Передвижки на трибуне Мавзолея

10 МАРТА 1953 года они стояли на трибуне Мавзолея...

Лаврентий Берия, Николай Булганин, Климентий Ворошилов, Лазарь Каганович, Георгий Маленков, Анастас Микоян, Вячеслав Молотов, Вячеслав Малышев, Михаил Первухин, Максим Сабуров, Никита Хрущев...

Страна хоронила Сталина. Плакали люди, в пути останавливались поезда, гудели заводские гудки, гремели прощальные артиллерийские салюты.

И теперь державу олицетворяли они, стоящие сейчас на трибуне Мавзолея Ленина, отныне становящегося Мавзолеем Ленина—Сталина.

И они же теперь державу возглавляли.

Коллективно.

Но и среди равных кто-то становится первым.

Председателем комиссии по организации похорон был Хрущев.

Членами — член Президиума ЦК Л.М. Каганович, Председатель Верховного Совета СССР Н.М. Шверник, военный министр маршал A.M. Василевский, секретарь ЦК Н.М. Пе-

гов, командующий Московским военным округом генерал-полковник П.А. Артемьев, председатель Моогорисполкома М.А. Яснов.

На лидерство никто из членов комиссии не претендовал и близко, даром что формально первым лицом государства был Шверник. Но он и при Сталине был формально первым.

Другое дело — Георгий Маленков. Он не входил в комиссию, но, тем не менее, не только претендовал на первую роль, но и во многом ее обрел, став вместо Сталина Председателем Совета министров СССР.

Однако заседания Президиума ЦК КПСС вел Хрущев. И это тоже что-то да значило.

Заместитель Председателя Совета министров СССР Л.П. Берия, до смерти Сталина возглавлявший также Специальный комитет при Совмине по атомным и ракетным делам, после смерти Сталина стал уже первым заместителем Председателя Совета министров и был назначен министром внутренних дел — с объединением вновь МГБ и МВД в единое МВД.

Но этим его круг обязанностей и интересов не ограничивался. Он был активен всесторонне. И это ему, надо сказать, было не внове — он работал «многостаночником» всю свою жизнь.

И везде — результативно!

Да, самым всесторонне компетентным, энергичным и подходящим на роль не только формального, но и неформального лидера страны был он — Лаврентий Берия.

Пока не утруждая себя пространными доказательствами сказанного, я приведу данные со страницы 407 сборника документов Международного фонда «Демократия» (Фонд ныне покойного Александра Н. Яковлева) «Лаврентий Бе-рия.1953».

Ни в этом фонде, ни в выступивших соиздателями сборника Гуверовском институте войны, революции и мира и Стэнфордском университете коммуниста Берию на щит никто поднимать не собирался. Но справочные данные, приведенные о Берии в упомянутом выше сборнике и касающиеся его деятельности в период лишь с 1941 по 1945 год, когда Лаврентий Павлович был членом Государственного Комитета Обороны, впечатляют.

ГКО — высший чрезвычайный орган, который во время

войны руководил страной, был образован 30 июня 1941 года в составе: И.В. Сталин (председатель), В.М. Молотов (заместитель председателя), Л.П. Берия, К.Е. Ворошилов, Г.М. Маленков.

С февраля 1942 года в ГКО вошли также Л.М. Каганович, А.И. Микоян, позднее — Н.А. Вознесенский.

И вот что сообщает сборник А.Н. Яковлева:

«Постановлением ГКО от 4 февраля 1942 года о распределении обязанностей между его членами Берии был поручен контроль за выполнением решений по производству самолетов и моторов, вопросами формирования ВВС, кроме того, в дальнейшем на Берию был возложен контроль за выполнением решений о производстве вооружения, минометов, боеприпасов, танков, а также наблюдение за работой трех наркоматов: нефтяной, угольной промышленностей и путей сообщения».

Кроме этого, по решению ГКО от 13 марта 1942 года «ввиду трудного положения на железных дорогах и необходимости выхода из такого положения» была создана оперативная группа под руководством Кагановича, Берии и Маленкова, «на которую возлагалась вся ответственность за все перевозки по железным дорогам».

А еще Берия в июле 1941 года и позже много сил вложил в создание Резервного фронта, «в состав которого входило значительное количество войсковых соединений НКВД СССР».

В 1942 году Сталин посылал Берию представителем Ставки Верховного Главнокомандования на Северный Кавказ.

А с 21 августа 1943 года он входил в высшую руководящую группу Комитета при Совете Народных комиссаров СССР по восстановлению хозяйства в районах, освобожденных от немецкой оккупации.

И ни одна из этих обязанностей не была формальной, парадной. В СССР Сталина синекур не раздавали.

В 1944 году Сталин назначил Берию заместителем Председателя ГКО вместо Молотова и председателем Оперативного бюро ГКО, «рассматривавшего все текущие вопросы».

Плюс все это время Берия был народным комиссаром внутренних дел СССР. Во время Тегеранской 1943 года, Крымской (Ялтинской) и Потсдамской 1945 года конференций

«на него возлагалось обеспечение охраны советской делегации, а на Крымской конференции — и других делегаций».

Зная все это, можно с уверенностью сказать, что во время войны более Берии в стране был загружен и перегружен высшей ответственностью лишь один человек — сам Сталин.

Да и после войны — тоже! Ведь Берии поручали самые сложные и новые задачи — урановую проблему, контроль за разработкой систем противовоздушной обороны (с расчетом на будущую уже противоракетную оборону).

А кроме этого, с заместителя Председателя Совнаркома (Совмина) СССР, члена Политбюро ЦК ВКП(б) Берии не снимались обязанности по курированию ряда мирных отраслей экономики.

Такой «воз» мог тянуть лишь высокопрофессиональный разносторонний управленец с большим опытом и хорошей общей и специальной эрудицией и мгновенной деловой реакцией.

И обязательно — умеющий подобрать кадры и умело же их потом использовать.

Берия всеми этими качествами обладал и объективно был на голову выше всех остальных, стоявших мартовским днем на трибуне Мавзолея. И, безусловно, он это понимал.

Понимали это и его соседи по трибуне.

Но готовы ли были они принять лидерство Берии? Они стояли под мартовским небом и не знали — как там все сейчас повернется...

Или знали?

Пожалуй, кто-то знал.

И этим «кто-то» уж точно был Хрущев.

ГОД назад в центре трибуны стоял Сталин.

Он приветливо махал рукой малышке, машущей ему снизу, с плеч отца, проходящего мимо Мавзолея в первомайской колонне.

Теперь Сталина не было. И поэтому на трибуне Мавзолея были неизбежны те или иные передвижки. Да они уже и происходили. Но все же будущее стоявших на трибуне в марте 1953 года было еще смутным. И они не могли не задумываться — каким же оно будет?

Сегодня мы знаем ответ на этот вопрос. Еще 1 мая 1953 года состав высшего руководства, занимавшего праздничную трибуну, от мартовского не отличался.

Но уже 7 ноября того же года на трибуне не было Берии.

26 июня он был арестован.

На июльском (2—7 июля 1953 г.) Пленуме ЦК КПСС его исключили из партии «за предательские действия, направленные на подрыв Советского государства» и постановили предать суду «как врага партии и советского народа».

8 августа 1953 года пятая сессия Верховного Совета СССР утвердила Указ Президиума Верховного Совета СССР о «лишении Л.П. Берия полномочий депутата Верховного Совета СССР, снятии его с поста первого заместителя Председателя Совета министров СССР и с поста министра внутренних дел СССР с лишением всех присвоенных ему званий и наград и о передаче дела о преступных действиях Л.П. Берия на рассмотрение Верховного Суда СССР».

Прошло четыре года, наступил 1957 год, и с трибуны ушли руководители «антипартийной группы» Молотов, Каганович, Маленков, ушли и поддержавшие их Первухин и" Сабуров.

Открестившись от неисправимых «сталинистов», не удержались, тем не менее, на трибуне Булганин и Ворошилов. А через семь лет с нее бесславно ушел и сам Никита Хрущев.

Дольше всех на ней оставался Микоян — до марта 1966 года.

Одни уходили с трибуны Мавзолея, другие на нее приходили. Менялась номенклатурная конъюнктура, менялись политические симпатии тех, кто занимал центр трибуны. Рабочему Луганску, названному в 1935 году Ворошиловградом, в 1958 году вернули старое имя, чтобы в 1970 году вновь переименовать его в Ворошиловград, с течением лет ставший опять Луганском. Нечто подобное происходило с древним Рыбинском, переименовывавшимся четырежды: Рыбинск — в Щербаков, Щербаков — в Рыбинск, Рыбинск — в Андропов и, наконец, опять в Рыбинск.

Но имя ушедшего с трибуны образца марта 1953 года Лаврентия Берии никто никогда в жизнь страны не возвращал.

Только с началом «перестройки» оно обрело громкую известность, однако лишь для того, чтобы стать в глазах

«прогрессивных» и «политически продвинутых» слоев общества «омерзительным олицетворением кровавой тирании и тотального тоталитаризма».

А ЧТО, если бы Лаврентий Берия не только не ушел с главной трибуны державы, но и прочно занял бы ее центр? И занял бы ее на долгие годы. Он ведь был неплохим спортсменом-любителем, не курил, не увлекался ни спиртным, ни, вопреки сплетням, женщинами... Так что мог бы жить долго.

Скажем, лет до семидесяти семи.

То есть мог бы скончаться в том самом 1976 году, когда будущему четырежды Герою Советского Союза Леониду Брежневу по случаю его семидесятилетия подарили вторую Геройскую звезду в комплекте со звездой Маршала Советского Союза.

Но Берия был арестован, изолирован и расстрелян. Относительно того, как и когда это произошло, есть несколько версий, но я не буду сейчас на них останавливаться, а познакомлю читателя с одним из тех писем, которые Берия написал уже после ареста.

Вообще-то писем к своим бывшим товарищам по руководству он написал три. И авторство их оспаривается, например, Ю. Мухиным, Е. Прудниковой, а также косвенно Серго Берией, утверждавшим, что его отца расстреляли-де при аресте в особняке, где жил с семьей и Серго. Но я не сомневаюсь в том, что «письма из бункера» подлинны! Почему я в этом уверен, скажу в свое время, а сейчас просто возьму в руки яковлевско-гуверовско-стэнфордский сборник документов 1953 года по Берии и открою его на странице 74, где начинается второе письмо Лаврентия Павловича в ЦК КПСС Маленкову.

Глава 3

ПИСЬМО ИЗ КАМЕРЫ

ДАТИРОВАННОЕ 1 июля 1953 года, это письмо занимает в книге пять с половиной листов типографского формата 70х100 ¹/₁₆. Поэтому приводить его полностью я не буду, однако нашего серьезного внимания оно заслуживает. С одной

стороны, письмо стало своего рода подведением итогов всей политической и государственной работы Берии, а с другой стороны, оказалось чем-то вроде его политического завещания.

В тексте хватает ошибок, порой «хромает» стиль, но одним лишь публикаторам известно, где ошибки принадлежат Берии, а где тем, кто рукопись переводил в типографский текст. Одну ведь и ту же букву можно прочесть по-разному. К тому же автор письма, несомненно, волновался, что на стиле письма не могло не сказаться — Берия был все же не литератором.

Те или иные части письма я буду сразу же комментировать, причем с таким расчетом, чтобы эти комментарии постепенно знакомили читателя с некоторыми обстоятельствами той давней и не очень-то по сей день известной нам эпохи.

Начинается письмо так:

«Товарищу МАЛЕНКОВУ

Дорогой Георгий!

В течение этих четырех тяжелых суток для меня, я основательно продумал все, что имело место с моей стороны за последние месяцы после пленума ЦК КПСС, к [а]к на работе, так и в отношении лично тебя и — некоторых товарищей президиума ЦК и подверг свои действия самой суровой критике, крепко осуждая себя. Особенно тяжело и непростительно мое поведение в отношении тебя, где я виноват на все сто процентов. В числе других товарищей я тоже крепко и энергично взялся за работу с единственной мыслью сделать все, что возможно и не провалиться всем нам без товарища Сталина и поддерж[ать] делами новое руководство Ц.К. и Правительства...»

Здесь не видно стремления разжалобить и оправдаться. Условия написания письма для его автора были не то что некомфортными, а попросту дикими. Однако незаметно, чтобы он был психологически смят. Но и до спокойствия здесь далеко, и Берия анализирует — в чем же он провинился перед товарищами так, что его вдруг арестовывают.

А вот дальше идет нечто интересное:

«В соответствии с имеющимися указаниями Ц.К. и Правительства, укрепляя руководство МВД и его местных органов, МВД внесло в ЦК и Правительство по твоему co 22

вету и по некоторым вопросам по совету т. Хрущева Н.С. ряд заслуживающих политических предложений, к[а]к то:...»

Ну-ну, что же это такое заслуживающее советовали новому министру внутренних дел новый предсовмина Маленков и секретарь ЦК Хрущев?

А вот что:

«...как то: по реабилитации врачей, реабилитации арестованных по т. называемому менгрельско[му] национальному центру в Грузии и возвращение неправильно сосланных из Грузии, Об амнистии, о ликвидации паспортного режима, по исправлении искривлении линии партии, допущенной в национальной политике и в карательных мероприятиях в Литовской ССР, Западной Украине и западной Белоруссии, но совершенно справедлива твоя критика, критика т-ща Хрущева Н.С. и критика других товарищей на Президиуме ЦК; с последним моим участием...»

Из этих строк следует, что инициатива, например, «реабилитаций» по «делу врачей», исходила, вопреки устоявшемуся мнению, не от Берии, а от Хрущева и Маленкова. Ведь не стал бы Берия выдумывать несуществующие инициативы коллег в письме к этим самим коллегам!

Правда, часть инициатив принадлежала на самом деле непосредственно новому министру внутренних дел, но это были как раз те инициативы, которые после расстрела Берии были полностью или частично свернуты как «ошибочные». И, скажем, о национальной политике в видении самого Берии у нас еще будет повод поговорить.

А вот на «деле врачей» я остановлюсь сразу, напомнив, что началось оно в 1952 году с письма Лидии Федосеевны Тимашук в ЦК, написанного и переданного в МГБ еще в 1948 году.

В 1952 ГОДУ Лидии Тимашук было пятьдесят четыре года, и она с 1926 года, после окончания медицинского института, работала в Лечебно-санитарном управлении Кремля, а с 1948 года заведовала кабинетом электрокардиографии Кремлевской больницы. Уйдя на пенсию в 1964 году с должности заведующей отделением, Тимашук скончалась в 1983 году, восьмидесяти пяти лет от роду. «Демократы» презри-

тельно пишут о ней нередко как о «медсестре Тимашук», но это, как видим, ложь.

К 1948 же году, снимая кардиограмму Андрею Андреевичу Жданову, она, опытный практический врач, поставила диагноз «инфаркт миокарда в области левого желудочка и межжелудочковой перегородки». Но кремлевские профессора В.Н. Виноградов, В.Х. Василенко и П.И. Егоров, лечащий врач Г.И. Майоров и врач-диагност С.Е. Карпай заявили, что ничего серьезного не произошло.

Жданова, впрочем, и до этого «лечили» так, что «лечение» само по себе было преступлением. Если не государственным, то уж врачебным — точно! Так, Майоров передоверил уход за больным медсестре, а сам часами ловил рыбу — дело происходило на Валдае, в санатории «Долгие броды».

Не привлекательнее выглядел и главный терапевт «Кремлевки» профессор Виноградов. Слово «терапия» вообще-то происходит от греческого «therapeia» — «забота, уход». Но этот ренегат гиппократовой клятвы вместо организации повседневной заботы о здоровье руководства страны сосредоточился на другом. Он «одновременно заведовал кафедрой в 1-м Московском медицинском институте, был главным редактором журнала «Терапевтический архив», заведующим электрографическим отделением Института терапии АМН СССР и занимал ряд других должностей». Я пользуюсь здесь сведениями из книги Г. Костырченко «Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм», изданной в 2001 году на средства Еврейского конгресса.

Такие вот любители зашибать доходы где только можно и определяли облик Лечебно-санитарного управления Кремля! Сам Костырченко пишет:

«В знаменитой «Кремлевке», как и повсюду (н-да. — С.К.), наличествовала созданная «органами» атмосфера всеобщей слежки и доносительства, витал мертвый дух чиновной иерархичности, корпоративности, круговой поруки».

«Созданная «органами» атмосфера всеобщей слежки и доносительства» — это на совести (если она у него есть) Костырченко... На таком, скажем, сверхрежимном «объекте», как атомное КБ-11 в Сарове, ничего подобного не было — там царила атмосфера деловой сосредоточенности, разгильдяйство, конечно, не поощрялось.

А вот насчет «круговой поруки» — это уже интересно! В словаре Морица Ильича Михельсона «Русская мысль и речь. Свое и чужое. Опыт русской фразеологии. Сборник" образных слов и иносказаний» в статье 702 «Круговая порука» приведена уместная здесь цитата из «Дневника провинциала в Петербурге» Салтыкова-Щедрина:

«Какимъ образомъ создалась эта круговая порука снисходительности — я объяснить не берусь, но что порука эта была некогда очень крепка — это подтвердитъ каждый провинциалъ».

Г. Костырченко не провинциал, но вот же — тоже подтверждает, что порука профессорствующих прохиндеев в «Кремлевке» была крепка, и в итоге Тимашук заставили переписать заключение в соответствии с профессорским диагнозом: «функциональное расстройство на почве склероза и гипертонической болезни».

Начальник Лечсанупра Кремля профессор Егоров 28 августа 1948 года записал в истории болезни: «Рекомендовано... увеличить движение, с 1 сентября разрешить поездки на машине, 9 сентября решить вопрос о поездке в Москву».

Но Жданова увезли в Москву раньше, потому что 31 августа он умер.

Врачебная ошибка — вещь страшная, но возможная для любого врача... Однако в данном-то случае все было вполне прозрачным — инфаркт кардиограмма показывала уверенно! Да и как можно было барски пренебречь заключением опытного профессионала Тимашук, которая не занимала, как Виноградов и иже с ним, вереницы прибыльных должностей, зато всю жизнь занималась своим прямым делом — лечила людей?!

Тимашук обратилась с письмом к начальнику Главного управления охраны МГБ Власику. И 6 сентября 1948 года профессор Егоров собрал в своем кабинете совещание, где заклеймил Лидию Федосеевну как невежественного врача и «чуждого, опасного» человека.

Длявсей этой «теплой» компании Тимашук действительно была опасна, как опасен для негодяев любой честный человек. И Егорова поддержали Виноградов, Майоров, пато-

логоанатом Кремлевской больницы Федоров, профессор Василенко.

Виноградов тогда еще пользовался полным доверием Сталина (он «лечил» и его, и других членов Политбюро, сопровождал Сталина в 1943 году в Тегеран), и письмо Тимашук тогда удалось замять. Виноградов заявил министру здравоохранения СССР Е.И. Смирнову: «Или я буду работать в Кремлевской больнице, или она».

Оставили, к сожалению, профессора, а Тимашук перевели в один из филиалов «Кремлевки».

Но в Лечсанупре Кремля творились такие «художества» и «лечебные ошибки» приобретали (с учетом якобы высокой квалификации высшего персонала) такой странно массовый характер, что в 1952 году письмо Тимашук извлекли из архива, опубликовали в печати, а сама она 21 января 1953 года была награждена орденом Ленина.

К тому времени на Лубянке сидели профессора Виноградов, Егоров, Василенко, Вовси, Коган, Гринштейн, Фельдман, Темкин...

Когда 4 ноября 1952 года оперативники пришли за Виноградовым, «их поразило богатое убранство его квартиры, которую можно было спутать со средней руки музеем. Профессор происходил из провинциальной семьи (а, вот откуда навык круговой поруки! — С.К.) мелкого... служащего, но еще до революции... успел стать довольно состоятельным человеком, держал собственных призовых лошадей на ипподроме, коллекционировал живопись, антиквариат. Стены жилища лейб-медика украшали картины И.Е. Репина, И.И. Шишкина, К.П. Брюллова и других первоклассных русских мастеров. При обыске были обнаружены, кроме того, золотые монеты, бриллианты, другие драгоценности, даже солидная сумма в американской валюте».

Это я все, уважаемый читатель, книгу Костырченко цитировал (стр. 645), так что сведения точные, оплаченные Еврейским конгрессом, и антисемитизмом здесь пахнуть не может. Но от себя замечу: жаль, что этого профессорствующего буржуя (по оценке Костырченко — «интеллигента старого закала») недорезали в 17-м...

Смотришь, и Жданов был бы жив!

Да и не один он!

Костырченко, к слову, утверждает, что «дело врачей» началось раньше того времени, когда был дан ход письму Тимашук. Но это всего лишь попытка подмены причин и следствия. Подлинной причиной «дела врачей» была их преступная как минимум халатность.

А может, и более чем халатность! Черт их знает, этих кремлевских «эскулапов»... Забегая вперед, напомню, что их всех потом «реабилитировали», под шумок забыв о том, что уж Виноградов-то был виновен в ряде вполне вульгарных уголовно наказуемых деяний, тайно храня золото, драгоценности, валюту.

Да и задуматься бы не мешало — зачем профессору Виноградову все эти «камешки» и доллары? Не прятал ли он их до лучших времен, надеясь на такие перемены в СССР, которые стали возможными лишь после 1991 года? И не пытался ли он и впрямь такие перемены приблизить?

Но до таких ли «мелочей» было тогда в Кремле — после триумфа победителей «изверга» Берии, сидящего в подземном бункере штаба Московского военного округа!

ВЕРНЕМСЯ, однако, в этот бункер и на правах исследователей вчитаемся через спину Лаврентия Павловича в продолжение его письма в ЦК...

«...совершенно справедлива... критика... на Президиуме ЦК; с последним моим участием на мое неправильное желание вместе с решениями ЦК разослать и докладные записки МВД. Конечно, тем самым в известной мере принизили [значение] самых решений Ц.К.... Хочу прямо сказать, что с моей стороны настаивая на рассылку докладных записок было глупостью и политическим недомыслием, тем более ты мне советовал этого неследует делать. Поведение мое на заседании Президиум[а]ЦК, и Президиума Совмина, очень часто было неправильное и недопустимое вносившее нервозность и излишную резкость я бы сказал, к[а]к это сейчас хорошо продумал и понят, иногда доходило до недопустимой грубости и наглости с моей стороны в отношении товарищей Хрущев [а] Н.С. и Булганина Н.А. при обсу-

ждении По Германскому вопросу, конечно я здес[ь] безусловно виноват и заслуживаю всякого осуждения...»

Здесь, пожалуй, надо кое-что пояснить... Сегодня нам крайне трудно представить себе, что это такое — партийная чистка. В воображении встает нечто карательное, но ведь когда мы говорим, что надо отдать костюм в химчистку, то не имеем в виду ничего плохого, а просто сообщаем о том, что хотелось бы иметь чистый, а точнее, вычищенный костюм.

Так вот, партийные чистки имели своей целью не некое избиение и унижение членов партии, а, с одной стороны, очищение партии от «примазавшихся», а с другой — очищение и самоочищение вполне надежных членов партии.

Когда христианин идет на исповедь, он ведь идет не только за отпущением грехов. Он идет и для того, чтобы очистить себя, признавшись кому-то вне себя — священнику, в тех или иных прегрешениях. Верующий признается в них тайно — и то становится чище. А большевики в ходе чисток занимались самокритикой публично, перед товарищами по партии, и это было — надо ясно отдавать себе в том отчет — действительно мощным средством самовоспитания и самосовершенствования.

Ведь еще Чехов рекомендовал выдавливать из себя раба каждый день — по капле. А в крепком партийном коллективе в ходе чисток люди не то что по капле дрянь из себя выжимали, а целыми ручьями!

Со временем этот образ поведения становился для старых партийцев автоматическим, если они попадали в ситуацию острой критики со стороны. Они не обижались, как это принято сейчас, на критикующих, не озлоблялись, а начинали думать — в чем же я дал промашку? Если, конечно, они были большевиками, партийцами, а не «членами партии».

Но Берия-то и был партийцем! То есть человеком, который живет порученным ему делом, а не прикидывает, как бы из этого дела выжать побольше личной выгоды. И его письмо имело в какой-то мере смысл персональной чистки — благо ситуация тому способствовала. Он и дальше в письме время от времени не самобичеванием занимается и не унижается перед руководством ЦК, а искренне, как тогда говорилось, признает ошибки.

Искренне... Хотя современному человеку это может показаться малодушием и показным раскаянием.

Но это было не малодушие!

Что же до «германского» вопроса, а также упоминаемых далее вопросов «корейского», «турецкого», «иранского», «ответов Эйзенхауэру и Черчиллю», «поступка при приеме венгерских товарищей», то о некоторых из этих «вопросов» мы поговорим значительно позднее, а сейчас я лишь замечу, что внешнеполитические концепции Берии были интересны и реалистичны.

Продолжим чтение...

«Предложения о Надь Имре, должен был не я или, кто иной вносить, а тебе надо было сделать, а тут я выскочил идиотски, кроме того, наряду с правильными замечаниями я допустил вольность и развязность, за что конечно меня следует крепко взгреть».

Сказано энергично, и за этими словами вполне чувствуется характер — не всегда сдержанный, но весьма искренний.

Искренний, уважаемый читатель!

И такими же искренними видятся мне следующие строки...

«...Но должен сказать со всей честностью сам тщательно готовился и заставлял своих помощников готовиться к заседаниям Ц.К. и правительства, чтобы в меру своих сил и способностей помочь в правильном решении обсуждаемых вопросов. Если же вносились мной инициативные вопросы, то несколько раз пересматривал вместе с товарищами работающими со мной, чтобы не ошибиться и не подвести Ц.К. и Правительство. У меня остался в Совмине, я не успел представить тебе докладную записку и проэкт решения об упорядочении наградных дел, над этим я провозился около двух месяцев (речь об идее учреждения новых орденов СССР. — С.К.)... В отношениях с товарищей с которым[и] я работаю, всегда старался быть принципиальным, партийным, требовательным, чтобы порученное им дело выполнялось, к[а]к это требуется в интересах нашей партии и нашего Правительства. Никаких других отношений с указанными товарищами у меня никогда не было. Взять хотя бы руководящих работников в МВД. Т-щей Круглова, Кобулова, Серова, Масленникова, Федотова, Стаханова, Питовранова, Короткова, Сазыкина, Горлинского, Гоглид-

зе, Рясного, Судоплатова, Савченко, Райхмана, Обручникова, Мешика, Зырянова и многих других, кроме помощи им в работе, требований, чтобы лучше организовать борьбу с врагами Советского Государства, как внутри Страны так и вне ее у меня не было. Да и указанные товарищи работали к[а]к положено настоящим партийцам. Т-ща Серова с бригадой по оказании помощи Московской и ленинградской милиции просто загонял, чтобы сделать все возможное навести порядок в работе милиции указанных городов и сделать необходимые выводы и предложения для других Республик...»

Повторяю: иногда авторство этого письма оспаривается — мол, не мог его Берия писать, он уже к тому времени был убит, а следовательно, письмо — фальсификат.

Я уверен в обратном! Внимательный анализ содержания и стиля письма убеждает в том, что его, как и другие «письма из бункера», писал именно Лаврентий Павлович. Очень уж плотно «набито» это письмо такими деталями и фактами, которые никакой, даже — номенклатурный, «писарь» знать не мог. Да и уровень мышления и чувствования, свойственный письмам, «писарь» иметь не способен.

Но даже без глубокого анализа одно положительное упоминание имен Серова и Стаханова показывает, что письмо писал Берия.

Николай Павлович Стаханов, генерал-чекист, возглавлял тогда Главное управление милиции МВД, потом был замминистра внутренних дел СССР, с 1955 по 1961 год — министром внутренних дел РСФСР. С чего бы это — в случае фальсификации письма — «примазывать» его к Берии?

Ну а генерал армии (с 1955 года) Иван Серов, которому в 1953 году не исполнилось и пятидесяти, был вообще твердым «хрущевцем». И никакой «писарь»-фальсификатор не стал бы включать его и Стаханова в число тех, о ком «должен был» одобрительно отзываться Берия.

Да и то, что упомянутый в «обойме» Круглов сразу после ареста Берии был назначен министром внутренних дел, тоже косвенно свидетельствует о подлинности письма.

Нет, в начале июля 1953 года Лаврентий Павлович был жив. И это он, а не подставной «писарь», вспоминая всю свою прошлую жизнь и борьбу, писал Маленкову:

«...Все ценное в моей жизни связано [с] совместной работой с тобой. С первых же дней в 1938 г. по наведению порядка в МВД, твое участие в приемке и сдаче дел (при назначении Берии в 1938 году в НКВД СССР. — С. К.), укрепление кадрами МВД при твоей помощи, — большая, напряженная работа во время войны в Государственном Комитете Обороны, когда волей партии нам было поручено тебе организовать в необходимых количествах в соответствующих предприятиях министерств — выпуск самолетов и моторов, а мне — вооружения и боеприпасов или вопросы формирования для фронта. Совместная работа в Оперативном бюро Совнаркома СССР по организации народного хозяйства во время войны, когда понадобилось крепко поддержать работу транспорта были направлены оба мы с тобой с тт. Кагановичем A.M. и Микояном А.И. для налаживания железнодорожного транспорта, кото-ры[й] играл исключительную роль. Первые недели войны, когда нечем было прикрыть Запад[ный] фронт — кото-ры[й] немец сильно теснил наша совместная работа по созданию под Руководством Госуд[арственного] Комитета] Ставки и лично Товарища Сталина резервного фронта для защиты подступов к Москве, одних только для резервного фронта было организовано 15 полнокровных чекистских войсковых дивизий. Одновременно посылка тебя на Сталинградски[й] фронт, меня на Кавказский. Надо прямо сказать, что мы самым добросовестнейшим образом относились к успешному выполнению поручений партии, Правительства и товарища Сталина, никогда не жалели сил и энергии и не знали страха...»

Нет, «писарь» так не напишет!

ПОХОЖЕ, став вспоминать прошлое, Берия даже забыл, где и в силу чего он это все пишет! И сразу после приведенного выше текста он увлеченно и подробно касается атомных проблем и систем ПВО «Беркут» и «Комета», а потом, вспомнив, что пишет не докладную записку, возвращается к теме, напоминает Маленкову о годах совместной работы:

«Я не говорю о всевозможных поручениях, — пишет он, — которые давались нам ЦК, правительством и лично т-щем Сталиным в с [в]язи с чем приходилось очень часто и кропотливо работать всегда мы старались быть принципиаль-

ным объективным, не было у нас других интересов, так сложилось, что мы, чуть ли не каждый день встречались в стечении десяти лет и разговор у нас всегда был только о делах, о людях, к[а]к лучше организовать ту или иную работу и к[а]к лучше выполнить имеющиеся поручения. У меня всегда была потребность с тобой посоветоваться и всегда для дела получалось лучше... Поэтому, моя трагедия в том, что как я уже выше говорил, на протяжении свыше десяти лет были настоящими большевистскими друзьями, работали с душой на самых различных сложных условиях работы были в сложных переплетах и никто не расстроил нашу дружбу, столь ценную и необходимую для меня а теперь исключительно по моей вине, потерял все что связывало нас...»

А дальше Лаврентий Павлович пишет: «Хочу сказать несколько слов в отношении товарищей...» и обращается к остальным членам Президиума ЦК.

К Молотову:

«...Вячеслав Михайлович! У меня всегда было прекрасное ровное отношение к Вам работая в Закавказье мы все высоко ценили считали Вас верным учеником Ленина и верным соратником Сталина, вторым лицом после товарища Сталина... Вы прекрасно помните, когда в начале войны было очень плохо и после нашего разговора с т-щем Сталиным у него на ближней даче. Вы вопрос поставили ребром у Вас в кабинете в Совмине, что надо спасать положение, надо немедленно организовать центр, который поведет оборону нашей родины, я Вас тогда целиком поддержал и предложил Вам немедля вызвать на совещение т-ща Маленкова... После... мы все поехали к т-щу Сталину и убедили его [о] немедленном организации Комитета Обороны Страны...

Я привел бы другие факты, но скажу одно, что не раз говорил, тот кто ссорит Молотова со Сталиным, то совершает чудовищное преступление перед нашей Страной... Я думаю, что это могут подтвердить т-щи Маленков Г.М. и Микоян А.И. и др. Очень часто, раньше, а еще недавно тов-щ Сталин называл сводниками Маленкова Г.М. и меня, имея в виду Вас и Микояна».

Сталин имел основания разочаровываться в некоторых старых соратниках... Однако не это суть важно сейчас, а то,

каким образом Берия отметал обвинения в неких интригах! Ссылаться в письме Маленкову на свидетельство Маленкова можно было лишь тогда, когда говоришь правду.

И выходило, что правда, а не наветы, была такой, как писал о том Берия.

Была она и такой:

«Клемент Ефремович! То же начну с Закавказья, мы Вас крепко любили, я по поручению руководящих органов Грузии, ездил специально в Москву в ЦК и т. Сталину настоял прислать Вас в связи с пятнадцатилетием Советской Грузии.

В начале войны товарищ Сталин сильно обругал меня и назвал политическим трусом, когда я предложил. Назначить в тяжелые времена переживаемые нашей Родиной известных все[й] стране т-щей Вас и Буденного командующими Обругать обругал, а, чуть позже, т-щ Сталин назначение провел...»

Обращаю внимание читателя на формулу «по поручению руководящих органов Грузии»... Не «я ездил», а «я по поручению руководящих органов Грузии...».

Если бы Берия имел низкую натуру, он, скорее всего, не преминул бы выпятить перед Ворошиловым личную роль в приглашении... Но Берия всегда был «человеком команды». И лишний раз подтвердил это в своем письме.

К ХРУЩЕВУ и Булганину он обратился коротко и «отписочно», сухо аттестовав обоих «прекрасными большевиками и товарищами».

Булганин был фигурой весьма серой, что же до Хрущева, то Лаврентий Павлович, похоже, уже понимал, who is он... Пяток строк, обращенных к Никите, интересны лишь сообщением о том, что Хрущев на Президиуме ЦК «крепко и гневно» ругал Берию.

Зато хотя тоже коротко, но выразительно и искренне автор письма обращался к Кагановичу и Микояну:

«...Лазарь Моисеевич и Анастас Иванович. Вы оба знаете меня давно. Анастас меня направил еще в 1920 году из Баку для нелегальной работы в Грузию, тогда еще меньшевистскую от имени Кавбюро РКП и Ревоенсовета, XI армии, Лазарь знает 1927 г. и не забуду никогда по[мо]щи

оказанной мне по партийной работе в Закавказье, когда вы были секретарем ЦК. За время работы в Москве можно было, многое сказать. Но одно скажу всегда видел, с Вашей стороны принципиальные отношения, помощь в работе и дружбу, я со своей стороны делал все, что мог...»

Сколько инсинуаций можно прочесть о службе Берии в мусаватистской разведке. Ия об этом скажу подробно... Но не достаточно ли этих вот, только что прочитанных читателем, строк, чтобы поставить на всех наветах крест? Напоминал ли бы в такой час Берия о 1920 годе, если бы он был нечист?

Вряд ли.

Последнее обращение было «персональным» наполовину. Лаврентий Павлович писал о Первухине и Сабурове, но — не обращаясь к ним... Однако писал он нечто настолько, на мой взгляд, интересное для понимания личности Берии, что эту часть письма я пока сообщать читателю не буду, вернувшись к ней в свое время и в своем месте.

А заканчивалось это удивительно емкое и многоплановое письмо так:

«...Все это может быть, мне не следовало в моем положении писать, но прошу Вас мне это простить. Дорогой Георгий прошу тебе понять меня, что ты лучше других знаешь меня. Я только жил, как лучше сделать, конечно в пределах своих возможностей вместе с Вами Страну Могущественней и Славной, думать иначе обо мне просто недопустимо моей голове Конечно, после того все, что произошло, меня надо призвать крепко к порядку, указать свое место и крепко одернуть, чтобы было помнить до конца своей жизни, но поймите дорогие товарищи, я верный сын нашей Родины, верный сын партии Ленина и Сталина и верный Ваш друг и товарищ. Куда хотите, на какую угодно работу, самую маленькую пошлите присмотритесь, я еще могу верных десять лет работать и буду работать всей душой и со всей энергией. Говорю от всего сердца, это неверно, что раз я занимал большой пост я не буду годен для любой маленькой работы, это ведь очень легко проверить в любом крае и области, совхозе, колхозе, стройке и умоляю

Вас не лишайте меня быть активным строителем, [на] любом маленьком участке славной нашей Родины и вы убедитесь, что через 2 — 3 года я крепко исправлюсь и буду Вам еще полезен. Я до последнего вздоха предан нашей любимой партии и нашему Советскому Правительству.

Лаврентий Берия».

После подписи следовала приписка:

«Т-щи прошу извинения, что пишу не совсем связно и плохо в силу своего состояния, а также из-за слабости света и отсутствия пенснэ (очков)».

Не знаю, как кому, но меня, когда я читал это письмо в первый раз, почему-то резануло по сердцу это последнее пояснение в скобках — «(очков)». От него на меня повеяло какой-то наивной беззащитностью, каким-то наивным простодушием...

Впрочем, может, это мне лишь кажется, не знаю.

ВОТ ТАКОЕ вот письмо из бункера. По счету — второе, но первое — краткое, от 28 июня я приведу позже. А что можно сказать об этом?

Исповедь?

В какой-то мере — да.

Но скорее не исповедь (для натуры Берии это было несвойственно), а отчет о проделанной работе.

А точнее — отчет о прожитой жизни, о том, чем она была наполнена.

Да, здесь, в этом письме, по сути — вся жизнь. И вроде бы бурная, и вообще-то — однообразная. Никаких тебе Канарских и Багамских островов... И никакой Ниццы — разве что на озеро Рица выберешься... Никаких костюмов «от Версаче» и пятизвездочных отелей... Никаких саун в президентских апартаментах... И никаких воспоминаний типа: «А помнишь, как мы крепко нарезались в Куршевеле и захороводили сразу десяток девиц»...

Да нужны ли они ему были — все эти Куршевели, Версачи, апартаменты и прочее?!.

У него вместо них было — Дело!

Державное!

Что еще надо мужчине, чтобы спокойно смотреть в глаза Эпохе и Истории?

ТОН письма был вполне достойным. Не было в нем никаких «тщетных призывов о помощи», которые усматривают в этом обращении Берии к ЦК «интеллектуалы-либералы. Они не цитируют письмо подробно, а выхватывают из него пару фраз в целях то ли одурачивания, то ли «одемокрачивания» сограждан, и затем смачно клевещут на автора письма.

А ведь единственное слово, выдающее крайнее внутреннее напряжение Берии, вырвалось у него в самом конце — «умоляю»... Но в контексте оно жалким и слезливым не выглядит.

Нет, не выглядит!

Заканчивая свое второе письмо, Берия не исключал, судя по тону и содержанию письма, что его биография — личная и политическая, уже сделанным до этого не исчерпается. Он надеялся на предоставление возможности работать и дальше — где скажет ЦК.

Однако мы знаем, что вышло не так. В тот ли, в иной ли месяц 1953 года, но жизненный путь героя этой книги завершился в том же году, когда его арестовали.

А как этот путь начинался?

Глава 4

НАЧАЛО БИОГРАФИИ

Я НЕ СТРЕМЛЮСЬ написать лишь биографию Берии — даже политическую. Скорее, тему книги можно определить как эпоха через судьбу Берии и суть этой судьбы как ориентир для понимания прошлого державы и... И — ее будущего, славного или бесславно гибельного.

Но, говоря о человеке, нельзя не сказать ничего о поре его становления, о его детстве и юности. Мы ведь и впрямь все родом из детства.

Глядя на фотографии юного и молодого Лаврентия, снятые в шестнадцать лет, в семнадцать, в тридцать один год, в тридцать три и даже позднее, с удивлением обнаруживаешь, что в них видна натура в чем-то неистребимо простодушная и наивная... Натура с налетом одухотворенного идеализма и искренней веры в людей.

К слову, вряд ли и красавица Нино Гегечкори — сама от-

нюдь не хладный «вамп» — вышла бы замуж за расчетливого прагматика-себялюбца.

И еще одно приходит на ум при взгляде на эти фотографии. Если в 1930 году Берия снят без пенсне, то уже в 1934 году он его носит. Выходит, много перечитал к тридцати пяти годам этот парень — это тебе не Хрущев с его знаменитой резолюцией «Азнакомица»...

Впрочем, тяга к знанию и образованию подтверждается, конечно, не пенсне на переносице Берии, а фактами его биографии.

Он родился 17 (29) марта 1899 года в горном селении Мерхеули Сухумского уезда в Грузии. Родился, по одним источникам, в бедной, по другим — в зажиточной, крестьянской семье.

Возможно и то, и другое... С одной стороны, из очень уж бедных семей, да еще и кавказских, редко кто получал образование, а Лаврентий в восемь лет поступил в Сухумское высшее начальное училище, называемое еще и реальным.

С другой стороны, для того, чтобы отдать сына в училище, родителям пришлось продать полдома. Зажиточным так поступать не было бы необходимости. И, скорее всего, семья Берии не нищенствовала, но жила скромно.

Гимназия — это учебное заведение для «чистых». А реальное училище было стандартной возможностью для способных детей бедняков «выйти в люди». Вспомним, что в реальном училище учился и Павка Корчагин, и создатель его образа, сын рабочего Николай Островский.

Отец Лаврентия, Павле, переселился в Абхазию из Мингрелии, по словам его внука Серго из-за преследований жандармов за участие в крестьянских волнениях. Это — очень возможно. Надо сказать, что воспоминания сына Берии тем достовернее, чем они дальше от того 1953 года, который оборвал жизнь отца и исковеркал судьбу Серго, и чем они ближе к детству и самого Серго, и Лаврентия.

Мерхеули, хотя и находилось в Абхазии, было мингрельским селом, так что выбор его мятежным мингрелом был вполне понятен.

Мать Лаврентия — Марта Джакели, по словам того же Серго, была в каком-то родстве с князем Дадиани, владель-

цем Мингрелии, но при этом очень бедна. За Павле она вышла вторым браком, имея от первого брака сына и дочь.

Серго Берия пишет, что дед покорил его бабушку храбростью и красотой, и вот уж это наверняка правда. Внуки часто внешне похожи на дедов, а то, что молодой Серго был чертовски красив, доказывают не только фотографии (они нередко и лгут). Это подтверждает, например, Корней Чуковский. В его дневнике за 1953 год есть запись от 12 июля (когда отец Серго уже был арестован): «Мне вспоминается сын Берии — красивый, точно фарфоровый, холеный, молчаливый, надменный, спокойный».

Замечу в скобках, что «холеный» и «надменный» — это на совести Чуковского, потому что сослуживцы Серго по 3-му главному управлению (разработка систем ПВО) отмечают как раз его скромность.

Судя по всему, семья была дружной и работящей. Отец всегда в работе, мать прекрасно шила и всю жизнь (даже когда сын занимал высокое положение) подрабатывала портняжным ремеслом.

Родители очень хотели дать сыну образование. Он это ценил и старался помочь семье как мог. Помочь же, не пренебрегая учебой, он мог лишь зарабатывая репетиторством, и в своей автобиографии, написанной им 27 октября 1923 года, Берия сообщает, что в Сухумском училище готовил учеников младших классов. Замечу, что слабые в репетиторы не идут, да их и не нанимают. Так что сомневаться в успехах юного горца в освоении наук нам не приходится.

Серго Берия писал:

«Некоторых из учителей отца, а это были люди удивительные, учительствовавшие по призванию, я много лет спустя встречал в Грузии. Много интересного рассказали они мне о детстве отца, да и сам он всегда с теплотой отзывался о них, прекрасно понимая, чем обязан первым своим педагогам».

В шестнадцать лет Лаврентий, с отличием окончив Сухумское училище, уезжает учиться в Баку. Почему именно туда — ведь Тифлис был ближе? Этим вопросом, похоже, никто из биографов не задавался, а он интересен.

Думаю, сыграли свою роль два обстоятельства. Баку по

тем временам был и крупнейшим в Закавказье промышленным центром, и центром политической жизни. В Баку было проще и получить техническое образование, и подработать, и включиться в политическую жизнь. Есть основания думать, что преобладало первое соображение — Лаврентий имел инженерную жилку и задатки ученого (впоследствии это отметит такой компетентный эксперт, как академик Капица).

С 1915 года Берия — студент Бакинского среднего механико-строительного училища. А кроме того, он — участник студенческого марксистского кружка.

В том же году к нему приезжают мать с пятилетней внучкой и глухонемая — после перенесенной болезни — сестра. Наступает пора платить по долгам жертвенности родных, и Лаврентий платит: три женщины у него на содержании. Жили они, конечно, очень бедно, мать одно время шила одежду, но потом сын стал подрабатывать почтальоном, и положение с деньгами несколько улучшилось. Мать даже перестала заниматься шитьем.

Отец жил по-прежнему в Мерхеули в маленьком домике (чтобы Лаврентий мог поехать в Баку, пришлось продать и оставшиеся полдома) и крестьянствовал. Почему вышло так, я гадать не собираюсь. Да и стоит ли?

По собственным словам Берии, его первое знакомство с марксизмом произошло в октябре 1915 года — в нелегальном марксистском кружке, организованном группой учащихся из Бакинского технического училища и других учебных заведений.

«Мотивами создания кружка, — вспоминал в 1923 году Берия, — были: организация учащихся, взаимно материальная поддержка и самообразование в марксистском духе (чтение рефератов), разбор книг, получаемых от рабочих организаций, и прочее».

В летние каникулы 1916 года Лаврентий служит в главной конторе Нобеля в Балаханах, «зарабатывая, — как сам признавался, — на пропитание себе и семье». Однако лето уже следующего года он проведет далеко от Каспия — в Одессе.

Об этом, впрочем, чуть позже.

А сейчас, заканчивая короткий рассказ о поре становления Лаврентия Берии, спросим себя: каким, скорее всего, мог сформироваться его характер в тех жизненных условиях, в которых он формировался?

Ответ на этот вопрос дать несложно. Берия родился в трудовой семье, где не могли и не хотели его баловать, но где хотели видеть его развитым человеком. А развитой человек — это образованный человек. И по отношению к сыну родители повели себя умно и самоотверженно, поступившись житейским благополучием ради его образования. И смогли привить ему чувство не иждивенчества, а благодарности за добро.

Вошли в характер Берии также экономность, бережливость, крестьянская основательность и умение себя ограничивать.

Учителя примером собственной жизни дали ему уроки служения общественному делу и помогли уяснить, что такое есть долг.

Горы тоже что-то дали Берии. Ведь он в полном смысле слова был сыном гор. А горы способны создать характер гордый, независимый, широкий и мудрый. Горец знает, что мир, окруженный горами, не тесен — как может показаться на первый взгляд. Потрудись, взойди на вершину, и тебе откроются захватывающие перспективы, ты будешь видеть далеко и видеть многое. Но все это — лишь после немалых усилий.

Вынужденная ранняя — с восьми лет — жизнь вне семьи воспитывала самостоятельность и чувство ответственности. Да и узнавать людей учила.

Репетиторство дало некий педагогический навык и умение подойти к людям. И еще в одном сомневаться не приходится — в том, что Берия формировался как энергичная, деятельная натура.

Все эти качества уже вскоре ему ой как пригодились.

Глава 5

Date: 2016-07-18; view: 272; Нарушение авторских прав