Разночтения смысла цвета

Согласно результатам многих исследований, структура интеллекта, так же как и цветового тела, принципиально трехмерна, причем все функциональные системы независимо от иерархического уровня имеют одну и ту же функциональную архитектуру. Поскольку же любой компонент системы мы характеризуем хром-планом как обобщенным информационным критерием функционального соотнесения разнородных компонентов друг с другом, то полученная семантическая, то есть информационная системно-функциональная модель интеллекта непосредственно вытекает из анализа нейропсихофизиологических данных.

Что же имеет сегодня психология цвета? Возьмем, к примеру, монографию П.В. Яньшина, в приложении к которой он помещает раздел «Парадоксы цвета»[mccxxviii]. По существу, их можно считать выводами. Поэтому с позиций хроматизма рассмотрим все 6 «парадоксов», на существовании которых настаивает П. В. Яньшин.

1. Восприятие цвета не является непременным атрибутом выживания для млекопитающих, но сохраняется миллионы лет у предков человека, — заключает автор указанной книги. Однако ни первую, ни вторую часть этого предложения ни доказать, ни опровергнуть невозможно.

2. В естественных условиях не встречается непредметный цвет, но для человека он является самостоятельной реальностью. Однако все мы, наверное, лежали на пляже и внимали голубому и совершенно непредметному (строго говоря, апертурному) цвету чистого неба; все, наверное, оказывались безлунной ночью в лесу и ощущали эту совершенно беспредметную тьму черного цвета; все, наверное, попадали в туман совершенно непредметного серовато-белесоватого цвета; все, наверное, видели сновидения с изолированными от всего и вся непредметными цветами.

3. Естественнонаучная парадигма отрицает существование цвета как объективного феномена, но в психологии это неизбежно, как основа изучения его влияния на организм. Однако еще в «Хроматизме мифа», на который ссылается П. В. Яньшин, я показал (а в следующих работах, как мне кажется, и доказал), что цвет является именно объективным — только не феноменом, а скорее уж ноуменом интеллекта, субъективная сущность которого даже в хроматизме раскрывается лишь на объективированном (но никак не объективном) уровне цветовых феноменов и, в частности, в цветовых канонах традиционных культур.

4. Энергетическое» восприятие цветов прямо противоположно физическому представлению об энергии, заключенной в частотных участках спектра. Здесь мы встречаемся с нередким (для части психологов) смешением представлений о многостадийности переработки интеллектом цветовой информации. Во-первых, энергетические параметры цвета отрабатываются на уровне ощущения, но никак не восприятия. Во-вторых, сетчатка перерабатывает цвет на уровне резонансного поглощения, что полностью совпадает с распределением энергии по спектру видимой области, но никак не противоположно ему. И, наконец, в-третьих, психолог обязан учитывать величину потребностного вклада в интеллект испытуемого, чтобы утверждать реципрокный и / или симбатный характер распределения, с одной стороны, энергии по спектру и, с другой, — ранжированных перцептов цвета.

5. Представляемый в воображении и воспринимаемый извне цвет действует идентично. Однако воспринимаемый извне цвет всегда и во всем связан с побочными и прямыми влияниями на процесс восприятия, тогда как в воображении цветовой перцепт может быть и изолирован, о чем П. В. Яньшин, не боясь противоречий, и пишет в п.1.

6. Цвета, отражая обобщенные системные связи реальности, одновременно изоморфны структуре эмоций, т. е. чисто субъективной сфере человека. Однако, как следует из предыдущего, речь может идти лишь о гомоморфизме, но никак не о изоморфизме того и другого рода явлений. По крайней мере, приведенные П. В. Яньшиным факты не позволяют сделать данного вывода.

Выше были приведены многочисленные факты, подтверждающие работоспособность хроматической методологии. Поскольку многие психологи игнорируют существенные различия между женским и мужским цветовосприятием, то для более детальной интерпретации этих фактов выше были рассмотрены и гендерные принципы взаимоотношения полов.

Вообще говоря, решение этих вопросов может быть достигнуто только с помощью методологии хроматизма. Так, например, феминистки изучают проблемы стресса, избиения и насилия, оставляя в стороне исследования психики участвующих в этих актах мужчин[mccxxix]. В хроматизме же любая сложная система может быть изучена лишь с позиций конверсных отношений, то есть с обеих сторон взаимодействия активной и пассивной стороны.

Поскольку эти стороны достоверно моделируются активными и пассивными цветами, то любая гендерная проблема может быть решена на достаточно доказательном уровне при соответствующем моделировании компонентов интеллекта у обоих членов какого-либо взаимодействия.

Так, согласно данным обзора, представленного в книге П. В. Яньшина[mccxxx], красный усиливает беспокойство, побуждает к активности и предпочтителен для действий, вызываемых эмоциями; он хорош для эмоционального фона, из которого возникают идеи и действия (но не для их вынашивания и обдумывания). Порог чувствительности к красному снижается при состоянии как радости, эйфории, так и гнева, раздражительности, злобы. Повышается при печали, тоске, грусти, тревожности, настороженности, страхе.

По данным Э. Т. Дорофеевой, чувствительность к синему повышается при состоянии тоски, печали, грусти, чувстве неудобства и душевного дискомфорта; снижается в состоянии радостного настроения, благодушия, легкой эйфории и комфорта[mccxxxi]. Представленное выше сопоставление эмоциональных проявлений синего и красного с гендерными доминантами интеллекта выявило достаточно четкую модель гендерных различий при определенных граничных условиях, без учета которых ни цвет, ни эмоции не могут быть достаточно четко интерпретированы.

С другой стороны, обсуждая, к примеру, психолингвистические идеи «Хроматизма мифа», В. Г. Кульпина замечает: трудно согласиться с тезисом Н. В. Серова о возможности единого для всего человечества мира перцептивного цветового пространства [mccxxxii]. При этом В. Г. Кульпина, по-видимому, с позиций чистой лингвистики не обращает внимания на тот факт, что у меня речь идет именно о перцепте, но никак не о цветообозначениях (именах цвета). Поскольку это смешение перцепта и имени цвета нередко встречается у лингвистов, остановлюсь на его анализе более подробно.

Напомню, что еще Жан Пиаже, отмечая необходимость различения близких лингво-семантических сигнификатов, писал: «Значения включают в себя не только “обозначаемые”, представляющие собой мысли как таковые, но также “обозначающие”, образованные вербальными знаками или образными сиимволами, создающимися в тесной связи с самим мышлением»[mccxxxiii]. Аналогичного различения и даже противопоставления (с позиций конверсных отношений) касалась Р. М. Фрумкина[mccxxxiv], о необходимости подобного различения говорилось в «Хроматизме мифа» и в «Античном хроматизме». И тем не менее лингвисты как бы не чувствуют внутренней необходимости в устранении этих противоречий. С чем это может быть связано?

Так, например, Анна Вежбицкая не замечает внутреннего противоречия, когда вслед за Р. М. Фрумкиной[mccxxxv] отрицает связь цветового тона, яркости[mccxxxvi] и насыщенности с психолингвистическим значением цветообозначений и концептов[mccxxxvii]. Для наглядности приведу цитату из работы, с которой полемизирует Анна Вежбицкая. «Поскольку цветовой тон, яркость (светлота — Н.С.) и насыщенность, — замечают Кей и Мак-Даниэл[mccxxxviii], — это параметры, которые определяют психические реакции, кодирующие цветовосприятие, то полный набор основных категорий этих психических реакций (и следовательно семантические категории, которые определяются через них) требуют, чтобы сами категории были выражены как функция всех трех параметров».

Однако в контексте этой работы авторы обращают внимание на значимость смысла цветообозначений (то есть на соотношение концепта и сигнификата как отражение чисто психической реакции — восприятия цвета и его взаимодействия с собственным концептом), но никак не на отношение цветообозначения и предметного значения цвета (сигнификата и денотата). И в этом смысле их логика кажется более последовательной в построении цветовых концептов, чем построение Анны Вежбицкой, которая, с одной стороны, признает, что «цветовое восприятие является, вообще говоря, одним для всех групп людей», с другой стороны, пишет: «Авторы не учитывают того, что семантические категории меняются от языка к языку» [mccxxxix].

Хорошо известно, что не каждый перцепт имеет свое имя, или проще говоря, не каждое чувство цвета получило свое вербальное цветообозначение. Поскольку же В. Г. Кульпина, помимо данного смешения понятий, отрицает и мои тезисы о том, что не существует ни совершенно «бесцветных» объектов, ни цвета как идеи без его материального носителя, то придется дать краткий анализ причин этого отрицания[mccxl].

Существуют ли в действительности совершенно «бесцветные» объекты, то есть объекты, не имеющие ни одной полосы поглощения во всей области электромагнитного поля? На основании современных знаний (о связи абсорбционных полос в электронных спектрах со строением вещества таких объектов) я могу уверенно утверждать, что «бесцветные» объекты принципиально не могут существовать.

Поскольку понятие «цвет» служит интенсионалом не только для интеллекта человека, но и для животных, насекомых и т. п., то данное утверждение можно смело ограничить и видимой областью спектра как частным случаем всего электромагнитного поля. По крайней мере, это утверждение останется справедливым до появления «бесцветных» объектов для «бесцветных» наблюдателей.

Вместе с тем, в противовес моему тезису (о невозможности существования цвета как идеи без его материального носителя) В. Г. Кульпина утверждает, что нередко «окрашенными» каким-либо цветом могут представать в нашем сознании нематериальные объекты, имеющие абстрактную природу и в подтверждение своей мысли приводит такие примеры как «голубая мечта», «зеленая тоска» [mccxli].

На мой взгляд, именно это имел в виду Витгенштейн, когда в § 101 Философских исследований[mccxlii] отмечал: «Мы хотим сказать, что в логике не может быть неопределенности. Нами тут владеет представление: идеал должен обнаружиться в действительности. И в то же время мы не видим, каким образом он может там обнаружиться, и не понимаем природы этого «должен». Мы верим: идеал должен скрываться в реальности, ибо полагаем, что уже усматривали его там».

Легко видеть, что примеры В. Г. Кульпиной и Л. Витгенштена действительно характеризуют нематериальные состояния (чувства, состояния или идеалы) человека. Однако эти состояния имеют относительно материальные (строго говоря, вербально опредмеченные) носители. Поскольку в хроматизме принципы относительного детерминизма и системно-функционального анализа являются основой для понимания этих вещей, то приведу примеры их использования и в лингвистике.

Во-первых, эти нематериальные состояния опредмечиваются интеллектом как контекстуально вербализованные имена (‘ мечта’, ‘тоска’, ‘идеал’), поскольку, в свою очередь, имеют контекстно-зависимую связь с именем цвета (К примеру, русскоязычные выражения «зеленая мечта» или «голубая тоска» противоречили бы собственному контексту русской культуры и поэтому не существуют).

Во-вторых, эти нематериальные состояния в хроматизме опредмечиваются и как функциональные состояния интеллекта и / или функции его определенных компонентов (в рамках материальных структур мозга), которые реально определяются, к примеру, в нейрофизиологии по определенным параметрам электроэнцефалограмм[mccxliii].

И, наконец, в-третьих. Тот факт, что слово и / или имя цвета является более опредмеченным относительно называемого им нематериального денотата типа невербализованного чувства и / или невыразимого словами цветового оттенка, как мне кажется, комментариев не требует[mccxliv]. Ибо это весьма убедительно показал еще Шекспир устами Дездемоны: «Что это значит? До меня доходит какой-то ураган в твоих словах, но не слова».

С онтологических позиций — как в хроматизме, так и в любой другой области науки — слово является более материальным (в частности, поддающимся хроматическому анализу в Мат-плане интеллекта) относительно неопредмеченного чувства. Вне метаязыков из-за разнородности этих денотатов в дискретности вербального языка и не существует адекватных способов отражения континуума нематериальных чувственных образов.

Данные же идиомы предполагают достаточно жесткую связь между словом и чувством для элиминации этой разнородности. То есть идиома представляет собой объективированную культурой концептульную взаимосвязь между проявлением идеального (чувства) и онтологически относительным проявлением материального (слова), и наоборот.