Жаркая погода в крыму

Чувашская народная песня.

Турхан К. С.

Свияга впадает в Волгу: Роман.— Чебоксары: Чувашское книжное издательство, 1985.— 544 с.

Роман Кузьмы Турхана воскрешает события более чем четырехсотлетней давности, когда чувашский народ добровольно воссоединился с Русским государством.

Мать послала Ахтубая в Медвежий лог нащипать хмеля для варки пива. Ему-то хотелось на охоту, но разве можно не слушаться старших.

Мешочек уже полон душистых шишек. Пора Ахтубаю домой. Знакомая петлявая тропа поманила вдоль заросшего берега Волги...

Кончилась неделя змеи. Стоит бабье лето. Есть у этой трепетной поры, словно у позднего чувства, свое очарование— все дышит покоем и согласием, в душе рождаются сладкие мечты.

Скирды давно исчезли с полей. Лишь на лугу бугрятся ометы сена. Но осенние виды не удручают: и бурое жнивье, и пестрые покосы замерли, своим покоем напоминая о тех, кто всласть потрудился на них лето напролет и теперь получил передышку.

А леса — краше некуда. С веток осыпаются листья всяких расцветок. Идет Ахтубай, загребая их ногами, изредка поднимет приглянувшийся листок, повертит в руке и бережно засунет за пазуху, будто в дар кому-то.

На подходе к деревне он остановился и прислушался. Там, в селении, вроде тихо, но совсем неподалеку послы-шались приглушенные голоса. Тотчас вытряхнулся из-за кустов мужчина в ратном облачении и поманил Ахтубая пальцем. С перепугу готовый все выронить из рук, паренек подошел к незнакомцу.

— Ты из этой деревни?— спросил ратник по-русски.

Ахтубай понял вопрос, но ответить вслух постеснялся, лишь кивнул головой утвердительно.

Незнакомец обернулся и дал знак, по которому на дорогу вышли еще трое рослых мужей.

— Северьян, попробуй на татарском, у тебя же получается,— сказал первый (Ахтубай уже понял, что перед ним русские дружинники).

Тот, кого назвали Северьяном,— кареглазый, с короткими усами молодой человек — посмотрел на Ахтубая искоса и вдруг обратился с дружелюбной улыбкой:

— В деревне исников* нет?

— Утром не было,— ответил Ахтубай.

— Так ты с утра не ходил домой?

— Не ходил.

Северьян ткнул рукой в мешочек с хмелем и снова начал расспрашивать:

— А кто-нибудь из русских не живет в деревне?

— Нет.

— Ну и ладно, А далеко ли отсюда до Суры?

— Не близко.

— Как лучше добираться Дотуда? Вкруговую по Волге аль у вас напрямки через лес дорога есть?

— Есть Курмышская дорога, верст пять от деревни,— Ахтубай указал рукой на запад. Полагая, что разговорна этом закончился, он уже собрался было удалиться от нежданных пришельцев, но Северьян, будто угадав* его намерения, взял парня за плечо, предупредил «погоди, сейчас уйдешь» и, не отнимая своей руки, о чем-то посовещался со своим соратником, одетым более изысканно. Ахтубай смекнул: дело плохо, заберут его в провожатые.

— Вы сами найдете дорогу, а меня дома заждались,— попытался он вырваться из рук Северьяна.

— Постой, ты нас только на верный путь наведи, хорошо?— сказал дружинник.

— Аида скорей,— Ахтубай решительно вскинул мешочек на плечи: все равно от дружинников не отделаться.

Но не успели они и шага ступить, как с конца деревни донесся до их слуха чей-то истошный вопль. Незнакомцы вздрогнули и юркнули в кусты. Ахтубаю велели наблюдать. Он хорошо видел, как по деревне с криком носится девчонка, а в отдалении стелется дорожная пыль.

— О чем голосит там эта крикунья, разумеешь?—подал голос Северьян.

— Ханские люди метнули огненную стрелу. Беда, видно, стряслась. Как появятся исники — хорошего не жди...

Ахтубай не договорил, бросил свою поклажу и с громким возгласом «Горим!» бросился бежать к деревне.

Теперь и дружинники заметили завитки дыма над избой у околицы. Недолго раздумывая, вслед за Ахтубаем они тоже побежали туда.

Пламя уже полыхало. Но впятером быстро разметали соломенную кровлю — не дали огню разбушеваться. А тут и соседи появились — прятались от исников кто как мог.

Когда пожар был потушен, Иштерек, отец Ахтубая, вышел из дома и, с недоумением оглядывая разбросанную солому, хлопнул себя по бедрам.

— Средь бела дня могли сгореть, сынок?—проговорил он, робко приблизившись к незнакомым людям.

— Могли, отец. Проклятый исник-татарин пустил стрелу с горящей паклей. Спасибо, вот они помогли...

Само собой, пострадавшим хозяевам — не до гостей. И все же мать Ахтубая Пинесь инге*, ни слова не знающая по-русски, то рыдая, то улыбаясь через силу, зазвала путников в дом.

Домочадцы смотрели на них удивленно, а Пикпав, восьмидесятилетний дед Ахтубая, присел рядом и заговорил Бывалый охотник, на своем веку он странствовал много, поэтому неплохо говорит по-русски.

— Видно, татары и своих людей не жалеют, не одни наши деревни терпят бедствие от их стрел,— молвил старший по чину дружинник, которого звали Иваном Дормидонтовичем.

— Да, не дают спокойно жить,—сказал старик.

— А что, когда ясырь** берут, тоже издеваются, или татарин татарина в полон не уводит?

— Иной раз ничего не разбирают, гонят, как скотину в стаде,—старик поставил на стол полную чашу орехов.— Однако, по-моему, вы и нас за татар приняли.

Дружинник удивленно посмотрел на него.

— А кто же вы?

Исники — дальняя стража Казанского ханства.

Ясырь (тат.) — население, взятое в плен.

— Мы не татары, чуваши мы,— беззвучно засмеялся Пикпав— Слыхали про такой народ?

— Чуваши? Признаться, не слышал. В эти края я сам мало хаживал... А вот Северьян, чай, слыхал, ему и с татарами повоевать пришлось...

— Я чувашей хорошо знаю,— вступил в разговор Северьян.— У Чалыма чуть в полон к ним не угодил. Про то, что вы не татары, смекнул я раньше, потому как у тетушки речь совсем на татарскую не похожа. Да и платье у вас другое. И домашняя обстановка отличается. И женщины, вон, не закрывают лицо,— Северьян при этом ввглянул на Альби, чистившую в передней грибы. Сестренка Ахтубая поняла, что речь идет о ней, покраснела и с посудой в руках вышла. — Вон куда нас занесло, Иван Дормидонтович, к чувашам...

— Так-так, чуваши мы, чуваши,— повторил старик.— Это совсем другой народ—не татары и не черемисы. Наши отцы-деды тоже были чуваши...

Он еще хотел сказать что-то про свою родословную, но умолк, потому что вошел Ахтубай с товарищем, таким же, как он сам, русым и синеглазым крепышом.

— Лошади поданы,— обратился Ахтубай по-татарски к Северьяну.

Тот перевел его слова Ивану Дормидонтовичу.

— Ну, счастливо оставаться, чувашские друзья,— поднялся старший дружинник. —В гости вас к себе приглашать— уж очень далеко друг от друга живем. А все же у нас, у русских, есть поговорка: гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда встретится. Да будет так: отплатим добром за добро.

Пикпав долго смотрел на него с любопытством и не стерпел-таки, спросил:

— Все же узнать хочу, из каких вы краев будете, чьи люди?

—- Суздальские мы, у воеводы Лунина-Горбатого на службе состоим. Вам, вижу, открыться можно: сюда мы из Нижнего Новгорода приплыли на стругах, да разбили наше войско татары, мы же еле головы спасли...

Иван Дормидонтович повелел дружинникам собраться побыстрее. Старику он оставил на память уцелевший денежный мешочек из кожи, а тетушку Пинесь не знал как и отблагодарить.

— От всей души спасибо тебе, хозяюшка. Эх, были бы деньги при себе... Нету, не обессудьте, люди добрые...

Ахтубай с Иливаном задами вывели ратников в лес. Неотстал от них и старый Пикпав. Он.долго наставлял впервые отправляющихся в дальний путь парней, как ухаживать за лошадьми. И лишь дослушав до конца длинную назидательную речь, всадники скрылись в безмолвии леса.

УРАЗМЕТ

Говорят: поле все видит, лес все слышит. А в деревне столько глаз и ушей, что не могло остаться незамеченным, как загорелась изба Иштерека, как сбивали пламя окольные люди. Один увидел — шепнул другому, тот не попридержал свой язык при людях, вот и пошла гулять молва.

Дошла эта весть и до ушей самого баскака* Уразмета —ретивого помощника мурзы. И ничуть не удивился Иштерек, когда спозаранок увидел подъехавшего верхом Уразмета — с кудряшками-завитушками на голове, белым, как у барышни, лицом, в красной рубахе и укороченном для шика кафтане.

— Уж пожаловал нечистый дух, тыспроворь там что-нибудь на стол,— проговорил он вполголоса жене и тут же громко обратился в окно, затянутое тонким бычьим пузырем:—Сейчас выйду!

Подавив свою лютую неприязнь к деревенскому коштану, Иштерек склонил голову в знак приветствия — отдал дань древнему обычаю и позвал гостя в избу.

— Некогда!—отрубил баскак, продолжая сидеть на коне в надменной позе. — Ты лучше отвечай, что вы тут вчера натворили?

— А чего там... Вишь, чуть-чуть не погорели. Слава пюлеху**— помог сладить с огнем.

— Помог, значит. А не сам ли пюлех тушил?

— Грешно так говорить, Уразмет,— протянул к нему руки Иштерек.— Еще накличешь беду...

— Во-во, с такими, как ты, беспутными, одно горе. А ведаешь ли ты, недоумок: ко мне трижды прискакивали исники, требовали выдать русских — тех, что ты вчера укрыл. Напоследок строго-настрого наказали: повторится такое — от деревни вашей одна зола останется.

— Не наговаривай, Уразмет.

— Никакого наговора нет. Ты не признаешь деревенских чинов — а я держи за это ответ перед исниками. Нашел дурачка! И говорить больше не желаю, взял да по-

—^Баскак (тат.) —собиратель податей.

Пюлех (чув.) — языческое божество.

садил,— баскак сунул два пальца в рот и свистнул, тут же метнулись к нему из проулка двое постоянных его спутников— долговязый, как жердь, Элендей и коротышка Мрзук. — Сколько раз было сказано — не якшаться с русскими! За это, Иштерек, будешь сидеть в погребе мурзы Тугая, пока он не вернется из похода. Свяжите ему руки! Элендей и Мрзук подскочили с двух сторон, заломили Иштереку руки назад и мигом скрутили их пеньковой бечевкой.

— Пшел!—Уразмет упер ему в плечо кнутовище.

— Помилуй, Уразмет,— поворотился к нему лицом Иштерек. — Чего худого я тебе сделал? Нешто я вор какой, чтобы связывать меня?

— Ты любого вора страшней. Мало через тебя мне гонений было! Ну, топай давай!

— Дай хоть жене сказать. Как человека тебя прошу...

— Э, сама разыщет, ей не привыкать,— оскалил зубы баскак. — Вот Элендей пойдет и скажет ей, пускай еды побольше тащит, не скоро ты выберешься из темницы.

...Старый Пикпав поучал Альби, решившую пойти к Уразмету, чтобы она не дерзила, лишнего не наговорила, а коль потребно будет, обещала ему в> дар лисью или бобровую шкурку, короче говоря, чтобы постаралась смягчитьегогнев.

— Ну что ж, я сумею потолковать с этим злыднем,— отвечала Альби. Сорвалась, как ветер, и... не вернулась.

— Лучше бы самому пойти,—укорял себя старик, то и дело выглядывая за ворота.— Разве можно посылать на такое дело вспыльчивую молодежь? Поди, и эта выпалила все, что пришло на язык. А тот под горячую руку не только Альби — полдеревни готов в яму посадить.

Но старик напрасно сомневался в Альби. Девушка была вежлива не только с Уразметом, но и с его сварливой родительницей. Намекнула баскаку, что Ахтубай нынче поймал много бобров, а матери дала слово принести для ее хворого сына Падирека земляной гриб и разные целебные

травы.

— Не бойся, доченька,—раздобрилась тетя Недюсь, когда сын покинул избу. —Уразмет, видно, лишь попугивает твоего отца, долго держать взаперти не станет. Ужо я и сама шепну ему, не ссориться же из-за них с подружкой Пинесь.

Альби вышла. Уразмет, стоявший с Элендеем возле крыльца, на ее повторный вопрос об участи отца усмехнулся: -

— Как можно отца такой девушки1 держать в сыром

погребе?!

Но притворные слова не убедили ее. По тому, как переглянулись Уразмет с Элендеем, она поняла: эти двое замышляют что-то нехорошее.

— Вы чего перемигиваетесь? Думаете, раз перед вами девчонка, можно и поиздеваться над ней?—решительно заговорила Альби.—Отвечай, Уразмет, отпустишь папу сегодня или нет?

— Сказал же — выпущу. Только ты, Альби, больно не шуми. С тобой Элендей хочет поговорить. Начинай же, Элендей, или воды в рот набрал? 7

— Мне не о чем с ним говорить, да и желания нет никакого,—Альби стала спускаться по ступенькам, хотя ей и не уступали дорогу.

— Ты, милая, зря обижаешься,—Уразмет протянул ей руку, но она не приняла этот жест. — Мы с Элендеем давно хотим наведаться к твоим родителям. И не с черной вестью, а с доброй...

— Правда,правда,— подалголосиЭлендей.

— Но ты сама пришла, давай сперва с тобой договоримся.

— Хватитсмеяться,бесстыдники!—• отрезалаАльби.

— Мало вам отца, безвинного человека, теперь за меня принялись? Не на такую нарвались, я не позволю измываться над собой. Сей же час отправлюсь к мурзе Тугаю.

— Ай-ай, какая ты шустрая,—преградил ей дорогу Уразмет. —Тебе не придется беспокоить Тугая, потому как мы не можем.отпустить тебя отсюда. А дабы ты в тоске безысходной не рвала свои золотые волосы, причину объясню заранее: твой отец убежал из погреба, а посему место беглеца должна занять его любимая дочь.

Альби бросило в дрожь от услышанного, ноги обмякли, она от испуга отшатнулась назад. И только сейчас заметила: у Элендея в> руке толстая веревка, у Уразмета — сложенный вдвое сыромятный ремень.

Схватка была недолгой: двое мужчин, как девушка ни изворачивалась, связали ей руки и заперли в сарай.

МЕДВЕДЬ

Под вечер прискакали в деревшо Ахтубай с Иливаном. Ахтубай не успел спешиться, как услышал худую весть и заспешил в другой конец деревни, к Уразмету. Конечно,

не мешало бы позвать друга для верности, но пришлось бы дать крюк, а времени тратить не хотелось—нужно скорее спасать отца и сестренку от произвола коштана.

Он и не заметил, как прибежал к баскаковскому подворью, как распахнул калитку и ворвался в избу.

— Где Уразмет?— спросил он строго тетю Недюсь, которая стояла у изголовья больного чада.

— Не ори!—отвечала женщина. —У постели больного не кричат. А Уразмета нет — уехал в соседнюю деревню по своим делам.

Тетя Недюсь с интересом посмотрела на парня: «Не о нем ли ходят слухи, что он самый отчаянный в деревне? Да, похоже, это брат Альби». Она смерила взглядом его рост, размах плеч, широкую грудь. В самом деле: не дай бог Уразмету столкнуться с этим коренастым и плотным, как дубовый кряж, парнем.

Убедившись, что говорить с женщиной бесполезно, Ах-тубай устремился во двор.

— Альби! Где ты?!—выкрикнул он.

Откуда-то послышался слабый стон.

Из-под навеса, протирая глаза, повылезли Элендей и Мрзук — видно, давали храпака, пользуясь тем, что хозяина не было дома.

— Где моя сестренка?— сердито стал допрашивать их Ахтубай.

— Не знаем, не видали.

— Дома, поди, их-хи-хи!—хихикнул Мрзук.

Дальше дознаваться не пришлось — из сарая донесся голос Альби.

Элендей и Мрзук бросились наперерез -брату заложницы. Но Ахтубай храбро рванулся вперед и, волоча повисших на его плечах прислужников, одним ударом ноги вышиб дверь в сарай. Элендей кинулся за жердиной — голыми руками этого медведя не возьмешь. Но Ахтубай в два прыжка настиг его и свалил пинком. Мрзуку, который вцепился в сарае в Альби, двинул кулаком в висок, тот рухнул без памяти. Дружки Уразмета больше не приставали, а тетя Недюсь лишь в 'окно следила за происходящим.

— Спасибо, брат. Век буду помнить твое добро,— промолвила Альби по дороге домой, крепко пожимая руку Ахтубая.— Будь осторожен, Уразмет не простит тебе. Вот увидишь, опять нагрянет со своей оравой.

— Пускай приходит,—-махнул рукой Ахтубай, улыбаясь,— и ему пересчитаю ребра.

Дома, усталый, лег спать как ни в чем не бывало.

Нет, в тот вечер Уразмет не осмелился наведаться. Вернувшись к себе, он заметил разбитую дверь сарая и зазвал своих прислужников в дом.

— Вот что, болваны вы этакие,— с притворной угрозой в голосе сказал он.— Это даже хороню, что Ахтубай проучил вас. Я бы всыпал вам еще больше за то, что оставили меня со сломанным сараем. Эх вы, младенцы-сосунки, не сумели отстоять честь своего хозяина. Потому и в-елю: разыщите Ахтубая и доставьте сюда. Как вы его притащите— шагом, бегом или волоком — не моя забота, ваша. Чего уставились, как остолопы, вон!

Взяв свое обычное «оружие»— пеньковые веревки, Элендей и Мрзук с неохотой отправились к нижней окраине деревни.

Альби сидела у окна и еще издали увидела их. Она торопливо стала тормошить брата.

— Сколько их?— спросил он спросонок.

— Двое, Элендей и Мрзук.

— Без Уразмета?

— Без него.

— Ну и не мешай, очень хочется спать. Но уснуть уже Не смог. Полежав в полудреме, слегка откинул чапан, которым укрывался, и полюбопытствовал:

— Отчего же не заходят?

— Кто их знает...

— Послушай, о чем там толкуют.

Альби приставила ухо к окну и прислушалась к говору снаружи.

— Так о чем болтают?

— Друг друга посылают к тебе. Элендей говорит: ты зайди, а Мрзук — нет, ты.

— Эх, шатаются, спать человеку не дают!—сказал Ахтубай и повернулся на другой бок. Больше он ни словом не обмолвился с сестренкой.

Уразмет и раньше слыхал о недюжинной силе Ахтубая, однако не мог и подумать о такой, чтобы двум мужикам невозможно было управиться с семнадцатилетним парнем. Оттого он обругал как следует своих незадачливых помощников, которые попусту прошатались со своими пеньковыми веревками. В конце концов выгнал их из дома:

— Вам только двор подметать да навоз таскать! Когдаработникиудалились,тетяНедюсь,вздохнув, сказала сыну:

— Ахтубай и вправду силен, Элендея с Мрзуком как

малых детейшвыряет. Ай-ай,войдет в лета — он таким же батыром станет, -как мурза Тугай.

— Это уж слишком — как мурза Тугай!— проворчал Уразмет. — Да с Тугаем в округе некому тягаться. А этот еще — свистун...

— Ой-ей, я давеча во все глаза глядела. Ну, медведь, как есть медведь. Ты не связывайся с ним, Уразмет.

Сын не стал возражать ей, но в душе все-таки не соглашался с тем, что Ахтубай так могуч.

Помнит Уразмет его еще недоростком. Бегал Ахтубай с такими же, как сам, сорванцами, то за проезжавшей телегой, то за верховыми; недавно бросивший носить детские штанишки, играл в прятки или в мяч. Раз в какой-то праздник удумал накинуть на себя медвежью шкуру и перепугал всех женщин. После этого tro стали дразнить медвежонком. Уразмет, столкнувшись с ним где-нибудь, бывало, лишь пригрозит хлыстом: дескать, смотри, добалуешься, и проходит мимо. И вот нынче медвежонок превратился в медведя, которого и взрослые побаиваются.

— Ишь ты! Этого медведя надо проучить!—произнес Уразмет. — Пойду узнаю, не приехал ли Тугай. Пусть мурза и его вместе с отцом сажает в погреб.

— Не давай ему спуску, не давай,— поддакнула мать.

— Не позволю. Немедля вызвать — ив яму! Иначе он и на меня замахнется.

— Ей-богу, сделай так, сынок. Вызови и накажи...

Но Ахтубай не стал ждать, когда его заставят идти к мурзе, а, как только выспался, сам направился туда. Надоумил его дед.

—— Сдастся мне,—сказал он,—лучше всего тебе сейчас наняться на недельку-другую к мурзе в работники. Скажи ему, а коли самого нет,— жене: я, мол, еще за жеребенка не отработал. Пока, мол, дома работы нет, позвольте в вашем хозяйстве потрудиться.

Так и поступил Ахтубай.

Жена Тугая, красавица Чураппа, как видно, сразу раскусила его уловку — об этом говорил ее необычайно пристальный взгляд, но виду не падала.

— Молодец, Ахтубай!— весело заговорила она. — Наша Нухрат как раз приучает к выездке только что купленную лошадь. Ей нужен товарищ. Вот и занимайтесь вместе— девушка с парнем. Только, чур, дочь мою не обижай!— Чураппа притворно погрозила Ахтубаю пальцем и позвала из другой половины дочь.

Нухрат,повсему,слышалавесь этотразговор,она

предстала перед ними в длинном, татарского покроя платье и в сверкающей тухье*.

— Ну-, Ахтубай, идет мне это платье?

— А как же!

— Правда, идет?

— Правда.

— А посему менять его сегодня не стану, в этом платье я должна прекрасно выглядеть на коне.

— Не дури!—оборвала мать. —Разве это платье для всадницы? Сейчас же переоденься. Вон Ахтубай тебя ждет.

— Это верно, Ахтубай?—притворно спросила Нухрат. — Ах, как хорошо! Ты ушел от нас, и мне не с кем стало ездить. Служанки стесняются садиться на копя. Уж теперь мы с тобой поскачем куда глаза глядят!

Появление Ахтубая было с радостью встречено не только Нухрат с матерью, но и прислугой мурзы Тугая. Девушки-служанки настояли, чтобы он принес с*вою волынку.

С того дня, вечерами, на задах в землянке подолгу играла волынка и слышались печальные песни девчат.

ПОЖЕЛАЛ ДОБРА...

Отборные воины хана наведываются в деревню Юман-зар редко, да и то не ради податей, а лишь для того, чтобы дать усталым коням передышку и самим побаловаться медовухой. Ясак же собирает во всей округе от Цпвиля до Волги мурза Тугай. В мирное время он управляется с помощью двух-трех баскаков и самолично доставляет собранное в- Казань на повозках или ботинках.

В последние годы не было усобиц и от хана помощи не требовалось. Вот отчего, завидя, как в деревню въехали на рысях двадцать всадников, старший баскак мурзы Уразмет забеспокоился не на шутку. Долгий поход Тугая на Суру доселе ему был па руку, а тут впервые пожалел, что мурза все еще не возвращается. Что ни говори, а привечать казанских гостей — дело заковыристое.

Уразмет, которому не раз доводилось угощать посланцев хана, хорошо знает, каково угождать уланам. Они стоят во главе отборных отрядов. Жадность и спесь переполняют их. Уходя, им ничего не стоит взамен благодарности за щедрый стол ляпнуть что-нибудь язвительное, а то и посуду смахнуть на пол.

Тухья — женский головнойуборссеребрянымимонетами.

Как бы там ни было, ныне Уразмету не отвертеться от нежданных гостей — всадники в мохнатых малахаях непременно прискачут к нему, и он заранее наказал матери собрать стол.

Так и вышло: не застав Тугая дома, татары заявились к старшему баскаку.

На сей раз отряд вел совсем молоденький улан, впервые попавший в эти края.

— Ты и есть Уразмет абзы?— легко спрыгнул он с коня и пожал руку хозяину.—Пока не знаю тебя — вместе не пиро&али...

— Я тоже не знаю,— холодновато ответил Уразмет. — Из какого рода будешь?

— Не из знатного,— усмехнулся улан, сощурив и без того узкие глаза. —Сыном Ураку довожусь. Не слыхал про такого?

Тут Уразмет понял свою оплошку — перед ним стоит собственной персоной потомок одного из казанских князей— и поспешно затараторил:

— Очень рад познакомиться с достойным сыном такого славного человека. Как не знать Урака! Всем князьям князь! Правая рука славного хана! В нашей стороне даже селение есть—Ураккасы. В честь его прозвано. Так славный князь частенько наезжает туда. Наш мурза Тугай — его близкий друг...

— Тугая нет дома, на сегодня замени его ты, Уразмет абзы,™ молодой улан освободил беспокойно перебиравшего ногами коня от удил.

— Добро пожаловать, проходите в.дом,— засуетился баскак и громко позвал своего наемника: —Элендей! Кому говорят, Элендей! Сейчас же отведи под навес коня!

Однако на зов никто не явился. Ни к чему было и срамиться — окликать того, кто в это время валялся у амбара мертвецки пьян. Прямо на виду у высокого гостя Уразмет двинул Элендея сапогом. Тот не шелохнулся, и баскак сам отвел княжеского коня в конюшню.

За столом улан куражился вовсю, стараясь задеть хозяина за живое. С непривычки или неумения разбираться в винах к наполненной рюмке так и не притронулся. Кусок мяса; поданного в глиняной посуде, тщательно обнюхал, чем немало досадил Уразмету.

— На дворе осень, Уразмет абзы,— сказал он. — Чем же в эту пору вы занимаетесь?

— Живем себе потихоньку,— не заметил- подвоха баскак. — Пиво цедим, на пирушки ходим...

— Оно и видно, там, у амбара, один уже распластался, как жаба. Чем еще заняты?

— Изредка свадьбы играем, сватов привечаем. Осень щедра на праздники. И сегодня опять я на свадьбу приглашен.

— Выходит, веселитесь и только?— многозначительно произнес улан. — Честные люди в эту пору обыкновенно ясак собирают. Вам и подумать недосуг...

— Начать сборы — начали, но завершить не успели. Год нынче выдается тяжелый, неурожай у нас.

— Вон оно как! Не знал я об этом, не ведал. Видно, раз здесь недород, придется Казанскому ханству впроголодь зимовать? А может, с вас, жителей Тау ягы*, вовсе не брать никаких ясаков? Как ты посоветуешь?

Подавленный Уразмет ни словом не обмолвился, лишь глубоко вздохнул. Улан, как бы дав понять, что разговор окончен, поднялся и повышенным тоном сказал:

— Говоришь, отца моего знаешь. Так узнай же и1 его напутствие: если через две недели не отправите весь ясак в Казань, то он сам поедет по вашим улусам. Так повелел ему хан Магмет-Эминь. Ясно? Ты по-нашему вроде бы кумекаешь.

— А как же. Татарская речь для нас что родная,— угодливо отозвался Уразмет.

— Это хорошо. Запомни все и передай Тугаю. Дустым** ли он моему отцу, не дустым ли — пусть делает так, как я велел. Без друзей жить худо, а без ясака — совсем жиз-ии нет.

До темноты баскак проводил сына Урака с его отрядом до соседней деревни и даже не посмел спросить кра-савца-улан'а, как его зовут.

— Черт с ним!—пробурчал он, когда всадники скрылись с глаз. — Как бы там ни прозывался, благо, что ушел. Ищь, выискался—отцом стращает!

Вернулся Уразмет — и в доме началось светопреставление. На разъяренного баскака было страшно смотреть. Сама покорность и лесть перед высоким чином, теперь он вдруг предстал властным, жестоким, презирающим всех. Смоляные, сбитые, как баранья шерсть, кудри вздыбились торчком, а по лицу побежали странные белые пятна.

Первой Уразмет обругал мать.

— Для такого гостя не могла постараться

кто он? Сын Урака!А ты какую-тотухлятинусуешь. Сколь говорено тебе — казанских угощать особо.

— Мясоказалось свежим,— знаякрутой норов сына,.осторожно молвила мать.— И вино выставила самолучшее. В тот раз мурза Тугай такое же пил и нахваливал. А этот татаринносворотит.Знать, чересчурпривередливый.

— Не трезвонь, убери скорей со стола!—раздраженно махнул рукой сын. —Ради вас из кожи лезешь, а проку никакого. Добытое и то не можете по-людски состряпать. Давно ли велел тебе подыскать молодую работницу по дому. Не послушалась...

— Не то говоришь,— мать с полдороги вернулась назад. — Невестку надо в> дом, а не чужую бабу. Жениться тебе пора.

Элендея, хоть он и доводился ему дальним сородичем, Уразмет измолотил до крови, после этого вышвырнул за ограду, дабы больше не попадался на глаза.

Баскак давно искал ему замену, да нужного человека до сих пор не было. Уразмет мечтал о молодом, сильном работнике, который мог бы не только ходить за лошадьми, но и выезжать с ним на охоту, совершать дальние поездки, а при отлучке хозяина—править всем хозяйством.

Есть Б' деревне такой человек — Ахтубай, ко в последнюю неделю между ними объявилась вражда. Может быть, не стоило сажать его отца в погреб? Парень не зря нанялся к Тугаю в конюхи, уже успел, войдя в доверие к Чураппе, вызволить затворника-отца. Но там он пребудет недолго — за летошнего жеребенка из Тугаевского табуна они уже отработали. Коли так, надо завлечь его. Станет холопом — никуда не вырвется!

«Дурачок!—подумал Уразмет. —Не тюддаетЪя он мне! Так знай же, Ахтубай: это необъезженный стригунок сперва носится очертя голову, будто никогда не взнуздают его; изрядно помучается с ним только тот, кто. впервые подошел к лошади, а такой барышник, как Уразмет, враз заарканит, да пока иной женишок, вроде тебя, влезет в свои лапти,— проедет по деревне раз-другой «в пену загонит жеребчика. Ты же еще и не стригунок, а сосун, которого пальцем можно заманить».

Уразмет застал Ахтубая в ночь подле Тугаевского дома. При виде баскака тот подался было в сторону, но Уразмет упредил его.

— А,-я. я тебя с утра ищу,—начал он, стараясь казать-

— Живем сеое как. — Пиво цедим/надобился?

18— У моей лошади мыт, хотел тебе показать,— соврал Уразмет..— Ты же дока в этом:

— Не разбираюсь я в лошадиных недугах,— возразил Ахтубай. —Отец иногда...

— Я же не задарма,— настаивал Уразмет, —Сегодня барана резали, зайди кугар яшки* отведать.

— Спасибо за приглашение. Но вряд ли управлюсь с работой...

— Не придешь-таки?— стал выходить из себя баскак. —А я ждал тебя, парень. Мне бы очень не хотелось ссориться с тобой, ноты ни во что не ставишь доброту мою.

— Как мне идти против воли хозяина?—доказывал Ахтубай.—Ведь я у Тугая работаю.

— Вы же с мурзой давно в- расчете. Послушай, Ахтубай,— смягчил голос Уразмет. —С какой корысти нам враждовать между собой? Чего мы не поделили? Каких-то беглых русских? Ну их к Дьяволу! Поверь, не желал я вам плохого. Наоборот, хотел тебя приблизить к себе. Приходи, хозяином подворья сделаю. Право, право. Работы у меня немного — двор да изба. Одену-обую тебя, ожениться вздумаешь — избу поставлю. Попомнишь мой сказ — добром зову.

— Нет, Уразмет,— решительно сказал Ахтубай. —Не пойду к тебе. Находился я в работниках досыта...

— Вон оно что!— вскинул брови Уразмет. — Надоело спину гнуть? Воля твоя, можешь в мурзы подаваться. Вот раньше не знал, нынче приезжал Ураков сын — познакомил бы его с мурзой в худых портках...

Не дослушав его До конца, Ахтубай надвинул поглубже шапку и зашагал к воротам.

Дошло до Уразмета, что по-доброму на свою сторону Ахтубая не перетянуть. Ну что ж, кто гонится за беглой лошадью, в одной руке держит ломоть хлеба, в другой — узду. Хлебом — так хлебом привадишь, уздой — так уздой. Надо будет — и арапник по спине погуляет.

Так думал Уразмет..После ухода Ахтубая ему не пришлось долго стоять и ругаться в одиночку—его окликнули, и он, легко перепрыгнув через земляной вал, вскоре скрылся в ближайшем дворе.

На деревню пала тишина. Уж давно разбрелись по домам охотники, другой работный люд. Затишье проникло во все закоулки, которые и в денную пору не столь шумны.

* Кугаряшки(чув.) — похлебкаизпаленогоголья.

2*.19

Развеялся и сладкий дым, густевший над избушками ввечеру, когда варили ужин, вместо него наплывает плотный волжский туман.

В кардах близ жилья не спеша жуют жвачку коровы, целый день ходившие на сочном лугу, изредка всполошно гоготнут гуси, отпугивая бродячую кошку или дворндгу, охраняющую их же покой.

Зверье пока не совершает набеги на домашний скот: по осени пищи хватает. И все же какой-то хищник по знакомой ему тропке в полуночный час привычно обегает вкруг деревни. Почуяв его, начинают брехать собаки. Но вот зверь удаляется в лес, все затихает, и деревня опять погружается в дремоту.

Лишь в одном месте — у Тугаева подворья не спят стража. Охранники с длинными копьями в руках стерегут'несметное добро мурзы.

МУРЗА ТУГАЙ

Уже верст десять ехали все рысью и рысью. Кони, как бы проклиная хлябкое дорожное месиво, обрызгивают грязью себя и усталых седоков. То спереди, то сзади раздается лошадино'е фырканье. В нос шибает запахом пота.

Пора бы и передохнуть чуток, однако начальник ратного отряда мурза Тугай, словно забыв о поотставших воинах, подгоняет и подгоняет своего аргамака. Что ему до остальных, давно взмыленных коней. Его же Азамат будто на крыльях, без единой передышки одолевает двадцать-тридцать верст.

До деревни недалеко.

Когда переправились через Цивиль, ночная мгла объяла все окрест, а темный лес вплотную надвинулся с двух сторон, будто намереваясь зажать путников. Стало тесно ехать всем скопом, и кони сами вытянулись по лесной дороге, напоминая караван.

Всадники словно в дреме пребывают — ни песен, ни разговоров, Да и кому на ум пойдет петь: поход не удался. Русские, как видно, проведали о приближении отряда, налетели из засады и многих порубили. Не раз кончалось так: по воле татарской берешь меч в руки, отправляешься в поход и, потеряв своих удальцов, убираешься восвояси.

Впереди, совсем близко, блеснул огонек. Тугай осадил коня и велел всем затаиться в чащобе. Кто успел укрыться в орешниках, а кто — едва свернуть своих коней

с дороги. Пальцы сжали' рукоять меча:будь чтобудет. Большому отряду схорониться от встречных без шума, видимо, не удалось — их почуяли.

— Кого там носит по ночам?—раздался грозный оклик.

— Коли жизнь дорога — выходите! Ответа не последовало.

— Последний раз предлагаю.

— Погоди,— отозвался Тугай, узнав человека по голосу. — Погоди, дружище Карамыш.

— А-а, свои же. Никак, Тугай абзы?

— Ом. Ну и напугали вы нас!

— Боишься — по ночам не шляйся, а грейся возле жены на мягкой перине.

— Не довелось вот погреться,— Тугай сошелся с Ка-рамышем, протянул ему руку.— Вместе с Бурнашом на Суру отправились поохотиться.

— Знаю, знаю,— сказал Карамыш. -т- Как воевали? Что-то ясыря не видно.

— До полону ли тут? Сами едва бегством спаслись. Троих вот потерял...

— Дерево в лесу рухнет — сто новых вырастут, Тугай абзы. Так же и с людишками нашими. Пока есть белый.свет — и народ есть. Тебе же вечно бы брать верх... Если мы будем всегда побеждать, то не заметишь, как очутишься в Москве. Ну, будь здоров. Привет от меня Чураппе-ха-нум. Авось, на обратном пути завернем чайку попить.

— Прошу. Доброму гостю всегда рады.

Тугай попытался опознать окруживших его всадников, но в темноте не смог различить никого. Меж тем Кара-мыщ звонко чмокнул губами и тронул свою лошадь с места. За ним двинулись и его воины.

Куда лежит их путь»— в Чалым или снова к Сурским берегам? Тугай не успел и расспросить обо всем. Куда бы не спешили — ему-то что за дело? Ладно, в лесу по ошибке не схватились друг с. другом.»Вот была бы потеха! С ним, с Карамышем, только свяжись. Человек для него — что блоха. Это же надо так огорошить: «Дерево в лесу рухнет— сто новых вырастут. Так и с людишками нашими. Пока есть белый свет — и народ есть...»

И Тугай до самой деревни все размышлял о Карамыше. «Как же так,— удивлялся он,— на моем пути всегда, словно черный столб, торчит Карамыш? В Чалыме — он голова, в Казань еду—с ним сталкиваюсь, здесь, возле самого дома — опять Карамыш. Мало того, среди ночи, нежданно-негаданно встречается. К добру это аль к худу?»

А первая их встреча случилась на сабантуе под Казанью. Тогда оба еще были молодыми. Как раз в тот год Тугай впервые в жизни вывел на скачки коня, купленного для него отцом. Начало было благополучным. Он обогнал одного, другого и уже подобрался к двум передним, как неожиданно один из соперников так больно хлестнул арапником по лицу, что искры посыпались из глаз. Невольно пришлось попридержать скакуна. К толпе счастливчиков он подъехал с большим опозданием, когда победите-' лям уже раздавали подарки. Сквозь слезы на скаку не удалось узнать, кто же стегнул его по лицу. Но тот и не помышлял таиться, сам объявился.

— Ну как, свистун, отхватил подарок?—возник перед Тугаем чернявый татарин. —Так учат вашего брата, вперед не хвастайся своей удалью...

Тугай сжал кулаки, готовый броситься на обидчика, но, видя подошедшего к нему земляка, плюнул и отошел.

В тот же год встретились они в Чалымской крепости, куда был послан начальником отец Карамыша, влиятельный Казанский мурза. А отец Тугая давно состоял при крепости сотником. Под их началом был большой отряд исников и сторожевое ополчение из чуваш и черемисов.

СемнадцатилетниеровесникиКарамышиТугайобучались ратному делу. В походы их почти не брали, одна-, ко, как только появлялись русские, парни не сторонились сечи.

По первости дружили, вместе коротали сутки, но однажды ни за что ни про что завздюрили—аж мечи из ножен повырывали. Тугаю уж тогда силы было не занимать, он скоро выбил оружие из рук соперника, облапил его и, в отместку за укушенный палец, привязал спиной к дереву. Продержав так немалый срок за прошлые и новые грехи, он немного успокоился и, как ни в чем не бывало, освобо7 дил сверстника. Думал, нажалуется своему отцу, но Карамыш помалкивал.

А тут возник повод возобновить приятельство.

Исполнилось семнадцать и Тугай женился. Сразу после женитьбы, по воле отца и настоянию казанских вельмож, бросив молодую жену, он отправился на два года в Казань «выходить в мурзы». Как бы ни противилась душа, но остановиться пришлось у Карамыша.

За два года он успел перезнакомиться с сыновьями многих князей, эмиров, уланов, принял магометанскую веру, выучился читать и писать по-арабски, да ко всему— взял в жены магометанку.

22Как сегодня помнит Тугай — свел их Карамыш в городе Арске. Показав на скромную красивую женщину, он заговорил:

— Это вдова чувашского мурзы. Она страсть как любит тебя. Да не вру, мне сестренка намекнула — ищет, мол, встречи с тобой. Правда, ростом не вышла_ но это не помеха. Поговори с ней. Муж умер в/ханской неволе, мала-ев* тоже нет. А зовут ее Чураппа. Смотри, не забудь.

Едва успев познакомиться, Тугай'и сам полюбил эту женщину всей душой. Забыв про жену, оставленную дома, он так и льнул к Чураппе. Махнув рукой на насмешки Карамыша, в досужий час он мигом седлал коня и скакал в Арск.

Спустя две недели влюбленные не могли пробыть и дня друг без друга. И Тугай, хотя и предвидел гнев отца, женился. Когда же вернулся со своей новой женой — Чу-раппой в деревню, его первая супруга — Ухтеби с младенцем на руках перешла в заднюю половину, а через месяц на окраине деревни ей срубили отдельную избушку.

Карамыш достойно оценил Чураппу.лишь после того, как она вышла замуж за другого, с которым сам же и познакомил ее. Вот уже много лет сворачивает он к ним с дороги почаевничать и всякий раз оставляет «чувашской касаточке» подарки.

— Клянусь аллахом, дружище,— сказал он как-то раз Тугаю,— попади твоя благоверная на глаза хану, он сделал бы ее самым прекрасным цветком своего гарема.

Давно заметил Тугай: и сам казанский мурза поглядывает на его жену масляными глазками, оттого и предупредил ее несколько лет тому назад, чтобы сдержанно вела себя в разговорах с Карамышем.

— На что он мне, такой слизняк,— рассмеялась жена Б ответ. —Таскает мне подарки — и ладно. Все хвалится, будто индийский халат достанет — подарил бы в другой приезд, больше мне от него ничего не надо.

И то сказать, в смелости ей не откажешь. Пожив в стольном граде и научившись чисто говорить по-татарски, она ничуть не смущается наезжающих сюда казанцев, дела ведет не хуже мужчины, а по торговой части и мужа обставляет. Одно беспокоит Тугая — ее радушный прием разных мурз, когда его самого нет дома. А такие, как Карамыш, словно к родне заявляются,..

М а л а и (таг.) — ребенок.

2Всадники въезжали в деревню под петушиную полуночную перекличку. Низко над головами людей с шумом пролетела сова. Почуяв, видно, хозяина, где-то рядом нехотя взлаяла собака.

Несколько всадников, дав изрядный крюк, проводили Тугая до самых ворот. Он пожелал им доброй ночи, спрыгнул с коня, передал поводья своему стремянному, взбежал на крыльцо и постучал троекратно в дверь.

— Иду!— послышался изнутри мягкий женский голос. —Сейчас, мой Тугай!

Он ворвался в открывшуюся дверь, в темноте налетел на жену, крепко прижав к себе, поцеловал ее и, вскинув как ребенка на руки, шагнул в избу.

— Ты, милая, и опаски не знаешь. Не окликнула — открыла.

— Пошто и спрашивать. Один ты так гремишь. Вот-вот, думала, дом развалится...

— Другой раз стукну потише, Чураппа.

— Давно бы так, нечего людей пугать. Натерпелась я страху без тебя. Все время стук в ворота, все время стук. — Чураппа жестом велела обождать, сама по-девичьи легко спрыгнула в подпол. Оттуда она достала кувшин с медовым пивом.

— Опять наведался кто?—спросил Тугай, принимая кувшин.

— Карамыш заглянул.

— Кто? Карамыш?

— Он.

Тугай помрачнел. Ногой отшвырнул кошку, вертевшуюся подле, и сел за стол. Прежде Чураппа сама поила его из деревянного ковша, а тут увидела, как он тянет пиво прямо из кувшина, и всплеснула..руками.

— Не чуди-ка, Тугай. Что за выходки?

—^- В горле пересохло,— поставил он на стол опорожненный сосуд.

— Снова не в духе вернулся,— прильнула к нему жена. —Носишься по белу свету неделями, жив ли, нет ли— никаких вестей. А я тут ночи напролет глаз не смыкаю. Ох, жить нам, женщинам, стало слишком тревожно— мужья воюют и воюют...

Она уставила стол едой, нацедила еще один кувшин пива и принялась потчевать супруга.

— Досыта пей. Сама сварила в твою честь, на день приезда. И в подпол только-только убрала,

—' Довольно,— Туг-айвышелиз-застола,вытирая

усы, затем стал лицом к двери и помолился по древнему обычаю.

Жена и эту странность заметила.

— Ты опять нашу веру вспомнил,—усмехнулась она.— Посмотрели бы на это Булат Ширин или сеид*—они показали бы тебе, как молиться пюлеху. Как же, мол, так, принял магометов'у веру, а сам по-чувашски творит моленье.

— Да ладно,— недовольно буркнул Тугай. —Перед аллахом мы с тобой одинаково повинны — давно ли ты сама последний раз раскрывала коран. Оставим это, ты лучше расскажи, о чем говорили казанские гости.'

— Если верить словам Карамыша, Магмет-Эминь лежит при смерти. Недолго протянет хан. Боже, опять несчастье на твою голову.

— Что за несчастье?. '

— Как же, после смерти хана новый ярлык придется просить.

— Это верно. Снова на поклон Казани идти. Ну, что же еще?

— Больше ни о чем не говорил. Немного подкрепился и уехал. Тебе просил привет передать.

— Как же без этого?— хмыкнул Тугай. — Который год уж живем одними карамышевскими приветами. Вот невидаль!..

— Несмейонемплоходумать,—перебилажена.—

Это оборачиваетсянедовериеммне, а не ему! Сколько

знаю его — всегда ведет себя прилично. Хоть немного,а

развлекает. Без него я за весь месяц ни разупо-челове-

' чески не посмеялась бы.

— Смотри, следом не пришлось бы плакать. Вот чего опасаюсь,— предостерег муж.

— Пошто так говоришь, Тугай?

— Не нравится мне, как он ухмыляется. Не нравится, что они частенько поворачивают коней в эту сторону. Я бы на твоем месте ворота на засов, и один ответ: «Муж в отъезде».

— Как же мне быть? Они без спросу, сами открывают ворота и лезут. Драться, что ли, с ними?

— А подарками тоже без спросу жалуют?

— Ох, Тугай, с годами ты все больше задираешься. Уважают и дарят. Что же в этом-худого? Тебе тоже подносят дары. Почему ты принимаешь?

Сеид — влиятельное лицо мусульманского духовенства.

25— То —другое дело, я— мужчина, —с расстановкой молвил Тугай.

— А я — женщина!—запальчиво воскликнула Чурап-па. —И не простая баба, а жена тархана. Сколько раз объясняла тебе это, пора запомнить... А насчет даров... Мой добрый муженек давно позаботился об этом...

Она подбежала к висевшей за печкой верхней одежде Тугая и, улыбаясь, достала из кармана оборчатого кафтана какой-то сверток.

— Я неправду говорю, Тугай?

— Прости, совсем запамятовал,—спохватился муж.— Для тебя и взял...

— Не ври, не ври!—деланно возразила жена. —Ты не забыл. Ты рассердился на меня! Если бы я сама не.взяла, до утра бы не отдал!

— Уразмет не приходил?—перевел разговор на другое Тугай.

— Два раза приходил.

— Зачем?

— Про свадьбу намекал,— перешла на шепот Чурап-па и кивнула в сторону спальни Нухрат.

— А ты что сказала?

— Что я скажу в -обход тебя? С самим, говорю, потолкуй.

— С Нухрат объяснился?

— Чай, не сумел: только начнет про любовь — Нухрат сторонится. Она, кажись, и не знакома с чувством таким.

Долго еще шептались родители о своей шестнадцатилетней дочери. И не без повода: с самой весны Уразмет норовит посвататься к ней. Но Тугай и Чураппа ничего ясного не могут сказать настойчивому жениху. Тарханиха мнит эту пару достойной, Уразмет, дескать, ничего для Иухрат не пожалеет, самого же тархана одолевают сомнения. Все лето проспорили они, однако так и не столковались— отдавать или не отдавать любимую дочь за Ураз-мета.

Эта ночь тоже ничего не решила. Зная, что Тугай стоит на своем, Чураппа перестала упоминать Уразмета. Она заговорила совсем о другом — о том, как за время его отлучки пало несколько овец, как без хозяина перестали ее слушаться слуги, как на Волге украли одну их ладью.

— Как сын, здоров?

— Что с ним станется? Ничем не удержишь дома. Днем на Волге пропадает, вечером—у матери. Вот уже который день глаз не кажет. И за конюхами не следит. Пору

гать без тебя не решаюсь. Да и кто станет слушать мачеху? Не пора ли тебе брать его с собой, Тугай? Иной раз и в бою был бы подмогой отцу...

— Война от него никуда не уйдет,—сказал Тугай.— Хочу, чтоб порезвился пока на волюшке. Зелен еще, рановато под мечи совать. Успеется...

— Зелен ли, восемнадцать парню. Говорят, враз может троих побороть. Пора и ратному делу обучать.

Мурза не стал перечить жене, хоть и почуял: она и1 про его сына по-своему думает. Сколько лет уж прожито вместе, немало было и радостных дней и горестных ночей, дочь взрастили и не без любви встречались-разлучались, а вот-до сих пор помыслы и порывы душевные не стали у них неразделимыми, как у единого существа. Знать это-—мученье, любить при этом — еще мучительнее. Но боготворит Тугай Чураппу так же,'каки в молодые годы. Во многом не согласен с ней, порой не доверяет, но не восхищаться ею не может. Куда бы ни пролегла его дорога, все равно тянет сюда же. Вот он добрался до дома, до этой легкой, гибкой, маленькой — готовой спрятаться у него под мышкой— женщины, и обмяк всей душой, так что в этот час ему ничего на свете больше не надо.

НОЧНОЙ РАЗГОВОР

Юманзар — небольшая деревня. Расположена она на берегу речушки, спокойно протекающей меж ивовых зарослей и камышей и впадающей в Волгу. Со всех сторон обступает селение дремучий лес. Есть ли где ему предел— никому неведомо. По словам охотников и хожалых людей, вниз по Волге он тянется до Свияги-рски, а в верховье простирается до самой Суры. Но и за теми реками дальше все леса и леса.

Прямых улиц в деревне нет, жилища построены где попало. Их можно заметить только поблизости. Несведущему сразу и невдомек: то ли это землянки, то ли погреба. Перед строениями, в огородах, во дворах — повсюду зелень (чуваши, хоть и живут в лесу, на каждом шагу сажают деревья).

Избы срублены из дубовых или сосновых бревен, но почти все венцы находятся под землей. Сверху выстланы & один ряд тесины и засыпаны землей, а также жухлыми листьями. На такой кровле все лето буйствуют лебеда, крапива, репейник.

Маленькие окна задернуты изнутри бычьим пузырем. Сквозь такое окошко трудно что-либо различить, но все же это лучше, чем сидеть в потемках.

Возле изб на вешалах сушатся мережи, бредни, неводы и другие снасти — на лесных озерах и на Волге рыба не переводится. Под навесом можно увидеть соху, деревянную борону.

Между избой и клетью сложены поленницы швырковых дров, укрытые сверху лубом.-Даром что лес под боком — дрова здесь запасают не на один год.

Поляны вблизи деревни превращены в пашни и разбиты на загоны. Наделы до того малы, что можно подумать —не саженями их мерили, а пядями. Стало быть, угодьями здесь небогаты. Неспроста в мелколесье там и сям попадаются свежие подсеки.

С двух концов Юманзара—взгорки. На них-то, в ооо-бину от простолюдья, и взгромоздили сваи хоромы Тугай и Уразмет.

Сама деревня заложена десять лет назад Ту гаем. Вот какая молва ходит об этом.

Отец Тугая проживал выше этих мест по Волге — около Сундыря. Был он будто бы сильнее и богаче нынешнего мурзы. Восемь девок и восемь сыновей родилось у него, но дети умерли друг за другом, один Тугай остался. Чуть погодя, купаясь в одном из лесных озерков, утонула его мать. Спустя еще немного времени на виду у людей медведь задрал отца. Проклял Тугай эту роковую для всего их рода окрестность и перевез вое свои постройки в другое место. С ним принуждены были переселиться и служилые люди.

Тугаево подворье вблизи можно принять за крепость: оно окружено земляным валом и высокой стеной из толстых тесин на дубовых столбах. Двор просторен, как гумно: там понастроены клети, конюшни, баня, людские, сарай, погребицы.

Тугай наделен не только богатством, но и властью, он эмбю, князь, все мурзы верховых чувашей подчиняются ему.

О том, как разбогател его род, люди по-разному говорят. Больше всего указывают, однако, на силу и удаль отца.

Было, говорят, дело под Казанью. Один мурза на пиру хвастался своей щедростью. Есть, мол, у него полный кувшин золота, и кто сможет поднять его,,тому оно и достанется. Сотни охотников нашлось. Пробовали осилить—

кувшин ни с места. А отец Тугая спокойно поставил его на плечо и унес драгоценную ношу.

По иным словам, будто бы ограбил кого-то, а третьи утверждают, что нажился на соли, когда торговал в Ча-лыме. Где тут правда, а где неправда — об этом, пожалуй, только сын его Тугай ведает.

А спроси в деревне, откуда у Уразмета столько добра, всяк пояснит. Не зря за глаза его обзывают конокрадом. Отца, как переехали сюда, в соседней деревне поймали с чужой лошадью и забили до смерти. И сын нечист на руку. Он охотно привечает у себя барышников и осламче-ев-торговцев, кочующих по базарам.

Но главный.его прибыток все же в другом. Уразмет вот уже три года по наказу Тугая собирает. ясак. Всю округу держит в страхе. При встрече с ним ясачные люди за полверсты снимают шапку, матери, пугая непослушных детей, говорят; «Ураз идет». Зная об этом, он и ведет себя, как хаким*.

Стараясь ради мурзы и ради хана, не забывает старший баскак и про себя — против дома Тугая вырастает новая крепость. Два года назад там стояла развалюха с соломенной кровлей, а теперь красуется просторный, в несколько комнат, дом с высоким крыльцом и тесовой крышей. Летось в конюшне стояла одна-единственная лошадь, а нынче всюду разъезжает на паре. И походка изменилась, и речь, и нагайка в руке — кнутовище из туземного дерева отделано медью.

Тугая не проведешь: чует мурза, как рвется Уразмет тягаться с ним, как в грезах уже витает выше него. Прежде без позволения Тугая ни на шаг не удалялся, ни за какое дело не брался, а с недавних пор без спросу разъезжает по базарам, водит знакомство с татарскими мурзами, самовольно скупает земли.

Но не в чем его упрекнуть князю: поборы Уразмет ведет исправно. У крестьян поджилки трясутся при одном его имени. Такой баскак и нужен тархану.

Тугай сегодня с утра ждет его. Посылать за ним не стал: ежели дома, сам должен догадаться.

На сей раз Уразмет долгонько не показывался — только на закате загремел щеколдой.

—~ А-а, наш почтенный эмбю вернулся!—воскликнул он, изображая неожиданную встречу. — Мочи нет — заждался. Ничего не получается без тебя, прямо беда.

* Хаким (тат.) — представитель хана.

— Всю округу, поди, обшарил, все подати собрал?— спросил Тугай, словно не замечая угодливости своего помощника.

— Обскакал. Очень трудно нынче, князь Тугай, с ясаком. У всех одна песня — недород. А на реке Аниш нас дубинами прогнали.

— Никого не тронули?

— Нет, но драки едва избежали.

— Так ничего и не заплатили?

— За этот год нет. За прошлый набралось на один воз скорья, меха. Есть белка, лисица, волчья, медвежья шкура.

— Бобров не дали?

— Бобров прячут, эмбю. На продажу готовят. Знают цену, черти.

Тугай и Уразмет пошли осматривать клети с ясаком. Чего только в них не было: мед, сушеные грибы, топленое масло, зерно, крупа. Мехами да шкурами набиты целых три амбара.

— Перевоз будет трудный, уже дороги испортились,— заметил Уразмет.

— По Волге отправим,— сказал Тугай.

— Где челнов напасемся?

— Погрузим на мою большую расшиау.

— Сам и доставишь?—с завистью уставился баскак на мурзу.

— Нет. Ты повезешь. А мне велено стрелы для лука нарезать да не один воз отгрузить в Чалымскую крепость.

— Лучше бы тебе с ясаком поехать. Я в Казани и разговаривать по-людски не умею. А вдруг где оплошаю. Боюсь — как бы голову не отсекли.

Тугай будто не придал значения словам баскака, лишь усмехнулся про себя, когда тот, получив наказ сопровождать ясак, от удовольствия принялся потирать ладони.

Порешили так: Уразмет завтра же начнет снаряжаться в путь, для охраны груженых судов возьмет с собой человек двадцать.

Покончив со всеми делами и разговорами, мурза и его баскак вернулись в дом и сели трапезничать. Перед едой не преминули осушить по чарке вина. Это как бы укрепило их давнюю дружбу. Сомнения Тугая на время развеялись, баскак снова стал для него верным, нужным и близким помощником, которого он выбрал сам ради дела.

Но думал он так недолго.

БесшумновошлаНухрат,привидеУразметасразу

нахмурилась и прошла в переднюю. Уразмет с ее приходом умышленно начал громко болтать, хохотать безо всякого повода, чем нарушил прежнюю складную беседу.

Чуткий к любой фальши, Тугай помрачнел. «Лиса,— едва не проговорил он вслух. — Нет, не такого надо мне зятя. Ишь как вьется возле Чураппы. Через мать ищет лазейку к сердцу дочери. 31 Сам не может объясниться с Нухрат — матери намекает».

— Лишь у вас можно душу отвести. А дома все один да один—не с кем словом перемолвиться. Надоела такая жизнь, Чураппа инге,..31

— А ты женись и дело с концом.

— Легко сказать: женись. Однова намекнул насчет невесты, а ты молчок.

— Ай, Уразмет, чем чужую дочь сватать, лучше свою продать. Не приглянется на кого укажу — так весь век будешь упрекать.,.

Слушал хозяин и присматривался к Уразмету. А что, осанкой он не обижен, вполне пригож. Но взгляд студен. Не теплеет лицо и от улыбки: шрам от меча у рта искажает его. В черных, как переспелые волчьи ягоды, глазах таится угроза. С таким взглядом успеха у девиц не жди.

— Не податься ли тебе для женитьбы в Казань?— продолжала неистощимая на советы Чураппа. —Красавиц там полно.

— Мнебычувашку — самчуваш.Ужкак-нибудь

обойдусь без Казани.

— Тебе, стало быть, нужна работящая хозяйка. Смотри, Уразмет, не ошибись. Плохой конь—на лето, плохая

жена — навеки.

Нухрат не выдержала такой болтовни, сославшись на что-то, вышла во двор. С ее уходом и разговор поутих, а затем и вовсе прекратился.

Уразмет отошел от Чураппы, запятой вышиванием, и снова подсел к Тугаю.

— Так ~я могу забрать расшиву?—напомнил он, притягивая к себе лежащую на скамье кожаную шапку. —Ну, пойду-ка извещу людишек, с утра зачнем загрузку.

— Поспешай, Уразмет. Пока дни погожие стоят и на Волге тихо.

— Слушаю,эмбю.Благодарюпокорнозадоверие. Уразмет поднялся. Хотел было добавить что-то, верно касательно Нухрат, да не решился.

Мурза почувствовал это, Rce одно не стал ничего гово-

рить— емузахотелоськакможноскорееизбавитьсяот позднего гостя. Тот ушел.

«Нет, нельзя на него полагаться до конца,—все больше убеждался он. —Поедет в Казань — нагреет себе руки на ясаке. Да что поделать—у кого обманства не бывает. Эх, сынок еще не дорос, накинуть бы еще два-три годочка Туганашу моему».

Но сын мурзы Туганаш, восемнадцати лет от роду, больше пропадает в домике на отшибе деревни у своем матери. И чтобы повидаться с сыном, Тугаю изредка приходится наведываться к свюей бывшей жене Ухтеби.

ЛЮБОВЬ

«Не отставай же от него, не отставай,—подбадривает себя Эрнсби.—Что, ноги по щиколотку в грязи? Выбирайся живей и снова в путь».

Она вытаскивает из топи одну ногу, затем другую и отряхивает с них налипшую грязь, по-прежнему продолжая косить взглядом на идущего впереди человека. Ей чудится: потеряет она его из виду в этом неприютном лесу, и он — ее надежда, ее жизнь — навсегда исчезнет для нее. Нет, Эрнеби не отпустит епо далеко. Раздвигая руками кусты, то и дело поправляя на голове платок, цепляющийся за ветки, она пробирается вперед. Ступает осторожно — не хрустнул бы под ногами валежник, не выдал бы ее.

Чувствует девушка: в груди, в висках у нее стоит сладкий звон — сильный, как шум осеннего леса, он мешает улавливать внешние звуки. Разгоряченное от ходьбы тело кажется легче обычного. Улыбаются синие глаза, улыбаются губы.

«Не отставай же от него, не отставай. А ну порезвей...» И этот увалень Ахтубаи в деревне слывет отменным охотником. Не раз слыхала сама: он один вступает в схватку с медведем. У него, говорят, и лук заколдован — не бывает так, чтобы стрела, пущенная из него, пролетела мимо цели. Только третьего дня на ее глазах, он сбил вальдшнепа.

Такой охотник наверняка обладает тонким слухом. Но на деле, выходит, совсем не так. Вот она, Эриеби, уже сколько следит за ним, на лету ловя опадающие с деревьев пожелтелые листья, а он и не чует, что совсем недалеко от него крадется кто-то. И девушке, надоевшей пробираться по-кошачьи, так и хочется ринуться вперед

и запустить Ахтубаю в спину еловой шишкой да крикнуть ему вслед: «Эй, парень, не уснул ли ты на ходу?»

Кустарник кончился. Деревья попадаются все реже и реже. Сквозь листву блеснула синь неба, потом открылись и поля. «Так и не догнала Ахтубая до деревни»,— разочарованно подумала Эрнеби.

Слов нет, чуть прибавь она шагу да будь малость посмелее, наверняка шла бы рядом с ним, но еще неведомое чувство удерживало ее.

«Разве к лицу девушке такая дерзость?—оправдывалась перед собой Эрнеби. —Что бы тогда он подумал обо мне? Хорошо еще, не заметил мою ребячью выходку...»

Но не встречаться с Ахтубаем тоже нельзя. С тех пор, как на той неделе случайно попалась навстречу да побродила с ним, Эрнеби и во сне видит его. Нынче она зашла далеко в глубь леса, чтобы застать Ахтубая на обратной дороге, и, к счастью, увидела его, однако не набралась решимости подойти к нему и сказать хоть одно слово.

Между тем охотник вышел из лесу и стал приближаться к рощице близ деревни. Эрнеби, схоронясь за двойной ствол березы, смотрит на него с таким видом, будто обронила в омут только что найденное счастье. Уж не радует ее и то, что он садится передохнуть на придорожный пень, снимает с ремня сбитых из лука чирков; все равно она не покажется ему.

Ай-яй, как не побоялся Ахтубаи присесть там — это же роща киреметя*! Все несрубленные деревья вокруг — это святилище, где приносят жертву киреметю!

А парень и в ус не дует: прислонил свой лук к стволу могучего дуба и принялся за какую-то работу. Немного погодя даже снял свою шапку и положил подле.

— Уж не беда ли приключилась? А вдруг ранен?— встревоженная Эрнеби перебежала в другое укрытие. И тут посветлела лицом: до ее слуха долетела веселая мелодия, которую мурлыкал себе под нос Ахтубаи.

«Поглядите-ка на него—сидит возле киреметя и песню распевает! Нет, надо отвлечь его. Подам голос, ей-ей окликну!»

Девушка спряталась получше и, приставив ладони к губам, попыталась крикнуть, но получился только хриплый звук.

Надожепредостеречьбеспечногопарня!Иначеего

согнет недуг. У-у, страшное это место — роща киреметя! Эрнеби обыкновенно проходит мимо нее, не смея дышать и повторяя молитву на каждом шагу. Именно там, под старым дубом, где уселся Ахтубай, говорят, каждое лето появляется крупная сочная земляника. На ягоды нельзя смотреть — польются жгучие слезы.

Наконец, девушка собрала все свои силы и дважды прокуковала кукушкой.

Ахтубай вскочил на ноги. Тут же схватился за лук, прислоненный к стволу, приставил стрелу и навел на голос.

— Кто там, за кустом? Стрелять буду!—раздался его юношеский басок,

Эрнеби, затаив дыхание, опустилась на кочку. В тот же миг в ствол дерева вонзилась стрела с дрожащим оперением.

Крикнув еще раз для острастки, Ахтубай зашагал в сторону деревни. И лишь после того, как он скрылся за домами, Эрнеби перевела дух. Перво-наперво юна вынула из ствола стрелу. Это была славная стрела — с костяным наконечником, и девушке пришлось изрядно повозиться, вытаскивая ее. Эрнеби взяла находку с собой и, пересилив свой страх, направилась к тому месту, где недавно отдыхал он. Осторожно, на цыпочках, -она впервые зашла в рощу киреметя.

Ахтубай, как оказалось, ощипывал здесь дичь— готовил подарок матери. В душе Эрнеби осудила парня — столько пуха, который пригодился бы дома, оставил он., здесь. Она бережно собрала пух в подол фартука, завернув его к поясу. Около пня, где полулежал па боку Ахтубай, пожухлая трава примята. Эрнеби не стерпела — потрогала ее — и показалось, что трава еще хранит тепло любимого.

Удивило девушку еще вот что. На древесной коре вырезаны ножом две тамги: куриный коготь и1 круг. Первый принадлежит загону Ахтубаевой семьи, второй — Эрнеби.

Обнаружив это, девушка испытала новый прилив радости: отдыхая, он думал о ней! «О, мое счастье!—страстно прошептала она. — К добру это или к худу — наши сердца стремятся друг к другу. Я ведь тоже на каждом шагу повторяю твое имя. Ты стал моим богом, навсегда вселился в мою душу. И сегодня не смогла удержаться — как сумасшедшая, бросилась за тобой».34

Поигрывая стрелой, Эрнеби свернула к тропе. И вдруг между столетними стволами мелькнуло знакомое лицо —

такое желанное, близкое. Девушка в смятении бросилась в сторону, в кусты. Но Ахтубай издали окликнул:

__ Не прячься, Эрнеби, все равно вижу!

Девушка стыдливо закрыла лицо руками и стала ждать, какими словами будет отчитывать ее приближающийся парень.

— Ты и встречаться со мной не хочешь, Эрнеби?— спросил Ахтубай, пытаясь отвести ее руки от лица. — Я же ничего-плохого тебе не сделал.

Тут он заметил у девушки в руке стрелу и стал совсем неотвязчивым.

— А-а, стало быть, вот кто хоронился в лесу. Это же моя стрела. Как же ты, сестричка, выдернула ее?

— А я ее с земли подняла,— взглянула на него Эрнеби сквозь пальцы.— Коли твюя, забирай.

— Нет, раз нашла — оставь у себя.

— Верно,— осмелела Эрнеби. — Ты же метил в меня, выходит, мне и досталась. Все-таки скажу тебе, Ахтубай: бессердечный ты, в человека стреляешь. А если бы убил?

— Я же целился в дуб.

— И вернулся искать стрелу?

— Мать прогнала. Увидела общипанных уток и давай выговаривать: дескать, зачем добро разбрасывать где попало, иди и собери до перышка.

— Так поторапливайся, иначе какая-нибудь девушка подберет для мягкой подушки!— рассмеялась Эрнеби, открывая лицо.

— А ты подожди- меня,— попросил Ахтубай. — Ладно? Я мигом, тут совсем рядом. А то пойдем вместе, поможешь. Ну, идем, идем,—парень стал тянуть ее за руку.

Эрнеби вырвалась, отошла в сторону и прислонилась к дереву. Парень неотрывно смотрел на нее, будто, старался раскрыть какую-то ее тайну.

Эрнеби повязала полову шерстяным платком. На ногах—. новенькие узконосые лапти и белые тонкие онучи, В коротком пестрядинном платье она, несмотря на свои шестнадцать, выглядит совсем девчонкой. На левом запястье блестит серебряный браслет, на груди переливаются мониста. От ее румяных щек BieeT душевной чистотой и Коровьем.

Наконец, Ахтубай заметил свернутый фартук, снова п°Дощел к девушке. -

А-а, сестричка уже успела прибрать мою подушку.

Вот

почему насмешки строит! Эрнеби хотела что-то сказать парню, но вдруг реши-

тельно оттолкнула его. Ахтубай оглянулся и увйДел — к ним пробирается с клюкой в руке йомзя — знахарка Сахвине, присматривающая за святилищем киреметя. Старуха, ткнув в землю своим посохом, прошипела:

— Что вы тут делаете, окаянные?

— Ничего,— робко стад оправдываться Ахтубай. — Пришли вот монеты подбросить киреметю.

Сахвине, не обращая внимания на его слова, час