А ТЫ отмылся от своих грехов?! 13 page

Тут что-то во мне всё-таки щёлкнуло. Я незамедлительно стала его выпроваживать. Но уходить он не захотел. Начал приставать. Может, я была слишком пьяной на тот момент и походила на последнюю девку, но он твёрдо решил довести дело до конца.

Я ударила его по лицу. Он ответил мне сильной пощёчиной. Я сразу же громко закричала и заплакала. Только после этого он ушёл.

Но на самом деле плакать мне не хотелось. Я сделала это специально, чтобы только эта скотина свалила. Когда сразу после случившегося я села в комнате, я не могла пустить даже маленькой слезинки. Внутри меня уже ничего не шевелилось. Наверное — та самая черта, преодолев которую ты окончательно превращаешься в ничтожество…

Что же это за собачья жизнь такая, а? Где моя изначальная чистота души, которую я в себе столько лет чаяла и мечтала развивать и дарить этому миру безвозмездно? Где всё это великое?

Наверное, этого «великого» никогда на самом деле и не существовало… Наверное, это была всего лишь моя глупая попытка вырваться из тщетной реальности в мир грёз.

Как же мне хочется сейчас, чтобы кто-нибудь был рядом. Чтобы кто-нибудь обнял и сказал, что всё будет нормально. Про «хорошо» даже не заикаюсь. Мне бы просто чтобы всё было нормально!

Банальные слова, но именно их мне не хватает сейчас больше всего. Так хочется почувствовать себя в чьих-нибудь крепких и надёжных руках. Но никого нет. Есть только люди-минутки, которые появляются в твоей жизни и тут же из неё исчезают. Они поверхностны. С ними никогда не будет глубинного чувства безопасности.

Ещё я заметила, что теперь боюсь смотреть в зеркало. Моё лицо сильно изменилось. Раньше я считала себя симпатичной, а сейчас всё больше становлюсь какой-то уродливой. Даже грудь как будто стала меньше. Она и так, по сравнению с Никой, всегда была микроскопической, но теперь это просто ужас.

И кому я нужна такая в этом городе? Город… ненавижу его! Будь он проклят! Я уже прокляла его сто миллионов раз, но день ото дня он всё такой же и ни капли не меняется. Хотя нет, меняется! Становится с убедительной регулярностью хуже.

А может, я действительно просто схожу с ума, а? Может, мне нужно прекратить пить? Нет… пить я прекратить не смогу. Завтра же, несмотря ни на какие внутренние ограничения, меня машинально занесёт в ближайший супермаркет в винно-водочный отдел. Кассирша меня уже знает и позволяет себе весёлую ухмылку, когда я прохожу её кассу. «Что, снова нахрюкаешься сегодня в говно?» — говорит её взгляд. Так и хочется взять эту самую бутылку и треснуть со всей силы по её ехидному личику… Гадина поганая!

Я стала агрессивной… Это ещё одно из многих моих открытий за последнее время. Раньше я верила в людей. Сейчас — ненавижу. Всех. И себя. Конечно же, и себя…

Мне срочно нужно что-то делать. Я уже не могу больше выносить этого. Но что делать? Что? Наверное, первым делом нужно разобраться в том, чего же мне сейчас хочется больше всего. Но тут и думать не надо. Я знаю, чего.

Мне хочется домой…

К маме и Нике. С ними мне было бы не так страшно.

Что ж, пожалуй, теперь уже нечего терять. Пора возвращаться. Пора всё рассказать им… Да. Завтра же уволюсь с этой грёбаной работы! Хватит! Хватит уже с меня. Потом соберу некоторые вещи и отправлюсь на вокзал. Приеду домой без звонка. Вот они удивятся!

Кажется, полегчало…

Да, да! Ещё как полегчало! Ведь я еду домой! К маме и сестре! УРАААА!!!

Безумно истощившаяся,

но не теряющая последнюю надежду,

Виктория!

*

…Дочитав последнюю страницу, в которой строчки наползали одна на другую, а почерк шагал пьяной походкой, я откинул голову к стене.

Вот так.

Я получал домашнее тепло и заботу там, где их должна была сейчас получать Виктория. Это она должна была приехать в этот маленький домик и жить здесь. Это она должна была кушать эту королевскую ватрушку и пить травяной чай. Но вместо этого она лежит сейчас в земле и гниёт.

Так что же я здесь делаю? Какой же я, получается, после всего этого урод… Урод, урод, урод!

— У тебя всё хорошо?.. — возникла передо мной напуганная Ника.

Оказывается, я плакал.

— Что, если я скажу тебе, кто виновен в смерти Виктории? — поднял я взгляд к её лицу.

Ника присела рядом и, тревожно глядя то на меня, то на тетрадь, лежащую на моих коленях, взяла мою руку.

— Роман… о чём ты?

— Мы ехали в одном автобусе! — продолжал я, не отрываясь от растерянных глаз Ники. — В тот момент я чувствовал себя плохо. А твоя сестра… она, по всей видимости, захотела мне как-то помочь. И подошла. Но в ответ на её попытку узнать, что со мной, я… накричал на неё. Грубо и беспощадно. А затем ещё и указал ей неверную остановку. Автовокзал был не там, где она вышла! И сделала она это только из-за меня. А уже потом её и сбила машина… Но всё это — исключительно из-за меня. Из-за меня, слышишь ты, глупая?! Она умерла ИЗ-ЗА МЕНЯ!

Ника побледнела. На глазах у неё выступили слёзы.

— А ты говорила, что я хороший! Видишь теперь, какой я? Видишь?! Я уже давным-давно прогнил и не имею права жить!..

— Не говори так! — замотала головой Ника, и первая слеза покатилась по её щеке. — Ты ведь ехал в тот день к мосту, чтобы покончить с собой, верно? — положила она свою холодную ладонь мне на щеку. — Значит… смерть Вики была не напрасной… Ведь ты не сделал с собой то, что собирался. Ты мне ничего о себе не рассказываешь, но я вижу, что ты не хочешь жить… Поэтому я и пыталась задержать тебя здесь. Я боюсь за тебя. Переживаю. И ты мне нужен, Роман… очень нужен. И я не знаю… не знаю, как на всё это реагировать…

— Это ничего не меняет! — резко убрал я её руку со своего лица, отсаживаясь подальше.

В эту самую минуту, я боялся, что она может обнулить моё намерение. Что я могу сдаться. И тогда бы я остался совсем ни с чем. А это хуже всего. Ведь в этом случае я стал бы лёгкой добычей для своих мыслей. А они бы не дали мне даже дышать…

— Завтра я уезжаю, — сказал я.

— Нет! — вцепилась Ника в мою рубашку. — Пожалуйста, Роман! Ты мне нужен… очень нужен…

Я стал сердито высвобождаться из её рук. Но обхватила она меня сильно. Я из последних сил сдерживал в себе сверхчеловеческое желание крепко обнять её в ответ. Так мне этого хотелось. Так это всё могло изменить…

Ника повалила меня на пол. И, закинув сверху ногу, тесно прижалась ко мне, стараясь не позволить мне встать и хоть как-то изменить своего положения. Затем уткнулась лицом в мою шею. Там сразу же стало мокро от её слёз.

Ещё никто в моей жизни не делал этого для меня.

Никогда ещё я так сильно не был кому-то нужен.

И это меня угнетало…

Это заставляло меня злиться на самого себя. «Кому ты ещё поломаешь жизнь, прежде чем уже сдохнешь сам?!» — яростно твердили мне мысли.

Ника всхлипывала и дрожала, как маленький ребёнок, которого обидели. Да ведь она и была этим самым ребёнком! И я… я тоже. Мы были маленькими детьми с бездной непрощённости в груди. Мы выросли, а бездна так и осталась внутри.

Но когда я вместе с ней, мне уже не так страшно…

Через какое-то время я остыл. И стал гладить плачущую Нику по руке, которой она меня обняла. Потом привстал, поднял её и положил на кровать. Сам лёг рядом. Так мы лежали до самого утра.

Даже во сне Ника не разжала своей руки. Иногда сквозь сон она вздрагивала и снова прижималась лицом к моей шее. Лишь глубокой ночью один раз она встала и сходила на кухню. Наверное, попить воды. Я в это время снял с себя одежду — в доме благодаря печи стало жарко. Когда Ника вернулась, какое-то время она просто сидела со мной рядом. Затем снова легла, прижавшись ко мне.

А я никак не мог уснуть. Всё смотрел в потолок и видел там лишь Викторию. Её растерянный взгляд, когда она переходила дорогу…

Рано утром, когда ещё не рассвело, я тихонько встал и оделся. Взяв себе лишь тысячу рублей на дорогу, положил все свои оставшиеся деньги и дневник Виктории на кухонный стол. Напоследок взглянув на спящую Нику, отправился под непрекращающимся дождём на вокзал.

И только когда сел в автобус, обнаружил в заднем кармане джинсов маленькую бумажку. Короткая записка от Ники.

Роман. Я хочу, чтобы ты кое-что знал. Для меня никакой глубокой философии в твоём любимом фильме не было. И, может, ты этого и не понял, но смысл там только в одном. В том, что мужчины должны возвращаться.

Обязательно должны…

*

Когда я вошёл в комнату Исакова, он сидел на полу и паял какую-то микросхему. Он мельком взглянул на меня и снова переключился на работу.

— И где ты был? — спросил он.

— Возникли дела.

— Ничего себе дела на пять дней! — усмехнулся он. — Вещи оставил, а самого и след простыл. Как это вообще понимать, Роман? Я тут тебе место пробиваю, а ты даже словом не обмолвился и куда-то свалил.

— Прости.

Посмотрев на меня ещё раз, на этот раз чуть дольше, раздражённое выражение лица Исакова сменилось более спокойным.

— Ладно, — вздохнул он. — Смотри, что я сделал. Теперь подобного коллапса не повторится…

— Можешь мне помочь? — перебил я его.

— С чем? — удивлённо посмотрел он на меня.

— Подскажи, как можно поддержать одну семью с помощью твоих штучек.

— «Штучек»?

— Ну… эзотерика там всякая. Есть какой-нибудь действенный способ? Какой-нибудь пусть даже самый тайный и запрещённый?

— Ты это какой такой семье решил помочь? — ухмыльнулся Исаков. — Уже семьёй успел обзавестись за эти пять дней, а? Уже детей наклепал, да?

Исаков принялся многозначительно мне подмигивать. Но, увидев моё лицо, слегка кашлянул и заговорил уже серьёзным голосом.

— Ладно. Всё, что ты можешь — это пожелать им любви. И думать об этом каждый день.

— Пожелать… любви? И всё?

— Всё.

— Это слишком долго и не то. Нужно что-нибудь побыстрее и более действенное, слушай же меня.

— Всё верно, — вздохнув, сказал Исаков. — Для того чтобы любить, нужны время и мудрость. А у современного человека нет ни того, ни другого.

И после этого, задвинув системный блок подальше под стол, добавил:

— Побыстрее — только письмо дьяволу.

— Дьяволу?

— Ну да. Пишешь, чего хочешь, всё что угодно, а взамен предлагаешь свою душу. В конце обязательно расписываешься кровью.

— И это, правда, может помочь?

Исаков вдруг громко рассмеялся. Так, как смеются одинокие люди. Получив момент для проявления своего смеха, они неосознанно стараются за раз высвободить те залежи, которые на протяжении долгого времени оставались не опорожнёнными.

— Дурень! — хохотал он. — На кой чёрт тебе все эти дары дьявола, если ты отдашь ему потом самое ценное — свою душу?

Исаков всё смеялся, а я молча лёг на свободную кровать с таким видом, будто уже и забыл, о чём мы говорили. Не то пристанет со своей моралью — долго потом не отвертишься.

А в голове уже постепенно складывался текст…

*

На выезде из города образовалась пробка. Автобус, набитый битком, с трудом пробирался по дороге, заливаемой сильным дождём. Вскоре он вырулил к мосту, за которым начинались огромные загородные поля.

Я понимал, что только размытый вид из окна помогал сдерживать ту внутреннюю бесконечность внутри меня. Бесконечность, что уже прорывалась к своему выходу, готовая разорвать меня. Страшное осознание вины за чужую смерть и желание исправить это собственной смертью уже грезились не на горизонте, но за ближайшим поворотом. Сейчас, как никогда, я понимал, что час расплаты неизбежен.

Один мой мысленный слой искал и видел спасение в переоценке происходящего.

Второй — усиливал напряжение и поторапливал ситуацию скорее разрешиться. И с как можно более грубыми последствиями.

Третий — нейтрально посмеивался, как посмеиваются люди над поскользнувшимся человеком.

Четвёртый…

А хотя чёрт с ними со всеми! Скоро они все сдохнут. Всех этих червей внутри меня не станет! Ещё чуть-чуть. Вот уже и мост проехали.

Длинная висящая железная громада вскоре затерялась позади. И открылся простор полей. Дождь заливал как мог. Я думал о её письме, которое было закопано около пещеры, и заклинал Вселенную, чтобы оно не промокло.

Справа пронёсся рекламный щит с изображённым мужским гелем для душа. Белая надпись на чёрном:

а ТЫ отмылся от своих грехов?!

«Как раз на пути к этому…» — вздохнул я.

Хоть и ощущая непомерное напряжение во всём теле, я старался держаться спокойно. Дышать ровно. Плечи расправить. Всё нормально, убеждал я себя. Подумаешь, умирать еду.

Конечно, это только сейчас, пока я ещё находился в автобусе, окружённый людьми, живыми голосами, — только сейчас и только всё это позволяло мне ещё сохранять спокойствие. Но там… там, я был уверен, всё будет иначе.

Я ещё раз убедился, что в кармане рубашки лежит листочек бумаги. Пока Исаков ходил за пирожками в кафе, нашёл у него бумагу с ручкой. И, стараясь внятно и коротко передать свою мысль, написал следующее:

Моё почтение, Дьявол!

Меня зовут Роман Советский. Сразу к делу. Я очень прошу тебя помочь семье Громовых — Нике и её матери — из села Южное Залиново. Пускай они, наконец, получат хорошее новое жильё. И средства к нормальному существованию. Сделай, пожалуйста, так, чтобы у них всё стало действительно хорошо. Чтобы мать поправилась. И чтобы Ника больше не чувствовала себя ни в чём виноватой. Её детство было не из идеальных.

В качестве платы я полностью предоставляю в твои владения свою душу — чрезвычайно грешную и прогнившую.

Делай с ней всё, что пожелаешь.

Мне она больше не нужна.

Подписывать кровью в комнате Исакова не стал. Решил сделать это около пещеры. Чтобы потом в неё же письменную просьбу и выбросить. Если дьявол где и обитал, то, пожалуй, только там…

Перечитав ещё раз это письмо, я убрал его в карман. Через несколько минут появился Исаков. Он вошёл в комнату и положил мне на кровать полиэтиленовый пакетик с несколькими пирожками.

— С картошкой, — сказал он. — Вкуснятина.

— Слушай?

— Чего?

— У тебя всё получится.

— Чего?..

Я встал и подошёл к Исакову, который с набитым ртом замер по центру комнаты.

— Ты особо не переживай, что иногда у тебя что-то не получается. Ты делаешь благое дело. Для всей планеты. И однажды у тебя обязательно всё получится.

Исаков несколько мгновений с раскрытым ртом глядел на меня недоумёнными глазами. Потом разжевал пищу, проглотил и произнёс:

— А я знал! Знал, Роман, что ты в душе тот ещё добряк! — он широко улыбнулся. Но через несколько секунд задумчиво произнёс: — Почему мне кажется, что ты что-то задумал?.. Что-то не очень хорошее. Это правда?

— Есть такое.

— И, наверное, мне тебя всё равно уже не остановить?

— Даже не пытайся.

Исаков помолчал несколько мгновений.

— Тогда можно я тебя обниму? По-братски?

Я удивлённо взглянул на высоченного Исакова.

— Ну… ладно…

Исаков обвил мою спину руками и крепко обнял.

— Спасибо тебе, Роман. За всё

— И тебе…

Я взял толстовку и направился к двери.

— А сумка? — спросил Исаков.

— Пускай у тебя побудет…

— Ты ещё вернёшься?

Я открыл дверь и на мгновение замер. И перед тем, как выйти, коротко произнёс:

— Свети, Исаков. Свети…

*

Автобус всё ехал по трассе, заливаемой дождём. Я смотрел в окно. Сотни машин ползли по направлению к городу.

Вскоре мы остановились. Пробка из-за какой-то аварии. Я пригляделся. На противоположной стороне дороги в овраге лежала перевёрнутая синяя легковушка. Неподалёку, на обочине, стояла здоровенная фура с помятым бампером. Она-то, наверное, и протаранила легковушку, выскочившую, по всей видимости, на встречную.

Я ещё раз посмотрел в овраг. Изнутри перевёрнутой железной бедолаги по растрескавшемуся лобовому стеклу была обильно размазана кровь. Точно брошенный с небоскрёба и разбившийся об асфальт резиновый шарик с тёмно-алой краской. Без сомнений — смерть…

Наконец наш автобус миновал место аварии. В окно вернулся привычный блеклый пейзаж. Через минут десять доехали до Верхнегорского моста. Дождь не переставал. Я вылез из автобуса, натянул капюшон толстовки и двинулся к большим каменным валунам, что располагались неподалёку. Не доходя до них, наклонился к земле и стал выкапывать конверт. Хорошо, что закопал глубоко. Иначе бы точно промок.

Когда потемневший от земли конверт оказался в моей руке, я подошёл к той самой дыре в камнях. Капли дождя летели в эту пропасть, смешиваясь там с мощным потоком воды. Её уровень заметно увеличился по сравнению с прошлым разом. Сейчас течение стало ещё агрессивнее. Настоящий ад.

Я тяжело вздохнул и припал на колени. Сняв толстовку, бросил её куда-то в сторону. Сперва нужно разобраться с письмом дьяволу, решил я. И, оставшись в одной рубашке, раскровил палец маленьким острым камнем. Сделав красное пятно в конце моей просьбы, поднял бумажку над пропастью и разжал пальцы. Мгновение — и она скрылась в черноте.

Затем, нагнувшись вперёд, чтобы дождь не намочил выкопанный конверт, вынул из него несколько сложенных пополам листочков бумаги. Письмо моей матери. Матери, которую я искал столько времени. И вот всё, что нашёл — лишь несколько исписанных белых листочков. Теперь у меня было только это.

Что ж…

Пора.

[24]

Мой дорогой Роман.

Сынок…

Если ты читаешь это письмо, значит, я писала его не напрасно. Я не знаю, спустя сколько времени оно попадёт тебе в руки и попадёт ли вообще, но посчитала нужным написать несколько строк. Несколько строк вместо целой жизни рядом с тобой… это ничтожно мало, знаю. Знаю и страдаю из-за этого…

Наверное, было бы справедливей, если бы ты, не читая, сразу же разорвал это письмо. Я бы поняла это. Пусть моим ничтожным словам будет поделом. Однако если ты всё же примешь решение прочесть его, я хотела бы рассказать о том, что ты, возможно, всегда хотел знать, но не мог. О том, как же так вышло, что ты оказался брошенным на произвол судьбы…

Это уже ничего не изменит, знаю. Но зато хоть какая-то крохотная частичка моей души сможет выдохнуть свободно. Пожалуйста, позволь мне только поведать всю правду. И потом можешь стереть меня из своей головы. Меня, проклятую женщину, оставившую тебя…

Начну с того, что с самого своего детства я мечтала стать актрисой и сниматься в кино. В 1990-м году, когда мне было девятнадцать, мне выпала возможность поехать в Москву и попробоваться на немногочисленные роли. Так, летом того же года, к своему огромному изумлению, я была принята на главную роль в фильм одного очень талантливого режиссёра. Картина носила название «Игры с дождём». Не знаю, может быть, ты когда-нибудь слышал о ней или даже смотрел… Так вот, Роман. Главную роль в нём сыграла я.

Но всему этому предшествовало немало событий…

Когда меня приняли на главную роль, сразу же нашёлся актёр и на главную мужскую роль. Мало того, что мы с ним должны были играть влюблённых друг в друга, так между нами действительно завязался роман. И всё последующее время мы проводили вместе. Это было время любви и свободы.

Однако вскоре выяснилось, что съёмки фильма отменяются. Из-за отсутствия финансирования. И было совершенно неизвестно, когда они возобновятся. Оставаться в Москве для меня стало затруднительно. И совсем скоро я приняла решение уехать обратно. Но уже… беременной. Об этом я узнала, только когда вернулась.

Шли месяцы. В самом конце февраля 1991 года мне неожиданно позвонили из Москвы. Сообщили, что съёмки возобновляются. Что мне нужно отправляться в столицу на длительную и масштабную подготовку к фильму. Также некоторые его сцены нужно было снимать уже в самое ближайшее время, в зимний сезон, пока не расстаял снег. Я ответила, что мне нужно время для решения. Они дали мне всего две недели.

Наступил март. Поскольку я уже была на последнем месяце беременности, появился на свет ты, сынок… Я назвала тебя Романом. И даже таким крошечным ты был очень похож на своего отца.

В Москве всё ждали от меня окончательного ответа. Буду ли я играть главную роль в «Играх с дождём». Нужно было решаться. Да или нет. Быть моей карьере актрисы — или не быть.

Много сил я потратила в те дни, пытаясь разобраться, что же мне нужно… Ох, сколько бессонных ночей! Ехать вместе с тобой, только что рождённым, было невозможно. Ведь съёмки намечались в далёкой деревне и на неопределённый для меня срок. И рядом не было никого, кому бы я могла тебя оставить. Я сирота, сынок. Всю свою жизнь была одна. И одна же осталась перед этим сложнейшим выбором…

Настал крайний срок. На следующий день мне нужно было либо отправляться в Москву, либо, пожалуй, навсегда остаться здесь. Далеко-далеко от своей мечты. Если не поехать, беспокойно размышляла я, это поставит крест на моей мечте. Такой шанс выпадает юным актрисам один на миллион. А ребёнок… ребёнок в этом деле только обременяет, сковывает возможности…

Что было дальше, ты знаешь сам…

Я не сообщала твоему отцу, что весь свой отъезд жила беременной. Хотя и думала написать ему письмо или даже позвонить. Мне казалось, что съёмки фильма уже никогда не возобновятся. И что с ним мне уже никогда не увидеться.

Не сделала я этого и когда вернулась в Москву. Мне и подумать о содеянном было жутко, не то что кому-то рассказывать. Пусть даже и твоему родному отцу. Я решила, что если уж раньше ничего не сказала, то и теперь буду молчать.

Вот так я и стала вливаться в рабочий процесс. Старалась не думать обо всём этом. Отгоняла от себя все плохие мысли надеждой, что настанет день, и я непременно верну тебя. Только пусть закончатся съёмки — и обязательно верну.

Но прошёл год, а я так и не осмелилась. Хоть ты и был тогда ещё малюткой, мне почему-то казалось, что, явись я к тебе снова, ты меня возненавидишь. Не примешь как свою мать. А это стало бы вдвойне больнее. Больнее той ужасной боли, что всё это время сидела внутри меня.

Наш фильм стал успешным. Его высоко оценили критики. Даже за рубежом. Мне и твоему отцу стали предлагать роли другие режиссёры. Поступали предложения из Европы. Тогда между нами отношения и ослабились. Он купался в славе и наслаждался этим. А я не знала, куда себя деть от того, что совершила…

Вскоре я абсолютно ясно поняла, что больше не смогу играть в кино. Не смогу ничему радоваться. Я, наконец, в полной мере осознала, какую ужасную совершила ошибку. Из-за всего этого я стала закрытой, неразговорчивой. А через какое-то время и вовсе решила уехать из Москвы. Меня долго отговаривали, но моё решение было окончательным.

С того времени я жила недалеко от тебя, сынок. В одном городе. Валерий, мой друг с детства, старался меня поддерживать. Однажды даже предложил выйти за него замуж. Но я отказалась. Не видела в этом смысла. Ни в чём его не видела…

Через несколько лет я узнала, что больна. У меня начались сильные боли в груди, продолжавшиеся все последующие годы. И только сейчас я понимаю их истинную причину… Роман, я пишу тебе это письмо в ту минуту, когда могу с полной уверенностью заявить, что мои дни сочтены. Это моё наказание, сынок. И я с ним полностью согласна. Ведь до сих пор мне снится, как я оставляю тебя, спящего с сосочкой, на крыльце детского дома… До сих пор вскакиваю в слезах… Не было дня, чтобы я не жалела о содеянном.

Я — сама сирота. И знаю, что это такое. Выросла в этом же детдоме, сынок. Наверное, поэтому так и не научилась ценить самое важное — родных людей. Ведь у меня их никогда не было. Ты — мой первый родной человек за всю мою жизнь. И я тебя бросила… Никогда себя не прощу.

Я знала, что тётя Клара приходит мыть полы ранним утром. Знала, что она сразу же выбежит, увидев в окно происходящее. Именно поэтому в тот день я надела шляпу и пальто. Совершенно не мои вещи. Вещи взрослой женщины. Только бы тётя Клара меня не узнала. Не узнала, что это именно я творю такой ужас.

Сама всю жизнь прожила без родителей — и сама же бросаю своего ребёнка… На это у меня нет слов. Только слёзы. Но их в письмо не вложишь…

Сынок…

Прости меня. Прости, умоляю. И не держи зла. Я ведь этого совсем не стою, поверь. Я не достойна даже одной твоей маленькой мысли обо мне. Пожалуйста, сынок, живи своей жизнью.

Я знаю, ты очень умный и хороший человек. И знаю, что ты очень любишь читать. Однажды я всё же набралась храбрости навестить тебя… Узнав, что ты в библиотеке, я спустилась туда. Ты сидел у окна и внимательно читал книгу. И ты был таким красивым!

Боже… Расплакавшись, я сразу же убежала оттуда. Ты меня не заметил, и слава Богу! Слава Богу… Ведь я бы не посмела заглянуть в твои глаза. Я не достойна жизни. И не имею права более омрачать твою собственную.

Прости за то, что лишила тебя простой человеческой жизни… Виновата в этом только я. Искренне надеюсь, что ты сможешь уберечь себя от обиды на меня. Обида — это мой удел. Обида на саму себя. И за неё я уже поплатилась сполна…

Я прикладываю к этому письму свою фотографию. Здесь я в тот самый период съёмок «Игр с дождём». Взгляни на меня, ещё молодую, взгляни в мои глаза — и ты увидишь в них всё. Уже тогда в них отражалась вся трагедия моей жизни.

Сынок.

Я знаю, что время уже не вернуть. И ничего не изменить. Но знай одно. Я всегда любила тебя. Не думай обо мне всегда плохо. Я этого совсем не стою, поверь. Просто будь счастлив сам. Пожалуйста, Роман. Будь им.

Умоляю.

С вечной любовью,

Светаева Софья Сергеевна

— твоя мама

[25]

— А теперь?.. Теперь всё вспомнил? — с трудом доносился голос Евы сквозь шум ливня.

Я, замерзший и не в силах шелохнуться, стоял снаружи ямы. На земле, затопляемой холодной водой. Дождь лил с ужасающей силой. Значительно потемнело. Море уже проглотило берег и постепенно подбиралось к яме. Приходящая вода почти добралась до самой возвышенности и теперь была нам по щиколотку.

Остров погибал.

Близился мой конец света.

— На фотографии была ты… — произнёс я, и в следующее мгновение молния яркой вспышкой разрезала небо на две половины. — В красном сарафане… Это твоя фотография…

Ева печально улыбнулась со слезами на лице. Её лицо покрывали многочисленные струйки воды. Сарафан полностью промок и потерял всякий цвет. Он облегал её тело, и живот, огромный живот, в котором ютилась жизнь, теперь выступал как никогда раньше.

Я пристально глядел в её мокрое лицо. И из глаз моих тоже потекли слёзы.

— Так это ты моя мама? — вымолвил я.

Ева ничего не ответила, продолжая с грустью глядеть на меня.

— Я спрашиваю: ты моя мама?

— Это твой третий вопрос… — ответила она.

Затем подошла ближе и, поцеловав меня в щёку, произнесла:

— И ты сам знаешь на него ответ.

Сделав шаг назад, она подняла на меня свои глаза и прошептала:

— Мне пора…

— Нет! — резко схватил я её за руку. — Нет, только не уходи! Останься!

— Отпусти, Роман… Мне больно…

— Нет! Теперь я никогда тебя не отпущу!

— Я должна уйти… Ты должен отпустить меня. Пришло время петь твоим слезам. Допой вместе с ними эту песню до конца.

— Я не отпущу! Нет! Я хочу быть всегда с тобой! Только с тобой я чувствую себя в безопасности.

Ева, плача, старалась выбраться из моей хватки.

— Твоё время пришло, Роман… Пойми это!.. Дождь пришёл за тобой. — От бессилия она принялась ударять мне по лицу.

В это время я заметил, что вода уже начала стекать в яму. Ещё немного — и остров полностью исчезнет…

От этого я ещё сильнее схватил Еву за руку. Она — последнее, что у меня было… И отпусти я её — остался бы один на один со своей смертью.

Ева, отчаянно пытаясь вырваться, вдруг ударила мне пальцем в левый глаз. Я закричал от боли. В это время она укусила мою руку, державшую её, и освободилась. Поскольку бежать было уже некуда, она обогнула яму и замерла на другой стороне.

Я тут же кинулся за ней. Но вдруг обо что-то споткнулся и упал. Взглянув себе под ноги, я поледенел.

Человеческое тело.

Мёртвая девушка в белом платье.

Виктория …

Она смиренно лежала у ямы, точно как в тот день после морга. Вода постепенно окутывала её.

— Нет… — выдохнул я, судорожно отползая от неё. — Нет… нет… нет…

Я с трудом поднялся на ноги и бросился вдоль ямы за Евой. Она испуганно убегала. Из-за сильной боли в левом глазу и прихрамывания после падения у меня не получалось её догнать. Не получалось ухватиться за последнюю ниточку в этом хаосе… Погоня напоминала нескончаемый круговорот. Труп Виктории по-прежнему лежал на этом пути, и через него постоянно приходилось опасливо перешагивать.

Вскоре я остановился. Согнувшись, глотал воздух. Меня и Еву разделяло около двух метров глубокой ямы. Я поднял голову и посмотрел на неё. На мою маму…