Ирис, девочка снаружи 9 page

Я опять стала звонить в другие коммуны и спрашивать, разобрались ли они с этими зарплатами, и один человек сказал мне: "Смотрите, мы берем приблизительно XX, это середина между специалистом по проведению досуга и социальным работником, этого, надо полагать, хватит". Многие потом звонили друг другу, и все помещали эти зарплаты на один уровень, кивая друг на друга: "Так получают эти работники в каждой коммуне, и будет справедливо, если у тебя будет то же самое".

Ловушка-22. Кто-то высказал предложение, совершенно произвольно, с тех пор его используют как справедливую модель, и основанием служит то, что так должно быть во всех местах, тогда будет справедливо, а если кто-то уклоняется от этого, тогда получается несправедливо и человек проявляет несолидарность.

Кто-то объяснил мне, что если все не могут получить что-то, то никто не должен получить это, если только не существует особых причин, которые узаконивают эту несправедливость. Я тогда подумала, что поскольку не все люди на свете могут купить мороженое, тогда всех надо лишить мороженого, если это справедливо. Я отстаивала этот тезис, и люди считали меня смешной. Ведь так рассуждать нельзя, нужно говорить о Швеции. Тогда я заявила, что в Норланде не растут сливы, значит, никто не должен есть сливы или, по крайней мере, те, у кого растут сливы, должны делиться с норландцами. Так рассуждать, оказалось, тоже нельзя. Что же такое справедливость?

Я говорила об этом с отцом, и он сказал, что справедливость для него понятие относительное. Что это зависит от того, как человек смотрит на разные вещи, и поэтому чувство несправедливости у всех разное. Он сказал, что невозможно быть справедливым, нужно попробовать выяснить, что другие считают важным, и удовлетворять их потребности, насколько возможно, тогда несправедливость в каждом случае будет не слишком большой. Потом он сказал, что справедливость элементарна, т.е. она существует на вторичном уровне и не имеет совершенно никакого значения для нашего выживания на первичном уровне, этим он хотел сказать, что я не должна принимать это слишком близко к сердцу, слишком серьезно относиться к тому, что люди шумят о справедливости.

У меня до сих пор большие проблемы со справедливостью. Я почти никогда не чувствую несправедливости, только разве когда кто-то что-то пообещал мне, а потом забирает обещанное прямо из-под носа, без всякой разумной причины. Я обычно довожу дискуссию до абсурда, когда кто-то встает на защиту справедливости, и если после этого предмет спора не исчерпывается, я могу обсуждать соотношение между справедливостью и несправедливостью, в противном случае я помогаю людям сочувствием, потому что они чувствуют себя оскорбленными и несправедливо обиженными, пока они не перестанут огорчаться по этому поводу и не успокоятся.

Для меня не существует и такой странности - изолировать ответственность от жизни, а потом устанавливать ей цену. Для меня это заблуждение. Для меня ответственность - это привилегия. Если я способна взять на себя ответственность и другие доверяют мне, и я оправдываю это доверие, это приносит мне пользу, и я расту как человек. Мне дают привилегию.

Дети получают награду, когда они берут на себя ответственность и присматривают за младшими братьями и сестрами, потом к ним применяют финансовые санкции, и они получают меньше денег на карманные расходы, когда они не берут на себя ответственности и не стелят свою постель. Каждый раз, когда они показывают, что умеют что-то, устанавливается определенный стандарт, и если человек потом не берет на себя ответственности, к нему применяют санкции. Таким образом, дети чувствуют, что их обманули и украли у них время. Время, когда они могли бы играть. Многим детям не нравится учиться будничным вещам, потому что у них, как правило, крадут время, а выгода слишком мала. Мы вводим ценности в области, в которой их не должно быть, и это приводит к проблемам во взрослой жизни.

Много лет я размышляла над тем, как разграничить то и другое и объяснить разницу. У меня не было никакого инструмента, никого, кто мог бы показать, как нужно думать. Проучившись много лет в институте и пообщавшись с умными людьми, я выяснила, что существуют две сферы жизни, первичная и вторичная, и что они не противостоят друг Другу, следуют друг за другом. Разница между первичной и вторичной весьма существенна, но каждая, сама по себе, чрезвычайно важна. Это означает, например, что ответственность относится к первичной и не должна оцениваться, наоборот, должна всегда нести с собой какую-то форму свободы и привилегий. Во вторичной можно измерять и оценивать, взвешивать разные вещи, исходя из шкалы ценностей, с которой человек в лучшем случае согласен, но это не имеет никакого отношения к удовлетворению наших первичных потребностей.

Защищенность, что это? В нашей стране человек так боится, что человек должен иметь гарантию, что он будет защищен. Это означает, что человек не хочет предоставлять себя на милость жизни, такой, какая она есть, он всегда хочет ее упорядочить. Мне кажется, нужно дать людям возможность быть защищенными в незащищенности, а не создавать такой защищенный мир, в котором человек не способен прожить в естественном состоянии. Я заметила, что для получения этой защищенности внутри людям необходимо научиться "ремеслу". Каждый из нас знает столько о природе, что человек может выжить, если его оставят на необитаемом острове, люди знают столько о коммуникации, что они могут найти общность, которая необходима, чтобы стать группой и выжить даже в трудные времена.

Коммуникация, как она происходит и на чем она строится? Когда я впервые увидела, что другие люди делают что-то, в чем я не могу участвовать, я поняла, что я другая, что у меня нет какого-то умения, которое как будто присуще всем остальным. Вокруг нас есть атмосфера какой-то духовной общности, и это гарантирует определенную защищенность, доверие, где можно брать и отдавать, получать и отдавать и в то же время обмениваться с другими, и с обществом, близостью, удовлетворять нашу фундаментальную потребность в общении и внимании.

Когда человек потом хочет коммуницировать с отдельной личностью, он аккумулирует это поле и направляет его на того, с кем он хочет вступить в контакт, тот делает то же самое, и люди встречаются в общей атмосфере. В это мгновение меняется суммарная атмосфера, и нужно пересмотреть и переоценить ситуацию.

В моем мире в детстве я была хорошо знакома с общей атмосферой. Она была наполнена разнообразным содержанием, и я проводила в ней столько времени, сколько могла. В одиннадцать лет я обнаружила, что атмосфера с другими подростками менялась. Их атмосфера была целиком направлена друг на друга, а вокруг меня словно образовывался бесцветный вакуум. Я пугалась и пыталась понять, что это. Я шла к папе и спрашивала, что они делают.

Поскольку я не умела этого, я стала тренироваться, наблюдая за девочками и пробуя перед зеркалом делать так же, пока я не научилась. В конце концов, у меня получилось, но за это время я сделала много ошибок, и я стала все время думать о своем поведении: как я двигаю руками, как я стою, как я смотрю, как я слушаю других, как я отвечаю и какие выражения появляются на моем лице.

Я стала работать ученицей в дамской парикмахерской, и это была идеальная школа для меня. Я стояла и накручивала волосы на бигуди, слушала и смотрела пару лет, прежде чем я попробовала сама делать прически, и тогда я составила подробную программу, чтобы вести себя правильно.

Я училась коммуникации, как она происходит и действует. Сначала нужно установить коммуникацию, лучше всего создать для этого хорошую атмосферу. В парикмахерской все начиналось с того, что даму приветствовали и приглашали ее в отдельную маленькую кабинку. Там ее просто спрашивали о ее настроении, говорили, например, о погоде, о времени года, о работе или каком-нибудь другом насущном предмете.

Мое преимущество заключалось в том, что я стояла за спиной клиентки, и мы бросали друг на друга только мимолетные взгляды в зеркале, и я могла целиком сосредоточиться на волосах, и таким образом, была вне прямого контакта. Этот прямой контакт легко вызывал мои стереотипные движения и блокировал мышление, так что исчезал контроль над импульсами.

Я тренировалась и тренировалась, чтобы научиться быть в прямом контакте, но это вызывало сильную боль внутри. Потом боль утихала, и оставалось только слабое неприятное чувство, но я продолжала тренироваться, и мне удалось думать все время и не "сбиваться".

В детстве я научилась видеть особого рода излучение, исходящее от животных, особенно от телят. Я знала, когда у теленка была жизненная энергия, и когда ее не было. Я не могла сказать, в чем разница, но разница была большая. Когда я работала в парикмахерской, я научилась видеть ее и у людей, и я поняла, что можно восстанавливать жизненную энергию, когда она была истощенной. Я делала это, женщинам это нравилось, и они вызывали меня, не потому что я была лучшим парикмахером, но потому что им было приятно, и у них появлялись жизненные силы, когда я занималась их волосами.

Много лет спустя я осмыслила весь тот опыт, который я приобрела за те десять лет, что я работала в парикмахерской, но прошло еще больше времени, прежде чем я поняла, что все связанное с атмосферой коммуникации и коммуникативным полем, неведомо другим. Другие внушили себе, что "это все лишь фантазии", что фантазии нереальны, и что нехорошо предаваться фантазиям, лучше научиться чему-нибудь стоящему, реальному и нужному.

Когда я открыла, что люди отличаются от всего остального в мире, что у нас есть особая способность использовать атмосферу, меня полностью захватило это знание. Я начала интересоваться детьми. С детьми было легко, потому что они были такими гибкими и безгранично любознательными, что можно было на нематериальном уровне играть с ними.

Когда у меня родился младший брат, папа положил его мне на колени. Сначала мне было неприятно, но в следующее мгновение он обхватил меня, и у нас возник нематериальный игровой контакт. Это предшествовало моему открытию того, что подростки делают в обществе друг друга. Вокруг моего младшего брата была тонкая жизненная энергия, и я то и дело восстанавливала ее. Он много болел в первый год жизни, и каждый раз поле вокруг него истончалось, но когда он возвращался из больницы, мы начинали снова. Эта неравная борьба продолжалась до тех пор, пока он не пошел в школу.

После дамской парикмахерской я стала работать в детском отделении больницы. Там я обнаружила, что тяжело больные дети часто были совершенно спокойны, и у них не было никакого страха смерти, они жили своей жизнью. Они довольствовались отведенным им временем и не думали, что у них отнимают что-то, даже если они умирали детьми. Но их близкие были в отчаянии и считали, что дети лишаются чего-то. Родители и другие взрослые вели себя так, словно жизнь для них самих закончилась, потому что дети болеют. Я посвящала много времени тому, чтобы превратить минусовую атмосферу взрослых в плюсовую для того, чтобы им стало немного легче и веселее, а также, чтобы они были более открытыми и доступными для контакта со своими детьми.

В детском отделении я познакомилась с девочкой, у которой была анорексия. Она была такая тонкая, что казалась прозрачной, но она была веселой и умной. Одно время ей делали капельное внутривенное вливание, и потом она должна была пить питательный напиток и есть обогащенное протеинами мороженое. Каждые два часа нам было предписано давать ей это и наблюдать за тем, чтобы она ела и пила, а потом сидеть с ней в течение часа, чтобы она не вышла и не вызвала рвоту.

Я заметила, что она была очень боязлива и считала, что никто ее не любит. Что ее чудесные добрые родители, в сущности, разочаровались в ней, и она не знает, как сделать так, чтобы они были ей довольны. Она считала, что в душе она плохая и злая и что должна скрывать это, потому что, если это откроется, мир провалится в тартарары. Она была вынуждена проделывать множество ритуалов, и повторяла снова и снова, что иначе внутри наступит черный хаос и тогда ей придет конец.

Я видела, что вокруг нее была очень хрупкая атмосфера, что она чрезвычайно легко подвергалась воздействию полей других людей, особенно если другим было что-то от нее нужно. Она сразу чувствовала себя виноватой и пыталась удовлетворять желания других, и когда она делала это, она теряла себя. Я видела, что она была как бы "никем", когда она была с другими людьми. Тогда я решила, что мне нужно разгрузить мое поле, и после некоторой тренировки у меня стало получаться. Когда я сидела с ней, после того, как она поела, она становилась "кем-то" и открывала для себя совершенно новые вещи. В ней рождались новые мысли, и мы говорили и смеялись, и она отваживалась высказывать свои взгляды. Спустя какое-то время я научила ее, как ей нужно думать, чтобы быть "кем-то", даже если она чувствует угрозу со стороны других, за два месяца она научилась этому, и тогда ей сказали, что она выздоровела и может отправляться домой.

Через пару лет я встретила ее на улице, и она вся светилась. Она ходила в гимназию, у нее были хорошие отметки, она была стройной, но не тощей. Она рассказала, что она по-прежнему закрывала глаза и делала то же самое, что и тогда, когда мы тренировались вместе, и что когда она оказывается в критической ситуации, в фокус опять попадает проблема питания, но она может справляться с ней. Она также перестала бояться, что ее не любят родители. Во время ее болезни они оставили свои ожидания и требования и перестали хвалить ее за все, чтобы она постоянно становилась лучше и лучше. Это научило меня понимать разницу между признанием и похвалой.

Некоторые дети поступали с безобразными синяками, после каких-то странных происшествий. Я часто замечала в полях их родителей большие дыры, и их реакции были бурными и жесткими. Я видела, что они боятся и постоянно вынуждены обороняться. Иногда я устанавливала контакт с ребенком, и он находил безопасное место внутри себя и учился быть начеку. От этого ребенок, конечно, не удовлетворяется своей домашней средой, но, по крайней мере, находит маленький островок защищенности и мира со мной.

В это время я начала работать инструктором по плаванию. Много детей всех возрастов хотели научиться всем стилям плавания и обнаружить свои способности. Я ходила на курсы, потом сдала экзамен и получила диплом инструктора высшей категории. Летом: я работала в кассах открытого бассейна и время от времени исполняла роль инструктора по плаванию.

Я сразу заметила, что дети боялись воды, потому что у них был внутренний страх катастрофы. Часто страх возникал по вине родителей, или оттого, что с ними неосторожно обращались в воде. Я направляла свои усилия на то, чтобы как можно бережнее обращаться с их страхом, пока они не получат позитивное ощущение от плавания, и этот шаг часто оказывался решающим. К концу занятий многие дети полюбили воду и с удовольствием купались. Это было самое важное, если они еще и научались плавать, было хорошо, но это было не обязательно.

После детского отделения я стала работать в реабилитационной клинике. Это было отделение, где лежали больные с длительно текущими инфекциями. У многих больных был рак в последней стадии, и над отделением висел страх смерти. Я видела, что многим представителям медперсонала это было в тягость. Если кто-то нажимал на кнопку вызова каждые пять минут, на него сердились и думали, что он "надоедливый". Я отметила особую атмосферу, которая царила там, и она была заразительной. Все постоянно бегали взад и вперед и делали массу вещей, независимо от того, было это кому-то нужно или нет. По прошествии некоторого времени я стала работать по ночам, и у меня появилось много времени для общения с больными.

Когда кого-то из них одолевало мучительное беспокойство или страх, я оставалась у этого больного после того, как выполняла назначенные процедуры. Я садилась рядом, брала его за руку и рассказывала о мире фантазии. Тех, кто мог говорить, я спрашивала, как выглядит их страх, и получала подробное описание их ада, и всяческих ужасов, которые только может переживать человек. Самая сильная мука была для многих в том, что их жизнь не завершена, что они жили неправильно, что они не получили того, что хотели (как будто есть что-то особенное, что можно получить от жизни, как будто она может быть завершенной в каком-либо смысле), что они очень боятся или отягощены долгом. Это легко превращалось в озлобление и выплескивалось на нянечек и медсестер. Ведь они жили, и впереди у них оставалось время. Эта зависть была ужасной для тех, кто испытывал ее. Они не могли перестать злиться и причинять беспокойство, и испытывали все более мучительные угрызения совести. Я обратила внимание на этот замкнутый круг и на то, что эти больные как раз хотели говорить о своей жизни, достичь какой-то общности и преодолеть страх смерти. Я садилась рядом и тихо просила их рассказать о своей жизни. Я просила их рассказывать о том, что было в ней светлого и темного. Часто они застревали на темном, и только по прошествии долгого времени и после многих "сидений" они выходили из него. Я спрашивала, какой опыт они приобрели, чему эти страдания научили их, и можно ли считать, что они получили какое-то удовлетворение от всего этого. Часто что-то приходило им в голову, на душе становилось светлее, и мы начинали веселиться вместе.

Еще я проделывала с ними то, что я теперь называю предварительной мыслительной работой. Это означает, что после всех их рассказов я собираю все воедино и делаю из этого сказку. Я прошу пациента закрыть глаза и послушать одну историю. Что при этом происходит? Перед больным проигрывается вся жизнь, пациент входит в контакт со своим жизненным чувством, он может дать выход тем чувствам, которые появляются у него, и говорить о своей жизни по-другому. Иногда я проделывала предварительную мыслительную работу над умиранием и над тем, что происходит после смерти, и их страх смерти уходил.

Корень страха был в том состоянии, когда человек еще не родился, поэтому нужно привести его назад и сделать так, чтобы он пережил это, и тогда страх смерти исчезает. Зато может остаться страх перед страданием, но таким же образом можно присоединить страдание, так чтобы оно стало переносимым и стало союзником жизненного чувства. В то время считалось, что не следует полностью снимать боль, чтобы не вызывать у пациента зависимости от наркотиков. Это было так глупо, потому что никто не выходил из отделения живым.

Я вернулась обратно в детское отделение. У меня не было никакого образования, поэтому я подменяла то одного, то другого работника. Потом мне сказали, что для получения разрешения на работу в больнице нужно окончить курсы санитаров. Я хотела сразу уйти из больницы. Я не смогла научиться читать и писать во время обучения в начальной школе, но после этого занималась со специальным учителем и научилась худо-бедно понимать текст и относительно разборчиво писать, но выдержать почти трехмесячный курс лекций по теории было мне не по силам.

Заведующая нашим отделением разговаривала со мной и сказала, что она будет вести курсы, и что она очень хорошо знает, что я умею. Она считает, что я очень способная и могу "брать" как детей, так и родителей, и она хочет, чтобы я пошла на курсы. Она внесла меня в список и сказала, что для меня найдется место в больнице, если я передумаю. Это была самая ужасная мука в моей жизни. В тот день, когда должны были начаться курсы, я ходила взад и вперед по комнате, выходила из дома и на полпути поворачивала назад. Наконец, через два часа после начала занятий я стояла перед дверью аудитории. Начался перерыв, и заведующая отделением увидела меня, вышла и повела меня в аудиторию, показала, где мне сесть, и представила меня так естественно, что я тут же почувствовала себя на месте. Мы изучали анатомию, микробиологию, уход за больными и психологию. Я часто не успевала готовиться дома, но другие рассказывали мне, а преподаватели знали о моих проблемах и очень добросовестно объясняли мне материал.

К моему изумлению, я обнаружила, что мне легко учиться. Все, что я узнавала, просто откладывалось у меня в голове и выскакивало, когда меня спрашивали. К сожалению, этого не происходило на письменном экзамене, у меня не возникало никаких ассоциаций, и мозг не просыпался. На счастье, при дислексии можно было сдавать все экзамены устно, так что все образовалось. Я окончила курсы.

Это необычайно укрепило во мне веру в свои силы. В моей жизни открылось совершенно новое измерение. Учиться - то, о чем я даже не мечтала, стало возможным, совершенно неожиданно стало доступным для меня. Еще я обнаружила, что у людей бывают разные трудности в обучении. Раньше я даже не задумывалась ни о каких различиях между людьми. Теперь я поняла, что у меня хорошо получается объяснять, и люди понимают. Я делала это немного не так, как другие, но это работало.

Когда нужно было усвоить трудный материал, который к тому же был мудрено изложен, мой товарищ читал мне, а потом я объясняла всем просто и доступно. Благодаря этому наша группа получила самые высокие отметки на курсах.

У меня также развилась другая способность. На экзамене, когда я не знала, как отвечать на вопрос, я просила преподавателей сформулировать вопрос по-другому, и пока они обдумывали, как им яснее выразить свою мысль, я ловила какой-то импульс от преподавателя, и - хлоп! - я знала ответ. Иногда я отвечала слишком хорошо, так дословно, что преподаватель не верил своим ушам. Я научилась пользоваться этим только в крайнем случае, и так было всегда, чему бы я ни училась.

Во время работы в парикмахерской я научилась следить за своей внешностью, комбинировать цвета, смотреть на вещи, разбираться в разных стилях, в том, что нравится другим, что "внутри" и "снаружи". Я стала по-другому носить волосы, поменяла прическу и изменила цвет волос, стала носить другую, модную, одежду, у меня появился свой стиль. У меня все еще не было никакого чутья в том, что касается одежды, причесок, косметики и т.п., когда дело касалось меня самой, но у меня развилось чуткое восприятие того, что подходит моим клиенткам. Узнавая об их жизни, я могла дать им удовлетворительный ответ относительно того, что идет именно им.

Часто приходили люди и спрашивали совета по всем вопросам: цвет волос, оправа для очков, стиль одежды и т.п., и мне казалось ужасно интересным помогать им своими идеями. Я никогда не понимала, откуда они берутся у меня, но я знала, что все будет хорошо, и я была довольна этим, и они тоже оставались довольны.

Моя начальница, молодая красивая женщина с великолепными волосами натурального золотисто-рыжего цвета считала, что я выгляжу достаточно хорошо, чтобы исполнять роль Лусии (Лусия - девушка, которая играет главную роль в праздновании Дня Лусии, который приходится на 13 декабря и предшествует дню зимнего солнцестояния. Это праздник света, который проводится в память о Святой Лусии), и занесла меня в список. Я вошла в состав претенденток и благодаря этому получила совершенно новое представление о своей внешности. Больше ста девушек предстали перед жюри, и из их числа предстояло отобрать семь. Нужно было пройтись туда и сюда, и члены жюри рассматривали тебя. Постепенно тех, кого не отобрали, отправляли домой и говорили им, что если их выберут, их известят об этом в ближайшие дни, а нас, отобранных, отправляли в специальную комнату, и мы ждали, пока закончится просмотр. Модная фирма одела нас в одинаковые блузки и юбки, парикмахер сделал нам прически, фотограф сделал наши портреты, мы получили звезды с номерами и позировали с ними перед журналистом местной газеты.

Я ездила и выступала на всяких празднествах, с моей помощью люди собирали деньги на благотворительные цели, я превратилась в живую рекламу модной фирмы, фотоателье, ассоциации парикмахеров и т.п. Я поняла, что такое современная цивилизация, что значит быть частью современной жизни - стоять у магазина и быть любезной, приветствовать посетителей, продавать им лотерейные билеты. Мне нравилось это, я была на седьмом небе и чувствовала себя важной и значимой. Это было новое для меня - ощущать себя центром внимания, иметь значение, какой восторг!!!

После этого я поняла, что, в сущности, ценится только внешность, что другие смотрят на человека и оценивают его как способного или никуда не годного, красивого, очаровательного, приятного и т.д. Я стала пытаться выяснить, как человек понимает, к какому разряду отнести то, что он видит. У меня не было никакого внутреннего ощущения того, что красиво, а что безобразно, я спрашивала других и узнавала, что думают другие, я собирала все это вместе, чтобы знать, что думает большинство, тогда я могла бы с уверенностью знать, как держаться и выглядеть правильно.

Раньше мама диктовала мне, что мне делать с моей внешностью, у нее был отменный вкус, так что я не была хуже всех, она с большим драматизмом в голосе заявляла, как ей стыдно, или как я огорчаю ее, если я сама не могла сделать правильный выбор.

Вступить в этот вторичный мир было очень важно, чтобы стать, в каком-то смысле, настоящим человеком, а не просто попугаем. Проблема состоит в том, что человек легко становится жертвой этой внешней оценки, придает ей первостепенное значение и считает, что она имеет отношение к нашей личностной ценности. Мы полагаем, что это имеет отношение к удовлетворению наших потребностей, что можно получить внешнюю защищенность, которая каким-то удивительным образом избавит нас от внутренней борьбы, с которой мы все время пытаемся совладать, что безмятежность возможна. Это не так, единственное, что мы получаем в результате, - это уныние и недовольство собой.

Со временем я поняла, что часть проблем возникает из-за симбиоза. Я была твердо защищена от симбиоза с матерью. Она отвергала меня так безжалостно, я так пугалась, что проваливалась в пустоту. К сожалению, у меня была склонность к аутизму, и поэтому я не выходила из пустоты и кричала что есть мочи, меня почти невозможно было успокоить. Я оставалась в состоянии пустоты, где люди были только обстоятельствами, а не отношениями, в первые три года моей жизни.

С отцом было по-другому. Он смотрел на меня с любопытством, он играл со мной и стремился достичь контакта со мной, не потому, что у него была потребность в этом, а потому, что он считал это интересным и увлекательным, и он любил меня так же безусловно, как моего старшего брата.

Во многих случаях симбиоз возникает у людей по причине потребности взрослых в обладании или собственных неудовлетворенных потребностей. Такие люди обречены страдать от страха катастрофы при разлуке; Нашу цивилизацию отличает высокая приспособляемость - приспособляемость к разрушению, а не к общности. Это весьма изощренная модель того, как долг, стыд, совесть, нравственность и т.п. накладывают отпечаток на человеческую жизнь и отношение к себе.

Люди оценивают себя, делают выводы, что хорошо и что плохо, и это тяжким грузом ложится на их плечи. То, что хорошо, человек должен знать и исполнять, иначе он плохой человек и не имеет прав на существование. Если это плохой человек, он должен терзаться сознанием своей вины, его будут мучить стыд и угрызения совести и он тоже не может существовать. Так что трудно найти нишу, которая не была бы поражена этой обусловленностью.

Это порождает, в частности, анорексию - булимию и комплексы, связанные с собственным телом у девочек, а у мальчиков неспособность стать взрослыми, зрелыми мужчинами. Бодибилдинг и спортивная борьба заменяют внешние признаки мужественности. Вся молодежная культура строится на компенсации того, чего лишает людей симбиоз, того, что я называю автономностью, и многие продолжают оставаться юношами, разменяв шестой десяток.

Впоследствии я внимательно рассмотрела все варианты и создала собственный фундамент ценностей, который строится на том, что люди, в своей массе, должны чувствовать себя довольными и радостными. Каждый раз, когда появлялась новая тенденция или новая крайность, нужно было увидеть, как от этого меняются понятия людей, и приспособить к этому внутреннее видение. Я разработала две параллели: то, что я действительно думала, и то, что принято считать. Я комбинировала то и другое и проводила четкое различие между ними, так что тот, кто обращался ко мне за советом, мог выбрать, проявить ли ему мужество или предпочесть безопасность.

Я не оставляла попыток понять, что значит быть нормальным, среднестатистическим жителем небольшого города, как нужно думать и чувствовать, как вести себя и как одеваться, чем нужно заниматься, чтобы получить одобрение окружающих, и как нужно говорить.

Постепенно я принимала ценности материального мира и понимала, как человеку нужно жить и каким образом можно отклониться от общего пути. Основным правилом было то, что человек должен создать семью: человек должен найти спутника жизни, жениться и иметь детей. Это меня прекрасно устраивало, я усвоила, что человек должен вести себя особым образом, чтобы быть привлекательным и это должно, если повезет, привести к браку.

С того дня, как я начала упражняться, чтобы иметь коммуникативное поле, и до тех пор, пока я ни приобрела опыт пребывания в атмосфере другого и понимания, как следует вести себя, окружающие уже воспринимали меня как нормально функционирующего человека. За несколько лет я встретила много мальчиков и постепенно нашла того, который подходил мне. Он очень любил меня, и в умственном отношении он был очень развитым и уравновешенным. Он принимал жизнь такой, какая она есть, шутил и брал на себя ответственность с легкостью, которой окружающие могли только позавидовать. Он считал меня интересным, непредсказуемым человеком, с которым никогда не бывает скучно или тягостно.

Этого человека отличало то, что у него не было симбиотических дефектов, он был совершенно автономным и радовался жизни так, как может радоваться только человек, на котором нет ярма собственности. Деньги были сопутствующим обстоятельством, которым человек завладевает, чтобы весело проводить время. Автомобиль был жестянкой, за которой человек должен был, или мог, ухаживать и следить, потому что она служит его целям. Если случалось помять ее, его первыми словами были: