Чаплинка — только начало 4 page

На стоянке Колесникова окружили друзья, поздравили с первым боевым вылетом. Подошли и мы с командиром и комиссаром.

— Жив? — спросил я Алексея.

— Живой, товарищ старший лейтенант. Вот только с "мессерами" связываться, того гляди, шах и мат получишь.

Алексей был заядлый шахматист.

— Трусишь?

— Да нет,- безобидно отозвался Колесников. — Не из робкого десятка. Просто не знаю: может ли наш фанерно-перкалевый "як" с такой зверюгой тягаться? Вот и боязно поначалу.

Некоторые засмеялись.

-Дерутся-то не машины, а люди, — заметил Ныч.

-Э-э, товарищ комиссар. Так там же асы сидят.

-A ты откуда знаешь? — вставил Филатов. — Может какого-нибудь желторотого птенца посадили, а ты его зa аса принимаешь.

Летчики посмеивались. Сами побывали, каждый в свое время, в положении Колесникова, только не хватало смелости в этом признаться. Вспомнил и я свою первую встречу с "мессершмиттами". Как тогда Филатов сказал: "Бить надо, а вы ему хвост нюхаете". Но мне в первой же встрече с противником довелось быть нападающим, а тут человек только прикрывает, не испробовав еще всю силу машины, видимо, и в самом деле не верит в свой самолет. Надо ему в бою показать, что наш Як-1 не уступает "мессершмитту".

Уснул Колесников крепко, утром едва добудились. Умываясь, за дверью слышал, как он с товарищами делился:

— Ну, прямо, тебе воздушный бой истинный. Только будто бы не совсем небо, а огромная шахматная доска. И гоняю я во сне по этому шахматному небу аса с желтым ртом, да все шах ему, все шах...

— А мата так и не поставил? — пошутил кто-то. — Ничего сейчас пойдешь к Пятиозерью, с немцами партию и доиграешь. Да не забудь: оторвешься от авдеевского хвоста — матом обеспечен.

Советов посыпалось больше чем нужно. Предупреждали, мол: Авдеев в бою непрерывно делает такие сложные, резкие и неожиданные выкрутасы, что удержаться хвост почти невозможно. Пока удается это двум — командиру звена Филатову и сержанту Платонову.

Пришлось прервать этот затянувшийся "инструктаж", — как бы заранее не испугался потеряться в бою от ведущего больше, чем предстоящей встречи с "мессершмиттами".

До вылета эскадрильи на сопровождение бомбардировщиков оставалось добрых полчаса. Решили выпустить нас с Колесниковым на разведку воздушной обстановки в районе цели. Комэск поставил задачу, спросил, все ли ясно и дал "добро". Друзья до самого самолета напутствовали Колесникова. Но Алексей их почти не слушал. Он был неузнаваемо серьезен.

Взлетели, прошлись над аэродромом по коробочке (квадратный маршрут) и легли на курс. Больше сотни глаз долго смотрели нам вслед.

Когда выполнив задание возвратились, Колесникова встречала вся эскадрилья: каждому хотелось убедиться в рождении еще одного бойца.

Алексей подрулил к стоянке, вылез из кабины сияющий. Стал на землю, будто на качающуюся палубу.

— Жив? — спросил Любимов посмеиваясь.

— Живой, товарищ капитан. — Алексей стянул с головы шлем и ударил им со всего маху об землю.

— Ни черта теперь не боюсь я "мессершмиттов". Чистые они медведи.

Его голубые глаза искрились, словно он прихлопнул шлемом сразу всю авиацию Геринга. Широкой ладонью потрогал шею, повертел головой, сказал, щурясь в улыбке:

— Вот только шея, видать, вспухла, голову не повернуть.

После друзьям рассказывал:

— Подлетаем к фронту, а там самолетов тьма-тьмущая. На всех высотах. Как потревоженный рой. Ну, думаю, над целью обстановочка ясна, сейчас старшой оглобли домой повернет. А он в самую гущу. Я — за ним. Что творилось! Как пошел, как пошел старшой вензеля выкручивать, а я мотаюсь сзади, как на буксире. Авдеев то в строй бомбардировщиков врежется — смотри, мол, Колесников, это обычные "Юнкерсы", а это — "лапотники", то за истребителями гоняется. А они шарахаются от него, как от прокаженного. Ну юлой, юлой вертится — ни дать, ни взять. А мне и его не потерять, и кругом обзор вести, голова эдак флюгером, флюгером...

* * *

Пятая эскадрилья воевала с прежним напряжением. Подраненные самолеты механики ремонтировали быстро. Вылечили и машину Гриши Филатова прямо в степи, где он посадил ее с пробитой трубкой водяной системы. В воздушных схватках летчики дрались отчаянно, противник уже на своей шкуре оценил искусство нашего пилотажа. Овладел им и Алексей Колесников. У своих товарищей он научился быть в бою неуязвимым, но сам не сбил еще ни одного вражеского самолета.

Как-то вылетел Алексей ведомым командира звена Филатова на прикрытие наших наземных войск. Накануне в эскадрилье много говорили о новом сверхмощном реактивном оружии. Вчера Минин и Филатов патрулировали над передним краем и в районе озер Старое и Красное видели сильный огненный залп в сторону немцев. Зрелище с высоты было неописуемое, но что творилось на земле невозможно было понять. И теперь Колесников, наблюдая за воздухом, нет-нет да и поглядывал вниз — очень уж хотелось увидеть реактивное оружие. Но нигде, и у озера Старого ничего похожего не оказалось.

На высоте около трех тысяч метров Алексей заметил пару Ме-109, помахал своему ведущему крылом, тот понял. Связываться с "мессершмиттами" не стали, основная цель — не допустить бомбежку своих войск, но из виду их не выпускали и на всякий случай стали набирать высоту. Неожиданно Филатов дал знак и устремился вниз. Не отставая от него, Колесников увидел двух "сто девятых", атакующих наш И-16.

Командир звена приближался к ведомому "мессершмитту", но тот резко увильнул вправо с набором высоты. Филатов — за ним. Алексей поторопился открыть огонь по ведущему и только спугнул. Все же из прицела его не выпустил и, когда настиг, с силой вдавил общую гашетку пулеметов и пушки. "Мессершмитт" задымил и пошел на снижение. Колесников осмотрелся, снова догнал подбитого противника, и на низкой высоте дал по нему еще три коротких очереди. Самолет ударился о землю, вверх взметнулись клубы пыли и дыма.

Филатова нигде не было видно. Торжествующий Колесников взял курс на аэродром. Ему не терпелось скорее доложить о своей первой победе. На полпути увидел машину командира звена, лихо пристроился и вместе пришли домой.

Выслушав доклады Филатова и Колеснпкова, капитан Любимов сказал сухо:

— Ладно, я запрошу.

В душе комэска обрадовался: не зря привез Колесникова, добрый выйдет боец. Но поздравить его с первым, еще не проверенным, сбитым, похвалить, как тогда Аллахвердова, Любимов воздержался. Иначе он поощрил бы этим ведомого за то, что тот бросил в бою своего ведущего. Но и ругать не стал — до конца дня еще не один вылет, а кто знает, как вообще закончится этот день. В промахах разобраться можно и вечером.

У Колесникова был вид, будто неожиданно окунули его в ледяную воду. Как же так, он уничтожил врага, а командир с ним так холодно, словно с недоверием. На стоянку возвращался Алексей хмуро глядя себе под ноги.

— Чего нос повесил? — заговорил Филатов. — Потерял что — в землю уставился? Скажи спасибо, что взыскание не дал. Тоже мне герой, подвиг совершил. Задание-то мы с тобой не выполнили. Ты почему, как только с "мессером" разделался, домой пошел?

— Так одного же сразу сшибут.

— Это ты понял. Пять за сообразительность! А отчего по-твоему я той же дорожкой повернул?

Колесников промолчал.

— Пока мы с тобой здесь прогуливаемся, фашистские бомбардировщики по нашим войскам лупят. И сколько погибнет нашего брата взамен одного тобой сбитого, ты об этом не подумал?

Вечером, подводя итоги дня, Любимов сказал Колесникову и для всех то же самое.

— А "мессершмитта" вы только подбили и он сел на вынужденную.

Алексей совсем сник. Как же так? Ведь сам, своими глазами видел, как "мессер" горящий ударился об землю. Может что-то наземники напутали? Сбитый Колесниковым самолет все же ему записали. На вторичный запрос эскадрильи подтвердили, что в указанном Колесниковым месте обнаружен разбитый и сгоревший Me-109 вместе с летчиком. Алексей воспрянул духом, но победой этой не кичился. Вообще о ней помалкивал — она могла стоить и ему и командиру звена жизни.

* * *

Погода портилась. Высоко в осеннем небе запестрели полосой белые перья, будто оброненные пролетающими над крымской степью лебедями, да так и не упали на землю. По утру солнце пыталось разогнать заслонявшую его рябь и не выбралось из нее до вечера. А к ночи ветер погнал отарами облака.

Проснулся Любимов по привычке рано. За маленьким окошком брезжил мрачный рассвет. B хате не хватало воздуха. Любимов натянул брюки, сунул ноги в белые с отворотами бурки и, накинув на плечи куртку, вышел на крыльцо. Ветер швырнул в лицо горсть водяной пыли. Облака бежали низко над крышами, клочьями цеплялись за дырявое крыло ветряка, дымком кружились в побуревших макушках деревьев. Шел мелкий противный дождь. Со стрехи непрерывно срывались капли, со звоном шлепались у осунувшейся завалинки в выбитую ими канавку. Хозяйский пес забился старое тряпье под лавкой, приоткрыл один глаз и не спускал его с Любимова.

-Что, Сирко, замерз? — подмигнул ему Любимов.- Дождик не нравится? Мне тоже. Ненастье вызвало в душе капитана одновременно два чувства: чувство облегчения, что наконец-то после изнурительного напряжения эскадрилья денек передохнет, и чувство досады — каприз погоды лишает возможности поддержать пехоту в ее неимоверно трудном положении. Подумал об Одессе. Она не выходила из головы с того дня, когда узнал о приказе Ставки Верховного Главнокомандования об эвакуации Одесского оборонительного района. Он знал, еще вчера видел с воздуха своими глазами, что угроза прорыва 11-й немецкой армии в Крым настолько усилилась, он понимал — поддержка Одессы морем так осложнилась, что Ставка вынуждена вывести оттуда войска на усиление обороны Крыма, я смириться с этим не мог. Не мог представить себе гуляющих по Дерибасовской немецких солдат, офицеров на Потемкинской лестнице, чужих актеров на сцене красивейшего в мире оперного театра.

Комэск стоял на низком крылечке деревянной мазанки степняков, дышал влажным воздухом и не знал еще, что ночью бои на Перекопском перешейке, тяжелые кровопролитные бои стихли также внезапно, как начались десять дней назад. А узнав об этом днем, облегченно вздохнул:

— Отстояли, батько, — сказал он Нычу.

И было чему радоваться. Хоть и потеснил противник наши войска, но вырваться на просторы Крыма ему не помогли ни численное превосходство введенных в действие войск, ни значительный перевес в артиллерии, танках и авиации. Каждый клочок земли брался кровью. Красноармейцы и краснофлотцы дрались с таким упорством, сломить которое было невозможно. По нескольку раз переходил из рук в руки каждый населенный пункт, каждая даже незначительная высота.

* * *

В глубине сознания робко шевелилось сомнение: "Может, с Одессой поторопились, выстояла бы?" Потом эта мысль все бойче и смелей пробивалась наружу, подыскивала себе опору в перекопском затишье, в наступлении 9-й армии Южного фронта. Но опоры там никакой не было, потому что 9-я армия уже не наступала, она с боями вновь отходила на восток, а недобрые вести об этом до 5-й эскадрильи, до Ивана Степановича, еще не дошли.

Все это он узнал позднее. А сейчас под шум дождя с сожалением подумал о вынужденной передышке, хотел было пройти к старому, покосившемуся сараю посмотреть небо — нет ли где просвета, да пожалел в грязь белые бурки. В них он летал, а мокрая обувь в полет не годится. Иван Степанович вернулся в хату переобуться. В распахнутую дверь потянуло свежестью. И мы с комиссаром как по команде, вскочили. Ныч, увидев Любимова одетым, обеспокоенно спросил:

— Проспали?

Не дожидаясь ответа, мы стали торопливо одеваться. Любимов подождал, пока мы полностью собрались и деловито похвалил:

— Молодцы. В полминуты уложились. — А теперь досыпать.

Но досыпать уже никому не хотелось. Народ потянулся в столовую. По дороге нам встретился командир авиабазы.

— Лучшего дня для бани не подобрать, — сказал интендант.

Любимов искоса глянул на батьку Ныча, которому выдался самый подходящий денек для лекций. Но у комиссара тоже живое тело, как у всех, скучает по горячей воде, да по веничку, чистого белья просит. Мылись-то последний раз с месяц назад.

— Затапливай, — согласился Ныч.

— А мы ее с ночи топим. Хоть сейчас приводите людей. Тут совсем рядом, у заброшенного ветряка.

Эскадрилья банилась, стриглась, брилась, чистилась. К обеду впервые в Тагайлы собрались все помолодевшие, свеженькие, будто к празднику какому приготовились. Семен Минин откуда-то притащил большую карту Советского Союза. Летчики развесили ее в столовой на стене, начали выяснять, где наши, где немцы, наносить линию фронта. Спорили.

— Батьку бы сюда, — сказал Аллахвердов. — Кокин, — окликнул он своего моториста,- сбегай, дарагой, за комиссаром. Скажи: народ собрался, слушать хочет. Молодой пилот Яша Макеев отыскал на стыке Сумской и Курской областей петляющую змейкой реку Сейм, повел пальцем вверх по синей более тонкой жилке до пересечения ее с железной дорогой на Брянск.

— Вот моя речка, — показал он старшему лейтенанту Минину которого успел полюбить за отзывчивую душу. -Называется Свапа.

— Как, как?-не понял Минин.

— Свапа,- повторил Макеев. — Не слыхали? Есть такая, приток Сейма. А вот Дмитров-Льговский; Районный центр. Тут поблизости должна быть и моя деревня Ждановка. Мы с командиром земляки, — добавил он с гордостью. -Куряне. Напрямик до его Глушкова километров сто.

— Ничего себе земляки, — засмеялся Филатов. -Я думал из одной деревни.

Яша спорить не стал. Он-то знал: вдалеке от дома и за двести километров-земляк. Мимолетная радость, что отыскал на большой карте родные места, тут же угасла. Макеев получил на днях письмо от родителей, но это, пожалуй, последнее. Немцы, если еще не там, то где-то рядом. Севернее танки Гудериана прорвали нашу оборону и жмут на Орел, сдерживаемые только бомбардировочной авиацией. Южнее — враг устремился к Курску. А деревню его, Макеева, наверное, и брать не будут. Обойдут и все. "Хотя бы отец с матерью выехали к Вале,-подумал Яша. — В Пензе жили бы вместе". Взгляд его метнулся на Восток, через кружочек с надписью Тамбов. Остановился на слове Пенза. Там теперь его семья — жена Валя и двухлетняя Риммочка.

Возле Макеева, пригнувшись, отыскивали донские земли механик-сверхсрочник Петр Бурлаков, которого звали все по имени и отчеству Петром Петровичем, и сержант Терентий Платонов. Немцы уже ворвались в Донбасс, замахнулись уже на Ростов. Линия фронта подвинулась ближе к Новошахтинску и Новочеркасску. У Терентия в Новошахтинске родители. А у Петра Петровича в Новочеркасске мать, жена и дочка. На душе тревожно. Но Петр Петрович надеется еще на сообразительность Ирины. Не станет же она дожидаться, пока война из города не выпустит. Уедет на восток с мамой и Галочке.

Пришел батько Ныч, рассказал о положении на фронтах.

Тяжелое положение создалось. Враг под Ленинградом, угрожает Москве, забрался в Донбасс, ломится В Крым. Советские войска перемалывают живую силу и технику противника, срывают планы гитлеровского командования. "Блиц-криг" у немцев не получился. Но враг ещё силен и коварен, и мы пока отступаем. Вера в нашу конечную победу была настолько велика, что поколебать ее даже поражениями на фронтах было невозможно. Мучило, постоянно тревожило одно: кто скажет, сколько отмерено нам пятиться назад? И этот вопрос задали комиссару. Батько Ныч ждал — спросят об этом. Знают, что никто этого не знает, кроме Верховного, и все же спрашивают, будто хотят сверить свои мысли с мыслями комиссара, как сверяют перед выходом на задание часы. "А что скажет комиссар?".

И комиссар Иван Ныч сказал то, во что сам верил:

— Товарищи! Пружина сжалась до предела. Скоро она распрямится на всю свою мощь. Недалек час, когда войска родной Красной Армии и Флота перейдут в решительное наступление и покатится с нашей священной земли фашистская чума.

В подтверждение сказанного Ныч напомнил о единстве фронта и тыла, что вывезенные на Урал заводы только разворачиваются, некоторые уже вступили в строй. Скоро фронт будет получать оружие в достаточном количестве. Командование готовит большие резервы, противник получит такой удар, после которого не оправится. Залогом этого является и беспримерный героизм летчиков в крымском небе, героизм наших боевых товарищей.

Вспомнили случай, о котором знал в свое время весь Севастополь. Он произошел к югу от города над морем, где лейтенант 1-й эскадрильи Евграф Рыжов патрулировал подходы к нашим позициям. "Хейнкель-111" — тяжелый бомбардировщик, вооруженный пушками, пулеметами, рвался к городу. Трудно было вести бой с таким противником в одиночку. Но вот после одной из атак Рыжов увидел, как задымил левый мотор "хейнкеля". И в тот же момент летчика обдало паром: вражеская пуля пробила водяную систему, и кипяток полился в кабину, обжигая лицо, руки водителя. А "хейнкель" уходил... Рыжов, выжимая из мотора "ястребка" все, что можно, догнал противника, ударил винтом по хвосту самолета...

Лейтенант почти не помнил, как ему удалось посадить на воду еле управляемый самолет, проверить спасательный пояс и выпрыгнуть из кабины. Трое суток провел летчик в открытом море один, страдая от жажды, ожогов. Все считали его погибшим, когда катер привез Рыжова в Севастополь — измученного, без сознания, но живого.

Вспомнили еще раз и о трех августовских таранах летчиков 9-го полка Владимира Грека, Бориса Черевко и Александра Катрова, во время которых погиб младший лейтенант Грек.

А на днях друг Любимова заместитель командира 1-й эскадрильи старший лейтенант Семен Карасев на подступах к Севастополю таранил крылом своего истребителя фашистский бомбардировщик Ю-88, а сам выбросился на парашюте.

В тот же день пилот 8-го истребительного авиаполка сержант Соколов был подожжен при штурмовке войск противника. Подобно капитану Гастелло он направил свой самолет в немецкую автоколонну. Несколько автомашин и цистерн взорвались вместе с самолетом. А на следующий день так поступил командир звена 62-го авиаполка старший лейтенант Владимир Воронов. Он прикрывал над целью своих бомбардировщиков и был подбит зениткой. Спастись из горящего самолета на парашюте, значит попасть в плен. А плен хуже смерти. И Воронов на пылающем истребителе врезался в зенитное орудие, уничтожив его вместе с расчетом.

Потом разговор пошел об уровне тактической подготовки немецких летчиков. Мнения наших пилотов сошлись на том, что если присмотреться внимательней, действия противника однообразны, и кто разгадал это и осмыслил, тот в воздушном бою чувствовал себя хозяином положения.

— Товарищ старший политрук, можно вопрос?.. Вчера над передовой фашистских самолетов было намного меньше, чем раньше, Куда они делись?

— Есть предположение, — ответил Ныч,- что противник перебросил часть авиации против Южного фронта.

Подошел к карте капитан Любимов.

— Комиссар, дай и мне слово сказать? — и не дожидаясь согласия Ныча, сообщил, что в последних числах сентября наших самолетов над Перекопом прибавилось. Прибыл, смешанный полк, вооруженный новейшими двухкилевыми красавцами — пикирующими бомбардировщиками Пе-2 и высотными истребителями Миг-3. Этим истребителям немцы дали свое название "гуты". Полк же этот командир Иван Васильевич Шарапов (службу в Черноморской авиации Любимов начинал в его эскадрилье) сформировал из бывалых летчиков-испытателей, инспекторов по технике пилотирования, командиров подразделений и инструкторов летных школ.

Начала действовать на Перекопе и эскадрилья истребителей -бомбардировщиков капитана Арсения Шубикова, прославившегося своей отвагой и изобретательностью, особенно в налетах на порт Констанцу, на нефтебазы Плоешти, в разработке и осуществлении операции по Чернаводского моста через Дунай.

В начале войны доживали свой век четырехмоторные тихоходы, тяжелые бомбардировщики ТБ-3. Летать на них врага днем, да и ночью было гибельно. Решили использовать эти самолеты в роли авиаматок. Тем более, что применялись они в таком количестве еще до войны, на учениях.

Под крыло тяжелого бомбардировщика подвешивались на жестком креплении два истребителя И-16. Каждый из этих истребителей брал по две крупнокалиберные бомбы. Сам И-16 с таким грузом взлететь не мог. И радиус полета его ограничен.

ТБ-3 пролетали сотни километров над морем. Не доходя вражеского порта, истребители отцеплялись и продолжали самостоятельный полет на цель. Авиаматка разворачивалась на обратный курс. И-16 сбрасывали бомбы на порт, пробивались сквозь сильный зенитный огонь к морю и из-за ограниченности бензина садились для заправки в Одессе.

По Чернаводскому мосту немцы беспрерывно перебрасывали на фронт войска и военные грузы. Под перекрытием моста находился нефтепровод. Эта важнейшая для противника коммуникация имела усиленную наземную и противовоздушную охрану, и тем не менее в августе 1941 года была уничтожена черноморской авиацией. В операции принимали участие новые бомбардировщики Пе-2, но завершить ее пришлось эскадрилье Арсения Шубикова доставленной в район цели на подвесках ТБ-3. За эту операцию капитан Шубиков награжден орденом Ленина. На днях он приземлялся в Тагайлах повидаться Любимовым и рассказал обо всем с подробностями. И про низкую облачность над Дунаем не забыл, и про три сплошные стены заградительного огня, и о том сказал, как командующий ВВС встречал с этого задания летчиков, благодарил их.

"Атаки яростные те..."

После отхода частей 51-й армии к Пятиозерью, на Перекопском перешейке установилось относительное затишье. Над немецкой 11-й армией нависла угроза оказаться отрезанной от своих коммуникаций и разгрома ее на перешейке у Сиваша. Кроме 49-го горнострелкового корпуса и лейбштандарта "Гитлер", командующий армией Майнштейн вынужден был снять с Крымского направления свои главные силы и бросить их против 9-й армии Южного фронта под командованием генерала Черевиченко. Но наших сил у ворот Крыма было далеко не достаточно, чтобы воспользоваться этим положением и вернуть хотя бы утраченные за последнюю неделю сентября позиции.

Шестой день в воздухе над Сивашами полностью господствовала черноморская авиация. Изредка попадались небольшие группы истребителей противника, прикрывавшие свои войска от советских бомбардировщиков. В тех случаях, когда немецкие летчики не имели количественного преимущества, в воздушный бой не вступали. "Юнкерсы" и "хейнкели" появлялись над передним краем обороны лишь в отсутствие прикрытия наших войск с воздуха. Немецкие аэродромы у Чаплинки и Аскания-Нова блокировались советскими истребителями, ежедневно сбрасывали на них бомбы "петляковы", штурмовали "илы".

Утро 9 октября выдалось холодным и росным, а день — ясным, теплым. Любимов дважды водил эскадрилью на задание, потом его вызвал командир полка и мне пришлось его заменить. На пятом вылете ведущим пошел лейтенант Филатов, а моей паре подошла очередь дежурить по прикрытию аэродрома. Прикрытие стало несколько формальным — вот уже дней десять, как над нашим хозяйством не появлялся в воздухе ни один немецкий самолет. И на задания мы летали в полной безопасности.

Десятке "яков" Филатова выпала сегодня честь сопровождать чуть ли не всю авиацию Крыма для нанесения массированного удара по переднему краю противника.

Со всех аэродромов поднялись бомбардировщики, штурмовики истребители разных конструкций и марок, которые могли только держаться в воздухе. Даже невозмутимо спокойно "топали" к Сивашам давно снятые с вооружения и чудом уцелевшие истребители И-5 без бронированной защиты летчика.

Быстро утихал гул моторов, таяли над горизонтом улетевшие в район сбора "яки". Механики и мотористы смотрели им вслед и каждый безошибочно угадывал свою машину. Проще всего было сержанту Кокину — его командир держался в строю крайним справа. Моторист мысленно видел Аллахвердова в кабине истребителя: веселый, наверное, сияет от счастья. Сегодня от жены весточка пришла. Перед вылетом многие впервые получили письма. Бурлаков вон уже присел у деревца, читает. А Аллахвердов поцеловал свое, будто самую Олечку, положил в нагрудный карман и сказал: "После вылета читать буду — такой закон авиации". К моей машине подошел Ныч и, заглядывая через плечо спросил:

— Далеко твоя забралась? Что пишет?

— Отсюда не видать, Иван. Под Вольском. А пишет, что поселилась с женой Капитунова в каком-то подвале. Дочка Люся здорова. В дороге досталось, бомбили, наголодались, а теперь все позади. На работу устраивается.

— Рад за твоих. А от отца с Могилевщины ничего не слыхать?

— Какие могут быть оттуда вести, если война под самые окна хаты подкатила, а братьев по всем фронтам разбросало... Мать, наверное, каждый день молит бога, чтобы все пять сыновей целыми и невредимыми вернулись. А твоя Евдокия Ануфриевна как?

— Моя Евдоха с Маратиком аж в Башкирию заехала. Слыхал такой город Бирск?

— День был погожий, в воздухе спокойно, и так хотелось продолжить разговор о домашних... Но в авиации все бывает неожиданно. Не успел я ответить Нычу, что никогда в Бирске не был и о городе таком не слышал, как приземлился комэск. Не успел Любимов рассказать, зачем вызывал его командир полка, как позвонил генерал Ермаченков и попросил, не приказал, а именно попросил поддержать прикрытие "петляковых" армейской группы нашими "яками".

— Так у меня ж все на задании, товарищ генерал. Я только-только из штаба полка, да вот еще Авдеев дежурит... — ответил комэск. — Нам парой?.. Есть, товарищ генерал.

Спросил Любимов, во сколько и где встреча, положил в ящик трубку полевого телефона, висевшего на суку возле стоянки его самолета, условились с ним о действиях в воздухе и-в кабины...

— Подежурит один Платонов,-сказал он Нычу перед запуском двигателя.

А солнце уже потеряло яркость, увеличилось, покраснело, и тени, бесконечно длинные, стали мягче, подрумяненными.

Над девяткой "петляковых" висела четверка сухопутной авиации "яков". Мы с Любимовым помахали крыльями, заняли место непосредственного прикрытия. За Турецким валом на высоте наших бомбардировщиков проходила стороной четверка "мессершмиттов". Группа прикрытия навязала ей бой и отстала. Любимов подал мне сигнал: идем с ударной группой до цели. А цель — аэродром Аскания-Нова. Отбомбились "петляковы", хорошо отбомбились — никто не мешал.

Легли на обратный курс. Солнце лениво садилось за синюю даль на отдых. В небе ни облачка, ни самолета вокруг. Только девять армейских Пе-2 и пара наших Як-1. На душе покойно, будто с полигона возвращались. Недалеко от перекопского берега пересекли Карканистский залив, проводили "пешек" еще чуть над крымской степью, пора и вправо отваливать, на Тагайлы.

Любимов подошел ближе к "петляковым", выровнял высоту, поднял над головой руки в пожатии. И я помахал крыльями на прощанье бомбардировщикам. Те тоже на радостях, что удачно бомбили,-кивали головами, руками махали в ответ, крыльями. В этот миг Любимов услышал сухой треск у правого борта кабины, второй с короткой вспышкой- за приборной доской, у мотора. Обожгло ногу, ударило мелкими осколками стекла в лицо.

Мотор тянул, управление слушалось, глаза видели — их спасли большие летные очки. А видели они на фоне вечернего неба выходящих из атаки "мессершмиттов". В их направлении я уже набирал высоту. И Любимов прибавил газу, задрал нос машины. От перегрузки закружилась голова — раньше такого не случалось. Выровнял самолёт. В правой бурке хлюпало, и он понял — кровь. Нога немела. Саднило лицо. Он снял перчатку, провел по лицу ладонью, и на ладони-кровь. Надо было немедленно перевязать ногу, остановить кровь, но в воздухе это невозможно. До дому не дотянуть. И он пошел на снижение. Две вспышки, два попадания в самолет командира заметил и я. "Запятые" -дымовые штрихи трассы — подбирались к моей машине. Я выскочил из-под атаки вправо и круто полез вверх перехватить противника на выходе из пикирования, но не успел. "Мессершмитты" вышли из атаки раньше, чем удалось развернуться в их сторону, и ушли с принижением на север.

Они появились снова, когда я кружился над идущим на посадку Любимовым. Попытались было атаковать его, но я повернул им навстречу, в лобовую, и атаку сорвал. Немцы еще покружились немного, а когда Любимов приземлился в степи между копенками, улетели. Я видел как комэск выбрался из кабины, отстегнул парашют и направился, прихрамывая, к рядом стоявшей копне. Бензин в моих баках был на пределе и надо было поспешить домой, чтобы быстрее выслать машину за командиром.

В небе было еще светло, а на земле быстро темнело. Потрясенный случившимся, я не сразу обратил внимание на несколько то тут, то там догоравших в степи костров. Лишь километрах в десяти от аэродрома отчетливо увидел вдруг, что издалека мигавший костер, не что иное как разбитый, обгоревший самолет. И тогда понял, что те, разбросанные по степи, тоже не просто костры, а сбитые самолеты. Не "петляковы" ли? Но "петляковы" ушли левей. От страшной догадки — не свои ли — стало в кабине жарко. Я спешил домой на максимальной скорости, а казалось, что мотор еле тянет. На приборы не смотрел, привык чувствовать машину всем телом.

Садился — видел землю, а пока дорулил до стоянки, совсем стемнело. Торопливо выключил мотор, крикнул:

Date: 2016-05-25; view: 283; Нарушение авторских прав