Мария и младенец на высоте 25 000 футов

Я рассказал эту историю группе психотерапевтов в послеобеденное время на семинаре по травме. Женщина по имени Катарина подошла ко мне в перерыве и сказала, что моя история о «Богоматери» вызвала в ней давно забытые воспоминания о детстве. Из ее глаз текли слезы, когда она кратко рассказывала мне свою историю. Некоторое время спустя я получил от нее письмо по электронной почте, которое содержало рассказ о тех событиях ее детства. Письмо начиналось так:

Уважаемый д-р Калшед, ваши слова стали долгожданным солнечным теплом, растопившим еще один покров моей души. Как вы знаете, теперь это приумножило свет во мне, мое понимание и свободу. Это очень раскрепощает и волнует. Спасибо! Я только однажды и очень давно рассказывала эту историю и была тогда поражена последующим прорывом своих чувств и ощущением освобождения. Большинство людей посчитали бы эту историю невероятной, так что я держала ее в себе. Спасибо, что Вы захотели выслушать и поверили, что это правда. Это позволило мне почувствовать себя не так одиноко.

Катарина родилась в Восточной Пруссии в начале Второй мировой войны. Ее отец ушел на войну, а матери пришлось работать в далеком городе, согласно военным директивам Гитлера. Девочка и ее старший брат жили с бабушкой по материнской линии. Оми (бабушка) была единственной постоянной фигурой в ее детстве, очень любящей и поддерживающей надежду. Вскоре бабушка по отцовской линии забрала брата к себе, и у Катарины не стало единственного товарища по играм. Когда Восточный фронт стал быстро приближаться к ним, она и Оми лишились дома. Ужасные слухи о массовых убийствах распространялись по всей Восточной Пруссии, как лесной пожар, и семья бежала на юг во Фрайберг.

Через три недели после своего прибытия войска союзников стали бомбить город. Катарина помнила свист падающих бомб, пожары, запахи и крики покалеченных и раненых людей. Три тысячи человек погибли за считанные минуты. Они спасались бегством назад в Восточную Пруссию. Беженцев преследовали русские пехотинцы, опустошающие города и села, убивая на своем пути всех немцев подряд. Три месяца спустя истощенные и бездомные, но живые они стали рабочими-мигрантами в Баварии, где могли обеспечивать себе жизнь работой на полях. Катарине было к тому времени пять лет. Война закончилась, все мужчины в семье умерли или пропали без вести. Мать нашла работу в Мюнхене, где вскоре познакомилась с американским солдатом и вышла за него замуж. А Катарина и Оми остались вдвоем в маленькой тихой деревне, где могли начать жить заново, хотя баварцы их и невзлюбили. Но это не имело значения. Им было достаточно друг друга. Вот история в ее собственном изложении:

Жизнь с Оми была прекрасной. Земля была тихой и зеленой. Запахи природы были яркими, полными надежд и умиротворения. Больше не было ни бомб, ни выстрелов из низко летящих самолетов, ни танков за нашей спиной. Больше не надо перешагивать через мертвых животных и людей. В Баварии у коров и коз, кур и свиней было много корма. Мы работали на фермах с утра до ночи. Я всегда была рядом с Оми. Она будила меня затемно, мы шли во флигель. Она подсказывала мне, как украдкой надоить немного молока у коров. Уже тогда я понимала, что она будила меня, чтобы накормить. Оми пела, пока мы собирали хмель, пока мы снимали жуков с картофеля, пока мы шили что-то для фермеров.

Где-то в это время я услышала, что моя мать уехала в Америку с солдатом. Через год меня отослали к ней и этому военному. Я не знала их обоих. Я не знала, что это означало – покинуть Оми навсегда. Я была в ужасе, но не плакала. Моей единственной ассоциацией со словом «самолет» было то, что с них сбрасывают бомбы. Мои ладошки будто примерзли к перилам металлического трапа, по которому мне надо было подняться в самолет, чтобы лететь в Америку. Человек в колючей униформе разжал мои руки и отнес меня внутрь военного самолета. Он посадил меня около окошка, где я и пробыла все 18 часов полета. Я не могла ни на кого смотреть, только в окно.

Самолет громко заревел, и меня вдавило в кресло. Я закрыла глаза и приготовилась умереть. Я не плакала, но хотела быть вместе с Оми, когда умру. Мне хотелось бы умереть вместе с ней в Восточной Пруссии. Когда я открыла глаза, то не поняла, где нахожусь. За окном были облака, и на одном из них – большом белом и с куполом – сидела Мария с младенцем Иисусом. Я не могла оторвать от нее взгляд, боясь, что она исчезнет. Она убаюкивала ребенка, прижимая его к себе, его голова лежала на ее груди. Ее одеяние было светло-синим, а ребенок, кажется, был в чем-то розовом.

Я не знаю, как ей удавалось быть вне самолета на этом огромном белом троне из облаков. Она была такой умиротворенной и так поглощена своим ребенком. Я почувствовала, как они любят друг друга. Они летели со мной всю дорогу, даже в ночной тьме я могла их разглядеть. Я думала только о них. Я старалась не спать, боясь, что они покинут меня. Я была так счастлива, что они были там. Если бы я позволила себе думать об Оми, я могла бы заплакать. Что тогда можно было сделать? Ничего. Так же, как на войне. Было бесполезно плакать о еде и тепле, когда этого не было ни у кого. Тот же самый человек, который занес меня в самолет, разжал мои руки, вцепившиеся в сиденье, и вынес меня оттуда. Я оказалась в Америке, а Мария с Иисусом остались там, на небесах, где мы ненадолго с ними встретились.

Эти образы были настолько реальными, что даже сегодня я уверена, что это был не сон или продолжение образа сновидения. Много лет спустя, когда я уже сама была молодой мамой, мой взгляд приковала к себе статуэтка в магазине «Холлмарк». Поза Мадонны и ребенка была той же самой, что и тогда. Теперь на Рождество она сидит в вертепе у меня дома в клубах ваты. Спасибо Вам за то, что Вы захотели услышать это и поняли, что это правда.

Вот замечательный пример того, как с помощью благотворных мифопоэтических сил психика удерживала замещающий образ души Катарины, когда ей угрожало полное уничтожение и всеобъемлющее одиночество во время этой болезненной, долгой ночи перелета в другую страну. Маленькая Катарина на своем пути в Америку знала, что слезы ей не помогут – она не могла разделить свою травму ни с кем из тех, кто был в самолете, и она не хотела плакать. Так что на этом опасном перекрестке ее душа, можно сказать, временно «зависла» вне ее тела, удерживалась в приковывающем взгляд прекрасном образе любви богочеловеческой матери и ее богочеловеческого ребенка.

Через разрыв, порожденный невыносимой болью, визионерскому и скорбящему я Катарины явился прекрасный образ и закрыл собой этот разрыв. Этот резонансный образ предоставил историю, «матрицу» двух миров, которая как-то сохранила ее душу живой или удерживала ее какое-то время, до тех пор, пока она не смогла создать свою новую историю в Америке, в которой было место, куда могла вернуться душа. Поддерживающая история/видение была архетипической, заменившей слишком болезненную в тот момент личную историю. Она включала в себя глубокое единение матери и ребенка, и это позволило Катарине установить глубокие отношения привязанности, пусть и с воображаемой фигурой, в тот момент, когда она была поглощена скорбью из-за отсутствия ее реальной любимой Оми.

Таким образом, через разлом, порожденный травмирующим потрясением, мы можем видеть отблеск некоторых таинственных «духовных» энергий и образы-процессы, которые и изумляют нас и наполняют благоговением. Опыт таких переживаний согласуется с убеждением Юнга в том, что мифопоэтические содержания нашего внутреннего мира (драматические персонажи бессознательного) и взаимодействия с ними являются не просто интернализацией чего-то внешнего, но присутствуют в объективной психике; иными словами, они являются гражданами двух миров – духовного и материального, коллективного и индивидуального.

Однако здесь возникает важный вопрос: являемся ли мы материальными существами, которые случайно соприкасаются с другим миром духовной реальности по ту сторону «завесы»? Или мы являемся духовными существами, страдающими в своем материальном существовании? Эта дихотомия является ложной. Ясно, что мы – и то, и другое. Именно поэтому мы пытаемся жить в том потенциальном пространстве, где находится подлинная история – между мирами, глядя открытым глазом вовне, а закрытым – вовнутрь.

Date: 2016-05-25; view: 331; Нарушение авторских прав