Интерлюдия (3): Кто на самом деле предал советских военнопленных 2 page

«Возрастает самовольная реквизиция немецкими солдатами под Навлей. Из Гремячего (28 км юго-западнее Карачева) солдаты из местности Карачево увели 76 коров без справки, из Пластового (32 км юго-западнее Карачева) — 69 коров. В обоих местах не осталось больше ни одной головы скота. Кроме того, в Пластовом была разоружена русская служба охраны порядка; на следующий день населенный пункт был занят партизанами. В местности Синеозерко (25 км западнее Брянска) солдаты командира взвода фельдфебеля Себастиана диким образом реквизировали скот, а в соседнем населенном пункте стреляли в деревенского старосту и его помощников.

...О подобных случаях сообщается все чаще»620.

Картину одной из таких реквизиций нарисовал в своих воспоминаниях итальянец Эудженио Корти, чья часть воевала на юге России.

«Зрелище, представшее передо мной, было ужасным. На полу в комнате в большой уже постепенно густеющей луже крови лежал огромный старик с длинной седой бородой. В сенях испуганно жались к стене люди. Среди них — три или четыре женщины и, по-моему, шестеро детей. Обращенные ко мне худенькие, бледные лица русских ребятишек казались мертвенно-бледными. За столом, где стояло несколько разнокалиберных мисок, сидел солдат и невозмутимо поедал вареную картошку... Как восхитительно тепло в этом убогом доме!»621

В прифронтовом тылу солдаты и офицеры вермахта ведут себя так, как подобает вести себя в покоренной стране. Они грабят деревни и насилуют женщин, а если им сопротивляются — в ход идет оружие. Зимней ночью в один из домов расположенного на юге России поселка вошли двое солдат: немец и итальянец. «В доме были только женщины самого разного возраста и дети. Они в ужасе прятались в углу. Немец выбрал самую симпатичную девушку, оставил ее в доме, остальных вывел на улицу и тут же за дверью пристрелил всех, включая детей. Затем он вернулся в избу, бросил девушку на постель и изнасиловал ее... Затем немец заставил девушку приготовить ему еду, после чего уложил ее рядом с собой в постель и вынудил всю ночь лежать рядом с собой. Он еще трижды насиловал ее. Утром он вывел ее на мороз и пристрелил»622.

В Курске обер-ефрейтор Арно Швагер стоял на посту, когда из расположенного напротив дома, где жил высокопоставленный военный чиновник Бенер, послышались крики и ругань. Когда обеспокоенный ефрейтор с оружием вошел в занимаемое Бренером помещение, то стал свидетелем картины, будто сошедшей со страниц романов де Сада. «Я увидел, — рассказывал Швагер, — как офицер хлестал верховой плетью девочку лет 13–14, которая полураздетая была привязана к столу»623.

Под Смоленском партизаны захватили грузовик, перевозивший почту немецких солдат. Когда эти письма перевели на русский, гневу не было предела. «Пошарив в сундуках и организовав хороший ужин, мы стали веселиться, — писал своему другу ефрейтор Феликс Капдельс. — Девочка попалась злая, но мы ее тоже организовали. Не беда, что всем отделением...» «В маленьком городке мы пробыли три дня, — рассказывал матери ефрейтор Георг Пфалер. — Можешь представить себе, сколько мы съели за три дня. А сколько сундуков и шкафов перерыли, сколько маленьких барышень перепортили... Веселая теперь наша жизнь, не то что в окопах...»624

Каждый отдыхает по-своему: в поселке Краматорск немецкие солдаты, проходя по Славянской улице, развлекались тем, что вызывали из квартир жильцов и тут же расстреливали их. «Всего в поселке таким способом было убито за несколько дней не менее 50 человек, — вспоминал поселковый священник. — Трупы убитых запрещали убирать в течение 15 дней. Только после этого срока мне пришлось их отпевать и хоронить»625.

Не мотивированные ничем, кроме жажды крови, убийства совершаются в военной зоне оккупации повсеместно. В сентябре 1942 года в с. Березовка Больше-Полянского района немецкие солдаты, заподозрив девятилетнего мальчика Деханова в краже одной коробки папирос и 10 конфет, повесили ему на грудь надпись: «Я вор, ограбил немецких солдат, украл конфеты и папиросы», целый день водили его по селу, затем избили до потери сознания и расстреляли626.

В городе Россошь за принадлежность к пионерской организации были расстреляны ученики средней школы Нина Гладская и Аркадий Сигаев. В селе Шелякино Ладомировского района была расстреляна двенадцатилетняя Антонина Сидоренко только за то, что на ней был пионерский галстук627.

В городах гражданской зоны больше порядка, но зато здесь свирепствует гестапо. На этой земле у Рейха слишком много врагов; долг тайной государственной полиции — выявить их и покарать. В первые месяцы оккупации подозрительных свозили в тюрьмы в таких количествах, что не хватало грузовиков; потом репрессии стали более выборочными, не став, впрочем, менее массовыми.

«Когда фашисты вступили в наш Кокос, мы, дети, воспринимали их как врагов. И не зря. Вскоре наступило самое страшное, горькое утро в моей жизни. Немецкий карательный отряд окружил поселок. Не прошло и часа, как они ворвались в дом. В руках их старшего был листок с фамилиями. Они закричали на маму: «Ты есть дочь старого большевика, ты и он есть партизан!» Им скрутили руки и автоматами вытолкали из дому. Вместе с ними я оказалась на улице. Мама крикнула: «Вернись в дом!», но я не отцепляла рук от маминой юбки. Немец повернулся и ударил сапогом мне в живот, я упала. Мама вырвалась, бросилась ко мне, поцеловала в правую щеку. Вот и все, что осталось мне от мамы.

Назавтра их расстреляли в Гремячем. Очень много тогда расстреляли людей, могила вздыхала волной от еще живых»628.

Особенно напряженно трудиться гестаповцам приходится в столице Белоруссии — Минске. Здесь существует обширное и разветвленное подполье, досаждающее оккупантам. Гестаповцы выявляют новые и новые ячейки, однако подпольная сеть раскинута очень широко. Минские тюрьмы забиты заключенными; некоторым из них удается бежать, и тогда становятся известными страшные подробности...

«В тюремные камеры, где с трудом могли поместиться пятнадцать человек, фашисты вталкивали по семьдесят. Люди задыхались, некоторые стоя умирали. Многих заключенных, чтобы быстрее лишить физических и моральных сил, раздевали донага и держали на залитом водой цементном полу.

Тюрьмы зимой не отапливались. Среди заключенных были беременные женщины, грудные дети и старики. Арестованным один раз в день выдавалось 100 граммов смешанного с опилками хлеба и пол-литра кипятку. Заключенным не разрешали пользоваться баней и умываться. В местах заключения свирепствовал тиф. Больных не лечили, а уничтожали. Поэтому заключенные принимали все меры, чтобы скрыть заболевание. Смерть косила людей; ежедневно умирал каждый десятый»629.

Весной 1942 года немецкие спецслужбы нанесли сокрушительный удар по минскому подполью; было казнено 405 подпольщиков и партизан, в том числе 28 руководящих работников во главе с секретарем подпольного горкома. Однако и дальше казни продолжались во всевозрастающих масштабах. Очередную годовщину Октябрьской революции оккупанты отметили массовыми казнями. В центральном сквере Минска качались тела повешенных, в минской тюрьме был организован массовый расстрел. «Людей выводили по сто человек. Тех, у кого была хорошая одежда, раздевали и бросали в машину голыми. Зарывать трупы немцы заставляли самих заключенных, ожидавших расстрела»630.

В руки гестапо мог попасть любой — по малейшему навету или подозрению. И все же действия тайной полиции в городах казались образцом законности и правопорядка по сравнению с действиями карательных отрядов в сельской местности.

Одной из первых «контрпартизанских» операций стала операция под кодовым названием «Болотная лихорадка», проведенная в феврале — марте сорок второго. По немецким данным, за это время было уничтожено 398 партизан и около 9500 «подозрительных» и «нежелательных» лиц631. На самом деле число убитых партизан систематически завышалось, а число уничтоженных мирных жителей определялось «на глазок»; однако даже немецкая статистика наглядно демонстрирует сущность «борьбы с партизанами». На каждого уничтоженного партизана приходится двадцать четыре мирных жителя! Так против кого же проводилась эта операция?

По подсчетам германского историка Эриха Хессе, всего с начала сорок второго и до конца весны сорок четвертого оккупантами было проведено 49 крупных карательных операций, масштабы которых все увеличивались632. Хессе очень сочувственно относится к «борьбе с партизанами» и пытается не упоминать о методах, которыми проводилась эта борьба. Однако даже он вынужден признать, что отчеты о карательных операциях «превратились в циничный подсчет ужасов и откровенных зверств, в котором одно страдание среди тысяч теряло всякое интеллектуальное значение»633.

Оккупантами проводились не только масштабные операции, подобные «Болотной лихорадке»; от регулярно проводимых в сельской местности карательных акций не застрахован был никто. Два-три десятка немецких полицейских, полсотни местных из «вспомогательной полиции» — более чем достаточно против любой деревни.

На Западе, столкнувшись с действиями движения Сопротивления, немецкие власти прибегали к системе заложничества. Заложников набирали из числа заключенных или евреев, после чего объявляли населению, в каких случаях заложники будут расстреляны634. На советских землях, согласно показаниям фон-дем Бах-Зелевски, подобная система вообще не применялась635. Здесь каждый был заложником.

Связная одного из партизанских отрядов пришла в село к жене местного учителя, воевавшего в лесу. И — случайно попала в облаву. Облава носила профилактический характер. «В село въехали две машины с карателями, — рассказывала потом женщина. — Всех жителей выгнали на улицу, в том числе и меня. Построили в один ряд, и немец отсчитывал каждого десятого и убивал. Десятыми были не только взрослые, но и дети... Я была шестая»636.

В сентябре 1942 года в одной из деревень Ленинградской области были задержаны скрывавшийся от оккупантов председатель колхоза «Новый труд» Е. Алексеев и его жена. Их казнь была превращена в наглядный урок для сельчан: сначала немецкие полицейские отрубили обоим руки, потом ноги, затем выкололи глаза и только после этого расстреляли637.

В те же самые дни в поселок Погорелый Михайловского района прибыл карательный отряд: несколько десятков немцев и столько же местных полицейских. Каратели оцепили поселок и согнали женщин и детей в один из домов, а мужчин и подростков — в более надежный подвал. Проведя таким образом селекцию, каратели вывели женщин и детей на околицу и стали расстреливать из пулеметов. Крестьянка Капустина была лишь ранена; потеряв сознание, она лежала среди трупов до вечера, а потом уползла в лес. На околице остались убитыми четверо ее детей. Над селом пахло горелым мясом: немцы сожгли дом, в подвале которого сидели мужчины и подростки. Там, вместе с другими односельчанами, сгорели муж Капустиной Афанасий и двое сыновей — Дмитрий и Степан.

В поселке не осталось живых, тогда каратели отправились дальше — в села Веретино, Звезда и Разветье, сжигать дома и расстреливать жителей638.

В январе 1943 года в деревнях Слободка, Кривицы и Пуничи Лепельского района Белоруссии каратели выбрасывали грудных детей в сильный мороз на снег, а ребятишек постарше и их матерей — загоняли в прорубь639.

Даже своих пособников не жалели оккупанты: при убийстве деревень местные полицейские уничтожались вместе с остальными жителями. «Полицейские свои семьи пособирали и привезли к школе, — вспоминала чудом уцелевшая жительница белорусского села Борки. — И тут их тогда заперли в сарай школьный и подожгли. Вот они живые и погорели. Нас они хоть жгли неживых, убивали, а их живыми спалили...»640

После таких операций на дорогах появлялось много сумасшедших: человеческий мозг не выдерживал ужаса произошедшего. На одну из таких несчастных наткнулась маленькая группа партизан.

«Мы подобрали на дороге женщину, она была без сознания. Она не могла идти, она ползла и думала, что уже мертвая. Чувствует: кровь по ней течет, но решила, что это она чувствует на том свете, а не на этом. И когда мы ее расшевелили, она пришла немного в сознание, а мы услышали... Она рассказала нам, как вели на расстрел ее и пятерых детей с ней... Пока вели их к сараю, детей убивали. Стреляли и при этом веселились... как на охоте... Остался последний, грудной мальчик. Фашист показывает: подбрасывай, я буду стрелять. Мать бросила ребенка так, чтобы убить его самой... Своего ребенка. Чтобы немец не успел выстрелить... Она говорила, что не хочет жить... Не может после всего жить на этом свете, а только на том...»641

* * *

Каратели тоже с трудом выдерживали напряжение непрерывных убийств. Водка становилась единственным средством, позволявшим не сойти с ума. «Каждый пил до тех пор, пока не становился веселым, — вспоминал служивший в одном из полицейских подразделений латыш Петрас Целенка. — Нам давали шнапса столько, сколько душа принимала. А когда алкоголь начинал действовать, все становились храбрыми и начинали операцию»642.

Карательные мероприятия нацистов вызвали к жизни весьма специфическое явление: создававшиеся в труднодоступных для оккупантов районах партизанские края. Там над сельсоветами развевались красные советские флаги. Там базировались крупные соединения, насчитывающие по нескольку тысяч человек, оттуда же они выходили в рейды по немецким тылам. Но удобными партизанские края казались лишь на первый взгляд. Необходимость защищать достаточно обширные территории сковывала подвижность партизан, вынуждала их принимать самый невыгодный — прямой бой. Конечно, вместе с вооруженной крестьянской самообороной партизаны были способны отбить нападение, но только если оно не предпринималось значительными силами. Немецкий тыл был как тришкин кафтан, охранных войск и батальонов «вспомогательной полиции» не хватало всюду, и, для того чтобы ликвидировать партизанский край, нужно было обращаться к военному командованию: просить выделить на время перебрасываемую к фронту дивизию. Просить людей, артиллерию и, если возможно, танки: партизаны заранее подготовились к обороне и воевать с ними приходится по-настоящему. Но рано или поздно командование групп армий давало согласие на масштабные операции — и тогда партизанские края уничтожались без особых проблем.

Для партизан выгоднее иметь небольшие базы, опираясь на которые можно было вести маневренную войну: сегодня бить врага в одном месте, а завтра уже совсем в другом, легким осиным роем перелетать с места на места: попробуй поймай! Во все времена и во всех странах подвижность была для партизан залогом успеха; однако советские партизаны были вынуждены ею жертвовать ради спасения людей.

В партизанских краях находили убежище десятки тысяч. Восточные рабочие, бежавшие от угона в Германию, крестьяне, уцелевшие после карательных операций оккупантов, евреи, чудом выбравшиеся из ликвидируемых гетто — все они искали спасения у партизан, и бросать людей на произвол судьбы было немыслимо.

...После Ванзейской конференции нацисты деятельно приступили к «окончательному решению еврейского вопроса». Европейских евреев вывозил и в огромные лагеря уничтожения: Освенцим, Треблинку, Дахау. На оккупированных советских территориях евреев убивали все больше по старинке, устраивая в ликвидируемых гетто жестокие побоища. Впрочем, использование получили и новые машины-»душегубки», выхлопные трубы которых выводились в надежно изолированные кузова. Достаточно было проехать на такой машине несколько километров — и все люди, набитые в кузов, задыхались. Оставалось лишь извлечь трупы.

28 июля 1942 года «душегубки» были применены в минском гетто. Сначала с помощью вспомогательной полиции был устроен массовый погром, продолжавшийся четверо суток и унесший тысячи жизней. Потом нацисты задействовали «душегубки». Картина, свидетельницей которой стала сумевшая добраться до партизан подпольщица, была ужасающа.

«К десяткам «душегубок» были установлены бесконечные очереди женщин и стариков. Детей отделили от взрослых и с поднятыми руками поставили на колени. Так они должны были стоять до своего конца.

Маленькие дети не выносили долго такой пытки и опускали усталые ручонки. Изверги подхватывали детей и, подняв высоко над головой, бросали на камни или резали их кинжалами.

Матери, стоявшие в очереди у «душегубок» и видевшие такую расправу над детьми, в ужасе заламывали руки, рвали волосы, сходили с ума.

Беззащитных женщин изверги хладнокровно оглушали ударами резиновых дубинок по голове или прикладами.

...Только поздно осенью закончили курсировать «душегубки»643.

Когда подпольщица рассказывала об увиденном партизанам, она не могла удержаться от слез:

— Минское гетто — сущий ад: там каждый камень пропитан слезами и кровью советских людей. За что? За то, что они евреи... Сколько было знакомых, товарищей...

«Когда Анна закончила рассказ, — вспоминал затем командир партизанского отряда полковник Станислав Ваупшасов, — в землянке воцарилась мертвая тишина. Хотя это и не было для нас новостью, минские подпольщики уже сообщали нам об этом, и все же рассказ Анны произвел на нас потрясающее впечатление. Губы Анны дрожали.

— С ума можно сойти, — прошептал подавленный рассказом Максим»644.

Уничтожая евреев, нацисты утверждают, что таким образом борются с партизанами. «Вдохновителями партизанского движения являются асоциальные элементы, в основном из числа прибывших сюда великороссов и евреев. Когда летом прошлого года мы приступили к решению еврейской проблемы, впервые начав переселение евреев в гетто, то сразу и началось партизанское движение. Часть евреев вырвалась из гетто, ушла в леса и усилила все более развивающееся партизанское движение: с этим следует считаться», — заявляет гауляйтер Белоруссии Кубе645.

«Если еврей не является руководителем банды, то он или поставщик сведений, или курьер, — соглашается со своим начальником глава СС и полиции Белоруссии бригаденфюрер Курт фон Готтенберг. — Судя по обнаруженным бандитским записям, все сведения основываются на деятельности евреев. Мне думается, что если в Белоруссии не останется в живых ни одного еврея, то этим будет избавлен от смерти не один порядочный немец»646.

В чем-то нацисты правы: евреи, как и представители всех других народов Советского Союза, конечно же, воевали в партизанских отрядах. Это неудивительно: советские партизаны были единственной организованной силой на оккупированной территории, спасавшей подвергающихся геноциду евреев. Нам, сегодняшним, трудно даже вообразить те чувства, которые испытывали узники гетто, добравшиеся наконец до партизан. «Перед нами появилась группа верховых партизан, одетых в гражданскую одежду, только на головных уборах — красные ленточки со звездочками, — вспоминал Арон Плоткин. — Мы выскочили на дорогу. Лошади остановились, мы бросились целовать ноги партизанам, обнимали лошадей, плакали и смеялись. Мы нашли партизан, мы спасены!»647

В дневнике Михаила Глидера мы находим не менее красочный эпизод. Когда партизанское соединение генерала Федорова отправляло в советский тыл оказавшихся под его защитой мирных жителей, среди эвакуируемых были и евреи.

«Мы подходим к подводам, на которых сидят спасенные соединением евреи. Высокий старик встает во весь рост на подводе.

— И сказал пророк, — говорит он распевным дрожащим громким голосом, — придет человек высокого роста с сияющими глазами, с доброй улыбкой. И будет это мой посланник. И возвестит он народу моему радостную весть и принесет ему спасение...

Старик вдруг обрывает распевную мелодию, открывает глаза, показывает на Федорова и кричит:

— Вот он! Вот этот человек!

Тут тоже поднимается плач. Старухи и старики во весь голос призывают благословение бога на голову Федорова, который, кстати, ни одного слова не понимает»648.

Колхозница отправляет своего сына в партизанский отряд

Впрочем, не меньшую радость при виде партизан испытывали и русские, украинские, белорусские крестьяне. Даже там, где не было партизанских краев, где вроде бы существовала оккупационная власть, не приходилось сомневаться, на чьей стороне симпатии населения. «Русские к немцам и венграм относятся с неприязнью, по меньшей мере сдержанно, к партизанам отношение очень дружественное, — пишет в отчете, датируемом 7 июля 1942 года, командир 703-го охранного батальона. — Большая часть их в партизанах; даже женщины и дети со времени боев 1941 г. поддерживают связь с партизанами, постоянно снабжают их продовольствием, как правило, добровольно; поставляют им сведения, бегут при приближении немецких и венгерских войск, потом долго скрываются в лесах, постоянно используются в качестве разведчиков, что облегчается полевыми работами. В зимнее время в местах расположения штабов партизаны проводили для жителей праздники — танцевальные, музыкальные и развлекательные вечера»649.

В словах командира охранного батальона не было никакого преувеличения. Немецкий офицер совершенно четко представлял себе настроения населения. Пусть в инструкциях, издаваемых Берлином, говорится о том, что безбожная советская власть чужда религиозным русским650, — те, кто служит на восточных территориях, знает обстановку гораздо лучше, чем давным-давно бежавшие из России эмигранты. Религиозное чувство — не помеха советскому патриотизму; партизаны празднуют Пасху, а сельские священники не хуже комиссаров вдохновляют людей на выполнение гражданского долга.

В начале 1943 года в украинскую деревню Студенок под Путивлем вошел отряд: полсотни полицейских из «вспомогательной полиции» под командованием гауптштурмфюрера СС. Отряд был переодет в партизан; оккупационные власти хотели узнать, насколько население поддерживает партизан. Отчет об этом эксперименте привел в своей книге германский историк ЭрихХессе.

«Уже при вступлении в деревню обнаружилась необычная картина: обычно пустые при входе немецких войск, улицы теперь были заполнены народом. Женщины и девушки стояли у ворот и возгласом «наши!» приветствовали команду. Жители сразу же угостили их водкой, молоком и хлебом; предложили дать с собой значительное количество продовольствия и привели лучших лошадей.

Одна женщина громко сожалела, что ее муж бежал из деревни, приняв команду за венгров, а он очень хотел уйти в партизаны. Она подарила группе лошадь. 23-летняя девушка вступила в «партизанскую группу»... Позже она заявила, что была горда сознанием того, что хоть два часа чувствовала себя партизанкой. Другие женщины жаловались, что партизаны берут к себе только молодых и красивых девушек, но они тоже хотят уйти в партизаны, хотя бы готовить пищу.

58-летний мужчина, руководитель местной коммунистической организации, сиял от радости... Другой житель выразил желание рубить немцев топором, так они его замучили своими налогами. С разных сторон раздавались пожелания скорейшего возвращения Красной Армии»651.

Настроение населения было совершенно ясно; после ухода лжепартизан в деревню пришли каратели.

«На Востоке мы, несомненно, столкнулись с чудовищно упорным сопротивлением, — писал министр восточных территорий Розенберг. — Это едва ли можно рассматривать иначе, чем обычное, старое славянское упрямство, связанное с фанатичным мировоззрением. Это мировоззрение... им довольно равномерно проникнуто русское население сверху донизу, причем проводником его является большевистская партия. Эти люди действительно верили, что они могут принести спасение миру, что они самые передовые люди и обладают самой прогрессивной системой в Европе... Можно думать об этом и расценивать это как угодно, во всяком случае, нам противопоставлена сила»652.

Нечасто советским партизанам выдавалась возможность устроить праздник...

...но немецкие эшелоны под откос они пускали регулярно

...В нескольких десятках километров от места дислокации 703-го охранного батальона партизаны соединений генералов Федорова и Бегмы вошли в большое село, находившееся на контролируемой оккупантами территории. До партизанского края было далеко; однако партизан здесь встретили хлебом и солью. В дневнике уже встречавшегося нам Михаила Глидера осталась зарисовка этой встречи.

«Навстречу нам вышли старики, женщины и дети. Старики несли поднос с хлебом-солью, накрытый белой салфеткой.

Федоров, Бегма, Дружинин и комиссар Бегмы Кизя сошли с коней, подошли к старикам, сняв фуражки, поблагодарили за встречу. Затем состоялся митинг.

Открыл его священник Михаил Грибинка. Я записал несколько фраз из его речи.

— Отрадно и радостно душе смотреть на боевые дела народных мстителей. Не немец ищет партизана, а партизан — немца. Вы для нас — советская власть. Вы для нас — православное воинство. Вы для нас — Россия. Вы защитники наши, вы лучшие дети наши. Слава вам, герои родины, слава вашим командирам, слава отцу народа нашего — Сталину. Примите наш земной поклон за то, что не дали родину на поругание, за то, что скоро вызволите нас из рабства...

Когда мы решили ехать дальше, оказалось, что дорога закрыта: улица перегорожена столами. Хозяйки вынесли столы, накрыли их белыми скатертями, и каждая старалась, чтобы ее стол был красивее и богаче других.

Старики пригласили всех нас на обед.

...Вскоре все перемешалось. Партизаны подсели к местным девушкам, местные парни окружили наших партизанок. Только старики и священники чинно беседовали с нашими командирами.

После обеда начались танцы. Партизаны плясали только с местными девушками, а партизанки — с местными парнями. Я видел, как трудно было Федорову удержаться, чтобы не станцевать своей любимой «полечки». Не будь священников, может быть, наш генерал и не утерпел бы. Но он продолжал степенный разговор и только одним глазом косился на танцующих»653.

Этот праздник был, конечно, редкостью. Партизанам предстояло уходить в дальний рейд, уходить от стягиваемых для их уничтожения немецких частей, бить вражеские гарнизоны и прорываться из окружения. Впереди были месяцы страшного напряжения, непрерывных боев и голода — и разве можно упустить возможность отпраздновать, как до войны? Крестьяне, выставлявшие на накрытые белыми скатертями столы нехитрую снедь, знали: скоро в деревню придут немцы и выгребут собранный урожай мало что не подчистую. Тех, кто попытается сопротивляться, — сожгут вместе с хатами. Зимой людям придется голодать. Но как не накормить своих защитников?

Даже в самые тяжелые времена люди помогали партизанам: делились едой, рискуя жизнью, прятали раненых и больных. Об этом после войны всегда с благодарностью вспоминали те, кому пришлось воевать в партизанах.

«Народ нам помогал. Если бы не помогал, то партизанское движение не могло бы существовать. Народ вместе с нами воевал. Иной раз со слезами, но все-таки отдают:

— Деточки, вместе будем горевать. Победу ждать.

Последнюю дробненькую бульбу высыпят, дадут хлеба. В лес мешки соберут. Один говорит: «Я столько-то дам», тот — «Столько». — «А ты, Иван?» — «А ты, Мария?» — «Как все, так и я, но у меня ж дети».

Что мы без населения? Целая армия в лесу, но без них мы бы погибли, они же сеяли, пахали, детей и нас выхаживали, одевали всю войну»654.

Особой поддержкой населения советские партизаны, конечно, пользовались в России, Белоруссии и в восточных областях Украины. «Местное население ненавидело врага и во всем нам помогало, — вспоминали действовавшие в тех областях партизаны, — и мы не чувствовали, что мы в тылу врага, мы были дома»655.

Однако и на «западных территориях», присоединенных незадолго перед войной, многие жители приветливо встречали партизан. В Литве случился забавный случай: журналисты коллаборационистской газеты «Карие», пользуясь тем, что в прибалтийских республиках оккупационный режим позволял некоторые вольности, в марте сорок третьего решили узнать отношение населения к партизанам. И тут случилась неприятность, о которой журналисты честно написали: люди о партизанах упорно молчали, «а по их враждебному поведению можно было скорее понять, что представители газеты являлись для них нежелательными гостями»656.

«Теперь население относится к партизанам хорошо, — сообщалось в отчете латышских подпольщиков в Москву. — Население рассказывает партизанам все, что известно о противнике, указывает, кто предатель, и охотно дает продовольствие... Когда на нас напали «добровольцы», нельзя было достать продуктов, мы через своих агентов обратились к населению и предложили закопать для партизан продовольствие. Теперь выяснилось, что для нас в Латгалии у крестьян появились небольшие склады с продовольствием. О том, что и в других округах положение для нас не плохое, показывает то, что о нас там знают, радуются нашим проделанным операциям и оттуда люди ищут нас, чтобы связаться с нами»657.

Народ был лучшей базой партизан, делавшей их непобедимыми. Оккупационные власти это прекрасно понимали. «Именно в России коммунизм показал свое истинное лицо, — рассуждал Гитлер. — Необходимо провести кампанию чистки, квадратный метр за квадратным метром, и это вынудит нас прибегнуть к упрощенному судопроизводству. Самое важное в войне с партизанами — и это необходимо довести до сведения каждого — заключается в том, что все средства хороши»658.

За десять дней до Рождества, 16 декабря 1942 года, глава ОКВ фельдмаршал Кейтель, выполняя указания своего фюрера, издал новый приказ о борьбе с партизанами. Специальным пунктом он окончательно освободил карателей от всякой ответственности за любые преступления.