III. Письма Победителя (человека, дошедшего до вершины).

К этим письмам я приближаюсь с трепетом. Точно так же, как отдельные люди (например, Сергей Панкеев — человек-волк) по­служили делу становления психоанализа З. Фрейда, этот человек оказался первым на сверкающей мифологиче­ской вершине. А это было очень непросто. Группа шла в одной связке, кто-то отставал, кто-то уходил в сторону, но попасть на вершину хотелось всем. И никто не знал, хватит ли у него сил.

Сначала только письма — ежедневное неуклонное восхождение к вершине.

Юра-1 26.09.94

Милый, хороший мой Юрочка! Хочу обратиться к тебе с пред­ложением о сотрудничестве. Мне очень давно хотелось с тобой об этом поговорить. И, видимо, это происходило довольно часто, но как мне кажется, я об этом много-много раз просто не догадывался. И сейчас, пользуясь тем, что мы с тобой, как бы на некоторое время удалились друг от друга (ведь я отправился в путешествие), хотя мне кажется, конечная цель этого путешествия — это встреча, наша встреча. Я тебя очень уважаю за те знания, которые у тебя есть и за ту деликатность, с которой ты обходишься со мной, не позволяя мне делать какие-то вещи. Но, с другой стороны, почему я и говорю о сотрудничестве, мне очень часто хочется сделать на первый взгляд безрассудные вещи. И в этот момент я чувствую где-то внут­ри тебя и не делаю этого. Может, это и хорошо, что ты хранишь и бережешь меня. Я бы хотел сотрудничать в том плане, что ты как бы позволишь мне делать, что я захочу. При условии договора ме­жду мной и тобой, что мы с тобой будем знать оба: какая это цель и друг друга будем вовремя, т. е. своевременно информировать, что пора остановиться и подумать, как это сделать лучше. Видимо, в ближайшее время мне предстоят серьезные повороты в жизни. Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. И мне понадобится твоя по­мощь, и я готов помогать тебе и получать эту помощь. Не знаю, убедительно ли я говорю и пишу, но что я искренен — это точно. Я это чувствую. Мне бы хотелось сотрудничества еще в такой штуке, как обнаружение осознавания, если хочешь опознания, тех барье­ров, которые мешают мне раскрыться и самореализоваться. Нау­читься это делать быстро, эффективно, легко, изящно и продуктив­но. Цель моя в том, чтобы уметь пользоваться этими барьерами не только их убирая, но и ставить их своевременно по мере необходи­мости. Мне кажется, что прочитав мое письмо, мы, после оконча­ния моего путешествия, встретившись осуществим этот договор взаимопомощи. Целую, люблю. 26.09.94 г. Юра.

Юра-2 27.09.94

Интересные вещи происходят со мной. Хочется понять сле­дующую штуку: сегодня я обнаружил в себе один барьер, что я могу быть врачом, лечить, но вот когда я сам в роли пациента — это очень сложно, сложно в любой области лечения, особенно ярко, когда что-либо делают с телом, моим телом. Еще один очень сильно Сраженный барьер — это, когда я пытаюсь помочь себе сам. Очень интересно произошло то, что во время колдовства барьеры исчезли и мне это очень понравилось. Я подумал, что это просто еще один способ, с помощью которого я что-то узнаю о мире во­круг и внутри себя. И мне хочется попросить своего Юрочку про­должать помогать снимать барьеры и ставить их там, где необхо­димо, по взаимной договоренности. Возьмем вопрос экологичности в процессе колдовства, и я думаю и чувствую, что я был в согласии с собой. Спасибо. В течение этого дня я нашел очень сильный барь­ер: где-то, если так можно сказать не верил в свои силы. С другой стороны, сегодня был момент, что я почувствовал: есть часть меня, которая умеет быть уверенной в своих силах и делает это просто замечательно и легко. Я думаю здесь вопрос экологического взаи­модействия, направленного к единой общей цели. Целую Юра. 27.09.94.

Юра-3 28.09.94

Миф — в моем понимании это то, что должно окружать меня, идти впереди меня. Его надо планировать. Для этого необходимо четко представлять. Сейчас я знаю, что он должен быть светлым, чистым, загадочным, таинственным, добрым и пугающим одновре­менно, голубым, белым, зеленым. Он должен быть непонятным, как для других, так и для меня (в какой-то степени), т. е. он должен ра­ботать сам, и наше — мое и мифа, взаимодействие будет продви­гать нас далее к цели. Путь к мифу многообразен и какой он будет я еще не знаю, что их, видимо, будет много, они будут перекрещи­ваться, идти параллельно. Знаю, что они будут скрытны, закодиро­ваны, некоторые длинные, некоторые быстрые по времени. Я наде­юсь, что в ближайшее время узнаю. 28.09.94.

Юра-4 29.09.94

Любимый мой сын Веночка! Хочу обратиться к тебе с этим письмом или через письмо, это неважно. Мне бы хотелось погово­рить с тобой сейчас о том, что такое жизнь и зачем она людям дана. Есть хорошая, полезная сказка про царя и сад, за которым он уха­живал, смысл как бы там в том, что не случайно мы появились в этом мире, если бы Бог захотел, он создал бы еще одного Будду или Христа, но он создал тебя. Я думаю, что придет час и ты спросишь себя: кто я? что я? зачем я? каково мое предназначение? и много подобных вопросов будут волновать тебя. Я не знаю, помогут ли тебе эти строки, хотелось бы, чтобы помогли. Я хотел бы, чтобы ты полезное нашел в этом письме. Сейчас ты маленький. Я не знаю, когда это письмо попадет к тебе, прочти его и подумай, подумай о том, что я этим хотел для тебя донести. Я хочу тебе сказать, дорогой мой, ты подумай о том, что ты уникален, ты единственный в мире, другого не будет, не было и нет сейчас. И единственный, на мой взгляд, путь — это учиться, учиться всему у других людей, даже как бы случайно тебе встретившихся. Хотя случайностей в этом мире не бывает. Если ты встретил человека, значит Бог послал его тебе, а тебя ему: следовательно, будь очень внимателен, учись, по­стигни, зачем это тебе, извлеки максимум пользы. И помни, что все, чему ты учишься когда-нибудь тебе пригодится. Относись к людям трепетно и бережно. Как к самому себе. Помни, что ты уникален, и они тоже. Зачем тебе все это, для чего тебе познавать мир, я думаю, со временем ты ответишь на эти вопросы. Целую тебя, любимый мой сын 29.09.94.

Юра-5 30.09.94

Вот пройден еще один участок пути и есть время написать не­сколько строчек. Какой он был: и радостный, и плодотворный, и трудный, и интересный, и все же до профессионала мне далеко (в том понимании как я хочу и думаю), а думаю о взаимодействии тебя, Юрочка, и меня. Иногда мне кажется, что вот где-то здесь я уже много могу, и получаю от тебя по носу. Это хорошо, меня вол­нует то, что этот «щелчок» я получаю после того, как. А мне бы хотелось: до того как. Вопрос в своевременности этого щелчка по носу. Я хочу попросить тебя в следующий раз сделать это в контек­сте, а то и раньше, чуть-чуть раньше. Оттого, что обратная связь есть, я очень рад этому событию. Рад еще и потому, что, видимо, первые письма к тебе, Юрочка, попали, я это чувствую. Я рад, что ты согласился, я так думаю, во всяком случае, и ощущаю, на взаи­модействии. Но так уж я устроен, что мне-то хочется, чтобы, с од­ной стороны, я различал эти щелчки сознательно, и в то же время делал это автоматически, легко и свободно перемещая свое внима­ние куда хочу, с твоей, конечно, помощью и моя роль бы сводилась к пониманию, к своевременной фиксации того, что ускользает от меня и замечается тобой и наоборот. Целую тебя. Твой Юра 30.09.94.

Юра-6 1.10.94

Мой любимый Веночка! Пришло время и я пишу тебе еще одно письмо. Я не знаю, когда я еще напишу — это трудно предполагать. Поэтому это письмо, на этот момент моей жизни крайнее. Я прошел в этой экспедиции трудный и опасный для себя путь. Путь к самому себе и сейчас я ощущаю, что процесс ассоциации идет, это удивительно любопытное чувство. Мне хотелось бы сказать тебе, родной, вчитывайся в святое писание, ибо в нем сказано «Возлюби ближне­го как самого себя» и «Не сотвори себе кумира». Расшифровать это практически невозможно. Но есть еще одно правило «Стучи и от­кроют». Я люблю тебя, родной мой. До свидания! Юрий 1.10.94.

В этих письмах нет особых художественных изысканий — они просты и реальны. Путь к вершине сложен, некогда говорить кра­сиво. Постепенно меняется адресат: от писем к самому себе, через общие размышления — к письмам к сыну («протяжка в буду­щее») — как раз в момент обретения и осознания собственного мифа.

Анализ фоносемантического уровня текстов писем показывает некоторую динамику: жесткий текст 3-го письма (без адреса) — тре­вога перед принятием решения; ключевой признак — прекрасный — отмечается во всех остальных письмах.

Проанализируем изменения на других языковых уровнях.

Как видно из таблицы 14, по мере продвижения к мифу меня­лись многие показатели: самое длинное письмо было написано в первый день, самое короткое — в последний. Наиболее частотные слова отражают тему и общий настрой писем — первые два текста посвящены взаимоотношениям с собственным бессознательным (постсознательным), третье письмо — без адреса — себе и бытию; четвертое письмо — сыну (ты), пятое письмо — себе и связи с ми­ром, и, наконец, шестое, адресованное сыну, в конечном итоге адре­совано себе новому (я).

Все лексические показатели постепенно приближаются к сред­ним показателям универсальных славянских суггестивных текстов: понижается предсказуемость, возрастает объем словаря, уменьша­ется плотность текста. Таким образом, показатели суггестивности текста увеличиваются и, по-видимому, можно считать, что письма выполнят свою аутосуггестивную функцию.

В таблице 15 мы проследим, каким образом менялся граммати­ческий состав писем и попытаемся проанализировать еще несколь­ко формальных лингвистических показателей, а в таблице 16 срав­ним средние показатели различных типов текстов.

Как показывают таблицы, письма содержат повышенное коли­чество местоимений (что, по-видимому, определяется жанром), по­ниженное — существительных. Количество глаголов и наречий со­относимо с соответствующими показателями в художественных и суггестивных текстах.

Чтобы представить динамику лингвистических показателей в более наглядной форме, приведем еще несколько цифр в габлице 17: N - число лексических единиц в тексте вообще; L — количество разых слов; средний размер предложений в словах; коэффициент сло­варного разнообразия; коэффициент логической связности (количест­во служебных слов); коэффициент глагольности; количество место­имений 1-го и 2-го лица; количество прилагательных и наречий.

Из таблицы явствует, что средний размер предложения умень­шается, т. е. нарастает напряжение. Коэффициент словарного раз­нообразия достаточно высокий и изменяется незначительно. Коэф­фициент глагольности, гораздо больший 0,6 — свидетельствует о готовности к деятельности (созидательной, как свидетельствует текст писем). Количество местоимений 1 числа — достаточно боль­шое — в первом и последнем письмах составляет приблизительно 1/10 всех слов, что отражает повышенный интерес к собственной личности, местоимения 2-го лица преобладают в 4 письме к сыну, что прекрасно коррелирует с содержанием. И наконец, количество прилагательных и наречий свидетельствует об эмоциональном пе­реживании событий автором писем.

Такое вот получилось лингвистически осмысленное восхождение к вершине. О самой вершине (мифе) мы поговорим в соответствующем разделе.

Аналогичный анализ текстов писем можно проводить в процессе работы динамической группы, группы библиотерапии и т. д. Лингвистическая объективация информации предоставляет психотерапевту пищу для дополнительных размышлений и основу для более точной диагностики состояния пациента.

Глава 10. «Удав» в каждом из нас (лингвистика в терапии)

Удавъ — величайшая змЬя, Boa constriktor, кото­рая удавляеть обвоемъ добычу свою, пожирая ее затьмъ цЬликомъ.

В. Даль

Есть желтая змея одна:

В сердцах, достойных наиболе,

Она царит, как на престоле.

«Хочу!» — ты скажешь. — «Нет!» — она.

Ш. Боллер

Змеиные, непрожитые сны Волнуют нас тоской глухой тревоги. Словами Змия: «Станете, как боги» Сердца людей извечно прожжены.

М. Волошин

Это наблюдение натуралистов известно столь хорошо, что ста­ло, по сути дела, общим местом. Малоподвижный удав не спеша приближается к своей жертве, та же вместо того, чтобы пытаться скрыться, убежать, спастись, покорно и неподвижно ожидает своей неизбежной участи.

Р. Киплинг в повести-сказке «Маугли» описывает такого удава: «Вся сила удава — в тяжком ударе головой, удвоенном силой и тя­жестью всего тела. Если вы можете представить себе копье, или та-ран, или молот весом почти в полтонны, направляемый спокойным, хладнокровным умом, обитающим в его ручке, вы можете себе представить, каким был Каа в бою...

Не одно поколение обезьян воспитывалось в страхе и вело себя примерно, наслушавшись от старших рассказов про Каа, ночного вора, который умел проскользнуть среди ветвей так же бесшумно, как растет мох, и утащить самую сильную обезьяну; про старого Каа, который умел прикидываться сухим суком или гнилым пнем, так что самые мудрые ничего не подозревали до тех пор, пока этот сук не хватал их. Обезьяны боялись Каа больше всего на свете, ибо ни одна из них не знала пределов его силы, ни одна не смела взглянуть ему в глаза и ни одна не вышла живой из его объятий».

А само описание охоты Каа напоминает сеанс классического гипноза: «Луна садилась за холмами, и ряды дрожащих обезьян, которые жались по стенам и башням, походили на рваную, колеб­лющуюся бахрому....И тут Каа выполз на середину террасы, сомк­нул пасть, звучно щелкнув челюстями, и все обезьяны устремили глаза на него.

— Луна заходит,— сказал он.— Довольно ли света, хорошо ли вам видно?

По стенам пронесся стон, словно вздох ветра в вершинах деревьев:

— Мы видим, о Каа!

— Хорошо! Начнем же пляску Каа — Пляску Голода. Сидите смирно и смотрите!

Он дважды или трижды свернулся в большое двойное и тройное кольцо, покачивая головой справа налево. Потом начал выделывать петли и восьмерки и мягкие, расплывчатые треугольники, переходя­щие в квадраты и пятиугольники, не останавливаясь, не спеша и не прекращая ни на минуту негромкого гудения. Становилось все темнее и темнее, и напоследок уже не видно было, как извивается и свивается Каа, слышно было только, как шуршит его чешуя.

Балу и Багира, словно обратились в камень, ощетинившись и глухо ворча, а Маугли смотрел и дивился.

— Бандар-Логи, — наконец послышался голос Каа, — Можете ли вы шевельнуть рукой или ногой без моего приказа? Говорите.

— Без твоего слова мы не можем шевельнуть ни рукой, ни но­гой, о Каа!

— Хорошо! Подойдите на один шаг ближе ко мне!

Ряды обезьян беспомощно качнулись вперед, и Балу с Багирой невольно сделали шаг вперед вместе с ними.

— Ближе! — прошипел Каа. И обезьяны шагнули еще раз.

Маугли положил руки на плечи Багиры и Балу, чтобы увести их прочь, и оба зверя вздрогнули, словно проснувшись.

Не снимай руки с моего плеча, — шепнула Багира, — не снимай, иначе я пойду... пойду к Каа. А-ах!

— Это всего только старый Каа выделывает круги в пыли, — сказал Маугли. — Идем отсюда.

И все трое выскользнули в пролом стены и ушли в джунгли.

— Уу-ф! — вздохнул Балу, снова очутившись среди неподвиж­ных деревьев. — Никогда больше не стану просить помощи УКаа! — И он весь содрогнулся с головы до ног.

— Каа знает больше нас, — вся дрожа, сказала Багира. — Еще немного, и я бы отправилась прямо к нему в пасть.

— Многие отправятся туда же, прежде чем луна взойдет еще раз, — ответил Балу. — Он хорошо поохотится — на свой лад».

Одну из суггестивных ролей А. Добрович назвал ролью Удава не случайно. Издавна люди со страхом и благоговением относились ко змеям и даже к тем названиям, которыми их обозначают. Вот отрывок из романа К. Малапарте «Капут»:

«— Вы верите в магические заклинания? — улыбаясь, спросил Вестманн.

— Всякий добрый испанец верит в магические заклинания, слова.

— Вы знаете хоть одно? — спросил Вестманн.

— Я знаю много слов, но есть самое могущественное, оно вы­зывает призраки сверхъестественной силы.

— Произнесите его, прошу вас, можете сказать тихо.

— Не решаюсь, мне страшно, — сказал де Фокса, слегка по­бледнев.

— Это самое ужасное слово и самое опасное в кастильском языке. Ни один настоящий испанец не осмеливается его произно­сить. Когда призраки слышат это магическое слово, они выходят из тьмы и идут вам навстречу. Это слово — роковое для того, кто его произносит, и для того, кто его слышит. Принесите сюда труп, по­ложите его на этот стол, и я не изменюсь в лице. Но не призывайте призрак, не открывайте ему дверей, я умру от ужаса.

— Скажите мне, по крайней мере, значение этого слова, —сказал Вестманн.

— Это одно из многочисленных названий змей.

— У змей есть очаровательные названия, — заявил Вестманн.—В трагедии Шекспира Антоний называет Клеопатру нежным име­нем змеи.

— Ах! — воскликнул, побледнев, де Фокса.

— Что с вами? Это и есть слово, которое вы не смеете произне­сти? Между тем, в устах Антония оно звучит с медовой нежностью. У Клеопатры не было более милого имени. Подождите,— прибавил Вестманн с жестокой радостью,— мне кажется, я точно помню сло­во, вложенное Шекспиром в уста Антония...

— Молчите, прошу вас! — вскрикнул де Фокса.

— Если мне не изменяет память, — продолжал Вестманн с жес­токой улыбкой, — Антоний называет Клеопатру...

— Молчите, Бога ради! — воскликнул де Фокса. — Не произ­носите этого слова громко. Это ужасное слово, его нужно произносить только тихо, вот так, — и он прошептал, почти не двигая губами: — Culebra.

A! Culebra! — сказал Вестманн, смеясь. — И вы пугаетесь по столь ничтожному поводу? Это же слово как слово. Мне, право, не кажется, что в нем есть нечто ужасное и мистическое. Если я не ошибаюсь, — добавил он, поднимая глаза к потолку, как бы копаясь у себя в памяти, — слово, которое употребляет Шекспир, — snake, оно менее нежно, чем слово culebra.

— Не повторяйте же, прошу вас, — взмолился де Фокса. — Это слово приносит несчастье. Один из нас или кто-нибудь из близких нам людей умрет этой ночью...»

Удав безжалостен; он следит за каждым движением жертвы и наносит безошибочный, смертельный удар.

Такой же силой обладает и человек, способный оказывать не­отвратимое воздействие — колдун, гипнотизер, психотерапевт. Ко­нечно, в том случае, если он может верно рассчитать силу удара и его направление, потому что то, что называют гипнозом есть чрез­вычайно специфическое использование языка.

Эксперименты, описанные в предыдущих главах, показали, что могущество языка, практически, безгранично, и мы едва ли пред­ставляем его возможности в полном объеме в силу ограниченности своих знаний. При этом максимальное количество упреков и пре­достережений против исследований в этой области связано с мнением об «опасности» такого рода исследований и обвинением в «спеку­ляции» на мифах населения.

Опасность действительно есть. Но еще опаснее — неведение. Как писал Г. К. Честертон в рассказе «Лиловый парик»: «Где бы вы ни увидели людей, коими правит тайна, в этой тайне заключено зло. Если дьявол внушает, что нечто слишком страшно для слуха,— вы­слушайте... И если померещится, что некая истина невыносима—'I вынесите ее». Только неведение по-настоящему страшно...

А что касается «мифов населения» — все равно существует ус­тойчивое общественное мнение о том, что некие спецслужбы обла­дают «психотронными полигонами», и у них есть тайная власть, невидимая сила, способная причинить вред любому. И еще люди по-прежнему верят в ведьм, колдунов и сверхъестественные силы, изучают магию (под каким бы названием она не преподносилась, так проявляются архетипы коллективного бессознательного по К. Г. Юнгу), и защитные механизмы страха в них не ослабевают. Каждому хочется стать Победителем, быть счастливым и люби­мым, понять других и себя.

Магия языка — вот ключ к подсознанию, условие самосовер­шенствования.

Данная глава посвящена применению разработок суггестивной лингвистики в дискурсе «врач-пациент», оптимизации социально-психологической и медицинской моделей терапии благодаря мето­дам прикладной лингвистики.

Мы понимаем дискурс как сложное коммуникативное явление, включающее в себя текст (корпус текстов) и социальный контекст, дающий представление как об участниках специальной коммуника­ции, так и о процессах производства и восприятия сообщения. Дискурс «врач-пациент» предполагает наличие особой социально-психологической роли доктора, что, в свою очередь, придает особый сакральный вес всем его вербальным действиям — каждому слову, каждой фразе: будь то диагноз или замечание бытового характера. Не касаясь пока способов создания роли доктора, мы остановимся на приемах профессионального ис­пользования языковых методов в медицинской модели терапии.

Сложно человеку осознать свои барьеры, изменить имя и себя. Есть много путей к самопознанию. Например, свободные ассоциа­ции: метод, издавна используемый в психологии и психиатрии. Свободный ассоциативный эксперимент используется психоанали­тиками для толкования различных состояний личности. Так, в кни­ге А. Эткинда мы находим такое свидетельство очевидца: «Однаж­ды, говорила Лу, мы сидели с Рильке в поезде и играли в свободные ассоциации. Вы говорите слово и партнер говорит любое слово, какое придет в голову. Мы так играли довольно долго. Неожидан­но мне пришло в голову объяснить, почему Рильке захотел напи­сать свою повесть о военной школе, и я ему сказала об этом. Я объ­яснила ему природу бессознательных сил, которые заставляют его писать, потому что они были подавлены, когда он был в школе. Он сначала засмеялся, а потом стал серьезным и сказал, что теперь он вообще не стал бы писать эту повесть: я вынула ее из его души. Это поразило меня, тут я поняла опасность психоанализа для художни­ка. Здесь вмешаться — значит разрушить. Вот почему я всегда от­говаривала Рильке от психоанализа. Потому что успешный анализ Может освободить художника от демонов, которые владеют им, но он же может увести с собою ангелов, которые помогают ему творить».

Действительно, психоанализ вторгается в сокровеннейшие переживания личности и влияние его двояко. С одной стороны — называется ранее неосознанное, расширяется «карта мира». А с другой — есть опасность, что человек с его переживаниями будет замурован в мавзолей представлений (возможно, ошибочных) пси­хоаналитика. Недаром люди инстинктивно всегда стараются при­украсить себя, особенно, когда отвечают на вопросы тестов или ассоциируют. Луна, солнце, звезды, ветер — яркие образы — зна­чит, и на душе должно быть спокойно. А лингвистика (прежде все­го, в лице А. П. Журавлева) говорит: «Нет! Все не так-то просто! Нужно еще учитывать единство формы и содержания...» Что ж, по­смотрим. Займемся лингвистическим психоанализом: безобидным и показательным.

1. Свободные ассоциации как метод контроля групповой динамики

День 1: свет, улыбка, тепло, облако, небо, солнце, круглый, озе­ро, чудесный, муха, начало, лесть, полумесяц, пыль, костер, вода, химик, камень, мох, темнота, дым, желтый, дерево, стоять, песок, прохлада, галька, озеро, пространство, сфера, мой, закат, лес, тра­ва, свет. (Фоносемантические признаки: минорный (12,35), устра­шающий (10,30), зловещий (10,23), печальный (9,65), темный (8,10), тяжелый (8,03), суровый (8,02); черный, желтый).

День 2: тень, день, звезда, ночь, звезды, огонь, костер, дрова, дерево, лес, небо, хвоя, солнце, часто, редко, глубина, высота, море, ветер, корабль, волны, пейзаж, полет, душа, рыбак, стена, голубое, лампа, дерево, небо, свет, тень, кровать, машина, скорость, бежать, идти, огонь. (Фоносемантические признаки: угрюмый (9,89); суро­вый (9,79), сильный (8,60); белый, зеленый, коричневый, синий).

День 3: тепло, ритуал, роса, тишина, пламя, нога, тревога, свет, перенос, уход, вперед, назад, быстро, анализ, голотроп, синатроп, тетрадь, песня, книга, дверь, дыра, окно, сквозняк, двигаться, бе­жать, лететь, шум, лампа, блюдце, чашка, голубой, бетон, серое, крыша, имя, дым, дрожание, покой, экстаз, спокойствие, вода, свет, звезда. (Текст нейтральный; серый, зеленый, коричневый).

День 4: отрава, трава, ритуал, шаман, колдун, шалаш, игра, война, сон, пробуждение, утро, восход, желтое, заря, роса, лес, солнце, ветер, вода, воздух, окно, занавески, алюминий, звезда, се­ребро, серьга, хвоя, вода, золото, свет, темнота, быстрота, мысль, хорошая, очень, сияние. (Фоносемантические признаки текста: сильный (15,33), суровый (11,95), возвышенный (9,97), яркий (8,05), белый, красный, зеленый, синий).

Если сравнить характеристики этих четырех текстов, можно заметить, как менялось настроение и состояние группы: от минор­но-устрашающего-зловещего к угрюмому-суровому-сильному — нейтральному — сильному-суровому-возвышенному. Есть слова, которые повторяются от текста к тексту: вода, свет, лес, солнце. Если анализировать семантику, то образы приблизительно одина­ковые, разве что в третьем тексте больше названий обыденных предметов (лампа, блюдце, чашка, крыша) — так что его «нейт­ральность» можно было предположить априорно.

В любом случае, такие лингвистические замеры состояния, сплоченности группы (либо на каждом занятии, либо в начале и конце работы) могут служить дополнительным и в достаточной степени объективным показателем ее динамики.

2. Лингвистический психоанализ в работе с личностью

Если психоаналитик стремится при помощи анализа свободных ассоциаций найти какие-то смысловые опоры для дальнейшей ра­боты с пациентом и настраивает на его отдельные слова свои соб­ственные (субъективные) тексты, то в случае лингвистически ориен­тированной процедуры нас интересует в первую очередь эмо­циональное (истинное) состояние личности, во вторую — визуали­зация его ассоциаций, включая выделение «ключевого» слова в точке золотого сечения; и наконец, построение нового текста на основе реально произнесенных человеком слов, а не собственных ассоциативных цепочек. Причем, это может быть как разовая про­цедура, так и способ регулярного воздействия. Проиллюстрируем то же самое на конкретных примерах.

1) Первичная диагностика. Психотерапевт впервые встречается с пациентом, пытается разобраться в его эмоциональном состоя­нии. Естественно, он слышит жалобы на плохое самочувствие, сни­женный эмоциональный тонус и т. д. Можно протестировать чело­века, например, при помощи теста Люшера. Но учитывая рас­пространенность данного теста и наличие обширной литературы, вряд ли всегда можно рассчитывать на полную объективность: кто-то приукрашивает себя; кто-то усугубляет свое состояние, отвергая «основные» цвета. И вдруг человека просят закрыть глаза и произ­носить любые слова, которые приходят в голову. Например:

«Картошка, малина, земляника, мороженое, конфеты, сыр, сокошка, попугай, корова, лошадь, птицы, ножницы, книга, тетрадь, ручка, карандаш, билет, мяч, небо, лес, трава, кустарник, земля, стол, стул, табуретка, кастрюля, тарелка, чашка, ложка, вилка, нож, коробка, фотография, альбом, самолет, поезд, автобус, трамвай, машина, окно, дверь, стена, потолок, пол, кровать, подушка, простыня» (случай из практики доктора А. В. Кылосова).

Фоносемантические признаки текста: устрашающий (13,44), темный (12,06), суровый (10,43). «Золотое сечение» падает на слово «чашка». Ассоциации проходят «блоками»: свежие продукты, жи­вотные, канцелярские принадлежности, природа, предметы домаш­него обихода, транспорт, окружающая больничная обстановка. Даже на уровне смыслов можно понять, что больному хочется на волю, в обычную жизнь, к свету и животным и свежим продуктам, а реальность — окно, дверь, стена, потолок, пол, кровать, подушка, простыня и создают то настроение безысходности, которое компь­ютер определил как устрашающее, темное, суровое...

2) Еще один пример. Ассоциации пациентки: «Погода, снег, дома, шторы, картина, свет, стулья, солнце, море, батарея, трамвай, дорога, машины, магазины, сауна, общежитие, обои, телефон, кни­ги, ключи, сок, труба, крыша, лыжи, телевизор, пироги, сын, муж, квартира, друзья, работа». (Фоносемантические признаки текста: сильный (14,79), суровый (14,45), зловещий (11,13), яркий (11,00), угрюмый (9,52); черный, голубой, фиолетовый, синий, зеленый). Как видим, преобладают характеристики из нижней части шкалы, да и весь текст в целом можно охарактеризовать как «жесткий». Золотое сечение — на слове «телефон». Телефон — это связь, систе­ма электрических аппаратов и устройств для передачи на расстоя­ние речи. Общение — вот ключ и еще преодоление обыденности существования. Сказать слово свое и быть услышанной. Тогда и дорога, и общежитие и работа станут солнечными и светлыми, и даже снег. Счастье, по В. И. Далю — желанная неожиданность.

А затем можно отредактировать текст — превратить его в мяг­кий, заменяя одни слова другими, подбирая эпитеты, синонимы, антонимы. Текст будет меняться на глазах, а вместе с ним и человек.

3. Пример работы со «сглазом»

Пациентка назвала следующие слова: «бог, свет, разум, добро, радость, красота, здоровье, благополучие, компьютер, дорога, небо, солнце, весна, счастье, книга, стол, стул, ведро, дорога, дождь, снег, дорога, картина, собака, кошка, дом, работа, друзья, коллеги». Жа­лобы на головную боль. Фоносемантические признаки текста: суро­вый (25,25), угрюмый (20,96), сильный (20,64), возвышенный (14,17), зловещий (12,99), яркий (12,25), бодрый (11,31), устрашающий (9,82); а также белый, коричневый, желтый. В целом текст жесткий, очень эмоциональный, хотя и амбивалентный (угрюмый-сильный, возвышенный-зловещий и пр.). Именно эта амбивалентность и на уровне формы, и на уровне содержания показывает, что у человека есть ресурсы и желание избавиться от своего недуга. В золотом се­чении слово — ведро, а в самом тексте — дождь, свет, разум, бог, добро, здоровье. Каким образом связать ведро и голову? Конечно, через идею воды, идею обливания. Так появился Заговор от сглаза:

Обольюсь ледяною водою.

Утром, вечером и каждый день.

Вода, водичка, ледяная водица!

Смой боль, грязь и сглаз!

С каждым новым днем

Светлая голова, светлый ум.

Семью-семь! Белки краснеют, здоровеют!

Веки с повеки отныне и до веку!

(Фоносемантические признаки текста: яркий (11,71), светлый (10,82), радостный (8,86); сиреневый, синий, коричневый, красный). В золотом сечении — светлая голова, светлый ум. Рекомендуется произносить во время обливаний холодной водой из ведра. Таким образом, налицо лингвистическая коррекция личности в рамках языческой мифологии и с учетом нескольких формальных законо­мерностей.

4. Пример использования лингвистического психоанализа для оценки изменения эмоциональных состояний личности во время работы динамической группы

Ассоциации записывались испытуемой после окончания рабо­ты группы под медитативную музыку в течении 5 минут (пример доктора А. В. Кылосова):

1. день: сосны, солнце, озеро, лес, лето, отдых, небо, прекрасно, стул, кресло, пол, стены, лист, бумага, учебник, аудитория, корпус, институт, транспорт, автобус, проездной, штраф, деньги, стипендия, талоны, столовая, еда, перерыв, лекция, практика, коридор, сапоги, ботинки, одежда, дождь, зонт, остановка, рельсы, трамвай, люди, деревья, дома, улица, город, дорога, дом, мама, тепло, уют, вечер, Друзья, телевизор, программа, кино, кинотеатр, театр, цирк, биле­ты, свет, огни, артисты, кресла, зал, спектакль, занавес, аплодис­менты, раздевалка, обувь, зеркало, расческа, темнота. (Текст: зло­вещий, сильный; ритмичность низкая).

2. день: время, идти, королева, лед, снег, убранство, зима, богат­ство, серебро, горки, лыжи, санки, поход, костер, печка, палатка, голод, усталость, ужин, сон, сказка, действительность, утро, день, вечер, ночь, звезды, луна, небо, вершины, заснеженные, величест­венные, громадные, большие, восторг, радость, счастье, дорога, лужи, вода, солнце, деревня, тепло, дом, автобус, поезд, каникулы, школа, уроки. (Текст: угрюмый, зловещий, устрашающий, суровый, сильный; ритмичность средняя).

3. день: волк, глаза, уши, нос, морда, звери, лес, деревья, птицы, зелень, трава, цветы, грибы, ягоды, горы, подъем, вершина, спуск, отдых, ужин, вечер, костер, песни, гитара, дорога, поезд, провод­ник, станции, остановки, дни, время, лето, года, жизнь, шум, непре­станно, разговоры, спорт, ссоры, сплетни, ложь, вранье, разборки, девушки, сирень, весна, яблони, солнце, небо, звезды, луна, плане­ты, млечный путь, комета, спутник. (Текст: зловещий, устраша­ющий, минорный, угрюмый, суровый, темный, сильный, тяжелый; ритмичность средняя).

4. день: время, пошло, часы, минуты, секунды, будильник, зво­нок, утро, день, вечер, ночь, сон, душно, жарко, одеяло, подушка, форточка, глоток свежего воздуха, облегчение, свобода, радость, заря, розовая полоска на востоке, шесть часов утра, подъем, зав­трак, дорога, автобус, люди, хочется спать, контроль, трамвай, ин­ститут, группа, подруги, преподаватель, тема, контрольная, оценки, переживание, удовлетворение, радость, недовольство, конец пары, перерыв, разговор, осуждение. (Текст: сильный, угрюмый, суровый, возвышенный, устрашающий, бодрый; ритмичность низкая).

5. день: пол, паркет, доски, бревна, деревья, роща, поляна, лес, река, озеро, море, океан, земной шар, мир, вселенная, космология, космос, полеты во сне и наяву, сновидения, сказки, мифы, легенды, сказания, баллады, деревня, пыльная дорога, жаркий день, нещадно палит солнце, ужасно хочется искупаться, вода прозрачная, про­хладная, текущая, свежая, настроение поднимается, бодрость, све­жесть, активность, радость. (Текст: нейтральный, ритмичность низ­кая).

6. день: солнце светит мягко и ласково, шумит, бурлит, течет, жизнь, деревья, весна, май, подснежники, белые, ласковые, первые цветы, тепло, приятно прогуляться по улице, никуда не торопясь, ни о чем не тревожась, хочется, чтобы все было хорошо, хоть нена­долго исчезли все заботы и неприятности, можно пойти в гости и просидеть там долго-долго, а потом потопать домой по ночным улицам, не опасаясь за свою или еще чью-то жизнь. (Текст: тихий; ритмичность средняя).

7. день: хорошее настроение, интересует вопрос: где пропала Люда, ужасно не хочется идти на отработку, так как Феня действу­ет на меня угнетающе; примерно так же я себя ощущала при встрече с Онищенко, я не люблю и боюсь, когда на меня кричат, я сразу теряюсь, пугаюсь, замолкаю, даже если твердо в чем-то уверена, надо, прямо висит этот зачет, он давит, не дает полностью рассла­биться и отдохнуть даже вечером. (Текст: прекрасный, яркий; рит­мичность средняя).

Заметим, что от занятия к занятию меняется не только фоносемантический (эмоциональный) облик текстов, тематика, но и грам­матический их состав. Появляются все более сложные конструкции, увеличивается количество глаголов (т. е. потребность в дейст­вии) — см. таблицу 18.

Если эти формальные лингвистические признаки соединить с семантикой текстов, можно найти очень много пищи для размыш­лений: от ссор, сплетен, вранья, разборок — в негативно эмоцио­нально окрашенном 3 тексте до хорошего настроения, несмотря на грядущий неприятный зачет — в 7.

5. На тех же принципах — комплексном анализе ассоциаций и присоединении к семантическим полям пациента может быть осно­вано и воздействие библиотерапии

Согласно В. В. Налимову «весь воспринимаемый нами эволю­ционирующий мир можно рассматривать как множество текстов... Тексты характеризуются дискретной (семиотической) и контину­альной (семантической) составляющими. Семантика определяется вероятностью задаваемой структурой смыслов. Смыслы — это есть то, что делает знаковую систему текстом. Спрессованность смы­слов— это не распакованный (не проявленный) Мир: семантиче­ский вакуум». При этом «природа смысла может быть раскрыта только через одновременный анализ семантической триады: смысл, текст, язык. Процесс порождения или понимания текста — это всегда творческая акция. С нее начинается создание новых текстов, и ею завершается их понимание. Все это осуществ­ляется в подвалах сознания, где мы непосредственно взаимодейст­вуем с образами».

Суггестивность художественного произведения — в его универ­сальности, в том, что ему можно приписать бесконечное множество смыслов. А также в том, что к нему хочется возвращаться неодно­кратно. Л. П. Якубинский в статье «О звуках стихотворного языка» (под стихотворным языком понимается язык художественного по­этического текста), говорит о том, что как в практическом языке важна смысловая сторона слова, так в языке стихотворном звуки речи всплывают в светлое поле сознания и эмоционально пережи­ваются. Эмоциональное отношение, в свою очередь, влечет уста­новление известной зависимости между «содержанием» стихотво­рения и его звуками; последнему способствуют также выразитель­ные движения органов речи: «При стихотворном творчестве стихо­творец подбирает слова с такими звуками, для произнесения кото­рых понадобились бы движения органов речи, в общем соответст­вующие данным выразительным движениям....Если поэт пережи­вает такие эмоции, которым свойственна улыбка (растягивание губ в стороны), то он, естественно, будет избегать звуков, образуемых с помощью выпячивания губ вперед (например, У, О)».

Таким образом, учитывая форму и содержание, проблему паци­ента и имея в качестве ориентира определенную желаемую эмоцию, возможно подобрать стихи, производящие направленное суггестив­ное воздействие. Такая работа может производиться в группе, индивидуально, под музыку, с использованием свободного ассоциа­тивного эксперимента (более подробно о работе с семантическими полями пациента в рамках библиотерапии см.: Тамарченко С. А., 1995, с. 59-60).

Так, женщина, пережившая трагедию расставания с любимым, найдет что-то свое в стихах А. Ахматовой и М. Цветаевой, особен­но, если она ориентирована на сохранение своей ценности, самости, своего уникального «Я». Процесс, который происходит при про­чтении, слушании этих стихов может протекать в различных эмо­циональных направлениях: «удовольствие — неудовольствие», «возбуждение — успокоение», «напряжение — разрешение». Отри­цательные эмоции могут быть доведены до абсурда — после такой операции легче произвести «переформирование» (термин НЛП). Ниже приведены всего лишь три стихотворения, которые могут быть использованы в подобной ситуации:

А ты думал — я тоже такая,

Что можно забыть меня,

И что брошусь, моля и рыдая,

Под копыта гнедого коня.

Или стану просить у знахарок

В наговорной воде корешок

И пришлю тебе страшный подарок —

Мой заветный душистый платок.

Будь же проклят. Ни стоном, ни взглядом

Окаянной души не коснусь,

Но клянусь тебе ангельским садом,

Чудотворной иконой клянусь

И ночей наших пламенных чадом —

Я к тебе никогда не вернусь.

(А. Ахматова)

(Этот текст «темный» (9,37), «суровый» (8,75), а также черный, голубой, фиолетовый, синий, зеленый). Здесь если и присутствует Движение, то это движение назад — выше нормальной частотности содержание звука О (1,63) и достаточно много У (0,95). Все это за­крепляет бесповоротность решения, значимость последней фразы (Я к тебе никогда не вернусь) на фоне собственной значимости, возможности самостоятельно принимать решения и выполнять их. Момент перехода (языкового) из пассивной позиции (объекта) в активную (субъекта) можно наблюдать в следующем стихотворении А. Ахматовой. Это момент внутреннего переформирования, осмыс­ления случившего, выработки к нему соответствующего отношения:

Проводила друга до передней.

Постояла в золотой пыли.

С колоколенки соседней

Звуки важные текли.

Брошена! Придуманное слово —

Разве я цветок или письмо?

А глаза глядят уже сурово

В потемневшее трюмо.

Интересно, что этот текст суггестивно нейтральный, хотя в нем слабо выражены признаки «возвышенный» (3,97), «бодрый» (3,44) «яркий» (3,39), «сильный» (3,14), «радостный» (3,07), «прекрасный» (2,49), «суровый» (2,15), а по цвету этот текст можно охарактеризо­вать как черный, голубой, зеленый, фиолетовый, синий. Движение назад подчеркнуто превышением нормальной частотности звукобуквы О(1,45).

Ту же тему продолжает стихотворение М. Цветаевой:

Знакомец! Отколева в наши страны?

Которого ветра клясть?

Знакомец! С тобою в любовь не встану:

Твоя вороная масть.

Покамест костру вороному — пыхать,

Красавице — искра в глаз!

— Знакомец! Твоя дорогая прихоть,

А мой дорогой отказ.

Текст жесткий: «суровый» (17,93), «устрашающий» (11,85), «зловещий» (9,56), «сильный» (9,48), «темный» (9,07), «возвышен­ный» (8,62), «угрюмый» (8,61), а также — голубой, черный, сирене­вый, зеленый, синий, фиолетовый. И вновь превышение нормаль­ной частотности звукобуквы О (2,78).

Таким образом, тематическое и формальное единство трех при­веденных стихотворений налицо: движение назад (разрыв), сохра­нение самоуважения и активной позиции, переформирование, ре­альная оценка ситуации (сквозной признак — «суровый»). В любом случае, позиция, мастерски выраженная в художественном слове, становится и элементом поведения и частью речи (в философском смысле этого понятия). Эти стихи можно слушать, читать вслух, повторять как заклинание, переписывать, представлять в картин­ках, изображать жестами, находить ключевые слова... И т. д.

Секрет такого эмоционального воздействия художественной литературы открывает Г. Миллер: «Ежедневно мы убиваем наши лучшие душевные порывы. Вот почему у нас начинает болеть сердце, когда мы читаем строки, написанные рукой мастера, и чувствуем, что они словно выдраны из наших сердец, ведь наши собственные прекрасные стремления задушены в зародыше, ибо нет веры в силу нет дара различать истинную красоту и правду. Любой человек, когда успокаивается и становится предельно откровенным с самим собой, способен говорить глубочайшие истины. Все мы про­исходим из единого источника. Поэтому нет никакой тайны в про­исхождении вещей. Мы все являемся частью творческого процесса, а следовательно, все мы короли, музыканты, поэты; просто нам необходимо раскрыться, обнаружить силы, спрятанные в глубине нас самих». Весь вопрос только в профессиональном отборе текстов, универсально воздействующих на многих людей...

6. Вокальная терапия

Вокальная терапия — еще один комплексный способ воздейст­вия поэтическим словом, усиленным музыкой. Н. В. Гоголь так пи­сал о малоросских песнях: «Самая яркая и верная живопись и самая звонкая звучность слов разом соединяются в них. Песня сочиняется не с пером в руке, не на бумаге, не с строгим расчетом, но в вихре, в забвении, когда душа звучит и все члены, разрушая равнодушное, обыкновенное положение, становятся свободнее, руки вольно вски­дываются на воздух и дикие волны веселья уносят его от всего. Это примечается даже в самых заунывных песнях, которых раздираю­щие звуки с болью касаются сердца. Они никогда не могли излиться из души человека в обыкновенном состоянии, при настоящем воззре­нии на предмет. Только тогда, когда вино перемешает и разрушит весь прозаический порядок мыслей, когда мысли непостижимо — странно в разногласии звучат внутренним согласием,— в таком-то разгуле, торжественном больше, нежели веселом, душа, к непости­жимой загадке, изливается нестерпимо унылыми звуками. Тогда прочь дума и бдение! Весь таинственный состав его требует звуков, одних звуков. Оттого поэзия в песнях неуловима, очаровательна, грациозна, как музыка».

Арттерапия (вокальная терапия) — древний способ адаптации личности. «В музыке есть невысказанное слово»,— говорил Ч. Дар­вин. Добавим к этому: в слове есть невысказанная музыка. Недаром звук и ритм являлись основой любой магической системы, а пение и есть концентрация звука и ритма. Ч. Дарвин назвал пение «эмо­циональной речью». В трудах Л. С. Рубинштейна мы встречаем лю­бопытную точку зрения, согласно которой древний человек вначале научился петь, а уж потом говорить. Этнографы связывают пение с наличием тяжелой работы и естественным стремлением человека ее облегчить. Для каждого вида труда — сев, жатва, молотьба, обра­ботка льна, ткацкие работы и т. д. существовали специальные пес­ни, которым обучали с детства. Была у каждого и «своя» песня, ко­торая охранялась (так же как и имя).

Г. Гессе в романе «Игра в бисер» утверждает: «Музыка — сред­ство одинаково настроить множество людей, дать одинаковый такт их дыханию, биению сердца, состоянию духа, вдохновить на моль­бу вечным силам, на танец, на состязание, на военный поход, на священнодействие». Л. Н. Романов пишет в своей книге об ипофонном пении как способе «включения» верующих в религиоз­ное действие.

В работах Г. Котляра находим мы описание единого акустиче­ского алфавита эмоций. Выражая ту или иную эмоцию, певец в той или иной степени отклоняется от предписаний нотной записи, что и определяет эмоциональную окраску его голоса. Для каждой эмоции характерен свой набор отличительных акустических признаков го­лоса. Горе — наибольшая длительность слога, медленное нараста­ние и спад силы звука, характерные «подъезды» и «съезды» в высо­те звуков нот, создающие плачущую интонацию. Гнев характери­зуется резкими «рублеными» фронтами и обрывами звука, большой силой голоса, зловещим шипящим или звенящим тембром. Страх — резкие перепады силы голоса, сильное нарушение ритма мелодии, резкое увеличение пауз. Радость — пение «на улыбке» — расши­рение ротового отверстия приводит к смещению формантных час­тот в более высокочастотную область.

Вокальная терапия очень хороша в момент присоединения — когда каждый решается «вступить» в исполнение песни, сливает свой голос с голосами других, подстраивается. Недаром, как поется в одной из песен «марши командовать могут тобой, но песню ты выбери сам». Выбор песен, ассоциирование по их поводу, рассуж­дения группы, преодоление барьера отчуждения, нахождение гар­монии — все это присутствует в вокальной терапии. Например, ес­ли речь зашла о песнях красногвардейцев и революционеров очень любопытно противопоставить их песням белогвардейцев, содер­жавших явно пораженческий настрой. Романсы, народные песни, духовные песнопения... Выбор воистину обширен, а главное, все песни действуют безотказно: создается совершенно особая атмо­сфера в группе, решаются многие проблемы.

Приведем всего лишь два варианта применения вокальной те­рапии.

Первый — прослушивание в непосредственной близости и не­обычной обстановке романсов и русских народных песен, отобран­ных при помощи анализа содержания и фоносемантического анали­за, выстроенных в определенной последовательности (как и в случае библиотерапии) и исполняемых профессионально (так было, когда сеансы вокальной терапии проводил солист Пермского опер­ного театра, бас Алексей Копылов). Независимо от установок и музыкальных пристрастий романсам внимают, затаив дыхание.

Второй — совместное пение народных песен, романсов, само­деятельной песни — в общем, чего только душа пожелает. По этому поводу — письмо одной из участниц группы: «Интересное слово — это настроение — настрой — строй. Как настроишь свой инстру­мент — так он и звучит. С утра в группе песня: Дон, дон, дон, дили-дон... Хороший настрой. Как камертон берет единственно правиль­ную ноту. И в теле, измученном ночным тренингом, слышится от­звук. А душе легко — душа поет. Хорошо бы еще попеть и подоль­ше. Ольга».

На группе же происходят и открытия. Так, «Песня о Бабае» однозначно ассоциируется с образом психотерапевта, а песня из ки­нофильма «Земля Санникова», в которой по наблюдению одного из участников группы слово «миг» может быть заменено на «миф» превращается впоследствии в грозное психологическое оружие (Горин С. Гипноз: техники россыпью, с. 206-207).

7. Письма к...

Анализ текстов писем можно проводить в процессе работы ди­намической группы, группы библиотерапии и т. д. Лингвистическая объективация информации предоставляет психотерапевту пищу для дополнительных размышлений и основу для более точной диагно­стики состояния пациента.

Возвращаясь к результатам Смоленского эксперимента и дру­гих лингвопсихологических тренингов, можно назвать еще некото­рые приемы лингвистического воздействия на подсознание.

8. Изменение имени на время работы группы

Кстати, подбор созвучных имен для всей группы - тоже доста­точно изящная лингвистическая задача.

9. Самостоятельное «творение» текстов в разных жанрах

Вот несколько примеров творчества безымянных (как и поло­жено в фольклорной традиции) авторов, создававших заговоры во время работы группы:

Стану я лекарь, помолясь,

выйду, перекрестясь,

из леса да во широко поле,

с чиста поля да во дубровушку,

встречу я там три сестры,

три сестры да красны девицы,

стану я девиц спрашивать,

переспрашивать да уговаривать:

Как у вас очи, ясны девицы?

Как у вас губы, красны девицы?

Как у вас речи, властны девицы?

Отведет черный глаз перва девица,

Отговорит злую думу друга девица,

Отметет кривотолки третия,

буйны ветры все следы выметут,

полны реки мутну воду вынесут,

красны огни думу горьку вычистят,

золотые слова да во серебрян ларец,

серебрян ларец да под железный замок,

железный замок да на медный ключ.

Замок в море.

Ключ в небо.

Аминь.

(Текст: темный (13,17), угрюмый (12,82), зловещий (10,21), суро­вый (9,84), черный, синий, коричневый, желтый. Средняя длина слова в слогах — 2,04).

Оберег от надоедливых пациентов (слова на ветер):

Встану я, лекарь, перекрестясь,

пойду, благословясь,

от клиентов и их заморочек,

из темной комнаты во широкие двери,

на вольный простор, на зеленый луг

слышу на лугу трава колышется,

солнце душу согревает,

цветы аромат источают,

на золотом престоле сидит лекарь —

святой Пантелеймон,

поклонюсь я, лекарь, святому Пантелеймону:

избави меня от заморочек клиентовых,

укрепи ум мой,

дай силу, веру, умение.

Аминь!

(Текст: возвышенный (3,19), синий, голубой, красный; средняя длина слова в слогах — 2,32).

Оберег

О, Боже, сохрани и спаси, излей на раба твоего свою благодать, огнем очисти, водою омой ключевою, осуши травою зеленою, сгинь-отринь грязь и мразь, вверяю себя силе твоей и имени твоему, и слову твоему. Аминь, аминь, аминь.

(Текст: светлый (16,67), яркий (15,14), радостный (12,30), пре­красный (11,35), нежный (10,65); сиреневый, голубой, белый, синий, красный; средняя длина слова в слогах — 2,16).

Этот заговор похож на молитву, что естественно, т. к. в про­цессе исторической жизни заговоры естественно сблизились и пере­плелись с христианскими молитвами. Отсюда своеобразное их «двоеверие», о котором писал А. Блок, сопоставляя заговоры и мо­литвы. «В молитве обращаются к известному лицу — подателю благодати. В молитвенной формуле вся сила сосредоточивается на упоминании имени и свойства этого лица. В заклинательной фор­муле, наоборот, весь интерес сосредоточен на выражении желания. Имена божеств, упоминаемые в ней, изменяются, но сама формула остается неизменной». То же — в сле­дующем заговоре:

Лечить — мочить, учить и быть, иль имя скрыть, уметь поспеть, успеть пропеть, притом умнеть, себя помнеть и дальше еть Господи благослови!

(Текст: тихий (23,15), печальный (11,66); голубой, серый, корич­невый, красный; средняя длина слова в слогах—1,86). Это очень ритмичный текст, а главное — голубой, как и положено заговорам.

Конечно, это лишь первые опыты создания заговоров и в чем-то они не совершенны и могут быть доработаны. Интересно, что все тексты получились жесткими по фоносемантическим признакам и очень ритмичными. Верно почувствовано и «безразличие» заговор­ных текстов к объему: «В центре мифологии фольклорной традиции не слово, а традиционно-фольклорный смысл — самостоятельная и собственная грамматическая единица».

Возможно усложнить процедуру создания заговорных текстов: включать в них слова из свободных ассоциативных экспериментов пациентов; совмещать кульминацию и золотое сечение; делать их более мягкими или более красными, голубыми, зелеными. Здесь огромный простор для творчества, тем более, что заговоры не исче­зают, т. к. «поэтическая сторона заговоров, их образная система, ритмико-мелодический строй уже давно оттеснили на второй план заклинательно-гиластическое значение произведений этого жанра и обеспечили им сохранность как образца народно-поэтической мыс­ли».

10. Групповое сотворение текстов в разных жанрах (можно с элементами лингвистического психоанализа) — непосредственная подготовка к работе методом ВМЛ. Пример: одна из членов группы попросила помочь ей составить заговор «От дурного человека». Сна­чала был проведен свободный ассоциативный эксперимент (слова назывались «до пустоты в голове»...): волосы, железо, вода, огонь, ветер, сила, ведро, медуза, зубы, язык дурной, язык, яйцо, игла, туча, громкость (выделены слова, приходящиеся на «золотое сечение»).

В результате совместного творчества группы был получен сле­дующий оберег:

Вода живая,

Ветер буйный,

Огонь жаркий,

Оградите рабу божью Ольгу

От языка дурного,

Человека лихого,

Дайте силы втрое-десятеро,

Заточите его мысли черные

В яйцо железное.

Резюмируя изложенное, можно отметить следующее:

1. Лингвистические методы в ряде случаев позволяют более тонко зафиксировать состояние пациента и могут быть использова­ны в качестве дополнительной диагностики.

2. Осознанное языковое воздействие может дать устойчивые и быстрые результаты, особенно в условиях терапевтической группы, где есть возможность диалога не только с доктором, но и с участни­ками группы — представителями общества.

3. В каждой личности имеются большие языковые резервы (пас­сивный лексический запас и т. д.). Чтобы «вывести» их на поверх­ность, требуется разнообразное эмоциональное «продавливание» — вербальное, художественное, музыкальное.

4. Письма являются эффективным способом аутосуггестии, по­гружения в измененное состояние сознания и могут быть использо­ваны как метод лечения и диагностики.

5. Личность, получившая достаточное количество эмоциональ­ных толчков, изменившая свое вербальное поведение потенциально готова к жизни в осознанном и управляемом Мифе.

Глава 11. Суггестор суггестора (стихийное формирование мифа)

Вы вот думаете, что доктор должен лечить. А больной считает, что раз доктор пришел и ос­мотрел больного, то лечение уже началось. Я, по крайней мере, всегда так думаю. Уже один факт прихода врача есть начало лечения. Раз док­тор, — значит, баста! Лечение началось.

А. Ф. Лосев

Всякая профессия есть заговор против непосвя­щенных.

Бернарл Шоу

Индивидуальные суггестивные тексты интересуют нас как за­фиксированные в массовом или групповом сознании синхронные вербальные социальные эксперименты, которые привели к опреде­ленным изменениям установок.

Данные тексты производятся как в обыденной жизни в виде диалогической продукции партнеров, в которой проявляется сопер­ничество собеседников «за право быть лидером в конкретном акте общения при реализации своих целевых установок», так и в условиях специально организованной комму­никации гетеровоздействия.

Проблема лидерства в диалоге подробно рассмотрена А. А. Романовым. Диалогическое общение (диалог) трак­туется как «взаимодействие партнеров, которое осуществляется с помощью речевых произведений — реплик или репликовых шагов, построенных из знаков естественного языка». «Ли­дер в диалоге — это партнер по диалогическому взаимодействию типового образца, который владеет стратегической инициативой ведения беседы и обладает правом — на базе коммуникативно-социальных конвенций реализации фреймового сценария — прини­мать ответственные решения в пределах типового функционально-семантического представления (ФСП), значимые для развития диало­гического обмена репликами и для реализации глобальной цели в типовом сценарии».

Если в диалоге роль лидера хотя и является константой, но ну­ждается в постоянном удерживании, то в случае суггестивного воздействия (диалога с бессознательным), такого соперничества не требуется, особенно в случае воздействия лица, которому приписы­ваются априорно эффективные действия.

Отсюда и преимущественное внимание к разным уровням языка в процессе анализа воздействующих текстов. В диалоге это опреде­ленные языковые средства лексико- и синтактико-семантического плана, а в случае анализа суггестивных текстов, в меньшей степени зависящих от сиюминутного коммуникативного контекста, в боль­шей — от социально-психологического, мы вновь обратимся к ана­лизу наименее осознаваемых уровней языка, для измерения которых используем те же формализованные методы, что и в случае описа­ния универсальных суггестивных текстов.

Индивидуальные суггестивные тексты — это интуитивная или осознанная попытка человека создать и внедрить свой миф (суггес­тивную роль).

Каким же образом моделируется, порождается суггестивная роль?

Многие ученные уделяли большое внимание роли коммуникатора в процессе воздействия.

Так, Ш. А. Надирашвили отмечает: «эксперименты доказали, что если слушатели считают коммуникатора лицом с большим прес­тижем, то его воздействие на них отличается большей интенсивнос­тью. Это свойство коммуникатора исследователи обычно обозначают такими терминами, как „престиж“, „убедительность коммуникатора“, „ожидание“, „установка“ и пр. Реально данное свойство коммуника­тор может иметь или не иметь, важно лишь установить, приписывает­ся ли оно коммуникатору в данный момент». Создается весьма любо­пытное психологическое положение — пропагандист приобретает большую силу воздействия благодаря тому, что сами слушатели при­писывают ему такого рода свойство. На основе экспериментальных данных в социальной психологии было бесспорно доказано, что ин­формация, идущая от источника с высоким престижем, характери­зуется большей силой воздействия.

Н. И. Жинкин утверждает, что «из всех сенсорных воздействий Для человека самым чувствительным, богатым и тонким является звук и его прием слухом, а самым устойчивым и объективным — свет и соответственно зрение. Это объясняется, вероятно, тем, что в пер­вом случае учитывается время, а во втором — пространство, слитная информация о которых безусловно необходима для реальной ориен­тации в действительности». И. Н. Горелов дополняет эту мысль, отмечая «весьма важное... различие, существующее между процессами восприятия речи только на слух и при наличии визуально воспринимаемого говорящего. В последнем случае слушающий, как правило, старается еще быть и „смотрящим“. Он „считывает“ допол­нительную информацию с лица говорящего».

А. Р. Лурия сообщает об экспериментах Г. В. Гершуни, резуль­таты которых «открывают для научного познания круг „подсозна­тельных явлений“. Речь идет о фиксации нашими зрительными и слуховыми рецепторами таких микроизменений объекта, которые не попадают в поле ясного сознания. Их учет производится позднее и подсознательно, в результате чего фиксируемые изменения субъек­тивно оцениваются как „интуитивно познанные“».

Именно с целью учета сенсорных воздействий для более де­тального рассмотрения были избраны 6 текстов популярного пси­хотерапевта А. М. Кашпировского (9094 слов), передававшиеся по каналам Центрального телевидения. Есть ли в этих текстах законо­мерности, которые могли бы прояснить их «феномен»? Ранее мы уже отмечали, что некоторые авторы (Дубров, Пушкин) отрицают роль слова в сеансах Кашпировского; неоднократно говорил об этом и сам Анатолий Михайлович. Попытаемся разобраться в этом явлении на уровне бесстрастных цифр: проанализируем данные об­счета параметров указанных текстов.

Сравнение фоносемантических признаков текстов Кашпиров­ского со средними результатами обсчета формул гипноза как уни­версальных суггестивных текстов позволяет заметить:

1) «безликий» основной признак гипнотических формул — «ти­хий» в авторских текстах имеет отрицательную оценку;

2) признак «медлительный» является сквозным для всех приве­денных текстов;

3) следующим по частотности является признак «сильный», ха­рактерный для половины текстов Кашпировского;

4) остальной «разброс» признаков обусловлен различными пре­суппозициями выступлений психотерапевта и разными типами за­дач. Если первые три текста смоделированы в жесткой фоносемантической системе (ср.: наличие признаков «устрашающий», «злове­щий», «угрюмый»), то после известий о негативных результатах и острой критики тактика изменилась — последующие три текста построены в мягком, проповедническом стиле (признаки «прек­расный», «возвышенный»), а суггестивная роль передается на уров­не мифа (роль страдающего за грехи рода человеческого Иисуса Христа — все та же модификация роли Божества).

Количественный состав «звукобукв» подтверждает коммуника­тивную направленность психотерапевтических сеансов, так как сре­ди «звукобукв», превышающих нормальную частотность, поровну представлены группы «хороших» (Н, Л', О, Б, Я, И), «плохих» (С, X, Ж, Щ, Ы) и «нейтральных» (В, Г, З, М, Г, У) звукобукв.

Среди гласных по-прежнему устойчиво выделяется «голубой» И.

Средние индексы лексических единиц в текстах сеансов психотерапевтического воздействия А. М. Кашпировского в сравнении с формулами гипноза

Таблица 19

Показатели Формулы гипноза Кашпировский

С 39.90 531.37

I_i 1.47 2.90

I_e 10.99 4.30

Р 44.55 78.40

I_g 3.22 2.60

I_ext 14.10 7.00

I_f 1.73 4.90

Средняя длина слова

в слогах 2.31 2.50

Лексические показатели подтверждают общие закономерности, отмеченные нами при сравнении групп универсальных и индивидуаль­ных суггестивных текстов. В текстах А. М. Кашпировского наблюдают­ся повышенные, по сравнению с формулами гипноза, индексы пред­сказуемости, итерации, индекс длины интервала повторяющихся слов, что указывает на спонтанность этих текстов, асимметричность в использовании слов и большую зависимость от содержания.

Эти данные противоречат наблюдениям лингвистов, изучавших отдельные приемы, применяемые в конкретных текстах А. М. Каш­пировского, так как единичные примеры удачного использования тех или иных художественных приемов можно найти в любом тек­сте психотерапевтического воздействия.

Так, О. А. Коломийцева, проанализировавшая 27 текстов ле­чебных сеансов А. М. Кашпировского с 1989 по 1991 год, отмечает несомненное лексическое своеобразие указанных текстов, выражен­ное использованием следующих приемов:

1) Синонимы и функции перечисления. Внешне это напоминает явление «поиска нужного слова», например: «У нас не лечение, а коррекция, выправление, воспоминание». Пациент воспринимает не отдельное значение, а некий синтетический образ. Интересно отметить, что в приведенном примере не все слова явля­ются языковыми, т. е. постоянными синонимами. Существительное «воспоминание» используется как синоним к слову «лечение» толь­ко в данном конкретном случае.

2) Антонимы. Анализ языкового материала показывает, что чем меньше сходства между значениями сравниваемых слов, тем легче происходит размывание их границ, например: «моя задача — не уси­ливать, а ослаблять, не подстегивать, а сдер

Date: 2016-11-17; view: 272; Нарушение авторских прав