ЛУКРЕЦИЙ (ОК.99-55 ДО Н.Э.)

Не сомневаюсь я в том, что учения темные греков

Ясно в латинских стихах изложить затруднительно будет:

Главное, к новым словам прибегать мне нередко придется

При нищете языка и наличии новых понятий.

Доблесть, однако, твоя и надежда с тобой насладиться

Милою дружбой меня побуждает к тому, чтобы всякий

Труд одолеть и без сна проводить за ним ясные ночи

В поисках слов и стихов, которыми мне удалось бы

Ум твой таким озарить блистающим светом, который

Взорам твоим бы открыл глубоко сокровенные вещи.

Значит, изгнать этот страх из души и потемки рассеять

Должны не солнца лучи и не света сиянье дневного,

Но природа сама своим видом и внутренним строем.

За основание тут мы берем положенье такое:

Из ничего не творится ничто по божественной воле.

И оттого только страх всех смертных объемлет, что много

Видят явлений они на земле и на небе нередко,

Коих причины никак усмотреть и понять не умеют,

И полагают, что все это божьим веленьем творится.

Если же будем мы знать, что ничто не способно возникнуть

Из ничего, то тогда мы гораздо яснее увидим

Наших заданий предмет: и откуда являются вещи,

И каким образом все происходит без помощи свыше (4.15).

...так как все из семян созидается определенных,

И возникают на свет и родятся все вещи оттуда,

Где и материя есть и тела изначальные каждой,

То потому и нельзя, чтобы все из всего нарождалось,

Ибо отдельным вещам особые силы присущи (4.17).

...из ничего возникая, внезапно бы вещи

Неподходящей порой в неизвестные сроки являлись,

Ибо тогда б никаких не имелось начал первородных,

Что от стеченья могли б удержаться в ненужное время (4.17).

Можно скорее признать, что имеется множество общих

Тел у различных вещей, — как в словах одинаковых знаков, —

Чем, что возможно вещам без первичных начал зарождаться

И, наконец, почему не была в состояньи природа

Сделать такими людей, чтобы вброд проходили по морю

Или руками могли расторгнуть великие горы

И поколенья людей превзойти продолжительной жизнью,

Иначе, как потому, что всему, что способно родиться,

При зарожденьи дана материи точная доля?

Из ничего, словом, должно признать, ничто не родится,

Ибо все вещи должны иметь семена, из которых

Выйти могли бы они и пробиться на воздух прозрачный (4.17-19).

Надо добавить еще: на тела основные природа

Все разлагает опять и в ничто ничего не приводит.

Ибо, коль вещи во всех частях своих были бы смертны,

То и внезапно из глаз исчезали б они, погибая;

Не было б вовсе нужды и в какой-нибудь силе, могущей

Их по частям разорвать и все связи меж ними расторгнуть,

Но, так как все состоят из вечного семени вещи,

То до тех пор, пока им не встретится внешняя сила,

Или такая, что их изнутри чрез пустоты разрушит,

Гибели полной вещей никогда не допустит природа (4.19).

Дальше, тела иль вещей представляют собою начала,

Или они состоят из стеченья частиц изначальных.

Эти начала вещей ничему не под силу разрушить:

Плотностью тела своей они все, наконец, побеждают.

Правда, представить себе затруднительно то, что возможно

Что-нибудь в мире найти с безусловною плотностью тела:

Даже сквозь стены домов проникают небесные молньи,

Как голоса или крик; огонь раскаляет железо,

Скалы трещат, рассыпаясь в куски от свирепого жара,

Золото крепость свою теряет, в пылу расплавляясь,

Жидким становится лед побежденный пламенем меди,

Сквозь серебро и тепло и пронзительный холод проходят.

То и другое всегда мы чувствуем, взявши, как должно,

Чашу рукою, когда она полнится влагой росистой.

Видимо, нет ничего, таким образом, плотного в мире (4.35).

Прежде всего, раз уж найдено здесь основное различье

Между вещами двумя, по их двоякой природе, —

Именно, телом и местом, в котором все происходит, —

То существуют они непременно вполне самобытно.

Ибо, где есть то пространство, что мы пустотой называем,

Тела там нет, а везде, где только находится тело,

Там оказаться никак не может пустого пространства.

Значит, начальные плотны тела, и нет пустоты в них (4.35).

...нельзя допустить на основе разумной, чтоб вещи

В теле своем пустоту, сокровенно тая, содержали,

Ежели плотность того отрицать, что ее заключает.

Далее: только одно вещества сочетание может

Быть в состояньи в себе заключать пустое пространство;

И потому вещество, состоя из плотного тела,

Может быть вечным, хотя разлагается все остальное.

Далее, если б нигде никакой пустоты не встречалось,

Плотным являлось бы все; и напротив, коль тел бы известных

Не было, чтобы заполнить места, что они занимают,

Все б оказалось тогда и пустым, и порожним пространством.

Значит, везде пустота, очевидно, сменяется телом,

Ибо ни полности нет совершенной нигде во вселенной,

Ни пустоты, а тела существуют известные только,

Что полнотой разграничить способны пустое пространство (4.37).

...чем более вещи в себе пустоты заключат,

Тем и скорей это все до конца уничтожить их может.

Если ж начальные плотны тела, если нет пустоты в них,

Как я учил, то должны они вечными быть непременно.

Если же, кроме того, не была бы материя вечной,

То совершенно в ничто обратились давно бы все вещи,

Из ничего бы тогда возрождалось и все, что мы видим.

Но, раз уж я доказал, что ничто созидаться не может

Из ничего, и все то, что родилось, в ничто обращаться,

Первоначалам должно быть присуще бессмертное тело,

Чтобы все вещи могли при кончине на них разлагаться...(4.37)

Далее, так как есть предельная некая точка

Тела того, что уже недоступно для нашего чувства,

То, несомненно, она совсем не делима на части,

Будучи меньше всего по природе своей; и отдельно,

Самостоятельно, быть не могла никогда и не сможет,

Ибо другого она единая первая доля,

Вслед за которой еще подобные ей, по порядку

Сомкнутым строем сплетясь, образуют телесную сущность;

Так как самим по себе им быть невозможно, то, значит,

Держатся вместе они, и ничто их не может расторгнуть.

Первоначала вещей, таким образом, просты и плотны,

Стиснуты будучи крепко, сцепленьем частей наименьших,

Но не являясь притом скопленьем отдельных частичек,

А отличаясь скорей вековечной своей простотою.

И ничего ни отторгнуть у них, ни уменьшить природа

Не допускает уже, семена для вещей сберегая.

Если не будет, затем, ничего наименьшего, будет

Из бесконечных частей состоять и мельчайшее тело:

У половины всегда найдется своя половина,

И для деленья нигде не окажется вовсе предела.

Чем отличишь ты тогда наименьшую вещь от вселенной?

Ровно, поверь мне, ничем. Потому что, хотя никакого

Нет у вселенной конца, но ведь даже мельчайшие вещи

Из бесконечных частей состоять одинаково будут.

Здравый, однако же, смысл отрицает, что этому верить

Может наш ум, и тебе остается признать неизбежно

Существованье того, что совсем неделимо, являясь

По существу наименьшим. А если оно существует,

Должно признать, что тела изначальные плотны и вечны.

Если бы все, наконец, природа, творящая вещи,

На наименьшие части дробиться опять заставляла,

Снова она никогда ничего возрождать не могла бы.

Ведь у того, что в себе никаких уж частей не содержит,

Нет совсем ничего, что материи производящей

Необходимо иметь: сочетаний различных и веса,

Всяких движений, толчков, из чего созидаются вещи (4.41-43).

Ныне зиждительных тел основных объясню я движенье,

Коим все вещи они порождают и вновь разлагают;

Сила какая к тому принуждает их, скорость какая

Свойственна им на пути в пустоте необъятной пространства...

Знай же: материя вся безусловно не сплочена тесно,

Ибо все вещи, как мы замечаем, становятся меньше

И как бы тают они в течение долгого века,

И похищает их ветхость из наших очей незаметно;

В целом, однако, стоит нерушимо вещей совокупность

В силу того, что тела, уходящие прочь, уменьшают

Вещи, откуда ушли, а другие собой приращают:

Те — заставляя стареть, а эти — цвести им на смену,

Все же не медля и тут. Так, весь мир обновляется вечно...

Если же думаешь ты, что стать неподвижно способны

Первоначала вещей и затем возродить в них движенье,

Бродишь от истины ты далеко в заблужденьи глубоком (4.77).

Дабы ты лучше постиг, что тела основные мятутся

В вечном движеньи всегда, припомни, что дна никакого

Нет у вселенной нигде, и телам изначальным остаться

Негде на месте, раз нет ни конца ни предела пространству,

Если безмерно оно и простерто во всех направленьях...

Раз установлено так, то телам изначальным, конечно,

Вовсе покоя нигде не дано в пустоте необъятной.

Наоборот: непрерывно гонимые разным движеньем,

Частью далеко они отлетают, столкнувшись друг с другом,

Частью ж расходятся врозь на короткие лишь расстоянья.

Те, у которых тесней их взаимная сплоченность, мало

И на ничтожные лишь расстояния прядая порознь,

Сложностью самых фигур своих спутаны будучи цепко,

Мощные корни камней и тела образуют железа

Стойкого, так же, как все остальное подобного рода.

Прочие, в малом числе в пустоте необъятной витая,

Прядают прочь далеко и далеко назад отбегают

На промежуток больший. Из них составляется редкий

Воздух, и солнечный свет они нам доставляют блестящий.

Множество, кроме того, в пустоте необъятной витает

Тех, что отброшены прочь от вещей сочетаний и снова

Не были в силах еще сочетаться с другими в движеньи.

Образ того, что сейчас описано мной, и явленье

Это пред нами всегда и на наших глазах происходит.

Вот посмотри: всякий раз, когда солнечный свет проникает

В наши жилища и мрак прорезает своими лучами,

Множество маленьких тел в пустоте, ты увидишь, мелькая,

Мечутся взад и вперед в лучистом сиянии света;

Будто бы в вечной борьбе они бьются в сраженьях и битвах...

Кроме того... обратить тебе надо вниманье

На суматоху в телах, мелькающих в солнечном свете,

Что из нее познаешь ты материи также движенья,

Происходящие в ней потаенно и скрыто от взора.

Ибо увидишь ты там, как много пылинок меняют

Путь свой от скрытых толчков и опять отлетают обратно,

Всюду туда и сюда разбегаясь во всех направленьях.

Знай же: идет от начал всеобщее это блужданье.

Первоначала вещей сначала движутся сами,

Следом за ними тела из малейшего их сочетанья,

Близкие, как бы сказать, по силам к началам первичным,

Скрыто от них получая толчки, начинают стремиться,

Сами к движенью затем понуждая тела покрупнее (4.79—81).

Нет у вселенной нигде, и телам изначальным остаться

Негде на месте, раз нет ни конца ни предела пространству,

Если безмерно оно и простерто во всех направленьях...

Раз установлено так, то телам изначальным, конечно,

Вовсе покоя нигде не дано в пустоте необъятной.

Наоборот: непрерывно гонимые разным движеньем,

Частью далеко они отлетают, столкнувшись друг с другом,

Частью ж расходятся врозь на короткие лишь расстоянья.

Те, у которых тесней их взаимная сплоченность, мало

И на ничтожные лишь расстояния прядая порознь,

Сложностью самых фигур своих спутаны будучи цепко,

Мощные корни камней и тела образуют железа

Стойкого, так же, как все остальное подобного рода.

Прочие, в малом числе в пустоте необъятной витая,

Прядают прочь далеко и далеко назад отбегают

На промежуток больший. Из них составляется редкий

Воздух, и солнечный свет они нам доставляют блестящий.

Множество, кроме того, в пустоте необъятной витает

Тех, что отброшены прочь от вещей сочетаний и снова

Не были в силах еще сочетаться с другими в движеньи.

Образ того, что сейчас описано мной, и явленье

Это пред нами всегда и на наших глазах происходит.

Вот посмотри: всякий раз, когда солнечный свет проникает

В наши жилища и мрак прорезает своими лучами,

Множество маленьких тел в пустоте, ты увидишь, мелькая,

Мечутся взад и вперед в лучистом сиянии света;

Будто бы в вечной борьбе они бьются в сраженьях и битвах...

Кроме того... обратить тебе надо вниманье

На суматоху в телах, мелькающих в солнечном свете,

Что из нее познаешь ты материи также движенья,

Происходящие в ней потаенно и скрыто от взора.

Ибо увидишь ты там, как много пылинок меняют

Путь свой от скрытых толчков и опять отлетают обратно,

Всюду туда и сюда разбегаясь во всех направленьях.

Знай же: идет от начал всеобщее это блужданье.

Первоначала вещей сначала движутся сами,

Следом за ними тела из малейшего их сочетанья,

Близкие, как бы сказать, по силам к началам первичным,

Скрыто от них получая толчки, начинают стремиться,

Сами к движенью затем понуждая тела покрупнее (4.79—81).

СЕНЕКА (ОК.4—65 Н.Э.)

[ОТДЕЛЬНЫЕ ВЫСКАЗЫВАНИЯ]

...По учению стоиков, в создании вещей участвуют два эле­мента: материя и причина. Материя инертна, способна прини­мать любую форму и мертва, пока ничто не приводит ее в дви­жение. Причина же, или разум, придает материи форму, дает ей по своему усмотрению то или другое назначение и произво­дит из нее различные вещи. Итак, должно быть нечто, из чего состоит предмет, и затем то, что создало его. Первое есть мате­рия, второе — причина. Ер.аd Luc., 65, 2 (1.504).

Вселенная, которую видишь, обнимающая весь божествен­ный и человеческий мир, образует единство: мы — члены еди­ного тела. Природа создала нас родными друг другу, поскольку она сотворила нас из одной и той же материи для одних и тех же целей. Ер.аd Luc., 95, 52 (1.506).

Разум — это не что иное, как часть божественного духа, по­груженная в тело людей. Ер.аd Luc., 66, 12 (1.506).

Высшее благо заключено в разуме, а не в чувствах. Что в человеке самое лучшее? Разум. Силой разума он превосходит животных и идет вровень с богами. Итак, разум в его совер­шенстве есть благо, присущее человеку, тогда как все осталь­ные чувства — общие с животными и растениями. Ер.аd Luc., 76, 8-9 (1.506-507).

В борьбе за существование животные, вооруженные зубами и когтями, кажутся сильнее человека, но природа одарила че­ловека двумя свойствами, которые делают это слабое существо сильнейшим на свете: разумом и обществом. Dе benef., Г/, 8 (1.507).

Общительность обеспечила человека господством над зверя­ми. Общительность дала ему, сыну земли, возможность всту­пить в чуждое ему царство природы и сделаться также влады­кой морей... Она не дает случаю одолеть его, ибо ее можно призвать для противодействия случаю. Устрани общительность, и ты разорвешь единство человеческого рода, на котором поко­ится жизнь человека. Dе benef., IV, 18 (1.507).

Философия научила нас почитать божество, любить людей, верить, что у богов власть, а среди людей тесное сообщество. Ер.аd Luc., 90, 3 (1.507).

О БЛАЖЕННОЙ ЖИЗНИ

I. Все люди хотят жить счастливо.., но они смутно представ­ляют себе, в чем заключается счастливая жизнь. А достигнуть последней в высшей степени трудно... Главнейшая наша задача должна заключаться в том, чтобы мы не следовали подобно скоту за вожаками стада... Величайшие беды причиняет нам то, что мы сообразуемся с молвой и, признавая самыми правильными те воззрения, которые встречают большое сочувствие и находят многих последователей, живем не так, как этого требует разум, а так, как живут другие. Вот откуда эта непрерывно нарастаю­щая груда жертв заблуждений!.. (1.509).

II....Развитие человечества не находится еще в столь блестя­щем состоянии, чтобы истина была доступна большинству. Одоб­рение толпы — доказательство полной несостоятельности. Пред­метом нашего исследования должен быть вопрос о том, какой образ действий наиболее достоин человека, а не о том, какой чаще всего встречается; о том, что делает нас способными к обладанию вечным счастьем, а не о том, что одобряется чернью, этой наихудшей истолковательницей истины. К черни же я от­ношу не только простонародье, но и венценосцев. Я не смотрю на цвет одежд, в которые облекаются люди. При оценке чело­века я не верю глазам; у меня есть лучшее, более верное мерило для того, чтобы отличить истину от лжи. О духовном достоин­стве должен судить дух... (1.509—510).

III....Считаю нужным заметить, что я не примыкаю исклю­чительно к одному из главнейших представителей стоической школы, сохраняя и за собою право иметь собственное сужде­ние. Я буду следовать одному, у другого сделаю частичное за­имствование. Может быть, представляя свое заключение после всех остальных авторов, я не буду отвергать ни одного положения своих предшественников, а скажу только: «Вот это допол­нение принадлежит мне». Впрочем, я принимаю общее прави­ло всех стоиков: «Живи сообразно с природой вещей». Не укло­няться от нее, руководствоваться ее законом, брать с нее при­мер, — в этом и заключается мудрость. Следовательно, жизнь счастлива, если она согласуется со своей природой. Такая жизнь возможна лишь в том случае, если, во-первых, человек посто­янно обладает здравым умом; затем, если дух его мужествен и энергичен, благороден, вынослив и подготовлен ко всяким, об­стоятельствам; если он, не впадая в тревожную мнительность, заботится об удовлетворении физических потребностей; если он вообще интересуется материальными сторонами жизни, не соблазняясь ни одной из них; наконец, если он умеет пользо­ваться дарами судьбы, не делаясь их рабом,...результатом такого расположения духа бывает постоянное спокойствие и свобода ввиду устранения всяких поводов к раздражению и к страху. Вместо удовольствий, вместо ничтожных, мимолетных и не только мерзких, но и вредных наслаждений наступает сильная, неомрачимая и постоянная радость, мир и гармония духа, ве­личие, соединенное с кротостью. Ведь всякая жестокость про­исходит от немощи (1.510—511).

V....В...позорном и пагубном рабстве будет находиться тот, на кого попеременно будут оказывать свое влияние удовольствия и страдания, деспотические силы, действующие крайне произ­вольно и необузданно. Поэтому нужно себя поставить в незави­симое от них положение, а его создает не что иное, как равноду­шие к судьбе. Тогда осуществится вышеуказанное неоценимое благо: спокойствие и возвышенность духа, чувствующего свою безопасность; с исчезновением всяких страхов наступает выте­кающая из познания истины великая и безмятежная радость, приветливость и просветление духа. Все это будет для него ус­ладой не потому, что это благо, а потому, что это плоды нахо­дящегося в нем самом добра....Человек, не имеющий понятия об истине, никоим образом не может быть назван счастливым. Следовательно, жизнь счастлива, если она неизменно основы­вается на правильном, разумном суждении. Тогда дух человека отличается ясностью; он свободен от всяких дурных влияний, избавившись не только от терзаний, но и от мелких уколов; он готов всегда удерживать занятое им положение и отстаивать его, несмотря на ожесточенные удары судьбы (1.511—512).

VI. Те, которые считают удовольствие высшим благом, ви­дят, какое позорное место они отвели последнему. Поэтому они говорят, что удовольствие неотделимо от добродетели, и присо­вокупляют, что нравственная жизнь совпадает с приятной, а приятная — с нравственной. Не понимаю, как вообще можно соединять в одно целое столь противоположные элементы. По­чему, скажите, пожалуйста, нельзя отделить удовольствия от доб­родетели? Очевидно, потому, что добродетель, основное начало всех благ, служит также источником того, что вы так любите и к чему так стремитесь. Но если бы удовольствие и добродетель были неразрывно связаны, то мы не видели бы, что одни дея­ния приятны, но безнравственны, а другие, наоборот, безуп­речны в нравственном отношении, но зато трудны и осущест­вимы лишь путем страданий (1.512—513).

VII. К этому следует присовокупить, что удовольствия встре­чаются даже в самой позорной жизни, между тем как доброде­тель вообще не допускает порочной жизни, и что некоторые несчастны не вследствие отсутствия удовольствия, а, напротив, из-за избытка их. Ничего подобного не было бы, если бы удоволь­ствие составляло неотъемлемую часть добродетели. В действи­тельности же последняя часто не сопровождается удовольствием, да она никогда и не нуждается в нем. Что же, вы сопоставляете не только исходные, но даже противоположные элементы? Добродетель — это нечто величественное, возвышенное, царствен­ное, непобедимое, неутомимое, удовольствие же — нечто низкое, рабское, немощное, преходящее, караулящее и гнездящееся в непотребных местах и трактирах. Добродетель встретишь в хра­ме, на форуме, в курии; она на передовом посту защищает го­родские стены; она покрыта пылью; у нее загорелое лицо и мозолистые руки. Напротив, удовольствие чаще скрывается и ищет мрака..; оно изнежено и слабосильно; от него пахнет ви­ном и благовонной мазью; оно бледно или нарумянено; на нем отвратительные следы косметических средств. Высшее благо вечно, неистощимо, оно не вызывает ни пресыщения, ни рас­каяния, так как правильный образ мыслей не допускает заблуж­дения; он не ставит человека в необходимость негодовать на принятые решения и отменять их, так как всегда руководству­ется основательными соображениями; удовольствие же погаса­ет в момент наибольшего восторга. Да и роль его ограничена:

оно быстро исполняет ее; затем наступает отвращение, и после первого увлечения следует апатия. Вообще никогда не бывает устойчивым явление, отличающееся стихийностью движения. Таким образом, и не может быть ничего прочного в том, что происходит мигом и в самом, процессе своего осуществления

обречено на гибель. Достигши кульминационного пункта, оно прекращается, неминуемо клонясь уже с самого начала к свое­му концу (1.513—514).

VIII. Мало того. Удовольствие достается как хорошим лю­дям, так и дурным, и порочные находят такое же наслаждение в своем непристойном поведений, как добродетельные — в об­разцовом. Вот почему древние принимают за правило, что сле­дует стремиться не к приятнейшей жизни, а к праведной, имея в виду, что удовольствие не руководящее начало разумной и доброй воли, а только случайно сопутствующее ей явление. Нужно сообразоваться с указаниями природы; разумный чело­век наблюдает ее и спрашивает у нее совета. Жить счастливо и жить согласно с природой — одно и то же. Что это значит, я сейчас поясню. Мы должны считаться с естественными потреб­ностями организма и заботиться о необходимых для их удов­летворения средствах добросовестно, но без опасения за буду­щее, памятуя, что они даны нам на время и скоротечны; мы не должны быть их рабами и допускать, чтобы чуждое нашему су­ществу властвовало над нами; телесные утехи и вообще факто­ры, имеющие в жизни несущественное значение, должны на­ходиться у нас в таком положении, какое в лагере занимают вспомогательные и легковооруженные отряды. Они должны иг­рать служебную, а не господствующую роль. Только при этом условии они могут быть полезны для нашего духа. Внешние преимущества не должны развращать и подчинять себе челове­ка: последний должен преклоняться лишь перед своим духов­ным достоинством. Пусть он окажется искусным строителем собственной жизни, полагаясь на себя и будучи готов одинако­во встретить как улыбку судьбы, так и ее удар. Пусть его уверен­ность опирается на знание, а знание пусть отличается постоян­ством: однажды принятые им решения должны оставаться в силе, не допуская никаких поправок. Мне незачем присовокуп­лять, так как это само собой разумеется, что такой человек бу­дет спокоен и уравновешен и во всем его поведении будет ска­зываться ласковость и благородство. Его чувствам будет присущ истинный разум, который от них и будет получать свои элемен­ты, так как у него нет другого исходного пункта, другой точки опоры для полета к истине и для последующего самоуглубления (1.514-515).

IX. Удовольствие не награда за добродетель и не побуди­тельная причина к ней. Добродетель привлекательна не пото­му, что доставляет наслаждение, а наоборот, она доставляет наслаждение благодаря своей привлекательности. Высшее благо заключается в самом сознании и в совершенстве духа. Когда последний закончит свое развитие и сосредоточится в свою пределах, ему ввиду полного осуществления высшего блага не­чего больше желать. Ведь понятие о целом не допускает воз­можности какой-нибудь не входящей в его состав части, равно как нельзя допустить, чтобы что-либо находилось дальше кон­ца (1.515).

XV....Только нравственное может быть частью нравственно­го, и высшее благо потеряет свою чистоту, если в нем окажется примесь худшего качества... Кто объединяет удовольствие и доб­родетель в союз — и притом даже неравноправный, — тот вслед­ствие непорочности одного блага парализует всю присущую дру­гому благу силу и подавляет свободу, которая остается непрек­лонной лишь в том случае, если она составляет самое драгоцен­ное сокровище. У него возникает потребность (а это и есть вели­чайшее рабство) в милости судьбы. И вот начинается тревож­ная, подозрительная, суетливая, опасающаяся всяких случай­ностей жизнь, беспомощно бьющаяся в потоке явлений....Раз­ве человек может повиноваться богу, спокойно относиться ко всем событиям, не роптать на судьбу и благодушно истолковы­вать превратности своей жизни, если он чувствителен к малей­шему влиянию удовольствия и страдания? Но он не может быть также дельным защитником и спасителем своей родины и за­ступником друзей, если он падок на удовольствия. Так пусть же высшее благо поднимается на такую высоту, откуда никакая сила не могла бы его низвергнуть, куда не проникает скорбь, надежда, страх и вообще все, что умаляет права высшего блага. Подняться туда может только добродетель; с ее помощью труд­ности подъема преодолимы. Обладающий добродетелью чело­век будет твердо стоять на своем высоком посту и переносить все, что бы ни случилось, не только терпеливо, но и охотно, зная, что все случайные невзгоды в порядке вещей (1.515—516).

XX. Если философы и не поступают всегда так, как говорят, то все-таки они приносят большую пользу тем, что они рассуждают, что они намечают нравственные идеалы. А если бы они и дейст­вовали согласно своим речам, то никто не был бы счастливее их. Но и так нельзя относиться с пренебрежением к благородным словам и к людям, воодушевленным благородными помыслами. Занятие полезными научными вопросами похвально, даже если оно не сопровождалось существенным результатом... Я буду по­мнить, что моя родина — весь мир, что во главе его стоят боги и что эти строгие судьи моих деяний и слов находятся надо мной и около меня. А когда природа потребует, чтобы я возвратил ей свою жизнь или я сделал это по требованию своего разума, я уйду, засвидетельствовавши, что я дорожил чистой совестью и стремился к добру, что ничья свобода, и прежде всего моя собст­венная, по моей вине не была ограничена... (1.518).