Природа и воспитание

Когда я перешел из детского сада в начальную школу, мое самосознание несколько выросло. Мне по-прежнему все быстро надоедало, и я много времени проводил в мечтаниях. Но изредка, когда мне попадался учитель, который умел по-настоящему вдохновить ребенка и заставить его думать, мой успех превосходил все ожидания. К несчастью, тогда, как и сейчас, такие учителя составляли скорее исключение, чем правило.

Атмосфера у нас в доме способствовала тому, что я был развит не по возрасту. Родители обращались со мной как со взрослым: не говорили со мной свысока, а вовлекали меня в свои беседы, позволяли участвовать в принятии решений, признавая во мне личность, чье мнение имеет значение.

Каждый день я не мог дождаться минуты, когда наконец вернусь из школы домой. Казалось, там всегда можно встретить самых чудесных людей. Мои родители принимали у себя разнообразнейших друзей из самых интересных сфер: антропологов, психологов, людей искусства, врачей, юристов и т. п. (А в довершение всего это пестрое общество вдохновляло хозяйку на множество кулинарных подвигов, вызывавших к жизни восхитительнейшие вкусы и ароматы.)

А поскольку дома у нас царили такие широкие взгляды и круг моего общения был столь разнообразен, вполне естественно, что одностороннее подчинение чужой деспотичной власти было для меня большой проблемой — или, скорее, проблемы со мной были у носителей этой власти.

В средней школе администрация строго следила затем, чтобы ученики приходили на занятия вовремя. Хотя школа находилась от моего дома так близко, что можно было легко дойти пешком, я почти всегда опаздывал. Здесь потратишь минутку, там еще одну — это же пустяки! Вот только администрация так не считала. Если ученики приходили в школу после звонка, они должны были получить «пропуск опоздавшего».

Проблема заключалась в том, что школа не выдавала ученику этот пропуск, если у него не было записки из дома. Я же приходил настолько впритык к началу занятий, что никогда не знал, опоздаю я или нет, и, чтобы предъявить записку из дома, я должен был сначала туда вернуться и попросить» ее у мамы. А это значит, что я постоянно пропускал бы первую половину первого урока. И почему мне было так трудно выйти из дома минут на пятнадцать пораньше? Мое поведение было необъяснимо, но и изменить его я никак не мог. Видимо, я просто действовал согласно иным представлениям о времени, чем все остальные люди; мне казалось, что если я буду каждое утро выходить из дома в восемь часов одну минуту и пойду достаточно быстро, то смогу оказаться в школе в 7:50.

Наконец я спросил маму, не будет ли она возражать, если при опоздании я сам буду писать себе извинительные записки и подписывать их ее именем. Приняв во внимание, что иначе мне придется пропускать целый урок, поскольку я каждое утро буду расхаживать от школы домой и обратно, мама неохотно согласилась.

Однажды школьный надзиратель увидел, что я сам себе пишу объяснительную записку. Он оказался бывшим военным старой закалки; при том его собственный сын мог служить образцовым примером трудного ребенка (заставляет задуматься, не правда ли?). Тыча пальцем в записку, которую я писал, он зарычал с величественным негодованием:

— Чем это ты занимаешься?

— Пишу себе объяснительную записку, — спокойно ответил я.

— Ты пойдешь в карцер зато, что подделал подпись матери.

— Я ее не подделывал. Подделка — это когда все происходит без ведома человека и без его согласия. А в моем случае и человеку все ведомо, и согласие получено.

Моим наставникам подобные ответы были не по вкусу.

— Как тебя зовут? — спросил надзиратель.

— Эрик Перл. — Я встал, собрал вещи и посмотрел ему в глаза. - П-Е-Р-Л.

Потом повернулся и пошел к себе в класс.

Вот такие события (иди, если угодно, такие уроки) заполняли мои юные годы. Мой отец был управляющим компании по производству торговых автоматов, которой владел вместе со своим отцом и братьями. Кроме того, он входил в добровольную организацию граждан по охране общественного порядка. Мама сидела дома и растила троих детей. Помимо этого, она иногда подрабатывала моделью и организовывала показы мод. Папа выходил из дома в 7 утра. К этому моменту мама успевала запихать нам в глотки завтрак, словно птица-мать, кормящая птенцов. В нашей семье ребенка выпускали из дома только после того, как он плотно позавтракает, а его коробка для ланча будет набита «всеми четырьмя видами пищи» (в те времена родители еще придавали значение этому принципу). В 13 лет я стал бар-мицва*. По воскресеньям я иногда ходил с друзьями в церковь.

______

* Мальчик становится бар-мицвой в возрасте 13 лет, когда по еврейским законам заканчивается период его религиозного образования и он вступает во взрослую жизнь (в древние времена это было связано также с наступлением брачного возраста). Относительно недавно было введено такое же понятие для девочек под названием бат-мицва. — Прим. пеpeв.

Детский сад, начальная школа, средняя школа: новые друзья, тесты, ученические балы, получение водительских прав, тесты на проверку способностей и склонностей и, наконец, окончание школы и поступление в колледж...

Новый этап

Вскоре я обнаружил, что окончание средней школы еще не означает «свободу»: родители решили держать меня у себя под крылышком. Но я, как обычно, был иного мнения. Зачем сидеть в Нью-Джерси? Мне хотелось поступить в колледж в Калифорнии. Однако эффект был такой, как будто я собрался на Северный полюс...

— Это слишком далеко, — твердили отец с матерью. Разумное обсуждение вопроса перешло в прогрессирующую ссору, а ссора — в отчаянный крик.

В конце концов был найден компромисс: мне разрешили поступить в колледж в Майами, штат Флорида. Родители считали, что это надежный план. Мало того, что Майами был в два раза ближе к дому, чем Калифорния; к тому же мой дед по отцу, Зейда (тот самый, что подарил мне в детстве ящик с часами) переехал туда после смерти Буббы. По плану родителей, Зейда должен был приглядывать за их расточительным сыночком. Ведь я, в конце концов, был первенцем его первенца...

В результате же получилось, что родителям пришлось расстаться со мной на целый год.

Я поступил в университет Майами.

Родители всегда говорили мне, что я могу стать кем захочу и заниматься в жизни чем угодно по собственному выбору. Когда растешь с такой мыслью, это помогает и придает силы. Однако нехватка внутренних ограничений создавала все больше трудностей по мере того, как я взрослел и начинал задумываться выборе профессии. Формула «стать кем угодно» и «заниматься чем угодно» в общем-то не давала мне каких-то конкретных ориентиров. Вся сложность заключалось в том, что меня ничто не интересовало; у меня просто не было никаких приоритетов в соответствии с которыми я мог сделать пресловутый «собственный выбор».

В колледже я немедленно ушел с головой... в изучение предметов, абсолютно между собой не связанных. На протяжении всего одного года я колебался между несколькими профилирующими дисциплинами. Их было как минимум три: психология, введение в юриспруденцию и современная хореография. Я представления не имел, чем хочу заниматься. И, как всегда, ничто не могло заинтересовать меня надолго.

Зейда наблюдал, как, ведя самостоятельную жизнь в Майами, я постепенно развиваюсь как личность. Ему хотелось, чтоб этот процесс шел и дальше. Не спрашивая разрешения у моих родителей, он предложил мне провести второй год студенчества на Средиземноморье. Эта перспектива меня чрезвычайно вдохновила. Перед моим внутренним взором уже проносились видения Рима и Афин. Но тут Зейда продолжил свою речь и ^,«конкретизировал», что именно он имеет в виду под Средиземноморьем. Он называл этот регион уменьшительным именем «Израиль» — так оно звучало. Зейда, как обычно, на шаг опережал ситуацию. Он продемонстрировал мне брошюру, посвященную годичному курсу обучения в Иерусалиме. Это была программа для американских студентов. Дед выразил готовность субсидировать эту авантюру. Разве могли мои родители сказать «нет»?