Двумя месяцами раньше 15 page

Инстинктивно Дамиан отчаянно пытался вести себя хорошо. Он лег на пол, но щиплющие, кусающие электрические разряды не прекращались. Он съежился в полном замешательстве. Боль не исчезала, он больше не мог лежать неподвижно. Он сел и бросил умоляющий взгляд на мужчину, стоявшего перед ним.

— Какой цвет? — снова спокойно спросил Севилл. Пес неотрывно смотрел на него, совершенно потрясенный. Этому человеку был нужен ответ, который заставит боль уйти. Но что он хочет? Какую команду он дал? Мужчина сказал «цвет». Что «цвет»? Он должен говорить? Этого хочет мужчина? Надо сделать что-нибудь, все, что угодно, чтобы остановить ошейник. Пусть даже такое невообразимое, как заговорить с Белой Болью.

— Кровь, — прохрипел он первое, что пришло в его истерзанный мозг. Питание выключилось, стимуляция прекратилась. Дамиан стоял с дико выпученными глазами, у него тряслись лапы, он ошарашенно шатался.

— Хорошо. — Севилл похвалил собаку за почти правильное поведение. Это большой шаг — первое слово, которое Дамиан сказал ему. Получив хоть какой-то ответ от животного, он мог теперь заставить его отвечать правильно без особого труда. — Ладно. — Севилл снова показал черную карточку: — Какой цвет? — и включил питание. Пес дернулся и подпрыгнул, его мозг переключился на резкие удары, он был не в состоянии думать.

— Кровь.

Хорошо, — снова сказал Севилл, убирая палец с кнопки. Теперь ответ пришел гораздо быстрее. Пес делал замечательные успехи. Севилл сбросил уровень стимуляции ниже на одно деление.

— Это черный, — подсказал ему Севилл, снова показывая карточку. — Какой цвет?

Боль вернулась. Дамиан мигнул, когда ошейник ударил его, но не отвел взгляда от мужчины.

— Чернь, — ответил он.

— Хм, очень хорошо.

Питание выключилось. Севилл взял следующую карточку. Еще не задав вопроса, он нажал на кнопку и включил ошейник. Севилл знал, что боль создаст мотивацию отвечать быстро, — такова стандартная процедура при тренировках с электрическим ошейником.

— Какой цвет?

Глаза собаки метнулись на карточку и обратно на мужчину.

— Синь.

— Да, хорошо. — Пес ответил и быстро, и правильно.

Когда Севилл потянулся за следующей карточкой, Дамиан вдруг обезумел, начал вертеться, насколько позволял короткий кабель. В ожидании боли он запаниковал — он знал, что сейчас его снова будут бить. В отличие от бессмысленных разрядов, которыми его пытали, изучая стереотипное поведение, эту боль он мог контролировать сам. Он был в состоянии понять, что абсолютная покорность прихотям господина может остановить боль, но пока этот процесс не завершен. Пока еще он боролся, не желая и не будучи в состоянии доверять человеку, причиняющему эту боль. Севилл игнорировал его борьбу, зная: это нормальная стадия, предсказуемое развитие событий при использовании электроошейника. Дамиан должен работать, несмотря на панику и страх, и должен принять электрическую стимуляцию как часть своей повседневной жизни. Это путь к простому, нерассуждающему повиновению. Для собаки покорность и общение были теперь единственными действиями, которые могли ослабить боль. Это, и ничто другое.

Севилл включил ошейник на слабом уровне сигнала и поднял следующую карточку, зеленую.

— Како…

— Синь, — поспешил сказать Дамиан, от страха — неправильно. Севилл проигнорировал ответ.

— Какой цвет?

— Синь, синь. — Дамиан дико извивался. Теперь он знал, чего хочет человек, но сейчас что-то глубоко внутри него сопротивлялось. Он не хотел подчиняться, вся его душа восставала против этого. Дамиан мог работать для Единственной, чтобы радовать ее, но теперь ему хотелось только убежать подальше от этого человека. В нем рос не свойственный питбулю протест. Ему не нравился этот человек, и он ничего не хотел для него делать. Тело и разум столкнулись в конфликте. Он снова стал бороться с принуждением.

Его воля была сильна, но человек знал, как сломать эту волю, — у него были для этого инструменты и сильнейшее желание перекроить собачью душу под свои нужды. Дамиан не мог бороться с ужасающим, непрекращающимся действием ошейника.

— Лист.

— Да. — Ошейник отключился. — Очень хорошо. Пес тяжело дышал, обессиленный и вспотевший. Он стоял, апатично глядя на Севилла, и бока его вздымались. Ученый уже отвернулся, закончив работу. Севилл был доволен, но не удивлен тем, что метод сработал быстро и эффективно: ошейник — общепринятый инструмент для определенного типа тренировок, когда дрессировщик не способен достичь согласия со своими подопечными иным путем.

После строгого приказа Севилла не разговаривать с собакой Элизабет забеспокоилась. Она хотела быть ближе к Дамиану, обнимать его, защищать, гладить его полосатую шею. Девушка предчувствовала беду: казалось, скоро все изменится — и очень сильно. Она всерьез полагала, что дни ее общения с собакой сочтены, поэтому, когда Том впустил ее, она обрадовалась и тому, что можно просто сидеть рядом с псом, гладить его, смотреть, как он спит. Ей казалось или он действительно выглядел совершенно изможденным? Элизабет потрогала черную коробку на ошейнике, недоумевая, для чего она. Дамиан, не почувствовав прикосновения, слегка ткнул ее носом, чтобы она положила руку ему на шею.

Как случилось, что их взаимная дружба из деликатной терпимости превратилась в такую сильную привязанность, что могла причинять боль? Для отца и дедушки Элизабет собаки были всего лишь базовыми моделями, расходным материалом, который можно заказать, использовать и списать. Она знала, что лишь благодаря Дамиану она сама перестала так думать.

Наступил вечер. Двое друзей в крошечной комнате сидели, прижавшись друг к другу, и Элизабет не переставала изумляться отношению Дамиана к людям. Большинство собак — на самом деле, все представители семейства собачьих — трусили, если встречали уверенного в себе человека. А как насчет Дамиана? Как насчет собаки, которая может гулять среди людей, вести себя вежливо, даже с юмором, и все же способна броситься на любого, если нужно, чтобы только защитить своего друга-человека? Элизабет не покидало странное ощущение: Дамиан равен людям, знает это и все же не злоупотребляет своей силой. Тем более замечательно, если учесть, как жестоко его использовали. Наоборот, он демонстрировал смирение и покорность тем, кого уважал, и, казалось, был способен причинять вред людям, только защищая других людей.

Почему Дамиан никогда не пытался напасть на человека, если чувствовал угрозу для себя? Было видно, что он рвется атаковать, защищая ее, и все же готов скорее отвернуться, чем укусить Севилла. Элизабет удивлялась странному и суровому моральному кодексу этого питбуля, появившегося в ее жизни. Пес открыл глаза и посмотрел на нее.

«Все в порядке?» — спрашивал этот взгляд. Увидев по ее лицу, что ничего плохого не случилось, он вздохнул и снова закрыл глаза. Не говоря ни слова, он сказал ей все. Она улыбнулась. Ничего не изменится, Севилл, даже если ты запретишь нам пользоваться словами. Они нам никогда и не были нужны.

Мысли Элизабет блуждали. Она много раз слышала, как деятели религии и науки в один голос превозносили уникальность и неповторимость человека. Каким бы ужасным ни был человек, он ценился гораздо выше животного благодаря одной лишь принадлежности к своему виду. Элизабет думала о Дамиане и о том, что он мог бы сделать для нее, если потребуется. Мог бы отдать за нее жизнь — в этом она не сомневалась. Много ли на свете людей, которые отдали бы за нее жизнь? Элизабет представила себе Севилла и пса, стоящих над бушующей рекой. Если оба упадут, кого она спасет? Кого она должна спасти? И по чьим стандартам нужно выбирать? Что подсказало бы ей сердце? Разве жизнь Севилла важнее, чем жизнь Дамиана, просто из-за того, что первый — Homo sapiens? Или преданность и дружба значат больше? Затем она представила другой сценарий: а если Севилла заменить ребенком? Тогда что? Станет ли Дамиан, иронично размышляла она, прыгать в реку, чтобы спасти этого странного щенка, позволив утонуть ей самой? Ее мозг, привыкший к абсолютной ценности человеческой жизни, отпрянул от такой мысли.

Элизабет разглядывала ячейки звуконепроницаемого материала на потолке, в который раз спрашивая себя, как они с Дамианом оказались в такой ситуации и куда их это все заведет. Она перестала фантазировать — пришло время вернуться к фактам. В этом доме нет места для ее любви к собаке, Дамиана скоро поглотит высокотехнологичный мир науки. Только очень большие начальники будут иметь прямой доступ к животному, и Севилл станет купаться в лучах славы, которая так важна для него, ни секунды не заботясь о том, что пес, быть может, голоден, устал, напуган или одинок. И Дамиан, возможно, будет работать на Севилла лишь потому, что это свойственно его натуре. Когда она уйдет, пес будет работать — скрепя сердце, за слово похвалы от этого человека, неважно, как сильно Севилл будет его мучить. Со стороны кому-нибудь, может, даже покажется, что пес счастлив, что он любит Севилла. Все это сводило ее с ума.

Известные ученые, которые придут посмотреть на знаменитую говорящую собаку доктора Севилла, увидят лишь тень настоящего Дамиана — ее Дамиана. Будут строить предположения о его интеллекте, мыслительных способностях, о его душе, и все это будет основано на том, что они увидят в лаборатории Севилла. Они никогда не узнают и даже не смогут предположить, — что настоящий Дамиан любил тыкаться носом в землю замерзшего луга, оставляя позади вихрь мелких ледяных кристалликов в розовом предрассветном воздухе. Никогда не оценят по достоинству настоящего Дамиана, который спал, положив голову ей на колени, поднимал на нее глаза в молчаливом единении, что гораздо могущественнее любых слов, которые он мог бы выучить. И она была уверена: никогда не увидят они, как Дамиан смеется. А она это видела, когда они играли в свои шутливые игры; она знала, что он любит играть в «ку-ку» и может носиться безумными зигзагами, раскрыв пасть в широченной ухмылке, потому что любит, когда за ним гоняются.

Ее размышления внезапно прервал Том — он открыл внутреннюю дверь и просунул голову внутрь.

— Доктор хочет, чтобы вы ушли. Пожалуйста. Элизабет кивнула.

— Хорошо, Том, а что это за штука? — Она показала на черную коробку ошейника.

Том колебался, не зная, что ответить. Элизабет подобралась и села прямо.

— Что это, Том? Для чего это нужно?

— Это… тренировочное устройство. Доктор использует его, когда занимается с собакой.

— Это ничего мне не говорит. Как он занимается? Что оно делает? Это какой-то магнитофон?

— Нет, мэм. Вам лучше спросить…

— Севилла? Он запретил мне спрашивать о чем-либо, — сказала она, забыв на мгновение, что Севилл мог снаружи слышать каждое слово. — Ты это знаешь. Я спрашиваю тебя. Что это такое?

— Прошу прощения, вы должны выйти немедленно. Внезапно за спиной у Тома возник Севилл. Он рывком распахнул дверь и вошел в маленькую комнату с мрачным выражением на лице. Элизабет молчала — он ее услышал.

— Это называется электрический ошейник, Элизабет. Он производит электрическую стимуляцию, когда я нажимаю вот на эти кнопки. — Он показал ей пульт. — Это признанный и гуманный метод тренировки собак, призванный научить их контролировать свои реакции. Я ответил на твой вопрос?

Элизабет уставилась на безобразный черный цилиндр в его руке.

— Электрическая стимуляция? — Она помолчала. — Вы бьете его током? С какой целью? Чтобы научить его чему-нибудь?

За всю свою жизнь Элизабет Флетчер ни разу не приходила в такое бешенство. Это было по ту сторону ярости. Внезапный, неистовый, переворачивающий все вверх дном порыв гнева, в котором воскрес, должно быть, буйный нрав ее кельтских предков. Этот человек применяет электрошокер к существу, с которым она не просто дружит, — оно из-за своей беспомощности и невинности пробудило в ней материнский инстинкт.

Ее глаза, полные холодной ненависти, медленно переместились с Севилла на его помощника и вниз, на ошейник. Тому, похоже, стало очень неуютно. Он пытался встретиться с нею взглядом, и лицо его при этом выражало что-то такое, чего она не могла прочесть. Но она не обращала на него внимания.

— Нет. — Она медленно покачала головой. — Нет, вы не будете этого делать. Не будете.

— Делаю и буду, — отвечал Севилл в тон ее голосу. Его серые холодные глаза не отрываясь смотрели на нее. Пес поднялся, напрягшись и глядя на мужчин.

Она нагнулась, вцепилась в ошейник и повернула его, отыскивая пряжку, чтобы расстегнуть.

— Том, выведи ее, — резко сказал Севилл. Помощник шагнул вперед, пытаясь взять ее за руку.

Но Элизабет, сильная и разъяренная, оттолкнула его, нащупала пряжку и стала вынимать из нее ремешок. Том быстро подошел и крепко схватил ее сзади. Она ругалась и со злостью пыталась вырваться. Глаза пса расширились, затем превратились в щелочки. Природа запрещала ему кусать этих богов. Увидев, однако, что девушка в беде и двое мужчин нападают на нее, он двинулся вперед — молча, как это делали его предки.

— Выведи ее, Том.

Легче сказать, чем сделать. Элизабет ничуть не жалела, что срывает свое раздражение на помощнике Севилла.

— Дверь! — выдохнул Том Севиллу. Он был слишком занят и не мог одновременно удерживать девушку и следить за приближающимся псом. — Дверь!

Нужен ключ. Том закружил по комнате, держа Элизабет между собой и псом.

— Отстань от меня! — Она почти вырвалась, у Тома пошла из носа кровь. Севилл, в ужасе от того, какой оборот приняли события, проклял собственный характер. Но все же решил спасти положение и встал так, чтобы Элизабет, сражаясь с Томом, могла его видеть.

— Элизабет, ты хочешь причинить вред собаке? — Он говорил тихо, но его слова долетели до нее. В руках он держал пульт от ошейника.

— Ублюдок! — рявкнула она и перевела взгляд ниже. — Нет! Дамиан, нет!

Пес отыскал брешь в обороне и впился зубами в ногу помощника, яростно тряся головой. Том взвыл от боли, но захват не отпустил. Элизабет кричала на пса, но Дамиан слышал только Голос, а потому продолжал терзать ногу Тома. Тогда Севилл поставил мощность заряда на максимум и нажал на кнопку — потом еще и еще, пока пес со сдавленным визгом не повалился на пол. Том застонал, когда зубы пса, получившего удар током, сильнее впились ему в ногу. Он нагнулся, и в этот момент Элизабет вывернулась.

— Дамиан, стой! — Она подбежала к псу, схватила его. — Уходи, Том, быстро! — закричала она.

Том вопросительно посмотрел на Севилла. Тот с перекошенным лицом отпер дверь и выпустил его. Дамиан рванулся за удаляющейся фигурой Тома, но Элизабет удержала его. Глаза пса сверкали от ярости.

— Дамиан, нет. Стой. Успокойся. — Она резко встряхнула пса, пытаясь привлечь его внимание. Потом взглянула на Севилла — тот держал в руке пульт и, очевидно, собирался нажать на кнопку снова. — Пожалуйста, прошу вас, не бейте его. Оставьте его, он просто пытался защитить меня. Это моя вина, что он так поступил.

— Да, твоя. — Ярость Севилла уже выплеснулась и утихла. На ее место пришел холодный расчет. — Это очень серьезно, Элизабет. Я думаю, мы с тобой должны встретиться позже, чтобы обсудить твое будущее в проекте. Он под угрозой, уверяю тебя, но я не буду принимать никаких мер, пока мой помощник истекает кровью в моем доме.

— Уходи, дорогу ты знаешь. Жди моего звонка.

Элизабет не стала ждать звонка. Она догадывалась, что теперь ее не пустят к Дамиану, и с самого утра отправилась к Хоффману. Тот куда-то уходил и обернулся, уже запирая дверь.

— Что на этот раз, Элизабет?

— Прошу прощения, профессор, но мне нужно, чтобы вы меня выслушали. Я хочу задать вам один вопрос — это очень важно. Профессор нетерпеливо кивнул. Элизабет вздохнула и начала:

— Вы знаете о Дамиане? О том, что он разговаривает? Хоффман несколько попятился.

— Ты не против, если мы поговорим по дороге? У меня встреча.

Элизабет преградила ему путь:

— Он вам говорил? О том, что пес разговаривает?

— Кого ты имеешь в виду?

— Так вы не знаете? Он ничего не сказал?

— Кто?

— Севилл.

— Сказал мне что? О чем ты?

— О Дамиане. О том, что он умеет.

Они пошли между деревьями к парковке. У Элизабет слишком мало времени.

— Я не понимаю, о чем ты.

Он не знает!

Девушке стало немного легче. Если Хоффман не знает, то, быть может… Она встала перед ним.

— Вы должны меня выслушать. Вы — моя последняя надежда. Прошу вас, дайте мне пять минут, и если вас ничего не заинтересует, тогда… ну тогда я больше вас не потревожу.

— Снова Дамиан, да? Ты думаешь, с ним опять плохо обращаются?

— Вы говорите так, будто ничего не происходит. Я просто не понимаю, зачем вы спасли его, если собирались обречь на такую участь? Лучше бы он умер в лесу, чем все это. Я не понимаю, почему вы позволили, чтобы с ним случились все эти ужасы, и неужели в вас нет ни капли…

Хоффман с не свойственной ему резкостью прервал ее:

— Послушай, я много думал о том, что сделал с этой собакой. Я сглупил, пытаясь помочь ей, — в ущерб моему исследованию. Ошибка старого и сентиментального полевого биолога — вот что это такое. Я не собирался вмешиваться и отклоняться от протокола, но я сделал то, что сделал, и теперь жалею. Животное не годится на роль домашней собаки, но ты никак не желаешь этого понять. Почему ты не оставишь его в покое? Почему ты так помешана на этой собаке?

— Мы с ним друзья, профессор Хоффман, друзья. Вы знаете, что это значит? Это значит, что я не могу бросить его в беде. Дамиан сделал бы для меня то же самое. Прошу вас, позвольте мне объяснить, что случилось. Вы ведь понятия не имеете, что происходит.

Хоффман вздохнул и обогнул ее, направляясь к машине.

— Ну и что? Что случилось?

— Послушайте, вы можете мне не поверить. Это нормально. Я только прошу вас, проверьте все сами. Съездите и посмотрите. Я прошу вас, потому что сама не могу ему помочь. Никто не хочет меня слушать. Например, вы знаете, где сейчас Дамиан?

— Полагаю, в комплексе длительного содержания.

— Нет, профессор Хоффман. Он дома у доктора Севилла. — Элизабет подождала, пока он заглотит наживку. Вопреки своему желанию, профессор был заинтригован. — Хотите узнать, почему он там? Хоффман посмотрел на нее с осуждением и переложил потрепанный портфель из одной руки в другую.

— Меня не касается то, что делают другие исследователи.

— Да-да, именно! В том-то и проблема — никому в университете нет дела. Дамиана пытают в доме у этого человека, а все думают только о протоколе. Ну…

— Вот так ты относишься к исследованиям, Элизабет, да? Но тогда тебе не место в медицинской школе. Ты из тех жалостливых особей, которые стоят вокруг университета с плакатами «Прекратите опыты над животными». Из неформалов, маньяков-гуманистов, а не из ответственных членов медицинского или научного сообщества. Но, я думаю, ты умнее их, Элизабет.

— Я научила Дамиана произносить некоторые слова. Всего несколько слов. И не просто произносить их — он понимает, что они означают. Он действительно может говорить, как человек. Севилл узнал об этом и украл у меня собаку. Он хочет присвоить себе всю славу, и знаете что? Мне плевать на это. Я пыталась работать с ним, чтобы он мог получить все свои замечательные почести, стать большой шишкой, несмотря на то, что ничего не сделал, — при условии, что он просто будет хорошо обращаться с Дамианом. Но когда он… — Хоффман снисходительно посмотрел на нее. — Я знаю, о чем вы думаете, но посмотрите сами. Дамиан много всего умеет. Я научила его, а теперь этот ублюдок забрал его и…

Хоффман внезапно остановился.

— Что ты пытаешься сделать, Элизабет? Я не…

— Езжайте туда и посмотрите! Спросите его, заставьте показать вам все. Вы должны мне поверить, потому что это правда.

Она ждала, глядя ему в глаза. Хоффман помотал головой.

— Пес говорит?

— Да.

— И это ты его научила?

— Да.

— И что он говорит?

— Он может называть цвета, геометрические фигуры, просить о чем-нибудь… — Профессор вздохнул и снова направился к машине. — Сделайте это. Пожалуйста. Но умоляю вас, не говорите Севиллу, что я к вам приходила. Возможно, он никогда больше не позволит мне быть с Дамианом, но если вы скажете, что я у вас была, он совершенно точно не подпустит меня даже близко. Тогда Дамиана больше никто не увидит, кроме него. Вы не поверите, что этот человек с ним делает. Он не мог заставить его работать по-доброму, так теперь надел на него электрический ошейник…

Голос Элизабет сорвался, и она умолкла, пытаясь взять себя в руки. Хоффман, судя по всему, не уходил только из жалости.

— Я знаю Джо Севилла много лет и никогда не мог упрекнуть его в непрофессионализме.

— Я своими глазами видела, что он делает. Если это профессионал, тогда это слово ничего не значит. Слово «профессионал» означает, что человек знает, что делает. Когда вы применяете электрический ток — то есть пытку — к животному, чтобы заставить его работать на вас, вы не знаете, что делаете. Это же очевидно. Бедный пес почти невменяем — вы бы его видели. Все это похоже на стокгольмский синдром: Севилл так долго мучил Дамиана, что теперь пес готов абсолютно на все, чтобы угодить ему.

Они дошли до машины. Хоффман остановился, поставил портфель на капот и полез за ключами.

— Мне трудно в такое поверить, — вздохнул он. — И подтвердить твои слова можно только в одном месте. Я поеду к Джо. Неважно, что я там обнаружу, но если по каким-то причинам почувствую, что с собакой обращаются не должным образом, я скажу об этом Джо. Это тебя устроит?

— Спасибо, профессор, огромное вам спасибо. Я больше ни о чем не прошу. Посмотрите, как он там… — Она подняла глаза на ученого. — Вчера вечером я разозлила Севилла, и теперь он никогда не позволит мне увидеть Дамиана. Я точно знаю. Дамиан останется совершенно один с человеком, который пойдет на что угодно, лишь бы заставить его на себя работать. А так хоть вы будете присматривать за ним. Пожалуйста.

Хоффман отмахнулся от нее.

— Довольно и того, что ты мне рассказала. Я знаю Джо, и я уверен, что с Дамианом обращаются наилучшим образом. Никто не хочет, чтобы собаке было плохо, Элизабет. И я не знаю, как тебе вообще в голову такое пришло. — Он поднял руку, не давая Элизабет возразить. — Я поговорю с Джо. И проверю, как там Дамиан.

— Вы не будете говорить обо мне? Прошу вас.

Хоффман бросил портфель в машину и сел.

— Мне пора. Не волнуйся, пожалуйста. Если будут проблемы, я с ними разберусь. Поверь мне.

Машина тронулась. Элизабет в глубокой задумчивости побрела по тротуару под кленами. Она обдумывала слова Хоффмана. Разве она «зеленая» экстремистка? Через месяц или чуть позже начнутся занятия в медицинской школе, и она вступит на суровый путь к знаниям и престижной степени доктора медицины. Элизабет не понимала, почему то, что она делает, может как-то испортить ей карьеру: она просто пыталась вытащить одну собаку из крайне тяжелой ситуации.

А те, кто борется за права животных, пытались закрыть лабораторию ее отца. Помешать важному исследованию.

Они враги.

Или нет? Почему она не думала об этом раньше? Эти «гуманьяки» могли бы помочь ей забрать Дамиана у Севилла. Она пока не знала, как, но, по крайней мере, они бы не стали спрашивать, зачем это нужно. Помогут ли они ей? Мысль о том, чтобы приобрести сильных союзников в борьбе против Севилла, воодушевляла.

Но идея казалась слишком радикальной. Элизабет столько лет считала этих людей опасными, что теперь одна мысль об их помощи отдавалась во рту горьковатым привкусом. Она подождет и посмотрит, что сделает Хоффман, а уже потом станет думать о союзе с «зелеными».

Подъехав к дому, Виктор Хоффман заметил одну из машин Севилла рядом с боковой дверью. Он часто бывал у своего друга. Сейчас его явно не ждали — никто не ответил. Хоффману неохота было возвращаться к главному входу, и он подергал дверь — та была не заперта.

— Эй! Джо? Том?

Ответа не было. Хоффман вошел.

— Джо?

Он направился прямиком в рабочий кабинет и просунул голову в дверь. Полосатый пес сидел в переносной клетке рядом со столом Севилла. В кабинете никого не было. По полу от раковины под дверь маленькой рабочей комнаты тянулся шланг. В той комнате, как помнил Хоффман, несколько лет назад держали обезьяну. Из-за приоткрытой двери слышался слабый звук льющейся воды. Он вошел в кабинет и направился к плексигласовой стене — посмотреть, есть ли там кто-нибудь. Проходя мимо клетки, Хоффман поприветствовал собаку:

— Здравствуй, Дамиан.

— Здра.

Биолог замер.

— Том?

Но голос был не похож на голос Тома. Ему послышалось, вот и все. Хоффман вернулся к входной двери и выглянул в коридор. Никого не было. Где-то лилась вода. Пахло хлоркой.

— Туда.

Биолог медленно повернулся. Пес в клетке встретил его взгляд.

— Туда, — с надеждой повторил пес.

Хоффман отшатнулся, почувствовал спиной стол и застыл, опершись на него, пристально глядя на собаку.

— Господи Иисусе.

Из комнаты для животных, волоча за собой шланг, вышел Том. Следом вырвалось облако горячего пара.

— Что, — спросил Хоффман, указывая на пса, — что, ради всего святого, здесь происходит, Том? Объясни мне!

Помощник побледнел.

— Что вы имеете в виду, сэр?

— Это животное только что разговаривало со мной! Ей-богу, Том, разговаривало. По-английски.

— Ой! — тихо проговорил Том.

— Ой? — Хоффман повернулся к молодому человеку: — Я говорю тебе, что этот пес только что поздоровался со мной на чистом английском языке, и на это ты можешь мне ответить только «ой»?

Том сглотнул:

— Ну-у…

Хоффман опустился на одно колено перед клеткой.

— Она сказала, он может… Я не поверил — ни на секунду. А ты бы поверил? Нет, никто на свете бы не поверил. — Он отвел глаза от собаки и посмотрел на Тома. — То, что я слышал, невозможно, просто невозможно. — Хоффман всплеснул руками и снова обернулся к собаке. — Это невозможно. Что в самом деле здесь происходит?

Дамиан снова заговорил, надеясь, что этот человек заберет его отсюда:

— Туда. Щас. Дём.

Хоффман уставился на него, выпучив глаза. Том негромко вздохнул.

— Профессор Хоффман, он меня убьет. Он сейчас никому не хочет это показывать. Он хотел…

Хоффман сильно покраснел и затряс головой.

— Том, как это может быть? Что я вижу? Как это произошло? — Тот не ответил. Хоффман обернулся, увидел лицо Тома и все понял. — Ради бога, Том, не волнуйся. Ты не виноват, что я сюда пришел. Но это, — он медленно встал, покачивая головой, — это невозможно. Как, великий боже и святые угодники, он это делает? Как? Это невозможно, просто невозможно. Том скривился.

— Я пойду скажу ему. Думаю, будет лучше, если вы с ним самим поговорите.

— О, я поговорю с ним, обязательно поговорю. Он наверху? — спросил Хоффман с некоторой горячностью. Затем оглянулся и, качая головой, снова посмотрел на собаку. Он знал, что выглядит по-дурацки. — Это просто невозможно, — бормотал он.

— Схожу найду его.

Том выскользнул из комнаты, как собака, которую хлестнули плетью. Хоффман снова опустился на колено перед клеткой, наклонился к собаке:

— Говори! Давай же, говори!

— Здра, — сказал пес — как-то резко и принужденно. Затем помедлил и умоляюще добавил: — Туда.

— Поразительно! — прошептал Хоффман. Пес и мужчина пристально смотрели друг на друга.

Севилл вошел в комнату. Позади него маячил Том.

— А-а-а, Виктор, — произнес Севилл ледяным тоном. Хоффман поднялся и взглянул на младшего коллегу сквозь очки.

— Ну, Джозеф?

Повисло долгое напряженное молчание. Севилл посмотрел вниз, покачал головой и усмехнулся.

— Я собирался сказать тебе… — уныло проворчал он. — Ты ведь можешь понять мое желание сначала подготовиться?

— Подготовиться? Джо, животное говорит чисто — я имею в виду… — Биолог умолк — он потерял дар речи и даже не мог сообразить, о чем спрашивать. Только криво улыбался. Севилл взглянул на Дамиана с оттенком гордости:

— Да, у него неплохо получается. — После первой вспышки гнева Севилл успокоился: теперь он мог разделить это выдающееся событие со своим старинным и близким другом. — Как думаешь, я смогу заткнуть Котча вот этим? — спросил он с самодовольной ухмылкой. Хоффман рассмеялся:

— О господи, Джо, мне нужно выпить. Прямо сейчас. Ты собираешься показать его в Нидерландах?

Севилл позвал Тома, который старался слиться со стеной.

— Том, поднимись наверх и принеси Виктору скотч. — Он указал Хоффману на стул. — Бутылку, — крикнул он вслед Тому, — и два стакана.

Они сели.

— Да, я собираюсь везти его в Нидерланды. Никто об этом не знает, Виктор. Ни один человек. Они подумают, что я сошел с ума, будут ждать, что я сяду в лужу. А тут — такое. Ты бы не хотел оказаться там в этот момент?

— Господи, Джо, да у тебя на руках убойная карта. Для Котча, я имею в виду.

Севилл коротко хмыкнул. Мозги Хоффмана начинали работать снова.

— Как, черт возьми, это началось? Господи, Джо…

— Том сказал, что ты упомянул Элизабет. Это она тебе рассказала?

— Да, она пришла и попросила меня проверить. Она по-прежнему беспокоится о собаке, боится, что ты придешь в ярость, если узнаешь, что она меня сюда послала. Так что будь с нею помягче. Она милое дитя, просто недисциплинированное.

— Что она тебе сказала?

— Немного — и ничего о том, как все это началось. Она утверждает, что сама научила Дамиана говорить, а ты забрал пса у нее. — Хоффман заметил, как дернулся мускул на щеке Севилла, и поспешил добавить: — Она просто очень эмоциональная девочка, Джо. Она хочет, чтобы с этим псом возились, как со щенком. Не слушает никаких доводов. И она никогда не отстанет, если мы будем просто ее игнорировать. Я пообещал ей посмотреть на собаку. Я знаю тебя, знаю, что ты не стал бы делать ничего неэтичного. И я скажу ей это. Больше я ничего не мог придумать. Но что действительно произошло?