Ирис, девочка снаружи 10 page

"Эти заводы только делают машины, но надо же еще и кормить их". Потом уже он начинал рассуждать о том, как найти деньги, "ресурсы", чтобы починить машину.

Я родила от него ребенка, когда мне было почти восемнадцать лет. Мы по-прежнему жили на крестьянском дворе и, несмотря на то, что со мной трудно было войти в близкий контакт, благодаря ему и всем другим домочадцам дочке был обеспечен хороший уход.

Чрезвычайно важно различать жизнь в автономной общности с окружающими и жизнь без всяких связей. Совершенно не иметь связей не может ни один человек, тогда он чахнет и разрушается, и единственное, что может спасти его в таком случае, - симбиоз. Это только при условии, что у человека возникает отчаянная потребность в единственно возможном выходе, - прорасти в кого-то другого, чтобы опять познать общность. В других случаях достаточно того, чтобы были люди, которые эмоционально близки для ребенка, чтобы он мог впитать в себя то, что ему нужно, оставаясь в своей автономности, и развиваться естественным образом, без обусловленного жизнью контроля.

Жизнь, которой мы жили, была наполнена связями. Дом кишел людьми, теми, кто жил постоянно, и теми, кто приходил в гости. У меня было много возможностей узнать, что происходит с человеком в обществе других и в одиночестве, и я занималась этим, как только представлялся случай. Долгое время я не могла быть одна. Каждый раз, когда я оставалась одна, исчезала моя способность думать. Возникало множество странных, иррациональных видов поведения, которые нельзя было понять ни изнутри, ни снаружи.

Мне было важно понять именно симбиоз и автономность в их глубинном значении. Именно тот, кто утратил контакт со своим утробным чувством умиротворенности - безграничного доверия, удовлетворения всех своих потребностей, - не требующим никаких усилий, становится деструктивным, его называют злым или плохим. Чтобы выйти из этой деструктивности, нужно восстановить "контакт с материнской утробой", но это должно произойти на нематериальном уровне, потому что человек никогда не возвращается снова в то состояние. Важно помнить о том, что у всех есть подобный опыт, даже если он недоступен, предан забвению. У нас есть память об этом, и благодаря предварительной мыслительной работе можно снова обрести эти воспоминания.

За годы моей работы я позволяла людям, которые утратили свою автономность, войти в целительный симбиоз со мной. Это не значит, что я становлюсь хоть немного зависимой от человека, просто человек получает разрешение реагировать на все те страдания, которые доставляет ему то, что произошло и что наслоилось в нем, когда он или она утратили автономность.

Обычные дети, которые рождаются в нормальном сообществе и никогда не подвергаются насилию и эксплуатации, не страдают от заброшенности и одиночества, не нуждаются в симбиозе, им нужно только обычное человеческое, естественное сообщество, и, если они получают его, они никогда не страдают от ревности и страха разлуки, проявлений деструктивности и т.д.

Я открыла, что это один из краеугольных камней в моем понимании жизни. Я утратила общность, когда мне было три дня от роду. Я попала в пропасть аутизма, и не вернулась назад. С другой стороны, я жила в очень полноценном сообществе, и мне посчастливилось быть окруженной людьми, которые предоставляли себя в мое распоряжение, и я вступила в симбиоз с ними. При этом меня не заставляли приспосабливаться, они делали все, чтобы появилось и смогло укрепиться мое присутствие, мое сознание.

Эта неравная борьба продолжалась двадцать пять лет, вместо того, чтобы проходить с семи до десяти лет. Для меня она началось в десять лет, когда для большинства других она, как правило, уже заканчивается. Таким образом я получила большой опыт того, какие основополагающие условия необходимы, чтобы быть человеком, стать общительной, цивилизованной и развитой на вторичном уровне, и с тех пор я применяла это на практике каждый день.

Когда я работала кассиром в бассейне, я общалась с представителями коммуны, в частности с директором молодежного центра. Он приходил несколько раз и беседовал со мной, спрашивал, не хочу ли я вести занятия в центре. Он считал, что им нужен человек, который будет учить подростков уходу за волосами и гигиене, он имел в виду, что они такие неухоженные, что обычные люди сторонятся их. К тому же он знал, что я занималась со многими детьми и подростками, которые нуждались в дополнительной помощи взрослых, и эти подростки рассказали ему обо мне.

Я, не раздумывая, согласилась и осенью приступила к работе. Эта работа подходила мне как нельзя лучше. В первый раз кто-то поставил эти экзистенциальные вопросы, на которые мне нужно было отвечать. Я получила возможность применить все, над чем я раздумывала, и вербализовать это. Передо мной встала новая проблема - подростки, с которыми плохо обращались, и им нужна была практическая помощь. Я стала искать социально-дезадаптированных взрослых, чтобы помочь детям и подросткам. Я ходила по тюрьмам, психиатрическим больницам, лечебницам, местам, где собираются алкоголики и наркоманы, и всяким другим местам, где была представлена изнанка общества. Я много общалась с органами социальной защиты, людьми, осуществляющими надзор за условно осужденными, работниками тюрем. Я понимала, что этим подросткам нельзя помочь, если не помогать тем людям, с которыми они вместе живут.

Я принимала участие в разработке той деятельности, которой теперь занимаются педагоги-консультанты. В числе других я организовывала работу на местном уровне, одним из результатов которой стал сбор статистических данных в системе социального обслуживания населения, и участвовала в разработке открытых досуговых объединений, которые потом привели к созданию местных центров. Было еще много других проектов, связанных с молодежью, таких как, например, музыкальные клубы. Мы организовывали рокеров, группы протеста, вечеринки, которые потом переросли в танцы без наркотиков и культуру без наркотиков, и т.д. Это были пятнадцать лет интенсивной работы с подростками и их окружением, их обучением в школе, домашней обстановкой, работой, образованием и досугом. Она была направлена на то, чтобы подросток мог успешно социализироваться, чтобы он не становился отверженным и чужим в обществе.

Это была профилактическая деятельность, целью которой было оказание всесторонней помощи наиболее незащищенным гражданам, и это привело к тому, что стало гораздо меньше асоциальных, криминальных, употребляющих наркотики подростков, чем могло бы быть, если бы этой мощной, плотной спасательной сети не существовало. Эта деятельность охватывала не так много людей, но этим людям нужно было самое лучшее. Один такой человек, став взрослым, может погубить так много других, что каждую минуту, потраченную на такого подростка, мы вкладываем в будущее. Например, если сделать так, чтобы человек из социально неблагополучной среды не пристрастился к наркотикам, одним бессовестным торговцем наркотиками будет меньше. Если увлечь подростка ремесленным трудом, он станет учиться какой-нибудь специальности и обретет новые ценности в жизни, тогда одним преступником будет меньше, и т.д.

Эту точку зрения чрезвычайно трудно отстоять в различных инстанциях, потому что впоследствии такой человек выглядит нормально функционирующим, и никто не может сказать, каким он мог бы стать, если бы не попал в эту спасательную сеть. Мы, те, кто работает с ними и видит, как становится на ложный путь подросток, который не попадает в спасательную сеть, мы знаем это, но люди в массе своей не знают этого, в особенности люди, принимающие политические решения.

Это привело меня к терапевтической деятельности, к тому, что я стала работать консультантом, я изучила множество методов терапии и пыталась найти самый короткий путь, чтобы покончить с этими страшными историями, которые заводят подростков в дебри.

Со временем я поняла, что никакие методы в мире не вылечат человеческую душу, это может произойти только через встречу, связь и контакт. Без контакта человека с человеком, общности и доверия не достичь никакого терапевтического результата. Можно разрешить проблемы достаточно быстро, но чтобы человек научился жить в новой системе координат, нужно очень много времени, почти столько же времени, сколько ушло у меня, чтобы научиться коммуникации, и компенсировать то, чего недостает внутри меня.

Я прочла много литературы и получила массу теоретических знаний, благодаря работе я приобрела богатый профессиональный опыт, я входила в сокровенные глубины стольких людей! Иначе говоря, я собрала такой внушительный багаж, что теперь ко мне за консультациями обращаются институты, коммуны, частные предприятия, зовут на публичные лекции и на курсы повышения квалификации различные образовательные учреждения. Мне предлагают руководить проектами и вести семинары для учителей в школах.

Та сфера жизни, о которой я получила знания, а именно условия коммуникации, с чисто научной точки зрения не очень исследована. Накоплено много знаний о поведении человека, о биологии и проблематике наследственности, о физических условиях существования, о душе - главном в этих дисциплинах. Накоплено много социологических знаний о поведении массы, о социальных тенденциях и стадиях развития, об обществах, их зарождении и закате, но до сих пор социальной психологии не уделяют должного внимания. Я думаю, это происходит потому, что очень трудно найти материальное выражение для той нематериальной области, где речь идет о кодах/нормах/культуре в обществе, которое все время сосредоточено на производимых продуктах, и нужно попытаться выработать определенную аргументацию и держаться ее главной связующей нити, логических структур и т.д.

Коммуникация не рациональна, не логична, не однозначна, - она очень парадоксальна, потому что человек должен одновременно задействовать несколько планов. Человек должен все время переключаться с одного на другое и отдавать себе отчет в том, что он делает, чтобы не запутаться, а это трудно. Кроме того, существует и обратный закон. Нормальная коммуникация означает, что жизнь такова, какой она должна быть, что не о чем разглагольствовать, нечего оценивать и анализировать или демонстрировать результат. Нужно говорить о результате только тогда, когда что-то не складывается, когда есть проблемы, дисфункции или расстройства, но трудно понять проблемы, когда их больше нет. Именно отсутствие результата затрудняет поиск средств на профилактическую деятельность, или на исследования.

Люди, с которыми я встречаюсь сегодня, не могут понять, что у меня были те проблемы, которые у меня были: просто нельзя так хорошо функционировать, если у тебя были такие проблемы. Мне невероятно повезло в жизни. Мне была оказана та помощь, которая была мне необходима. Это значит, что можно исцелить человека, восполнив недостающие звенья, и еще это значит, что у меня было достаточно сил, чтобы миновать или пройти сквозь все заторы, тупики и перегородки, перед которыми я оказывалась.

На моей стороне было одно преимущество - мне никогда не нужно было спать больше четырех-пяти часов, поэтому в моем распоряжении было гораздо больше времени бодрствования, чем у большинства людей. Другие спят намного больше, потому что они не научились приводить в равновесие свой организм так, чтобы "жизнь была именно такой, какой она должна быть". Они оказались во власти повсеместно распространенного заблуждения, которое доводит до всеобщего сведения Национальное управление Здравоохранения, что человек должен восемь часов спать, восемь часов работать и восемь часов отдыхать, чтобы хорошо себя чувствовать. Этот заботливо взлелеянный миф часто живет в умах людей, которые просыпаются после пяти-шести часов сна и чувствуют себя бодрыми, но считают, что у них проблемы со сном.

Это один из тех широко распространенных мифов, которыми полна цивилизация и которые я люблю разоблачать, но это, пожалуй, тема для другой книги или лекции.