Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Глава пятая. В гостях у Скупого Рыцаря
На следующее утро, в понедельник, я просыпаюсь позже обычного: не в восемь, а в девять часов утра. Ведь я вчера легла поздно - ездила с папой в Броварню, а потом мы с ним в Театральном сквере кутили: ели бублики и крем-брюле. Я тороплюсь одеваться, натягиваю один чулок наизнанку, путаюсь в тесемках и пуговицах. Мне очень хотелось бы не умываться - ведь поздно-то, поздно как! - но разве Юзефу переспоришь? Она стоит надо мной с полотенцем в руках и командует: - Переверни пончошку (чулок) на другу сторону! Правое ухо в мыле, смой! - Мы с Сонечкой Михальчук сговорились встретиться в Ботаническом саду! - взмаливаюсь я жалобно. - Не блоха твоя Сонечка, не ускакнет! В спешке я не сразу замечаю, что в доме что-то происходит, вернее - произошло утром, пока я спала. Но, когда я причесываю свои "кудлы", Юзефа успевает шепнуть мне с торжеством: - Папа с немкиней промовку имел! - Про что? - Уж ен знаеть, про что! И немкиня тоже знаеть... Видишь? В самом деле, фрейлейн Цецильхен, сидя у стола, что-то пишет. Глаза у нее покрасневшие, носик припух - она недавно плакала. Время от времени она задумывается, прижимая к губам платочек,- фестончики его вышиты гладью еще под руководством самой фрау директор "Высшей школы дочерей" в Кенигсберге! Когда я подхожу к Цецильхен, чтобы поздороваться, она смотрит на меня, глаза ее наполняются слезами, она грустно шепчет: - Ах, Зашинка... Ах, дорогая Зашинка... Это что-то новое. Фрейлейн Цецильхен не любит моего имени "Сашенька" (язык сломать можно!) и называет меня "Альхен". Затем Цецильхен обнимает меня и прижимает к себе мою кудлатую голову. Мне неудобно, лицо мое почти лежит на столе, и я невольно успеваю прочитать адрес на конверте - крупными буквами: МЕМЕЛЬ. Отпустив мою голову, Цецильхен указывает мне на конверт и говорит горько: - Вот. Пишу ему... Дяде жены моего двоюродного брата. У него в Мемеле собственное кафе... Под названием "В зеленом саду"... Когда у нас дома был семейный совет, ехать мне в Россию или не ехать, этот дядя говорил: "Не надо! Пусть сидит дома!" О, как он был прав! Теперь я пишу ему, пусть он мне что-нибудь посоветует... У двери в столовую я немного медлю - оттуда слышен голос папы: - Да перестань волноваться! Если ты сама не умеешь никому сказать "нет" или "вы этого не умеете", так предоставь это мне! - Но я боюсь, что ты не так сказал,- пытается возразить мама. - Я был вежлив, как учитель танцев... Но я сказал ей, что не надо браться за то, чего не умеешь делать, вот и все! А нам с тобой надо подумать о настоящем учителе: ребенок способный, любознательный... Но тут в столовую вхожу я, и разговор сразу иссякает, словно самоварная струя после того, как привернули кран. Весь день настроение у нас в доме напряженное. Цецильхен со скорбными глазами строчит письма. Гулять со мной в этот день некому. Мама занялась укладкой зимних вещей в нафталин, Юзефа на кухне рубит сечкой мясо, овощи и, по обыкновению, ворчит как нанятая: - Чи ж я им не говорила? Смотрите, говорила, кого берете! Нет, привезли дуру ребенка учить! Я взбираюсь на подоконник в передней - оттуда видны окна квартиры, где живет знакомая девочка, Любочка Зильберберг. Раскрываю окно настежь и зову сперва не очень громко: - Люба! Люба! Потом громче: - Любочка-а-а! Юбочка-а-а! Потом: - Любка-а! Юбка-а! И, совсем расшалившись, кричу во весь голос: - Любочка! Юбочка! Бочка! Очка! Чка! Ка! А! Наконец одно из окон Любочкиной квартиры чуть-чуть приоткрывается. В узенькую щель виден бледный носик Любочки Зильберберг и белокурая прядка ее волос. - Что ты кричишь? - сердито бросает она в оконную щель. - Мне скучно,- говорю я откровенно.- А тебе? - Тоже. - А что ты делаешь? - Ничего,- грустно признается Любочка.- Сидю себе. - Так приходи ко мне играть! - Нельзя,- вздыхает Любочка.- И не зови меня! Мне к окошку подходить не велено: я простудюсь... - Ну, хочешь, я к тебе приду? - предлагаю я великодушно.. Любочка кивает: "Приходи!" Я соскакиваю с подоконника. Но... надо еще, чтобы мне разрешили идти к Любочке в гости. Ведь я вчера ездила с папой к Шабановым, а мама считает, что ходить каждый день по гостям не к чему. И папа тоже так думает. Так что меня могут и не отпустить к Любочке. К счастью, папы нет дома, мама тоже куда-то ушла. Значит, можно ни у кого не спрашиваться. Да ведь и иду я не на какую-нибудь другую улицу, а к Любочке, соседке, живущей на одном дворе с нами. Зайду на полчасика, поиграем во что-нибудь - и прибегу домой. А мне, по правде сказать, интересно побывать у Любочки: я у нее еще никогда не была. Я ее вообще никогда не видела иначе, как в окне. Родители Любочки совсем недавно купили тот дом, в котором мы живем, и переселились в одну из квартир. До сих пор на воротах дома висела табличка: "ДО БР. (то есть братьев) АДАМОВИЧ". А теперь ее заменили другой: "ДОМ К-ХИ (то есть купчихи) А. ЗИЛЬБЕРБЕРГ". "К-ха" - это Любочкина мама. На двери, ведущей с улицы к Зильбербергам, - вывеска. Белыми буквами по черному фону: ССУДНАЯ КАССА Мне интересно, что делается там, куда (как папа говорил Юзефе) люди несут закладывать самовары. Я храбро вхожу с улицы в ссудную кассу. Это - помещение, похожее на магазин, с аккуратно сложенными на полках самыми разнообразными предметами. Тут и в самом деле самовар - даже несколько самоваров,- и мандолина, и кастрюли, и посуда. На вешалке висят шубы, мужские костюмы, женские платья. В углу - два велосипеда и детская колясочка. Над всем этим - надпись: "Продается". Помещение перегорожено прилавками, тоже как в магазинах. В одном месте прилавка - откидная доска, чтобы можно было входить за прилавок и выходить из-за него. За прилавком сидит человек. Я его знаю, видела из окна, это Любочкин папа. Забрав в горсть курчавую темную бороду и сосредоточенно покусывая ее, он совершенно поглощен чтением книги. Услыхав, что кто-то вошел, он неторопливо откладывает книгу в сторону, встает и, упершись обеими руками в прилавок, приветливо обращается ко мне' - Чем могу служить, барышня? Но в эту минуту из внутренней двери, ведущей, вероятно, в их квартиру, выбегает Любочка: - Папа, это моя гостья... Папа Зильберберг мгновенно теряет ко мне всякий интерес и снова садится за прерванное чтение. А Любочка, взяв мою руку, увлекает меня за собой в ту дверь, из которой она появилась. Там, оказывается, лестница, по которой мы попадаем в квартиру Зильбербергов. Прежде чем войти туда, Любочка деловито спрашивает: - Ноги у тебя чистые? Потому что у нас паркеты... Мы входим сперва в комнату с зелеными бархатными портьерами на окнах и дверях. Великолепный письменный стол поразительной чистоты. На нем - очень красивая чернильница: бронзовый медведь обнимает лапами древесный пень. Чернильница - без чернил. На столе - ни одного карандаша, ни одной ручки. Однако мое внимание привлекает не это, а два внушительных книжных шкафа, битком набитых книгами. - Твои книги? - Нет! - Любочка энергично мотает головой.- Я не люблю читать. Это папины... - А можно посмотреть? - Только через стекла. Шкафы заперты, а ключи у мамы. Я чувствую уважение к Любочкиному папе. Вон у него сколько книг! И, даже сидя в своей ссудной кассе, он читает! Я говорю это Любочке, но она меня разочаровывает: - Нет, папа этих книжек не читает. А там внизу, в кассе, у него молитвенник. Папа у нас очень набожный,- добавляет Любочка с гордостью.- Всякую свободную минуту он молится! Бог с ним, с Любочкиным папой! Он, оказывается, как Цецильхен, сидит над молитвенником. Наверно, тоже про Абрахама читает! Эти книги, со шкафами вместе, папа достал по случаю. Немецкие, французские, английские. Найдется покупатель - папа продаст... Ну, идем дальше! Мы входим в следующую комнату. - Это зал! - торжественно возглашает Любочка. Мебель в зале обита голубым шелком, выглядывающим из-под чехлов сурового цвета. Паркетный пол блестит, как ледяное поле катка. А на окнах удивительные занавеси: с вышитыми на них разноцветными попугаями - розовыми, синими, зелеными,- летающими, сидящими на ветках. - А кто у вас играет? - спрашиваю я, показывая на большой концертный рояль с хрустальными копытцами под каждой ножкой.- Ты играешь? Это я спрашиваю с уважением: мне музыка не дается! Мама учит меня играть на фортепьяно, и это стоит нам обеим немало слез. Мама приходит в отчаяние от моей музыкальной тупости. Сама она играет хорошо, а брат ее, мой дядя Миша, даже очень хорошо. Только я одна некудышняя в музыке. Любочка смеется. - Нет,- говорит она,- я играть совсем не умею. И учиться не хочу... Очень мне это нужно! - Кто же играет на этом рояле? - Никто. Папа его по случаю достал... Из зала мы входим в почти темную столовую. Стены в ней заставлены массивными буфетами, полубуфетами, горками. Сквозь стеклянные их дверцы сверкает хрустальная, серебряная, вызолоченная посуда. Любочка остановилась, следя за впечатлением, какое производит на меня это великолепие. А я стою и думаю: где я все это уже видела? Где-то в темноте... при слабом свете мерцали золото, серебро... Где это было? Или рассказывал мне кто-то об этом? Или читала я? Не могу вспомнить... Но только знаю: было это. - Вы тут едите? - спрашиваю я почти шепотом. - Не-е... Это парадная столовая. Если придут когда-нибудь очень важные гости, тогда стол накроют здесь. А мы тут, рядом. И Любочка вводит меня в соседнюю небольшую комнату с обыкновенной мебелью - кушеткой, небольшим обеденным столом, венскими стульями, простым шкафчиком вместо буфета. - Мы тут кушаем,- объясняет Любочка,- чтоб не пачкать в парадной столовой. Понимаешь? Мы с Любочкой сидим на кушетке и разглядываем друг друга. Мы ведь, собственно, в первый раз встречаемся. До сих пор мы только переговаривались через окно. У Любочки лицо бледненькое и какое-то кисленькое, невеселое. На шее у ней повязано что-то вроде компресса. - У тебя горло болит? - Да нет! - говорит Любочка с досадой.- Это все мама... Боится, что я простужусь. Сегодня выдумала, будто я ночью так кашляла, что у нее сердце разрывалось! А я сплю и даже не слыхала, что я кашляю. Разве это может быть? Дальше Любочка изливает передо мной свои огорчения: - Мама всегда боится, что я простудюсь. Все дети ходят уже по улице в одних платьях, одна я ходю в драповом пальте, в вязаных рейтузах и гамашах! А уж зимой... - Любочка с отчаянием машет рукой.- И ведь подумай - ничего не помогает! Я все-таки нет-нет да и простудюсь! То горло болит, то насморк... - Это оттого, что тебя кутают,- говорю я авторитетно.- Мой папа доктор, и он не велит, чтоб меня кутали. И велит, чтоб я бегала босиком. Даже зимой я каждый день бегаю босиком целый час! - По снегу? - ужасается Любочка. - Нет, дома,- смеюсь я.- По полу. А летом, если на даче, так и по земле... Целые дни! Это очень весело: земля тепленькая, трава щекотная... И, знаешь, я ведь в самом деле почти никогда не простуживаюсь. Любочка смотрит на меня, пораженная. Подумать только: я хожу босиком! Так смотрела бы она, наверно, на людоеда: ох, он ест человечину! - Ты нарочно... - говорит она недоверчиво.- Приличные дети не бегают босиком. Они же не нищие! - И вдруг с интересом спрашивает: - А какое мороженое ты ешь? Холодное? - Обыкновенное... - недоумеваю я. - А для меня,- Любочка чуть не плачет,- блюдце с мороженым ставят на край плиты.. Когда оно растает, я пью тепленькую жижицу... В общем, у Любочки неинтересно. Ни в прятки, ни в жмурки играть нельзя - негде. В парадных комнатах это запрещено. Есть еще две тесные комнатушки - в одной спят Любочкины папа и мама, в другой - она сама. В общем, прятаться негде. У Любочки, правда, много игрушек, но чуть возьмешь которую-нибудь в руки, Любочка начинает тревожно зудить: - Осторожно! Не урони! Не сломай! Это очень дорогая кукла! Заграничная! Я делаю последнюю попытку поддержать разговор: - Любочка, а ты учишься? - Немножко. Мама боится, что я слабенькая... - А в гимназию ты поступишь? - Ой, нет! - даже пугается Любочка.- В гимназии много девочек, я еще от них чем-нибудь заразюсь! Корью, скарлатиной... Спаси бог! - Как же ты будешь, без гимназии? - Подумаешь! Мама говорит, при наших средствах можно нанять каких хочешь учителей, чтоб они приходили к нам домой. Приблизившись ко мне, Любочка добавляет "секретным голосом": - Мы богатые. Папа скоро свою банкирскую контору откроет. В общем - скучно. Я прощаюсь и ухожу. Спустившись с лестницы, я открываю дверь в ссудную кассу, чтобы выйти через нее на улицу, но останавливаюсь и невольно вслушиваюсь. Любочкин папа занят с посетительницей. На меня они не обращают внимания. - За это колечко, пани,- говорит Любочкин папа,- могу вам дать максимОм два рубля. МаксимОм! - Оно стоило пять,- тихо говорит женщина. - Переплатили, пани! Красная цена - три рубля за новое. А ведь вы его уже не один год носили - стерлось! Предлагаю справедливую цену: два рубля. Будете платить мне по двадцать копеек проценту в месяц. Удерживаю вперед за три месяца проценту - шестьдесят копеек. Итого можете получить сейчас один рубль сорок копеек. И Любочкин папа берется за свою конторку, чтобы взять из нее деньги. - Пане,- просит женщина.- Это же мое венчальное кольцо. Подумайте, пане! - А что мне думать? Это не мое, а ваше венчальное кольцо,- вы и думайте! Сейчас я вам отсчитаю один рубль сорок копеек, а через три месяца вы принесете мне два рубля и получите обратно свое колечко. А не принесете - имею право взять кольцо себе... или продать... как хочу! Моя воля! - Получу я его, как же! - с горечью говорит женщина.- Все свои вещи я сюда к вам перетаскала! В последний раз сахарницу серебряную, вызолоченную... Вон она стоит на полке, выставлена на продажу. А что я обратно выкупила? Ничего! - Это уж, пани, не я виноватый, что вы не могли выкупить в срок свои вещи! Все бог, его воля... Любочкин папа выкладывает на прилавок деньги. Женщина, сосчитав, кладет их в кошелек и уходит. Любочкин папа снова углубляется в свой молитвенник. Меня он не замечает. Я стою неподвижно и с усилием вспоминаю... Где я все-таки это уже видела? Темную комнату... золото, серебро... и женщина просила, на коленях просила, говорила, что не может отдать долг... И вдруг в памяти встают стихи: Тут есть дублон старинный... Вот он. Нынче Вдова мне отдала его, но прежде С тремя детьми полдня перед окном Она стояла на коленях, воя... Пушкин... "Скупой рыцарь"... Любочкин папа - как пушкинский барон в своем подвале! Наверно, он ходит по своим комнатам со свечой или лампой и любуется вещами, которые он "достал". Эта женщина в ссудной кассе не плакала, не стояла на коленях, не выла... Она взяла рубль сорок копеек за вещь, которая стоила пять рублей, Любочкин папа небрежно бросил ее венчальное кольцо в ящик...
|