Суггестия в лингвистике 4 page

1) фонологический,

2) номинативный,

3) семантический,

4) синтаксическо-логический,

5) контекстуально-смысловой,

6) формально-символический».

Б. Ф. Поршнев не уточняет, что он подразумевает под каждым уровнем воздействия (развития) языка. Однако можно предполо­жить, что все эти уровни присутствуют в суггестивных текстах и в той или иной мере являются значимыми. Можно полагать также, что наименее осознаваемыми являются фонологический и синтак­сическо-логический уровни, а номинативный и формально-симвоческий принимают максимальное участие в вербальной мифоло­гизации действительности.

Б. А. Грушин выстраивает иную структуру анализа текстов МС:

1) содержательный;

2) логико-структурный,

3) морфологический,

4) функциональный,

5) феноменологический анализ текста, причем утверждает, что социологи в состоянии сегодня заниматься только содержательным анализом текстов, используя контент-анализ.

Представительница Грузинской школы установки, психолог Р. Г. Мшвидобадзе отмечает: «Если допустить, что человек весьма часто скрывает свои отношения и эмоции или просто не думает о них во время коммуникации, то это, естественно, мало отражается на лексическом запасе, поскольку говорящий легко контролирует как лексику, так и другие выразительные средства, но, тем не менее, информация все же просачивается, следует искать более формаль­ные, неосознанные характеристики и их связь с тем или иным от­ношением или эмоцией».

В результате проведенных экспериментов Р. Г. Мшвидобадзе выяснила, что индексальная информация (в данном случае инфор­мация о положительных и отрицательных установках индивида) передается через языковый канал не только при помощи лексико-семантических средств, но и таких формальных языковых парамет­ров, которые в сознании говорящего не несут такой нагрузки. Го­ворящий использует синтаксические и морфологические параметры не специально (осознанно) как, скажем, использовал бы лексиче­ские средства, например, слова «хорошо», «нравится» для выра­жения положительной установки, а неосознанно, на установочном Уровне.

Выводы Р. Г. Мшвидобадзе чрезвычайно интересны, но не следует забывать, что это исследование проводилось все-таки в рамках психологии, поэтому уровни языка не были представлены во всей возможной полноте, да и задачи ставились более скром­ные: выяснить корреляцию между грамматико-синтаксическими параметрами текста и положительной или отрицательной уста­новкой личности.

С нашей точки зрения, структура суггестивной лингвистики Должна определяться двумя составляющими: структурой языка в челом, рассмотренной через призму феномена суггестии.

В структуре языка выделяются ряды в каком-либо отношении однородных единиц — уровней. Э. Бенвенист предложил вы­делить следующие уровни языка и лингвистического анализа:

- предложение

- знак

- фонема,

а Л. Н. Мурзин дополнил иерархию, предложив ввести уровень текста «как наивысший уровень языка» и «еще более высо­кий и поэтому наиболее неопределенный уровень — уровень куль­туры». Спускаясь с высшего уровня на низший, мы получаем лингвистическую форму, а переходя с низшего уровня на высший, получаем лингвистическое значение.

Суггестивная лингвистика только зарождается как предметная область. Тем более ценно появление теории, формулирующей основные постулаты этой дисциплины, изложенной профессором! Л. Н. Мурзиным:

1. Язык может рассматриваться в целом как явление суггестив­ное (суггестивная система). Иными словами, все компоненты языка потенциально суггестивны.

2. Суггестивная лингвистика — наука междисциплинарная, на­ходящаяся на стыке филологии и психологии. Поэтому наблюдая язык, следует учитывать также физиологическую реакцию.

3. Форма воплощения суггестивности языка — текст в широком смысле слова. Текст может быть как вербальным, так и невербаль­ным (жесты, мимика и т. д.), т. е. текст можно рассматривать как знаковую систему, включающую в себя «веер языков». Следова­тельно, компоненты текста — знаковые компоненты, средства суг­гестии.

4. Суггестивная лингвистика имеет динамическую природу: изучает процессы воздействия (тексты производятся, а не воспроиз­водятся).

5. Языковая суггестия вероятностна по своей природе.

6. Любые суггестивные компоненты разделяют знаковые свой­ства двусторонности.

7. Правомерно рассматривать процесс направленного воздей­ствия в традициях теории коммуникации. В таком случае воздейст­вующую личность (субъекта воздействия) можно назвать суггестором,а объект воздействия — суггестантом. Они взаимодействуют между собой посредством механизмов внушения, запускаемых вербальными и невербальными средствами. «Обработка» суггестии зависит от уровня суггестивной восприимчивости суггестанта. Нас одинаковой мере интересует лингвистика суггестора, лингвистика суггестанта и корпус суггестивных текстов, обеспечивающих эф­фективное, целенаправленное и предсказуемое воздействие.

Естественно, что процесс преобразования суггестии от сугге­стора к суггестанту невероятно сложен — это своего рода «черный ящик» и трудно определить, что происходит в момент воздействия. Суггестант принимает лишь то, что соответствует его целостной установке личности. Важны здесь и уровень внушаемости (суггес­тивной восприимчивости) суггестанта, уровень его интеллекта (чем выше уровень, тем выше сопротивление), а также установка на суг­гестора. Как писал психотерапевт А. Б. Добрович, влюбленный че­ловек наполовину загипнотизирован (впрочем, как и ненавидящий).

Выстраивая иерархию уровней суггестивной лингвистики, нуж­но иметь в виду, что сама по себе суггестия — явление неоднород­ное, хотя в любом случае речь идет о воздействии на подсознание (об изменении установок). С точки зрения латентного вербального воздействия базовыми будут одни уровни языка (например, фоно­логический), а с позиций открытой (прямой) суггестии, подтвер­жденной особой социально-психологической ролью суггестора из­начальными следует признать другие уровни (например, становится значимым повелительное наклонение глагола). К тому же, посколь­ку анализ и синтез происходят в суггестивной текстовой продукции одновременно, следует говорить не о противопоставлении плана выражения и плана содержания, а о формосодержании — содержа­тельной форме и формальном содержании — в их единстве. И на­конец, описывая структуру суггестивной лингвистики, мы одновре­менно должны выяснить: какими реальными методами (средствами) изучения параметров суггестивных текстов располагает современ­ное языковедение сегодня.

1. Нижний в иерархии с точки зрения языкознания и высший — с точки зрения латентного воздействия уровень — фонологический.

Если суггестия — это творчество (в первую очередь вербаль­ное), то для доказательства значимости именно фонологического Уровня обратимся к опыту выдающихся поэтов и писателей. Боль­шое количество примеров такого рода анализа и самоанализа при­водит А. Сухотин: «Большой стилист И. Бунин признавался, что, начиная писать, он должен „найти звук“. И „как скоро я его нашел, — пишет он далее, — все остальное дается само собой“. Уловить, поймать звук — это и значит отыскать ритм повествования, его звуковую структуру. В одной из статей Блок писал: „Поэт — сын гармонии, и ему дана некая роль в мировой культуре“. И далее поясняет: „Три дела возложены на него: во-первых, освободить зву­ки из родной, безначальной стихии, в которой они пребывают; во-вторых, привести эти звуки в гармонию, дать им форму; в-третьих, внести эту гармонию во внешний мир“. Обратим внимание на то, как четко здесь выражена упорядочивающая работа поэта: уловить в шумах, идущих извне, нужные звучания и сложить из них пре­красное. Недаром же об А. Блоке кто-то из современников сказал, что он улавливает звуковые волны, опоясывающие Вселенную, и лепит из них стихи. Потому-то он и говорил: „И стихов я не выду­мываю, я их слышу. Сначала музыку, потом стихи“».

А вот описание авторской работы над текстом, приведенное А. Белым в статье «Как мы пишем»: «...Интонация, звук темы, рожденный тенденцией собирания материала и рождающий пер­вый образ, зерно внешнего сюжета, — и есть для меня момент на­чала оформления в узком смысле; и этот звук предшествует, ино­гда задолго, работе моей за письменным столом....В звуке бу­дущая тема подана мне издали; она обозрима в моменте; я сразу вижу и ее начало и ее конец. В звуке мне подана тема целого; и краски, и образы, и сюжет уже предрешены в звуке; в нем пережи­вается не форма, не содержание, а формосодержание; из него пер­вым содержанием вылупляется основной образ, как зерно....То, что я утверждаю о примате „звука“, — мой выношенный тридца­тилетний опыт».

В статье «О звуках стихотворного языка» Л. П. Якубинский классифицирует явления языка с точки зрения той цели, с какой говорящий пользуется своими языковыми представлениями в каж­дом данном случае: «Если говорящий пользуется ими с чисто прак­тической целью общения, то мы имеем дело с системой практиче­ского языка (языкового мышления), в которой языковые представ­ления (звуки, морфологические части и пр.) самостоятельной цен­ности не имеют и являются лишь средством общения. В практиче­ском языковом мышлении внимание говорящего не сосредотачива­ется на звуках; звуки не всплывают в светлое поле сознания и не имеют самостоятельной ценности, служа лишь средством общения. Смысловая сторона слова (значение слова) играет в практическом языке большую роль, чем звуковая (что вполне понятно); поэтому различные подробности произведения доходят до сознания, глав­ным образом, постольку, поскольку они служат для различения слов по значению. В языке стихотворном дело обстоит иначе; можно утверждать, что звуки речи в стихотворном языке всплывают в светлое поле сознания и что внимание сосредоточено на них; в этом отношении важны самонаблюдения поэтов, которые находят себе подтверждение в некоторых теоретических соображениях».

Поскольку суггестивные тексты являются, по существу, праг­матически маркированными текстами, можно предположить сосре­доточение внимания их авторов на звуках речи, т. е. генетическую близость суггестивных текстов именно стихотворному мышлению. Отсюда ориентация нашего исследования, в том числе и на идеи и методы фоносемантики, которая «занимается тем, что в традици­онных терминах называется „связью между звуком и значением“.

Первая из известных истории языкознания попыток постановки вопроса о связи звука и значения была осуществлена в древнеин­дийских Ведах. „Для древних индийцев была характерна убежден­ность в существовании изначальной связи между самой вещью и ее наименованием. Ученые того времени пытались решить вопрос, каким образом слово передает значение, и приходили к выводу, что в звуках слова заключена сущность вещи“

Выделяют 2 направления исследований мотивированности зву­чания значимых единиц языка:

1) изучение типов ассоциаций между звучанием и значением наматериале различных

2) выявление чисто психологических корреляций между звуча­нием и значением. „Особенно показательны результаты А. П. Журавлева, сочетавшего психолингвистические эксперименты с остроумным машинным мо­делированием“.

А. П. Журавлевым разработан экспериментальный психомет­рический метод изучения символического значения звуков речи, измерена символика всех звуков русского языка, построена модель фонетического значения, разработаны программы автоматического анализа функционирования этого аспекта значения в поэтических кетах и вычисления фонетического значения слова. Проведены сопоставления оценок символики русских звуков носителями раз­ных языков. По мнению А. П. Журавлева „носите­лем фонетического значения является звуко-буквенный психический образ, который формируется под воздействием звуков речи, но осознается и четко закрепляется лишь под влиянием буквы“. Такой подход в сочетании с возможностью автоматического анализа фоносемантического аспекта текстов позволяет создавать функционирующие модели суггестивных текстов, искать в них об­щие закономерности и в какой-то мере прогнозировать судьбу этих текстов.

Любопытно, что Б. Ф. Поршнев, поднявший проблему связи суггестии и языка, отрицал какую-либо мотивированность акустико-артикуляционных признаков речевого знака свойствами предме­та или значения, объясняя такое отношение тем, что „в глазах тео­ретического языкознания это лишь иллюзия, которая часто рассеивается при сравнении такого слова с его исходными, древни­ми формами, а также с параллельными по смыслу словами в других языках. Новейшие количественные методы тоже не дают надежных результатов“ и делает вывод: „Звучание слов человеческой речи мотивировано тем, что оно не должно быть созвучно или причастно обозначаемым действиям, звукам, вещам“.

А. П. Журавлев, а вместе с ним еще ряд авторов убе­дительно демонстрируют мотивированность языковых знаков, в том числе и с помощью новейших количественных методов.

Так, Е. И. Красникова изучила возможность прогнозирования оценки квазислова в связном тексте и пришла к выводу, что „знание объективно измеренного символического значения звуков может выступать как прогнозирующий фактор, и его можно использовать для направленного воздействия на реципиента“. Г.Н.Иванова-Лукьянова, М.В.Панов, А.П.Журавлев посвятили свои ис­следования звуко-цветовым соответствиям. О. А. Шулепова прове­ла сопоставительный анализ восприятия английских звуков англи­чанами и русскими, и пришла к выводу, что большинство анг­лийских звуков оценены англо- и русскоязычными информантами идентично.

Все эти исследования убедительно показывают, что возможно использовать метод оценки фоносмантического значения слова и текста для описания параметров суггестивных текстов. Причем, хотя данные А. П. Журавлева касаются, в основном, русского языка, мы считаем возможным использовать этот метод для оценки текстов на санскрите, а также различных заклинаний и заговоров, включающих квазислова (иноязычных суггестивных текстов). Оп­равданием такого „расширения“ могут быть следующие факторы: Прусский язык принимается в нашем случае за точку отсчета, за неизменный фактор; анализируемые тексты на иностранных (ква­зииностранных) языках функционируют именно среди носителей русского языка, воспринимаясь как иноязычные по сравнению с эталонным (родным) языком; тексты анализируются в „звукобуквенном“ виде, что позволяет их сравнивать достаточно объективно.

Особый интерес исследование фоносемантических параметров текста представляет в связи с задачами латентного (скрытого) воз­действия. Так, по данным Б. М. Величковского „в экспериментах на селективное слушание установлено, что значение неосознаваемых испытуемым слов, предъявляемых по иррелевантному каналу, ока­зывает влияние на время повторения и семантическую интерпрета­цию релевантной информации. Подкрепленное ранее ударом элек­трического тока слово, которое испытуемый не замечает, вызывает отчетливую кожно-гальваническую реакцию, причем реакцию вы­зывают также слова, близкие по своему значению или фонематиче­скому рисунку. Последнее обстоятельство существенно — согласно исследованиям А. Р. Лурия и О. С. Виноградовой по семантическо­му радикалу, в условиях осознания интеллектуально сохранные испытуемые реагируют лишь на семантическую, но не на фонема­тическую близость“.

Интересно, что культурологи, этнографы, философы по-своему мифологизируют фонологический уровень языка. Так, культуролог Г. Гачев предлагает вдуматься глубже в тот факт, „что звуки язы­ка — на выдохе лишь произноситься могут. На вдохе получиться могут лишь „А“ (вбирание, вхождение открытого пространства в нас) и „И“ — втекание дали в нашу щель. Но „О“, „У“ суть звуки глубины, которую мы собой производим, вносим в бытие, даруем; Е“ — перед, лицо, личность; „Ы“ — выдох, выход на мир, испус­кание духа, отверзание, распад „я“, его растекание в мировой Океан.

Если бы звуки языка произносить на вдохе, тогда они были бы произведениями бытия в нас, нами, и носили бы его прямой свет, истину и идеи, мысли в себе. Но звуки и слова образуются, имея источником пещеру нашего тела, его очаг — огонь, сердце; очевидный и непосредственный импульс они имеют в нашем „я“, суть наш выпад в бытие наугад, в свет — исходя из теней. Язык — не вклад

Космоса в нас, а наш вклад в Космос: ему мы предварительно соз­даем модель в черном ящике рта и через мотор языка, сей двигатель там внутреннего сгорания („бьется в тесной печурке огонь“), — ис­пускаем волны, тревожа мир.

Вот почему такое бытийственно-онтологическое значение при­дается в Ведах и Упанишадах звучанию песнопения: „вач“, „рич“, „удгитха“ — ибо это наш, от людей, вклад в Космос, сотворение новой стихии, отличной от присутствующих уже в природе четы­рех, — и она должна входить в мир и укладываться в нем соразмер­но с остальными. И „Брахман“ есть и высшая духовная сущность, и молитва, и жрец, ее творящий. Словесная молитва есть метеор, яд­ро, что взвивается в космос, чтоб, например, по утрам выводить Солнце на небо; и культ создает плазму, в которой могут жить и питаться боги». Здесь и Личность, и Язык, и Космос в метафорическом гносеологическом прочтении...

Говоря выше о номинации, мы уже приблизились к обозначе­нию Адамовой тайны слов — загадки наименований: «Явление об­нажения фонетической стороны слова также очень часто сопровож­дается эмоциональным переживанием звуков, на которых сосредо­точено внимание. Джемс так описывает это явление: „Нередко, дол­го глядя на отдельное печатное слово и повторяя его про себя, мы замечаем, что это слово приняло совершенно несвойственный ему характер. Пусть читатель попробует наблюдать это явление на лю­бом слове страницы. Он скоро станет удивляться тому, как он мог всю жизнь употреблять какое-то слово в таком-то значении... Взглянув на него с новой точки зрения, мы обнаружили в нем чисто фонетическую сторону. Раньше мы никогда не направляли на нее исключительного внимания, слово воспринималось нами сразу об­леченным в свой смысл, а затем мы мгновенно переходили к друго­му слову фразы. Короче говоря, слово воспринималось нами в свя­зи с группами ассоциаций, и в таком виде оно являлось для нас не простым комплексом звуков. Явление 'обнажения' слова очень рас­пространено и, вероятно, каждый наблюдал его на самом деле“».

Обобщая сказанное выше, отметим, что наше исследование бу­дет направлено на измерение следующих фоносемантических пара­метров при помощи специальной компьютерной программы «Diatone», разработанной в лаборатории суггестивной лингвистики и социально-психологической терапии «Ведиум»:

1) отклонение частотности употребления тех или иных звуков от нормальной частотности. По мнению автора методики измерения фонетического значения А. П. Журавлева, «в системе анализа т исходный момент — сравнение количества различных звуков в кете с нормой — играет очень важную роль», так как «звуки встречаются в обычной речи с определенной частотностью. Носитель языка... интуитивно правильно представляет себе эти нормаль­ные частотности звуков и букв, и читатель заранее „ожидает“ встретить в стихотворении каждый звук нормальное число раз. Ес­ли доля каких-либо звуков в тексте находится в пределах нормы, то эти звуки не несут специальной смысловой и экспрессивной нагруз­ки их символика остается скрытой. Заметное отклонение количест­ва звуков от нормы резко повышает их информативность, соответ­ствующая символика как бы вспыхивает в сознании (подсознании) читателя, окрашивая фонетическое значение всего текста. Напри­мер, если в стихотворении нагнетаются звуки, средние оценки кото­рых по шкале „светлый-темный“ соответствуют признакам „очень светлый“, „светлый“, то эти признаки и будут характеризовать со­держательность фонетической формы текста в целом. Эффект уси­лится, если в то же время „темных“ звуков в тексте будет заметно меньше нормы»;

2) фонетическое значение суггестивных текстов и заголовков текстов в случае анализа личных мифов;

3) звуко-цветовые соответствия;

4) звуковые повторы (повторы слогов), превышающие нор­мальную частотность употребления;

5) процентное соотношение количества высоких и низких звуков.