают никакого воздействия на ход событий человеческой жизни. Эти демоны нарушают порядок вещей в том или ином доме, доставляют беспокойство отдельным людям, а потом исчезают, о них забывают, и все вновь возвращается на круги своя.

– Да, именно так и происходит, – согласно кивнул я.

– Однако, как ты понимаешь, это происходило в Древнем Египте. В те времена люди в панике бежали от ударов грома и поедали тела мертвецов, чтобы завладеть их душами.

– Понимаю.

– И вот добрый царь Энкил решил, что сам вступит в переговоры с поселившимся в доме его управляющего демоном. Он сказал, что это существо находится вне гармонии с миром. Придворные маги умоляли его не делать этого, позволить им самим позаботиться обо всем и изгнать демона. Однако царь горел желанием творить добро. Он считал, что все в мире должно подчиняться добру и все силы должны следовать по одному божественному пути. Он хотел поговорить с демоном и попытаться направить его по пути, так сказать, всеобщего добра. И только в том случае, если ему не удастся сделать это, сказал Энкил, он даст согласие на изгнание демона.

И после этого вошел в дом своего управляющего, где вся мебель была перевернута, сосуды разбиты, а двери сорваны с петель. Он обратился к демону, предлагая ему побеседовать. Все остальные в ужасе убежали прочь.

Прошла целая ночь, прежде чем Энкил вышел из того дома. То, что он сказал, показалось всем очень странным.

«Эти демоны глупы и по-детски невинны, – говорил он своим магам, – однако я понаблюдал за их поведением и узнал, почему они неистовствуют. Их выводит из себя то, что они лишены тел и не могут чувствовать так, как мы. Они устраивают отвратительные оргии, потому что им неведомы пути любви и добра. Они способны управлять отдельными органами и частями тела, но не в силах завладеть человеком целиком, вот почему они стараются причинить зло плоти, которую не могут сделать своей. Пользуясь своими достаточно слабыми возможностями, они набрасываются на все, что им попадается, и заставляют людей дергаться и подпрыгивать. Страстное желание обрести плоть и служит причиной их гнева, являющегося лишь отражением их страданий».

Окончив свою благочестивую речь, он выразил желание вновь запереться в комнатах, где обитали демоны, чтобы узнать о них еще больше.

Однако на этот раз его решению воспротивилась его жена. Она заявила, что не позволит ему оставаться рядом с демонами. «Взгляни на себя в зеркало, – говорила она, – посмотри, как ты постарел всего за одну ночь, проведенную наедине с ними».

Однако ей не удалось переубедить царя, и тогда она осталась вместе с ним. Все, кто стоял снаружи, слышали в доме грохот падающих предметов и треск – они опасались, что вот-вот услышат, как вопят голосами злых духов царь и царица. Шум в доме был поистине страшным, и на стенах появились трещины.

В конце концов все обратились в бегство, за исключением нескольких особо заинтересованных. Надо сказать, что эти оставшиеся люди с самого начала царствования Энкила были его противниками. Это были старые воины, которые водили египтян в походы на врагов, чтобы добыть человеческое мясо. Им не по душе была добродетельность царя, они не желали поклоняться Великой Матери, не хотели становиться земледельцами. В происшествии со злыми духами они усматривали не только еще одно проявление бессмысленной доброты царя, но и предоставленную им замечательную возможность поквитаться.

Когда наступила ночь, они тайком пробрались в захваченный демонами дом. Они не боялись духов, как не боятся их воры, грабящие гробницы фараонов. Их вера оказалась недостаточно сильной, чтобы победить жадность и зависть.

Обнаружив, что Энкил и Акаша находятся в комнате в окружении множества летающих призраков, они набросились на правителей и принялись колоть царя ножом снова и снова, так же как ваши сенаторы закололи Цезаря. А потом они пронзили ножами и единственную свидетельницу страшного преступления – жену царя.

«Что вы делаете? – кричал царь. – Разве вы не понимаете, что открыли духам путь в мое тело?»

Однако злодеи уже убежали, оставив царя и царицу истекать кровью, льющейся из бесчисленного множества нанесенных им ран.

Затем заговорщики подняли на ноги все население, крича о том, что царя и царицу убили духи. Они твердили, что царю следовало позволить своим магам бороться с демонами, как сделал бы это любой другой на его месте. Схватив факелы, все бросились к захваченному призраками дому, в котором наступила вдруг полная тишина.

Заговорщики требовали, чтобы маги вошли в дом, но те боялись.

«Тогда мы сами войдем туда и посмотрим, что там случилось», – заявили злодеи и распахнули двери.

На пороге стояли царь и царица. Они спокойно смотрели на заговорщиков, а на телах их не осталось даже следов от ран. Глаза их горели мрачным огнем, белая кожа излучала сияние, густые волосы блестели. Заговорщики в страхе бросились прочь, а царь и царица отпустили всех своих подданных и жрецов и вернулись обратно во дворец.

Хотя они никому ничего не рассказали, сами они знали, что с ними случилось.

В тот момент, когда они были на самом пороге смерти, через отверстия ран в их тела забрался демон. Как раз перед тем, как их сердца готовы были остановиться, он проник в их кровь. Возможно, именно её он всегда искал, из-за нее так неистовствовал, яростно набрасываясь на свои жертвы. Однако до сих пор ему не удавалось нанести достаточное количество ран и обосноваться в кровяных сосудах, прежде чем жертва умрет. Но теперь он стал частью их крови, и она перестала быть кровью демона или кровью царя и царицы – это была некая комбинация человеческого и демонического начала, результатом которой стало появление совершенно новых существ.

От царя и царицы осталось лишь то, что смогла оживить кровь, куда она проникла и что требовалось ей самой. Для всего другого их тела умерли. Однако кровь текла через их мозг, через сердца, растекалась по коже. А потому они сохранили разум. Можно даже сказать, что сохранились их души – в том виде, в каком они могли обитать в по-прежнему живых органах. Почему и как это произошло, мы, однако, не знаем. Сама по себе кровь демона не обладала ни разумом, ни характером, однако она, несомненно, оказала огромное воздействие на разумы и характеры царя и царицы, потому что поток её охватывал именно те органы, от которых эти качества зависели. Кроме того, демоническая кровь сделала их обладателями новых духовных возможностей – теперь царь и царица могли слышать мысли смертных, ощутить и понять то, что не дано было ощутить и понять смертным.