Сюжет второй: о войнах, мифах, вероятностной истории и способах упаковки информации.

Конечно, было бы очень самонадеянно в одном коротком очерке пытаться изложить историю Второй Мировой войны. Автор сосредоточился на том, что представляется ему самым интересным и не потерявшим своей ценности до сих пор: борьбе стратегических замыслов и темповой оперативной «игре».

Вторая Мировая война не была ни «последней из войн», ни тем более «войной против войн вообще». В самой минимальной степени ее следует рассматривать с эмоционально–этических позиций, поскольку в «эпоху тоталитарных войн» уровень жестокости был высок со всех сторон. Да, немцы вполне сознательно применили жестокость в своих целях (в частности, для деморализации противника) — но их преступления вдобавок и более известны, поскольку Германия войну проиграла.

Иногда появляется и другая крайность — стремление изображать солдат вермахта как культурных и гуманных защитников Западной цивилизации от русско–большевистских варваров. Однако не Советский Союз напал на Германию — активной, ведущей войну, владеющей инициативой стороной были немцы. И не руководство Красной Армии приняло нормативные документы, предписывающие войскам совершать военные преступления. Советские солдаты защищали свою страну и свою землю, и нужно иметь очень много ненависти к России, чтобы лишить их законной гордости за великую победу.

Кроме Соединенных Штатов Америки, все воюющие страны расплатились по счетам Второй Мировой. Германия была лишена провинций и расчленена на две части, отошедшие к разным военно–политическим лагерям. Япония лишилась армии и флота, надолго перестав быть империей. Италия вышла из числа субъектов мировой политики. Поражение на выборах 1945 года избавило Черчилля от сомнительной чести председательствовать при распаде Британской Империи — но не избавило от тягостной участи присутствовать при этом.

На следующем этапе войны это привело к тому, что немецкие солдаты и офицеры, прекрасно зная свои грехи, панически боялись плена и поэтому были вынуждены сражаться до последнего. Психологическая готовность к упорному сопротивлению в котлах подкреплялась хорошо налаженным снабжением по воздуху и надеждой на деблокаду — как это произошло в Холме, Демянске и более мелких «фестунгах». Сталинград показал, что деблокады может и не быть, поэтому в следующем крупном котле под Корсунь-Шевченковским немецкое командование приняло решение на прорыв, обернувшийся огромными потерями. Во время Белорусской операции 1944 года такое положение дел уже играло против немцев: окруженные войска группы армий «Центр» бросились на прорыв без всякой надежды на успешный исход — точно так же, как советские войска в 1941‑м…

Советский Союз, переняв у Германии переходящий вымпел «Империи Зла» и врага всего либерально мыслящего человечества, дожил до 1991. Затем последовал распад, присоединение Прибалтики к ЕС, американские войска в Закавказье и Центральной Азии.

Но история очень справедлива, поэтому своя расплата — за активную роль в развязывании Второй Мировой войны, за стратегические бомбардировки европейских и японских городов в 1944–1945 годах — ждет и американцев. Миф об «освободительной миссии» живет долго, но он не вечен.

Не следует обольщаться насчет «исторической неизбежности поражения тоталитаризма» — будь то фашистская Германия или коммунистический Советский Союз. Если история и учит чему–то, то это своей вероятности, альтернативности. И нет такой Альтернативной Реальности, над которой не сияет своя звезда!

Всякая альтернативная реальность стремиться стать Текущей — превратиться в ту Историю, в которую верит подавляющее большинство жителей земли. И те Отражения («тени событий»), в которых Германия выиграла Вторую Мировую войну или Советскому Союзу сопутствовал успех в космической гонке, столь же подлинны, как наш мир. Они воздействуют на нас, прорываясь из мнимой Реальности в действительную, в текстах, знаках, снах, ролевых играх.

Верифицируемость истории падает по мере удаления от текущей Реальности и ее ближайших Отражений; «на краю» континуума лежат линии событий с нулевой или даже отрицательной вероятностью (исторический вакуум). Если аналогия с квантовой теорией поля здесь уместна, то этот вакуум должен определять структуру континуума. Те области высокой вероятности, которые мы называем «историей» (хотя бы и «альтернативной»), — лишь слабая «рябь» на поверхности бездонного энтропийного океана. В некотором смысле само существование «истории» (и нас как ее представлений), определяется процессами в историческом «вакууме».

Сравнение альтернативной реальности с бессознательным, а текущей — с сознанием исторического процесса, видимо, корректно. Как бессознательные импульсы оставляют свои знаки в сознательной деятельности психики, так и альтернативные версии означивают себя проекциями на текущую Реальность. Проекции могут быть почти незаметны — вроде наличия мелких разночтений в источниках: был или не был город Львов взят немецкими войсками в 1939 году, линейный крейсер «Гнейзенау» получил торпедное попадание 20 или 21 июня 1940 года, эскадрилья пикирующих бомбардировщиков Беста 4 июня 1942 года атаковала и потопила «Акаги» или «Кага». Однако они могут быть и сколь угодно велики, представляя собой невозможные или крайне маловероятные в текущей Версии технические решения, художественные тексты или социальные структуры. (Иногда даже целые страны представляют собой метафору альтернативной Реальности). Судьба их печальна: поскольку само их существование отрицает текущую Реальность, то текущая Реальность отрицает само их существование.

Как и любая очень сложная система, история не только устойчива, но и изменчива. Всякое изменение, сколь бы частным оно ни выглядело, модифицирует вероятности всех событий и прослеживается во всех подсистемах. Иными словами, вам не удастся получить самосогласованный и обладающий собственным поведением мир, в котором «Апполон‑11» взорвался бы на пути к Луне, но это отразилось бы только и исключительно на результатах «лунной гонки». Точно так же короткое «да», брошенное Гитлером Редеру на Аббевильском совещании, перестраивает весь контекст личных отношений в Рейхе, ход мировой войны, послевоенное развитие науки и техники и так далее — до политической истории XXIII столетия включительно.

Априори нелепы всякие попытки изобразить историческую альтернативу, не уяснив предварительно, ответом на какой вызов являются ваши построения.

Рейх — тот, который мы знаем — был обречен проиграть войну. Поэтому любая альтернативная версия, предусматривающая победу Германии, должна в обязательном порядке предусматривать такие изменения в социально–психологической структуре нацизма, которые сделали бы Рейх государством, не менее (а может, и более) адекватным современным цивилизационным задачам, нежели буржуазно–демократические режимы. Только в этом случае альтернативная история станет истинной системой.

«Настанет день, негадан и не ждан, Когда в стекле возникнет Отраженье, Тогда весь мир уйдет на задний план и все зависит лишь от точки зрения…» (М. Трегер)

Если системе мифов соответствует последовательность историй, каждая из которых в чем–то является подлинной и реальной, а в чем–то ложной и придуманной, миф становится не предметом обожания или опровержения, а «строительным материалом» для созидательной работы. Исторический миф «упаковывает» не только некий рисунок событий и отношений прошлого, с чьей–то позиции существенный для понимания настоящего, но и целые вероятностные миры. С их культурой, искусством, наукой и «памятью сорока веков».