Отрывок 17. Балансирующая на грани

Понятия не имею, на что я надеялась, влюбляясь в больного человека, заставляя его поверить, что вместе мы преодолеем любые препятствия. А затем, когда позволяла ему проверять и править рецепты, которые выписывали мне врачи, – после возвращения из Египта я прошла осмотр у терапевта и невролога, сдала несколько анализов, определивших у меня невроз и кое-что по мелочи. Когда внутри покой и гармония, невероятно сложно поверить, что в любой момент жизнь может сделать подсечку, приготовив в месте твоего падения бездонную яму, наполненную зыбучим песком. Ты можешь ничего не делать, просто стоять на месте, а тебя подтолкнут к болоту, из которого самостоятельно не выбраться.

И вижу наши отношения с Олегом так: мы оба тонем, держа в руках разные концы одной веревки, попеременно захлебываемся, но не даем сгинуть другому.

Что ж, было много прецедентов, благодаря которым я должна была догадаться, что пришла моя очередь вытаскивать его. Но мне слишком сильно хотелось счастья, я игнорировала знаки.

Переломным моментом оказалось утро накануне моего отъезда в командировку. Мы с Ниной сидели в моем кабинете и чертили график поставок новой версии нашим клиентам. Дверь резко открылась, и на пороге появился Олег с безумными глазами. Первое, о чем я подумала: какой же мятый у него свитер. Щеки мгновенно запылали от стыда, потому что вчера вечером я обещала, что приведу в порядок его накануне выстиранную одежду, а потом напрочь забыла за разговором с подругой. Утром же мы, как и обычно теперь, опаздывали, поэтому я даже не взглянула, что он натянул на себя. Из меня отвратительная жена, как он только терпит это.

– Аля, мне только что позвонили. Представляешь, Хемингуэй умер, – серые глаза с опаской смотрели на меня, словно он ожидал, что я грохнусь в обморок от этой новости.

– Олег, еще в прошлом веке, – приподняла левую бровь невозмутимая Нина. – Раз уж ты об этом заговорил, Пушкина, Лермонтова и Толстова тоже давно нет с нами, – добавила полушепотом, сопроводив жестом рукой, дескать, держись, мы с тобой. Олег на минуту растерялся, потер лоб, взглянул на дверь, но потом резко обернулся на нас.

– Нет, другой Хемингуэй. Виктор Петрович, поэт, он лежал вместе со мной в больнице. У него, так же как и у Хемингуэя, после электросудорожной пропала способность сочинять.

– А, этот, – не без облегчения выдохнула я. Потом быстро добавила, устыдившись своих чувств: – Мне очень жаль.

– Да. Представляешь, он хотел о чем-то поговорить со мной перед смертью, но не успел. – Пожал плечами. – Это очень странно, он редко с кем-то разговаривал, даже врача своего не помнил в лицо, а мое имя не забыл.

– Тебе позвонили его родственники?

– Нет, моя мама. С ней связалась сиделка Виктора Петровича. Знаешь, я навещал старого поэта сразу, как выписался из частной клиники. Его вместе с большинством пациентов и персоналом перевели в другую больницу после того, как закрыли ту... ну, про которую я тебе рассказывал. У меня там много знакомых, нужно будет, кстати, как-нибудь съездить. Интересно. – И, глубоко задумавшись, он ушел к себе в кабинет.

Вечером мне позвонила мать Олега и настойчиво расспрашивала, как тот себя ведет, хорошо ли он спит, как питается. На вопросе, изменились ли как-нибудь наши отношения в интимном плане, мое терпение лопнуло:

– Инна Викторовна, вы что-то конкретное хотите мне сказать? При всем уважении я не могу больше разговаривать, потому что нахожусь в самолете, который через пару минут взлетает.

– Алечка, недавно умер приятель Олега, переживаю, как он воспринял эту новость.

Прижимаю руку к груди.

– Вы думаете, что смерть Хеминг... Виктора Петровича может повлиять на Олега так же, как смерть Алины?

– Надеюсь, что нет. Кроме того, хотела с тобой посоветоваться. Виктор Петрович оставил Олегу записку перед смертью, я вот думаю, может, ее выбросить.

– А что в записке? Вы ее читали?

– Бред какой-то, набор слов.

– Я думаю, что мы не имеем права решать за Олега, что ему нужно знать, а что нет.

Следующий день в столице я провела как на иголках. Отвлекала Олега от работы каждые полтора часа, выясняя, как у него настроение, и о чем он думает. Олег выносил мою навязчивость стойко, каждый раз подробно и терпеливо рассказывает, чем занимается, а перед сном около часа желал мне спокойной ночи, перечисляя части моего тела, куда бы хотел сейчас поцеловать. Оказывается, мы настолько привыкли спать вместе, что разлука даже на одну ночь превратила эту самую ночь в нескончаемый поиск его расслабленных рук, сопровождающийся моими перемещениями по всей огромной кровати номера. К счастью, уже следующим вечером мы спали снова вместе.

Работа по-прежнему забирала уйму времени. В выходные мы развлекались тем, что высмеивали глупейшие фильмы по телевизору, ленясь лишний раз выходить из дома. Время летело невероятно быстро, что нам обоим было на руку. Каждый новый день без рецидива прибавлял Олегу уверенности в себе, я постепенно проходила курс лечения, мужественно терпела, когда Олег вечерами делал болезненные уколы, которые, к моему огромному сожалению, он одобрил, а вот безвкусные таблетки, прием которых не составил бы труда – вычеркнул. Нина не понимала, как я после случившегося с его женой могла доверять Олегу делать уколы, да и вообще принимаю именно те лекарства, которые он покупает. Знакомые осуждали мое слепое доверие его советам, лишь я в глубине души чувствовала, что это тот самый канат, который в данный момент вытягивает его из болота.

Очередная зима миновала, оставляя позади период спячки не только природы, но и большинства людей, существование которых без солнца равносильно коме. В город пришла долгожданная весна, наводя на мысли об отпуске, да и вообще о чем-то новом и приятном. Мы с Олегом сменили гардероб, на мою премию от сделки с москвичами купили небольшую квартиру на окраине, которую собирались сдавать в аренду, решили приобрести котенка. Я летала в облаках, строя планы на будущее, изредка посвящая в них ни с чем не спорящего Олега.

А потом наши жизни покатились в ад. Канат натянулся до предела, рискуя порваться в любой момент, потопив обоих.

***

– Все будет хорошо. Аля, возьми себя в руки.

– А что для вас значит «хорошо»?

Он сидит на лавочке в нескончаемом коридоре, спрятав глаза за ладонями, его светлые волосы зажаты между пальцев и торчат в разные стороны, как щетка веника. Он не шевелится, но я чувствую, как сильно ему стыдно. А я не могу подобрать слов, способных донести до него, что на наши отношения его ошибки не повлияют, чтобы он не натворил.

– Аля, ты здесь? Он тебя послушает, надави на него. Аля?!

– Я тут.

– Я пыталась поговорить с ним, но он отключил телефон.

– Потому что в сложившейся ситуации он не доверяет ни вам, ни Николаю Николаевичу.

– Зато он доверяет тебе.

– И вы хотите, чтобы я его предала.

– Я не хочу, чтобы ты нашла его в наполненной кровью ванне, как пришлось мне! – срывается мать Олега. – Мой мальчик очень, – ее голос дрожит, – умный, он лежал в теплой воде, которая не мешала крови сворачиваться. Ты себе представляешь, что значит найти своего ребенка умирающим по собственной воле?

Стало вдруг холодно, словно кто-то открыл окно, и в мою кожу тысячами ледяных иголочек вонзился зимний воздух, стараясь хоть немного остудить раскаленный мозг, прояснить спутанные мысли и успокоить бешеное сердцебиение. Поежившись, я оглядываюсь – коридор по-прежнему пустой и бесконечный, тихий и отстраненный от проблем людей, приходящих в эти стены, окрашенные бледной краской. Типичный, шаблонный коридор с десятком белых дверей, прячущих от взоров пациентов докторов. Антураж этого места говорит сам за себя, предупреждая, что здесь стирается всякая индивидуальность просящего помощи человека. Больные приходят в психбольницу за тем, чтобы врач выправил их мозги так, чтобы пациенты стали походить на «нормальных» людей в его представлении. Олег говорил, что любые мозги можно исправить.

Лишенные отличительных черт коридоры, заурядные люди с ксерокопией чьего-то разума вместо подаренного природой, и одной целью на всех, – сделать так, чтобы уже никогда сюда не возвращаться. Олега отбросило на точку отсчета, с которой он стартовал менее двух лет назад, выбравшись из похожих стен.

Я впервые сопровождаю его в больницу, он не хотел, чтобы я привыкала к этому месту.

– Аля, поговори с врачом, если не хочешь поверить моим словам. Извини, у меня пациент, не могу разговаривать. Позвоню тебе вечером.

Инна Викторовна кладет трубку, а я направляюсь к ссутулившемуся Олегу, занимающему место напротив кабинета психиатра, который он покинул менее десяти минут назад. Присаживаюсь на корточки, обнимая его холодное лицо ладонями.

– Мой хороший, – шепчу.

Он кивает, опуская глаза. Напряжение его тела, нервной системы невольно передается мне, как электрический ток по прямой цепи. Я сжимаю его виски, стараясь надавить на воображаемые кнопочки, способные отключить мигрень.

– Не хочу в больницу. Я смогу справиться сам.

– Я знаю. Поедем домой?

– Поедем.

Мы идем в обнимку мимо кабинетов с надписями, сливающимися в жирные черные полосы, потому что я плачу. Беззвучно и скупо. Позволяя соленым полоскам портить дневной макияж. А он держится за меня и смотрит вперед или перед собой. Мелькает мысль: главное, чтобы не оглянулся. На улице до такой степени светло, что мы, переступив порог здания, щуримся. Обманчиво яркие лучи все еще по-зимнему холодного солнца отражаются от белого снега, рассеиваясь в воздухе. Глаза пощипывает от потекшей туши.

– Ты плачешь?

– Глаза слезятся из-за снега, – я надеваю темные очки и веду его к машине.

Недавняя ошибка Олега стоила нашей фирме нескольких миллионов. Винила ли я его? Винила ли себя? Или Сергея, который, не послушав московских клиентов, не просто продолжал доверять Олегу, а свесил на него сложнейшие задачи, экономя на новом системном администраторе?

– Мы справимся.

Его руки дрожат. Или мои. Возможно, это просто холодный порывистый ветер. Мы всегда ищем в природе отражение наших эмоций. Намного легче жить, зная, что не одному тебе плохо, что вся планета борется вместе с тобой. За тебя.

– Ты останешься в больнице только тогда, когда захочешь сам. Хорошо? – сжимаю его ладони так сильно, что он дергается и смотрит на меня пустыми, серыми глазами.

– Это не из-за болезни.

– Я знаю. Такое могло случиться с каждым, – я и искренне в это верю.

– Но случилось именно со мной.

– Нам просто не повезло. Так бывает.

– Я контролирую своих бесов.

– В этом нет никаких сомнений. Милый, поехали домой?

Я сажусь за руль и, ожидая, пока припаркуется загородившая проезд машина, задумываюсь. Сегодняшнее утро отличалось от десятков предыдущих лишь тем, что я успела погладить ему рубашку. А еще мы занимались сексом, но это бывает не так редко, чтобы заострять внимание. В ванной комнате заело дверь, поэтому пришлось разломать замок. Уже в лифте я вспомнила про утюг и вернулась проверить, не забыла ли его выключить. А на улице выпало столько белого снега, сколько бывает лишь в середине зимы, но никак не в конце марта. Были ли это знаки судьбы? Зачем я вообще ищу в своей жизни какие бы то ни было знаки? Неужели я стала настолько слаба, что готова свалить на пробегающую дорогу черную кошку возникновение своих неподъемных проблем?

Увольнение проходило тяжело, весь офис словно вымер, врос в мебель: стулья на колесиках, прямоугольные или угловые столы, – погрузившись с головой в работу. Если бы коллеги могли, они бы залезли в мониторы и отсиделись там. Подобные ситуации случаются в каждой компании. И всегда находится виноватый.

Тяжелее всего мне далось присутствие при скандале, полных желчного яда криках Сергея, которые я пропускала через себя вместе с потоком оскорблений, никогда ранее в моем присутствии не произносимых ни одним мужчиной, и которыми он поливал опустившего голову Олега. В тот момент уже бывший сисадмин «ЭД точка ру» не защищался, его чувства выдавали лишь пальцы на левой руке. Когда Олег порезал себе вены впервые, он задел сухожилия, и теперь средний, безымянный пальцы и мизинец на левой руке не сгибались полностью, и сильно дрожали, когда Олег нервничал. Я видела такое лишь пару раз во время занятий сексом, когда Олег был на пике возбуждения. Мы смеялись над этой его особенностью.

– Шизофреник! Псих! Убожество!

Я не обязана была слушать эту грязь, было бы лучше подождать за дверью.

– Идиот! И как я мог повестить на такое?!

Но я стояла рядом, ловила каждое слово, стараясь принять часть гнева Сергея на себя, разделить чувство вины Олега настолько, насколько это было возможным.

– Пошел с глаз моих и чтобы я тебя никогда больше не видел!

Виноваты были все. Сам Олег, те, кто поверили в него, и те, кто пытались ему помочь. Увы, пострадавших было намного больше, чем виноватых.

Вероятно поэтому Сергей, не зная, как выплеснуть раздирающие его грудь эмоции, поднял трубку и вызвал скорую, предупредив, что нужна помощь психиатра.

Возможно, если бы Олега положили в больницу, Сергею стало бы легче пережить инцидент, но я не позволила сделать этого. После разговора с врачом я увезла Олега домой, пообещав, что его никогда не положат в больницу против воли.

***

– Милый, сходишь за бутылкой вина?

Сегодня впервые за несколько месяцев к нам с Олегом домой пришли гости. Коротко поздоровавшись, он скрылся в спальне, погрузившись в чтение научно-фантастического рассказа, который ему посоветовала Нина, а мы с Катей и Машей остались сплетничать на кухне. К слову сказать, я впервые разговаривала с Катей после того, как Олег ко мне переехал. Она сама напросилась под предлогом того, что соскучилась по брату, ведь он редко выходил из дома в последние недели, еще реже общался с родственниками, предпочитая их обществу мое, либо книги. Не забыв посоветоваться с Олегом, я пришла к выводу, что не против визита своей бывшей лучшей подруги, но, решила пригласить еще и Машу, чтобы было кому разряжать атмосферу. Кстати, бутылка испанского вина была куплена для той же цели, правда, с количеством я не угадала. Не хватило.

Как только Олег, закутавшись в теплый шарф, переступает порог квартиры, в кухне воцаряется полная тишина. Отсутствие «лишних ушей» должно было лишь сильнее развязать языки давно не видевшимся подругам, но мы молчим. Потому что пришло время главных вопросов. Катя залпом выпивает бокал с красным сухим, подавившись и несколько секунд кашляя, растягивая время. Маша с энтузиазмом поглощает креветки, а я делаю вид, будто считаю, что в терпком напитке растворен смысл бытия, и если я еще немного напрягу зрение, докопаюсь до истины. Ну, хоть до какой-нибудь.

– Как у тебя на работе? – наконец, спрашивает Катя. Вопрос мог бы показаться обычной попыткой поддержать разговор, но я сразу понимаю, что Катя имеет в виду именно события пятимесячной давности.

– Сейчас уже все в норме.

– А отношения с начальством?

– Сергей не смог меня уволить, потому что я единственная, кто был в курсе всех деталей договора с москвичами, – усмехаюсь я, вспоминая метания шефа. – Сейчас, кажется, он стал относиться спокойнее. Страховка покрыла убытки, мы практически ничего не потеряли, – моя способность прятать ложь за улыбкой – врожденная. Кроме того, лгать о работе я умею восхитительно, слишком часто данное умение помогало нам остаться на плаву, особенно когда компания только зарождалась.

– Мы очень боялись, что тебе придется уйти следом за Олегом.

– Первое время было непросто находиться в офисе, но нам с Олегом нужны были деньги, я не могла просто развернуться и уйти.

– Отец предлагал помощь. Олегу следовало взять деньги хотя бы на лекарства.

– Катя, я же сказала, что мы справимся сами. – Совершенно ясно, что Катя выступает сейчас в роли разведчика, засланного ее родителями на территорию «противника», чтобы выведать беспокоившую их информацию.

– Аля, нет ничего плохого в том, чтобы принять помощь от близких людей, – произносит она наставительным тоном Николая Николаевича, который всегда говорил так, словно его слова являются истиной в последней инстанции. Вероятно, Катя долго тренировалась перед зеркалом. Представляя себе ее репетиции, я начинаю злиться, не отдавая себе отчета в том, что перегибаю палку.

– Катя, ты и твои родители можете сколько угодно навязывать мне свою «медицинскую» точку зрения, я не сдам Олега в психбольницу. Последние недели он чувствует себя много лучше, чем раньше. Мы справимся сами.

– Да ты посмотри на себя!

– То есть?

– На кого ты стала похожа. Похудела килограмм на пять не меньше. Постарела. – Видимо, на моем лице отражается некоторая гамма эмоций, заставившая Катю быстро добавить: – Ты никогда не выглядела старше двадцати семи. – И продолжила дружелюбнее: – Аля, мы прекрасно знаем, насколько тяжело жить с больным человеком. Пойми, что ты не одна, мы можем помочь. Скажу больше, мы обязаны помочь, потому что он наш родственник, а ты ему ничего не должна.

– Зато он вам должен, да? – Наполненный на одну треть вином бокал пикирует сначала мне на колени, а потом на плитку, после чего звонко трескается, расщепившись на три части. – Несчастные родители, у сына которых поехала крыша! Проглотив позор, они вынуждены тащить на себе безнадежного шизофреника, откупаясь от своей совести самыми дорогими таблетками, которые, вероятно, должны заменить ему заботу близких. Так, да? Ты тоже считаешь, что Олег тебе должен что-то? – взрываюсь я.

– Аля... – Катя соскакивает следом со мной со стула и начинает махать руками.

– Хочешь знать, что я на самом деле думаю? Это только вы виноваты в том, что он заболел. Когда из-за своей ошибки Олег потерял единственного по-настоящему близкого человека, вы все отвернулись от него. Переложили ответственность за его жизнь на плечи врачей, заменили любовь и поддержку нейролептиками.

– Все, я ухожу. – Катя направляется к двери, но меня не остановить:

– Послушай меня и запомни раз и навсегда. Олег вам ничего не должен. Он мой, слышишь? Мы справимся сами со всеми рецидивами, которые нам уготованы, накопим на лекарства и решим, что для него лучше, а что нет. И ты, и твои родители можете перестать, наконец, мучиться угрызениями совести, я о нем позабочусь.

– Ты одна не справишься. – Катя резко оборачивается. – Алька, он уже подставил тебя на работе, ваше самолечение приведет к тому, что он забудет выключить утюг или газ, спрыгнет с балкона, наглотается таблеток или порежет вены, как это случилось в прошлые разы. Ты понятия не имеешь, с какой проблемой столкнулась. И отказываешься слушать что-либо. Мы заботились об Олеге так, как было нужно. Заметь, каким он был, когда вы познакомились, и каким стал сейчас.

– Он не ляжет в психушку, – отрезаю я.

– Ты один раз уже взяла на себя ответственность, и ваша фирма потеряла бешеные деньги. Хотя мы тебе говорили. И я говорила, и папа. Да все! Виновата только ты.

– Я знаю. Да поймите уже, наконец, что это была случайность. Он все лишь забыл сменить пароли, что могло произойти с кем угодно. Нам просто не повезло. Если бы он не болел, то никто бы и не подумал раздувать из этой ситуации скандал. Знаешь, я сама часто уже в машине пытаюсь вспомнить, выключила ли плиту, и возвращаюсь в квартиру проверить. Так давай и меня положим на пару недель в больницу?

– Аля, он обречен. Раскрой глаза. Он убил человека и никогда себе этого не простит. Это истина, которая существует независимо от того принимаешь ты ее или нет.

– Катя, абсолютно все врачи ненамеренно убивают. И я могу поставить свою душу в споре на то, что от ошибок твоего отца не раз отбывали на тот свет пациенты на операционном столе, просто об этом никто так и не узнал. Олег ошибся, в результате чего он лишился Алины, потерю которой так и не смог до конца пережить. Но ему обязательно станет лучше. Он сам так говорит, и я буду верить ему, а не вам.

– И ты думаешь, что у тебя получится что-то такое, что не получилось у лучших врачей?

Далее одновременно случаются сразу три вещи. Щелкает замок входной двери, пронзительно звонит сотовый Маши, а мой взгляд падает на осколки разбитого бокала. Осколки моей жизни, которая крошилась при соприкосновении с титановой проблемой бесконечно любимого мной мужчины. Олег появляется в дверях.

– Что здесь происходит?

– Я уронила бокал, – говорю, поджимая нижнюю губу, с трудом сдерживая слезы.

– Аль, только не плачь. – Олег подходит и крепко меня обнимает. В последнее время, когда у меня уже не хватает сил сдерживать слезы, я бью посуду и рыдаю над осколками. Он верит, что причина в разбитых чашках.

Его свитер холодный, как и руки, которыми он меня прижимает к себе. Как всегда большой, прохладный, чокнутый, но самый понятный мне из всех окружающих людей. Крепче вцепившись в воображаемый мной канат, я спрашиваю:

– Ты купил вино?

– Вино? – удивленно переспрашивает он.

И я больше не могу сдерживать рыдания.

***

Date: 2016-07-18; view: 205; Нарушение авторских прав