Живые голоса (8): «Эти людоеды имеют здоровый вид

В августе 1944 года по улицам Киева были проведены пленные немецкие солдаты. В отчете об этом мероприятии, направленном в Москву, приводятся высказывания, типичные для киевлян о захватчиках. Документ опубликован в юбилейном номере журнала «Родина», посвященном 60-летию Победы.

«МОСКВА

товарищу СТАЛИНУ И. В.

О КОНВОИРОВАНИИ НЕМЕЦКИХ ВОЕННОПЛЕННЫХ ЧЕРЕЗ ГОР. КИЕВ

16 августа с.г. через гор. Киев было проведено конвоирование группы немецких военнопленных в количестве 36 918 человек, в том числе 549 офицеров. Из этого количества пленных было: захвачено войсками 1-го и 2-го Украинских фронтов 21 249 человек; войсками 1-го и 2-го Белорусских фронтов 7927 чел.; войсками 1-го Прибалтийского фронта 2700 чел., а остальные 5042 чел. направлялись из лагерей НКВД.

Колонны военнопленных проходили по улицам гор. Киева в течение пяти часов — с 10 часов утра до 15 часов дня. Общая длина маршрута по городу от места сосредоточения до места погрузки в эшелоны составляла 21 километр.

При движении военнопленных все улицы, окна и балконы зданий были заполнены местными жителями. Во время появления на улицах колонн военнопленных, по маршруту их движения, собралось свыше 150 тысяч жителей города. [....] Жители города, потерпевшие много бед от фашистских захватчиков, сопровождали военнопленных возгласами ненависти и проклятий по адресу немцев.

Привожу отдельные характерные высказывания:

Одна старая женщина сказала: «Их поганые руки, обагренные нашей кровью. Теперь пусть поработают».

Инвалид Отечественной войны Рыбалов в толпе кричал: «Собаки! Убийцы проклятые! За что вы повесили жену и дочь, за что отрезали руки племяннику Володе и бросили его живым в шахту? Теперь вы за все ответите!»

Профессор института зоологии Академии наук УССР Маркович говорил: «С ненавистью смотришь на этих мерзавцев, причинивших нам столько горя, виновников стольких разрушений и смертей. Эта процессия назидательна для многих. Жители Киева теперь увидели в другом облике немцев, хозяйничавших в Киеве в качестве повелителей».

Врач Горожай сказала: «Я себя сдерживала, чтобы не кричать по адресу этих зверей. Когда вдумаешься, что эти проклятые мерзавцы натворили, ненависть кипит против них».

Член-корреспондент Академии наук УССР Рол, обмениваясь впечатлениями с другими научными работниками, подчеркнул: «Жалкий вид имеют эти «победители» Европы. Приятно думать, что часть из них побывала в Киеве в качестве победителей, а теперь снова попала в качестве пленных. Это заставит их призадуматься».

Санитарка поликлиники Власова, стоя на улице, говорила другим женщинам: «Единственным моим желанием в этот час бросить в них бомбу. Ведь сколько несчастных отцов и матерей смотрят на тех, кто убивал их детей и грабил».

Бухгалтер треста Укрфарфорофаянс Пиковская говорила: «Эти людоеды имеют здоровый вид. Я вспоминаю, как вели по улицам Киева пленных красноармейцев. Хотя они были похожи на мертвецов, раздетые, голодные и босые, но зато в каждом лице чувствовались сила и ненависть. А эти идут как стадо баранов. Где их прежний фасон».

Стенографистка Наркомместпрома УССР Гоман заявила: «Приятно смотреть на колонны укрощенных хищников, которым оторвали когти и посадили в клетку. Ведь они с нами обращались как с собаками. Жаль, что нельзя плюнуть в физиономию этим «освободителям».

Один старик кричал вслед проходившей колонне военнопленных: «Собаки, смотрите и дрожите, русские люди не рабы. Мы живы, мы покажем вам, грабители!»

Во многих местах, особенно на улице разрушенного Крещатика, слышны были возгласы: «Смотрите, сволочи, на результаты своей подлой работы. Мы заставим вас днем и ночью работать, чтобы на всю жизнь запомнили и забыли к нам дорогу!»

Подобных высказываний было очень много. Было также много таких возгласов и выкриков: «Объiлися украiнського сала. Тепер воно вам боком вилiзе», «Яйка не хотите?», «Смерть Гитлеру!», «Позор убийцам!», «Смерть фашизму!», «Мучители наши», «Довоевались», «Расстрелять их надо», «Как вам нравится Украина?».

Несмотря на окрики и угрозы, население держало себя очень выдержанно и прохождение военнопленных никакими эксцессами не сопровождалось.

Однако имели место попытки со стороны отдельных лиц и главным образом инвалидов Отечественной войны проникнуть через оцепление конвоя и нанести удары военнопленным.

Такие попытки настойчиво пресекались. Только четыре человека в разных местах маршрута нанесли удары костылем, камнем и палкой четырем военнопленным. Однако особого вреда им не причинили. Одна женщина, приблизившись к колонне, плюнула немецкому офицеру в лицо. Эти действия сопровождались одобрительными возгласами.

В районе базара молодые женщины бросали в колонну немцев яичную скорлупу с возгласами: «Вы хотели яйка — получите».

Некоторые жители города и военнослужащие выражали недовольство гуманным обращением с немецкими военнопленными. Одна старуха подошла к конвоиру и, протягивая руки в сторону немцев, крикнула: «Они наших людей и наших пленных мучили, а с ними нянчатся! Дайте их нам, мы их камнями научим».

Отдельные женщины, пытаясь пробраться к колонне военнопленных, с гневом выкрикивали: «Вы, гады, мучили и расстреливали наших», — и, обращаясь к конвоирам, говорили: «Бейте их, не жалейте!»

Член-корреспондент Академии наук УССР Соколов сказал: «Я сравниваю это зрелище с виденным мною в 1941 году, когда немцы вели советских военнопленных. Считаю, что наши неправильно поступают, допуская такое хорошее отношение к фрицам».

Сотрудник Наркомпроса Украины Копайлов высказался так: «Будучи в армии, я стремился побольше уничтожить немцев. Теперь я вижу, что немцев еще много в живых и о них наше правительство беспокоится: кормит, одевает. С ними нужно поступать построже, чтобы они помнили, как поступали с нашими красноармейцами».

Сотрудник треста «Металлоширпотреб» Кириченко сказал: «Зачем такую усиленную охрану выставили для этих подлецов. Будь она меньше, народ поговорил бы с ними иначе. Противно смотреть на эти тупые физиономии. Страшно подумать, как там у них живут наши люди. Бедняги умирают с голоду».

Священник Соболев в беседе с другими священнослужителями высказался: «Удивляюсь такой церемонии. Это жирно для наших врагов после того, как они оставили здесь на Украине столько горя и слез».

Присутствовавший при этом иеромонах Тимофей заявил: «Я возмущаюсь тем, что с ними так чинно поступают. А как они водили наших пленных? Нет, неправильно делает власть, их надо было бы вести, как они наших водили. Бить нагайками. Что заработали, то пусть и получают».

Один рабочий сказал: «Они наших раненых рысью гнали, а мы эти морды накормили, шажком водим, караул выстроили. Я бы с ними не цацкался, а платил бы десятерицей» На это одна женщина ответила: «Русский человек быстро обиды забывает». [....]

Н. ХРУЩЕВ

17 августа 1944 года».

Живые голоса (9): «Того, что сделали фашисты, простить нельзя»

Статья Ильи Эренбурга «Говорят судьи», 3 ноября 1944 года опубликованная в «Красной звезде», стала ответом на раздававшиеся на Западе призывы «примириться» с немцами и оставить наказание нацистских преступников Богу. Статья полностью состоит из возмущенных откликов советских солдат, своими глазами видевших преступления оккупантов. Впоследствии письма фронтовиков составили книгу «Русские отвечают леди Гибб: Илья Эренбург и его читатели», выпущенную в 1945 году в Лондоне.

«Несколько недель тому назад в «Красной звезде» были опубликованы письмо леди Гибб и мой ответ. Леди Гибб выступала как защитник немцев, настаивая на «прощении». После этого я получил около ста писем от воинов Красной Армии, посвященных статье «Ответ леди Гибб». Часть писем обращены к самой леди, другие ко мне. Письма представляют большой интерес, так как являются голосами самих судей; поэтому я счел необходимым представить выдержки хотя бы из некоторых писем. Разумеется, все письма, адресованные леди Гибб, будут ей отосланы.

Танкист капитан Фоменко пишет: «Я воюю с первого дня войны. На моих глазах в 1941 г. под Барановичами немцы раздавили гусеницами около 70 женщин и детей. На моих глазах горели Минск, Рогачев, Бобруйск, Валуйки, Россошь, Воронеж, Сталинград, Орел, Киев, Фастов, Житомир, Бердичев, Шепетовка и много других городов... Мы, русские, вовсе не злые, как это думает леди, но сейчас, чтобы уничтожить зло на земле, мы должны быть злыми. Интересно, когда немцы громили Лондон, благодарила ли их леди Гибб за это?»

Старший лейтенант Ларин пишет в 150 метрах от немцев — у границы Германии. «Своими глазами я видел, как немцы, попав в кольцо, начали гранатами уничтожать наших женщин и детей, которых угоняли. Это было у Минска. Они сожгли местечко Круглое вместе с женщинами, с ребятами. Я хочу сказать то, что говорят все мои боевые друзья: мы должны побывать в Германии, мы должны покарать убийц своею собственной рукой».

Девушка, старший сержант Ксения Петренко пишет леди Гибб: «Для того чтобы понять нас, я посоветовала бы вам хоть на один-два дня приехать в те города и села, где побывали немцы... Нельзя жалеть зверя, зверя нужно уничтожить, чтобы люди жили спокойно. Такого мнения у нас весь народ, многоуважаемая леди».

А. Чеснокова также обращается к леди Гибб: «Спросите мою мать. Ей 72 года, она верит в бога и читает библию, она не читает статей Эренбурга, но она думает и говорит одно: «Неужели немцев не накажут?» В ту войну она потеряла двух братьев — их убили немцы, в эту войну погибли три ее сына — их убили немцы. А сколько таких семей? У вас, леди, наверное, не гибли любимые вами, а если гибли, тем хуже для вас — значит, вы предаете не только живых, но и мертвых. Вы и вам подобные обрекаете через 25 лет на гибель миллионы людей, а я, как и все русские женщины, не хочу, чтобы наших детей разрывали надвое».

Вот письмо Фоменко: «В прошлом я простой русский рабочий, в настоящем инвалид Отечественной войны. Прослужил в армии пять с лишним лет. Уважаемая леди, кому вы проповедуете милосердие? Нам, русским? Знайте, что никто не проявлял больше милосердия к побежденным, как русский солдат... Вы, наверное, знаете, леди, что сделали немцы в Майданеке, а вот где находится деревня Пятери, вы, конечно, не знаете. Есть такой населенный пункт, я его освобождал от немцев. В Пятерях было 200 домов, 300 семей. Когда немца вышибли, остались две баньки, и все. Остальное немцы сожгли, людей угнали. Недалеко от Пятерей расположена деревня Ермачки. Немцы, зная, что там нет наших войск, а одни жители, сделали сильный огневой налет. Уважаемая леди, вы закройте на минуту глаза и представьте себе картину: обезумевшие от горя и страха женщины с детишками среди огня, из крайнего дома показалась старушка без платка с обгоревшими волосами и пошла в нашу сторону, она вела на поводу белую козу. Немцы ее заметили. От первой мины упала коза с развороченным животом. Старушка перекрестилась и тут же упала. И за это простить? Леди, а знаете ли вы девушку Анну Терещенко из станицы Майская на Тереке? Нет, не знаете. А я был на ее похоронах. Когда два рыжих немца ворвались в ее чистую хату, она стирала. Они схватили ее, изнасиловали. Вы, воспитанная на лучших поэтах, представляете себе, что значит изнасиловать гордую казачку? Она наложила на себя руки. И это простить? Желаю вам всего хорошего и советую заняться полезной работой на благо своей страны, тогда вам не будут лезть в голову разные дурные мысли».

Красноармеец Брославский рассказывает: «Ведут женщин с детьми на расстрел, мать ведет свою шестилетнюю дочь. Девочка не понимает, она увидела на дороге коробочку, с улыбкой подходит к матери, показывает находку, не знает, что немец ее гонит на смерть. Что сделано вами, леди Гибб, для того, чтобы лилось меньше крови? Сколько людей вы спасли от виселицы и расстрела?»

Разведчик младший лейтенант Зинченко вспоминает, как в 1941 году немецкие летчики на бреющем полете расстреливали беженцев: «Один приземлился — его сбили, его спросили, зачем он убил детей, и трупы ему показали. Он ответил: «Фюрер и Германия с этим не считаются». Я был тогда необстрелянный дурак, но эти слова я запомнил... Эти гады ходили по моей Украине, как хозяева, и мне говорят, чтобы я жалел немца? Лепет изнеженной дамы, которая вообще не знает фрица! У меня есть превосходство над леди Гибб: я ненавижу немцев, и это помогло мне пройти тысячу километров по освобожденной земле, выручить тысячи людей... Моя мать тоже верует, и она во имя этой веры благословляет меня: «Убей немца!» Гвардии майор Загородный говорит: «Я надеюсь, что солдаты в Аахене и в Восточной Пруссии одного мнения — смерть немцам!»

Лейтенант Назмутдинов описывает немецкое лицемерие: «Когда их берешь в плен, они умоляют: «Русс, не стреляй! Работать будем. Новый Сталинград построим». Мы пленных не расстреливаем, а плачут они потому, что сами чувствуют, что они преступники... Я башкир и написал бы леди на своем языке, но боюсь, что не найдет переводчика».

Младший лейтенант Зумер говорит: «Моих родных немцы вывели на Каменец-Подольское шоссе, заставили выкопать ямы, потом расстреляли, а детишек живыми побросали в могилы... Когда после такого выступают открыто в защиту детоубийц, я скажу: это позор для нашей эпохи!» Фронтовик пишет: «Нас было три брата. Я чудом уцелел, был и в Спас-Демьянске, и под Сталинградом, а братья погибли на фронте, защищая Родину. Их семьи, включая детей, уничтожены немцами — все до единого... Мы благодарим леди Гибб за совет простить немцев, но он нам не подходит. Лучше будет и для нас, и для Англии, если она впредь воздержится от таких советов...» Лейтенант Рузов обращается к «сердобольной леди» с такими словами: «Немцы в Минске расстреляли моего сына. Ему было 16 месяцев от роду. Я хочу спросить достопочтенную леди: что этот ребеночек сделал против так называемой Третьей империи?.. Каждый красноармеец знает, что мы идем в Берлин не за добычей. Мы идем судить виновных, и это не только в наших интересах, но в интересах всех свободолюбивых народов». Младший лейтенант Гипш рассказывает: «Я штурман «Пе». После бобруйской победы мне дали кратковременный отпуск. Представьте себе мое состояние, когда я подошел к дому и вижу один битый кирпич. Соседи показали мне могилу, где лежат мои близкие — старушка мать, отец и четырехлетний племянник. Изверги не сразу их убили, долго издевались. Было это в городе Изяславль. До войны я учился, не думал о крови, а теперь только кровью убийц могу успокоить свое сердце...

При виде слез в защиту немцев я невольно презираю защитника».

Красноармеец Анна Игнатенко говорит: «Я не знаю, сколько лет леди Гибб, а мне всего 23 года. Немцы у меня отняли любимого мужа — балтийского моряка, они его убили. Во время блокады Ленинграда у меня на руках умерла от голода восьмимесячная дочурка. Когда от немцев освободили Смоленскую область, я написала родителям, но никого не нашла в живых. Скажите, леди, чем можно измерить мое горе, горе дочери, жены и матери? Если в вашей груди бьется материнское сердце, вы не простите немцам их злодеяний. Правда, у женщин сердце доброе, мягкое, они способны простить многое, но того, что сделали фашисты, простить нельзя, И я не прощу».

Пишут два друга: «У меня, гв. сержанта Редина, немцы искалечили отца, у гв. сержанта Кучина немцы убили отца. Этого мы никогда не забудем!» Пишет офицер-артиллерист Гольденберг: «Иллюзии насчет судьбы родных я не питал, но где-то таилась надежда, что, может быть, черноглазой сестренке, застенчивой и красивой Нинке, удалось убежать. Но вот получил письмо от председателя сельсовета — мать, сестра и другие родственники расстреляны немцами. И за этих немцев вступается леди?!» Капитал Кириллов пишет: «Вот девушка Ядвина Дембецкая, бежавшая из рабства. Она снимает с груди крест, а там в мешочке пузырек. Она говорит: «Это яд, и мы его называли «счастье жизни»... Я хотел бы, чтобы госпожа Гибб видела это».

Исповедь сержанта Воробьева: «Нас было пять братьев. После ранений Михаил умер, мы четверо сражаемся. Моя дочь Зоя училась в вузе на втором курсе, узнав о гибели Зои Космодемьянской, она пошла добровольцем на фронт и сейчас находится в Восточной Пруссии... В Москве живет семья Клерих. Дед Владимира Николаевича был англичанин — земляк леди Гибб.

Сын их Вовка пошел на войну. Это мой племянник. Он попал в окружение. Немцы его отправили в Майданек, они собирались уже сжечь Вовку Клериха (правнука англичанина), но помешала им Красная Армия, только успели они отрезать ему обе ноги. Это сделали ваши «миротворцы», леди Гибб!.. Проходя мимо деревни Клины, мы видели жуткую картину: под горкой были расстреляны деревенские парни, пули в затылок, поодаль лежали девушки, изнасилованные, с отрезанными грудями, отдельно в яме задушенные старик и старуха. За что, леди Гибб, они погибли? За то, что они русские? Я не знаю, есть ли у вас дети, но мы, отцы и матери русского народа, не можем простить. Я проходил через город Парафьянов в Литве, там я встретил еврейскую девушку, она случайно спаслась. Она мне рассказала, как немцы убили 25 тысяч человек. Я видел эти ямы. За что они погибли? За то, что они евреи? Должен вам сказать, леди, что мне 45 лет. Я хочу, чтобы вы поняли, что о прощении немцев не может быть речи».

Полковник Лопахин сообщает, что в его части опросили бойцов: «У кого к немцам кровавые претензии? Оказалось, из 700 опрошенных 685 ответили утвердительно — у кого немцы убили отца, у кого брата, у другого сестру, у третьего мать. Вот, например, у командира противотанковой бригады полковника Копелева немцы уничтожили всю его семью, состоявшую из семи человек». Гвардии старший лейтенант Бяков свидетельствует: «У нас в подразделении нет такого человека, который не потерял бы от немцев: у кого убиты на войне близкие, у кого немцы мать замучили, жену убили, у кого угнали родных на каторгу, а кто сам изранен — два-три раза. Спросите эту леди, знает ли она, что такое война, какие страдания она приносит народам? Понимает ли она, что мы желаем кончить войну? Нам не нужно «жизненного пространства». Но мы хотим наказать немцев, и наказать как следует. Это письмо я начал на советской земле, а кончаю его на немецкой».

Старшина Рыженький в негодовании восклицает: «Я думаю, что леди Гибб нужно было писать не Эренбургу в 1944 г., а Гитлеру в 1941-м. Знайте, все леди, которые хотят нас помирить с немцами, что мы себя считаем в мире только с мертвыми немцами. Мы не будем убивать детей, но немцев, которые хотели истребить нас, мы истребим».

Гвардии старшина Пронин пишет: «Читая письмо леди, я вспомнил, как мы вошли в только что освобожденную деревню Бухалово. Там не было живой души. В первом доме, куда зашли, мы увидели ребенка с вывернутыми ручонками, он лежал в луже крови, рядом с трупом матери... Если бы леди Гибб и ее единомышленники увидели эту картину, они не посмели бы писать о милосердии...»

Летчик младший лейтенант Романов отвечает леди: «Моего семидесятилетнего отца немцы убили. Он не был политиком. Он был верующим, как вы, леди Гибб. Он, как вы, читал Библию. Он был любимцем детей. Когда он приходил в парк, дети бежали к нему: «Дедушка, расскажи сказку о Бове-королевиче!» Мне пишут, что отец гордо принял смерть, он проклял палачей и плюнул им в лицо. Леди Гибб, я не оратор, но приезжайте ко мне. Я произнесу речь: все, что я видел. Запаситесь только валерьянкой и нашатырным спиртом...»

«Я родился на Кавказе, у моих предков была кровная месть, — пишет майор Бегизов, — я против такой мести. Но мы будем преступниками, если забудем душегубки. Я в ужас прихожу от одной мысли, что немцы не будут наказаны».

Рядовой Захаров напоминает: «Наш народ не мстит и не прощает, он судит. Если бы леди Гибб проживала в одном из оккупированных немцами городов, если бы она видела, как «милые» немцы насилуют ее дочь, если бы ее старушку мать разодрали танками, если бы ее папаша умер в застенках гестапо, что бы она тогда сказала? Нет, леди, у вас нет сердца, у вас нет уважения к вашему собственному народу, страдающему от ужасов войны».

«Я весь дрожал от гнева, у меня тряслись руки, когда я читал письмо леди Гибб, — признается старший лейтенант Глухов. — Как смеет она взывать к прощению? Кого прощать? Немцев? Да она не в уме! Простить немцев, которые залили кровью Европу?! Где она была утром 22 июня 1941 г.? Разве я могу забыть 12 сентября 1943 г., когда на Невском, против Гостиного двора, снаряд угодил в трамвайный вагон?.. Где тогда была леди Гибб?»

Старшина Тюриков весьма своевременно напоминает: «Леди Гибб, вы имеете возможность писать потому, что три года мы, вместо школьной тетради и карандаша, держим винтовки».

Я закончу этот далеко не полный обзор цитатой из письма младшего сержанта Юферева: «Теперь мы освободили почти всю нашу территорию и советский солдат сражается за благо Европы и за мир. Казалось, надо нас поддержать, и все-таки находятся адвокаты бесчестья, заступники немцев. Русские отходчивы, но память у нас крепкая. Скоро в Кенигсберге я вспомню Великие Луки. И зло мы уничтожим».

Таков единодушный приговор нашей армии. Подзащитным леди Гибб придется расстаться с иллюзиями: Красная Армия не слезливая дама, это разгневанная совесть народа».

Заключение. Направления исследования771

Война на Востоке была для нацистской Германии особой войной. Здесь, на населенных недочеловеками просторах, не действовали никакие моральные и юридические законы; лишь жестокостью можно было обеспечить безопасность Рейху и всей Европе. На закрытых совещаниях нацистское руководство прямо говорило о необходимости уничтожения миллионов советских граждан. Эти планы не оставались на бумаге — они деятельно и непреклонно воплощались в жизнь.

Войска Красной Армии на фронте и партизаны в тылу не дали полностью реализовать нацистские планы обезлюживания; однако и то, что нацистам удалось сделать, было невероятно в своей чудовищности. По сей день неизвестно, сколько мирных граждан было убито на оккупированных территориях. Советские историки говорили о 10 миллионах772, современные российские исследователи называют цифру в 13,5–14 миллионов мирных граждан, к которым следует прибавить 2,5 миллиона уничтоженных военнопленных (последняя цифра явно занижена)773. Существует, однако, другая, еще более ужасающая оценка. Согласно этим расчетам, до войны в областях, подвергнувшихся оккупации, проживало в общей сложности 88 миллионов человек, а к моменту освобождения в них осталось 55 миллионов человек774. Даже если сделать поправку на эвакуацию части населения, на призыв в Красную Армию, на тех, кому посчастливилось впоследствии вернуться из нацистских лагерей, цифра гражданских потерь составит более 20 миллионов.

Казалось, что о подобном ужасе забыть невозможно; однако не прошло и шестидесяти лет, как о геноциде советского народа было забыто, причем не где-нибудь на Западе, где об этом не очень-то и знали, а в нашей собственной стране.

Сегодня о хладнокровно проводившейся истребительной политике нацистов на советских землях у нас предпочитают не говорить. Более того — очень многие стараются сделать вид, что никаких преступлений германские оккупационные войска и вовсе не совершали, что место имели лишь неизбежные на войне случайности775.

А коли уж и скажет кто сквозь зубы про «подвиги» нацистов, то тут же перескочит к обличению сталинизма в частности и советского тоталитарного строя в целом. Хотя, казалось бы, при чем тут советский строй?

«Подлинная историческая память намеренно стирается, — замечает в этой связи историк Наталья Нарочницкая, — геополитический проект Гитлера — уничтожение целых государств и наций и лишение их национальной жизни — забыт. Но, если мы никогда не забываем страдания евреев, то почему же мировое сообщество и сами евреи парадоксально взирают с растущей лояльностью на наследников фашистских легионов Прибалтики, Украины, Белоруссии, руки которых обагрены кровью тысяч евреев и тысяч славян? Почему славяне вообще не упоминаются в качестве жертв гитлеровского геноцида? Уж не потому ли, что это дает возможность обвинять в фашизме тех, кто оказал гитлеровской агрессии наибольшее сопротивление и сделал невозможным повторение Освенцима?»776.

Пропагандистская вакханалия, устроенная в зарубежных и ряде отечественных СМИ в преддверии 60-летия Победы, полностью подтверждает это предположение777.

Впрочем, нельзя не признать, что в значительной мере подобная ситуация стала возможна из-за нашей собственной нераспорядительности.

Во время войны преступлениям нацистов были посвящены тысячи статей и десятки книг. Алексей Толстой и Михаил Шолохов, Илья Эренбург и Константин Симонов со всей силой писательского таланта рассказывали стране и миру об аде, воплощенном гитлеровцами на оккупированной советской земле. Реальность была страшнее любых выдумок; советские писатели и журналисты цитировали приказы командования вермахта и СС, дневники и письма немецких солдат и офицеров — и этого было более чем достаточно. Когда появилась возможность, в свет стали выходить основательные сборники документов; теперь даже самый большой скептик не мог обвинить советскую сторону в пропагандистском искажении фактов778.

Сборники документов продолжали публиковать и пятнадцать, и тридцать лет спустя779. В научный оборот были введены крайне важные документы, однако использование их оставляло желать много лучшего. Причин тому было две.

Во-первых, психологический шок, который получило советское общество, был слишком силен. Исследовать его по свежим следам было все равно, что копаться в незажившей еще ране; должно было пройти время, прежде чем произошедшая трагедия могла стать предметом осмысления780.

Во-вторых, послевоенный Советский Союз оказался не заинтересован в подобных исследованиях — потому, что в уничтожении мирного населения кроме немецких войск и полиции более чем деятельное участие принимали формирования коллаборационистов из национальных республик.

В свое время советская власть сделала очень многое для того, чтобы не дать прорасти семенам межнациональной розни, посеянным нацистами. После войны Кремль проявил удивительную по любым меркам гуманность, амнистировав всех служивших на мелких должностях коллаборационистов и полицаев — если на них не было крови и если они не убежали с немцами. Тем, кто убежал, дали всего лишь по шесть лет ссылки781.

Сделано это было по вполне прагматичным причинам: разоренная тяжелейшей войной страна нуждалась в мире, в единении, а не в расколе. По той же причине через некоторое время на исследования нацистской оккупации был наложен негласный мораторий: тщательные исследования по данной тематике могли нарушить гражданский мир в стране, обострить межнациональные проблемы.

В итоге политическая целесообразность оказалась выше исторической добросовестности. Ужасы нацистской оккупации остались в народной памяти, но не были зафиксированы историками, и лишь в работах, посвященных советскому партизанскому движению, можно было встретить небольшие разделы об оккупационной политике нацистов, разделы, носившие заведомо второстепенный и иллюстративный характер782.

В Германии, Польше и Израиле исследования различных аспектов истребительной войны на Востоке носило гораздо более основательный характер, чем в Советском Союзе и впоследствии в России. В одной только Германии (по обе стороны Берлинской стены) за тридцать лет было опубликовано несколько десятков монографий по данной тематике. Ханс-Адольф Якобсен исследовал историю появления и реализации зловещего приказа «О комиссарах», Манфред Мессершмидт продемонстрировал, насколько вермахт был пропитан нацистской идеологией, Норман Мюллер и Андреас Хильгрубер рассказали об истребительной войне, Кристиан Штрайт — об уничтожении советских военнопленных, Хельмунт Краусник и Ханс-Генрих Вильгельме — о преступлениях айнзатцгрупп783.

Советская историческая наука высокомерно игнорировала эти исследования, при этом не ведя и собственных. Изредка, впрочем, разрешалось перевести какую-нибудь зарубежную монографию. Русский перевод работы польского исследователя Ш. Датнера «Преступления немецко-фашистского вермахта в отношении военнопленных» был опубликован в 1963 году; следующей монографии — восточногерманского историка Н. Мюллера «Вермахт и оккупация» — пришлось ждать одиннадцать лет. Эти две работы надолго остались единственными доступными в Советском Союзе исследованиями по проблеме. Был, правда, еще сокращенный перевод блестящей монографии К. Штрайта «Солдатами их не считать» — однако, опубликованная под грифом «Рассылается по специальному списку», эта работа осталась недоступной не только для рядовых читателей, но даже для исследователей.

Неудивительно, что к началу перестройки об истребительной войне, которую вели нацисты против всего нашего народа, забыли. Забыли, конечно, историки и политики. Народная память об ужасе нацистского геноцида еще была жива, и когда писательница Светлана Алексиевич собирала рассказы о минувшей войне, респонденты рассказывали ей такие подробности преступлений оккупантов, от которых можно сойти с ума. Алексиевич могла стать первым отечественным исследователем истребительной политики нацистов784. Однако поведанные ей рассказы она сделала символом не преступлений оккупантов, а абстрактных ужасов войны. Никто не спорит с тем, что любая война страшна; однако важно понять, что миллионы уничтоженных советских граждан — это жертвы хладнокровной политики обезлюживания, а не войны785.

К сожалению, это не было понято и осознано — и вскоре в уничтожении нацистами советских мирных граждан и военнопленных неожиданно стали обвинять советскую же власть, которая-де провоцировала добропорядочных немцев на жестокие и массовые убийства, а тех, кто выживал под оккупацией, гнала в сибирские лагеря. Все это было не более чем повторением тезисов геббельсовской пропаганды, однако добровольно разоружившаяся официальная историческая наука не смогла адекватно ответить на нападки антисоветских пропагандистов; нападки столь же агрессивные, сколь и лживые.

И вот уже нашу страну обвиняют в оккупации Прибалтики — и обвинения эти исходят из уст наследников тех самых карателей, которые уничтожили сотни тысяч евреев, русских, белорусов и украинцев, которые солили в бочках отрубленные головы крестьян и бросали в колодцы младенцев. От нас уже требуют миллиардных компенсаций и «покаяния» — а мы не можем достойно ответить.

Вот уже Советский Союз представляют таким же воплощением зла, как нацистский Рейх, и вскормленные перестройкой демократы упорно и ненавидяще бормочут: нет, у нас был фашизм почище гитлеровского!

Да знают ли они вообще, что такое фашизм и какое горе принес он нашей стране?

Вот уже недобитые власовцы голосят на все лады о мифических преступлениях советских партизан и Красной Армии. Еще бы им не голосить — ведь именно злодениям нацистов и их местных пособников так мешали бойцы советского Сопротивления!

Но и на эту злобную клевету мы не слышим возражений.

Не потому что возразить нечего — потому что возразить некому.

В Израиле историей Холокоста занимаются многие специализированные научные институты; у нас же нельзя назвать ни одного исследователя, который бы систематически занимался разработкой истории нацистской истребительной политики на оккупированных советских землях — этого, по определению германских историков, «другого Холокоста».

Множество народу исследует сегодня проблему коллаборационизма, пишет о сражавшихся «под знаменами врага» «русских солдатах вермахта». Конечно, знание структуры и принципов комплектования коллаборационистских формирований очень полезно — однако разве не важнее знать, чем, собственно, занимались все эти восточные батальоны, прибалтийские СС и вспомогательная полиция? Но об этом предпочитают говорить невнятной скороговоркой — иначе вместо благородных борцов со сталинским тоталитаризмом люди увидят безжалостных палачей собственного народа786.

Существует ряд книг и статей о трагедии советских военнопленных и остарбайтеров; однако слишком часто вместо исследования нацистской истребительной политики авторы этих работ начинают перепевать банальные и лживые антисоветские мифы. И не приходится удивляться, что вновь, как и в советское время, лучшей работой о судьбе советских пленных стала монография не отечественного, а зарубежного исследователя. Израильские историки по вполне понятным причинам всегда уделяли немецкой истребительной политике на Востоке большое внимание. Естественно, что прежде всего их интересовала история Холокоста; однако проводившееся нацистами «окончательное решение еврейского вопроса» настолько плотно вписано в общую концепцию истребительной войны на Востоке, что игнорировать эти связи невозможно. Именно это и продемонстрировал израильский историк Арон Шнеер в своем фундаментальном «Плене», вышедшем на русском языке в 2005 году.

Как ни парадоксально, зарубежным историкам обязан своим появлением и единственный отечественный сборник докладов по истребительной политике нацистов. В Германии ученые всегда старались не забывать о преступлениях нацистов на советской земле; после падения Советского Союза естественная научная добросовестность заставила немцев попытаться понять, как их исследования согласуются с работами российских коллег. С этой целью научный центр «Восток — Запад» университета Касселя организовал заседание «Истребительная война на Востоке. Преступления вермахта в Советском Союзе глазами российских ученых». Заседание состоялось в июне 1998 года; не то чтобы российские ученые смогли сказать что-то принципиально новое, однако как введение в проблему их доклады выглядели более чем достойно. Поэтому уже в следующем, 1999-м, материалы заседания были опубликованы на немецком. Российскую историческую науку исчерпывающим образом характеризует тот факт, что на русском языке это достаточно ценное издание вышло лишь шесть лет спустя — в мае 2005 года.

Для сравнения можно посмотреть, как обстоит дело в Белоруссии, где об устроенном оккупантами аде никто не собирался забывать. Там уже в постсоветское время за короткое время были подготовлены и опубликованы сборники документов «Немецко-фашистский геноцид в Беларуси в 1941–1944 гг.», «Белорусские остарбайтеры» (в 4 кн.), «Нацистское золото в Беларуси», «Справочник о немецко-фашистских лагерях, гетто, других местах принудительного содержания гражданского населения на временно оккупированной территории Беларуси» (два издания) и «Лагерь смерти Озаричи».

В России же «Истребительная война на Востоке» стала практически единственным постсоветским изданием по этой тематике. Можно еще вспомнить небольшой сборник документов «Латвия под игом нацизма», изданный в 2006 году. Больше не опубликовано ни монографий, ни сборников документов — ничего. В нашей стране и по сей день вместо исследования нацистской истребительной политики предпочитают заниматься ритуальным оплевыванием сталинского режима.

Однако такой подход делает нашу страну заведомо уязвимой для пропагандистского воздействия — неизбежного в мире глобальной конкуренции.

Задача историка — предоставить всем любящим свою страну людям факты, позволяющие защищать от клеветы свое прошлое, а значит — настоящее и будущее.

Книга, которую вы держите в руках, — первая отечественная работа, в которой относительно комплексно рассматриваются основные аспекты истребительной политики нацистов на оккупированной советской территории. Она ни в коем случае не является исчерпывающей; по сути, это лишь краткий и поверхностный набросок. Исследователям лишь предстоит проанализировать динамику и масштабы нацистской истребительной политики, ее особенности в различных республиках Советского Союза, степень участия в уничтожении советских граждан подразделений вермахта, СД, СС и (не в последнюю очередь) коллаборационистских формирований.

Все это — дело будущего (хочется верить, что недалекого); пока же следует обозначить основные направления исследований.

Во-первых, это так называемые «контрпартизанские действия», в значительной степени сводившиеся к массовому уничтожению населения усмиряемого района. Следует знать, что немецкими войсками был разработан достаточно эффективный способ борьбы с партизанами. Специально сформированные «охотничьи команды» (ягдкоманды) вели незаметную лесную войну, уничтожая целые партизанские отряды; гражданское население при этом практически не страдало787. Крупномасштабные карательные акции, однако, проводились нацистами уже начиная с июля — августа 1941 года и были лишь косвенным образом связаны с контрпартизанской борьбой. При этом реальная задача подобных операций — уничтожение как можно большего числа советских «недочеловеков» — четко осознавалась нацистским руководством и исполнителями788. Отметим, что в оккупированных западных странах уничтожение мирного населения в рамках «борьбы с партизанами» началось лишь в 1944 году и имело незначительные масштабы.

Вторая проблема — уничтожение нацистами советских граждан еврейской национальности исследована гораздо лучше — пожалуй, лучше чем любое другое направление нацистской истребительной политики. Однако изучение проблемы уничтожения советских евреев в комплексе с другими истребительными мероприятиями нацистов позволит прийти к новым и весьма важным выводам. Так, например, «окончательное решение еврейского вопроса» стало одним из последствий принятых перед нападением на Советский Союз «преступных приказов», направленных на уничтожение советских военнопленных и обезлюживание оккупированных земель789. Необходимо также выявить пропагандистскую составляющую Холокоста; судя по некоторым высказываниям нацистского руководства, уничтожение евреев помогало рекрутировать новых союзников в борьбе с жидобольшевизмом, а также заявлять, что неевреям якобы ничего не грозит. В целом же следует согласиться с мыслью, высказанной Кристианом Штрайтом: «Хотя в сознании западногерманской общественности в значительной мере внедрилась склонность проводить грань между уничтожением евреев и войной против Советского Союза, — писал он, — на деле «гитлеровская война на Востоке» и «окончательное решение еврейского вопроса» были тесно связаны и по времени, и по существу»790.

Достаточно хорошо исследована политика нацистов по уничтожению советских военнопленных: из четырех переведенных на русский язык монографий, имеющих отношение к истребительной политике нацистов, три посвящены именно судьбе военнопленных. Тем не менее исследование этой проблематики продолжает оставаться актуальным, поскольку помогает по-иному взглянуть на происхождение так называемого «Русского освободительного движения». Не зря усилия таких историков-ревизионистов, как Иоахим Гофман, направлены на прямую фальсификацию положения советских военнопленных в нацистском плену791.

Совершенно не исследовано так называемое «молекулярное» насилие нацистских оккупантов. Как известно, перед нападением на Советский Союз рядом приказов нацистское командование освободило германских военнослужащих от ответственности за уголовные преступления против советских граждан. Это привело к массовым убийствам мирных граждан, разнузданному и повсеместному насилию против женщин. Безнаказанные преступления приняли такие масштабы, что начали вызывать у германского военного командования серьезные опасения, отражение которых мы можем, в частности, найти в дневнике начальника германского генштаба генерала Гальдера; проявляемая при этих преступлениях жестокость обеспокоила даже Гитлера. Преступления этого рода фиксируются как в воспоминаниях очевидцев, так и в многочисленных документах советской разведки, органов госбезопасности и партизанских соединений.

Практически не исследованы мероприятия по угону и уничтожению населения, предпринимавшиеся нацистами в 1943–1944 годах в рамках стратегии «выжженной земли». Подобные операции зачастую получали говорящее о многом кодовое наименование: «Гетто». Описания лагерей, в которые сгоняли население, производит поистине жуткое впечатление; кроме того, повсеместно наступавшие войска Красной Армии встречали деревни с домами, набитыми трупами расстрелянных детей, женщин, стариков.

Прямое отношение к истребительной политике нацистов имеют предпринятые ими меры по экономическому ограблению оккупированных территорий. Эти меры исследованы совершенно недостаточно; насколько можно понять, они были направлены не только на «выкачивание» из оккупированных территорий необходимых материальных ресурсов, но и на целенаправленное разрушение советской социально-экономической структуры, деиндустриализацию захваченных областей и их экономическую фрагментацию. Результатом стал настоящий голод, в результате все население оккупированных областей, по выражению немецких документов, находилось «под угрозой голодной смерти», а миллионы от голода умерли.

Использование труда угнанных в Германию остарбайтеров также в значительной степени носило истребительный характер; этот аспект исследован недостаточно, хотя и затронут в ряде работ. В первую очередь следует упомянуть капитальную монографию Павла Поляна; однако само ее название — «Жертвы двух диктатур» — показывает идеологическую предвзятость автора. И, к сожалению, эта предвзятость порою серьезно влияет на адекватность выводов. Добрых слов заслуживает также «Архипелаг OST» Виктора Андриянова. Однако называть эту книгу исследованием нельзя: пересказ судеб угнанных на немецкую каторгу советских граждан — дело хорошее, однако не может заменить собой анализа.

А анализ необходим — ведь даже поверхностное ознакомление с проблемой позволяет сделать вывод об исключительности истребительной политики, осуществлявшейся нацистами против наших сограждан. «Немцы по-разному воевали с англичанами, французами и американцами, с одной стороны, и с русскими — с другой, — пишет директор Института русской истории РГГУ Андрей Фурсов. — Это бросалось в глаза. Как заметил известный немецкий философ и политический мыслитель Карл Шмитт, во Второй мировой войне Германия вела две войны: обычную — на Западном фронте и совсем другую, тотальную, — на Восточном. Первая война имела обычные военные цели; целью второй было физическое истребление представителей другой этнической группы, уничтожение противника как Враждебного Иного»792

В самом деле, пока вермахт воевал в Европе, нацисты обходились без массового уничтожения мирных граждан. В Польше командование вермахта по мере сил пыталось воспрепятствовать развертыванию масштабного оккупационного террора. Вступая на территорию Франции, Бельгии и Нидерландов, каждый солдат имел памятку с «10 заповедями о ведении войны германскими солдатами», в которой предписывалось вести себя лояльно по отношению к мирному населению и не нарушать международных правил ведения войны. Обращение же с военнопленными — французами и англичанами — вообще заслуживает отдельного разговора. 26 апреля 1940 года Гальдер записывает: «Я предупредил [Кейтеля] о нежелательности мероприятий по отношению к английским военнопленным. Это может отразиться на пленных немецких офицерах»793. Как вы думаете, о каких нежелательных мероприятиях идет речь? Быть может, англичан хотят произвольно расстреливать или давать миску баланды в день и заставлять работать с рассвета до заката?

Ничего подобного.

«Нежелательные мероприятия» — это допрос в присутствии журналистов.

Исключением, подтверждающим правило, оказывается лишь Югославия, против населения которой нацистами и их пособниками была применена та же истребительная политика, что и на оккупированных советских территориях.

Об аде, устроенном нацистами на советской земле, невозможно молчать. В воспоминаниях Константина Симонова есть очень показательный эпизод. В освобожденных Черновицах писатель разговаривал с местным раввином о нацистском «окончательном решении еврейского вопроса». После встречи писателя проводил до машины синагогальный служка. «Он молчал на протяжении двух часов, пока я говорил с раввином, а сейчас вознаграждал себя за это молчание. Он шел рядом со мной, размахивая руками и крича. На лицо его, которое сначала показалось мне добродушным и даже смешным, сейчас было страшно смотреть. Он одновременно и кричал и плакал. Кричал о том, как умирали от голода дети, от голода и болезней, косивших их в этой тесноте, в этом восьмидесятитысячном гетто, состоявшем из нескольких десятков домов. Кричал и плакал все время, пока мы шли до машины... И когда мы уже сели и поехали, он все еще не мог остановиться и продолжал кричать то же самое, что кричал мне, каким-то людям, которые толпились до этого возле нашей машины»794.

Вот так — кричать и плакать — должны и мы, рассказывая о нацистском геноциде советского народа.

Это очень тяжело — но необходимо.

Без понимания того, что происходило на оккупированной территории, мы никогда не сможем понять события самой страшной и самой важной в нашей истории войны, не поймем, что ожидало наших предков в случае поражения.

Только помня о воплощавшейся на оккупированной территории жестокой истребительной политике, мы сможем адекватно понять явления партизанского движения и коллаборационизма, историческую роль препятствовавших нацистским преступлениям партизан и принимавших в этих преступлениях деятельное участие нацистских пособников.

Только зная о масштабах проводившегося нацистами уничтожения советских граждан, мы сможем восхититься нравственным подвигом Красной Армии, которая, вступив на немецкую землю, в общем и целом удержалась от мести.

В исследовании истребительной политики нацистов против нашего многонационального народа лежит ключ к пониманию всей Великой Отечественной войны. А история Великой Отечественной, в свою очередь, является «точкой сборки» и отечественной истории XX века, и современного российского общества795. Именно в этом — прагматическая актуальность подобных исследований.

Но наряду с прагматикой есть еще и моральный долг.

Уничтоженные на оккупированных территориях люди были разных национальностей, разной веры и разного возраста. Они были не похожи друг на друга ни характером, ни цветом глаз. Все они были гражданами нашей страны. За это нацисты приговорили их к смерти. И если бы в той войне победил Третий Рейх, уничтоженных считали бы не миллионами, а десятками миллионов.

Оторвитесь от книги и подойдите к окну.

Там, за стеклом, — люди.

Кто-то озабоченно спешит по своим делам. Смеются дети и целуются влюбленные. Неспешно прогуливаются старики.

Если бы шестьдесят лет назад наши деды и прадеды не победили, то никого из этих людей не было бы в живых.

Сегодня нельзя допустить, чтобы исчезла память о миллионах людей, хладнокровно уничтоженных только потому, что они были советскими гражданами. Мы должны помнить обо всех них — о русских и украинцах, о белорусах и евреях, о мужчинах и женщинах, о стариках и малолетних детях.

Мы помним, пока мы живы.

Или, вернее, — мы будем жить, покуда помним все это.