Двумя месяцами раньше 12 page

— Я знаю, ты скажешь, это глупо, но я до сих пор продолжаю работать хендлером. Помнишь собаку, о которой я говорила? Ту, про которую спрашивала тебя ночью на кухне? Она все еще в университете, над ней проводят опыты. — Лицо Билла посуровело. Элизабет заметила это, но храбро бросилась в бой. — Кроме того, я должна сказать тебе еще одну вещь — на своих утренних пробежках я гуляю с этой собакой. — Она подождала ответа, но Билл молчал и пристально смотрел на нее. — Мы с ним друзья. Я не знаю, как это объяснить, но других слов у меня нет.

Она сделала паузу, глядя на него и дожидаясь хоть какого-то ободряющего знака, но он бесстрастно молчал. Элизабет перевела дух и начала снова:

— Я знаю, что ты думаешь, и я не виню тебя, но ты не знаешь Дамиана. Господи, мне так тяжело объяснить, как все это случилось… Ну ладно, теперь главное: произошло кое-что уникальное — мягко выражаясь, — и мне нужен вой совет. В общем, я хочу, чтобы ты взглянул на него…

— Нет, — сказал Билл, — остановись. — Элизабет потряс его тон. — Элизабет, я не хочу в этом участвовать. Я…

— В чем участвовать? — выпалила она резче, чем собиралась: Билл мгновенно заметил какие-то подводные камни.

— Ты не рассказываешь об этой собаке в университете так же, как дома?

Она слегка обиделась:

— Ну, в общем, да, но…

— Хорошо, и когда ты намерена остановиться? Ты собираешься его украсть? Может, ты хочешь связаться с «зелеными» и выкрасть всех животных из университета? Что ты делаешь, Элизабет?

— Я очень осторожна и не делаю ничего плохого. Просто гуляю с ним по утрам — какой от этого вред? Мне кажется, я от этого становлюсь лучше. Я не хочу превратиться в человека, которому наплевать на страдания собаки.

— Но ведь ты как-то сумела с этим справиться в отношении остальных собак? Сколько их в университете, Элли, сколько их в одной только лаборатории твоего отца? Чем они отличаются от этого пса?

— Я не знаю, почему становишься другом кому-то одному, а не другому! — Элизабет почти кричала — слишком велики были разочарования последних месяцев. Затем перевела дыхание и понизила тон. Она не могла кричать на Билла. — Если я предам доверие Дамиана, если уйду — я стану таким человеком, каким ты бы хотел меня видеть?

— Ты молодая женщина, у тебя впереди перспективная медицинская карьера. Я хочу видеть тебя врачом. Ты будешь помогать тысячам людей, спасать тысячи жизней. Если займешься наукой, тебе, возможно, придется жертвовать животными или дорогим оборудованием ради спасения миллионов людей. Вот как я вижу будущее, Элизабет. А ты — ты видишь одну-единственную собаку, с которой забавно играть и которую ты не воспринимаешь как серьезную угрозу твоей карьере. Вхождение в терапию требует дисциплины, это тяжелая работа, но важен конечный результат. А ты собираешься отбросить все это и поставить под угрозу свое положение в университете, ради того чтобы тайком гулять с лабораторной собакой, к которой привязалась? Я думал, ты умнее.

Запустив пальцы в волосы, Элизабет сменила тактику:

— Я просила тебя выслушать меня. Ты это сделаешь?

— Ты не можешь сказать ничего, что изменило бы суть того, что я сказал тебе. Или, быть может, ты собираешься меня убедить, что не собираешься продолжать эти глупые игры? Если так, я тебя выслушаю. Однако, если ты намерена чем бы то ни было оправдывать свое возмутительное и, говоря откровенно, ненормальное поведение, я не хотел бы продолжать этот разговор.

Ненормальное поведение? То, что она помогала Дамиану? Что ненормального в ее действиях? Она безгранично уважала Билла. Она всегда хотела быть, как он, — такой же одаренной, такой же умной, каждый день спасать жизни так буднично, как другие выпивают чашку кофе. Но разве он прав?

— Мне жаль, что ты так это воспринял. Но я тоже отношусь к этой собаке серьезно. Возможно, мои прогулки с Дамианом незаконны и кажутся тебе извращением, но позволь мне кое-что сказать. Это не ошибка и не заблуждение. Я поступаю правильно.

Совершенно разочарованная, Элизабет чувствовала, что теряет над собой контроль. Глаза ее наполнились слезами, и она выбежала из комнаты. Флетчеры не плачут. По крайней мере, на людях.

Они больше не возвращались к этой теме. Как всегда, Элизабет с Дамианом пришлось самим о себе заботиться. Она раздумывала, к кому можно обратиться. Профессор Хоффман, первый благодетель Дамиана, казался лучшей кандидатурой, но ее беспокоила его дружба с Севиллом. Размышляя, Элизабет начала серьезно заниматься с Дамианом, стараясь научить его словам — многим словам, чтобы можно было показать его кому-нибудь, кто окажется в состоянии помочь. Пусть она не может вытащить Дамиана из университета — по крайней мере, поможет ему добиться сострадания.

Элизабет теперь много читала о поведении собак и неожиданно обнаружила, что их не считают умными животными. Ей это показалось странным: даже не учитывая способности повторять слова, Дамиан хорошо понимал все, чего она хотела от него добиться. Ее все больше возмущали все эти высокомерные сомнения в наличии у собак разума.

Гордясь своим учеником, Элизабет никогда не пропускала их утренних уроков. Теперь она приносила полотенце, чтобы вытирать Дамиана, и каждое мокрое теплое утро они гуляли. Их прогулки к оврагу стали одновременно часами занятий. Питбуль носился возле нее кругами, вился у ног, приносил палки, затем отступал, глаза его смеялись и призывали бросать палку как можно дальше.

Она стала учить его многосложным словам, просто из любопытства — сумеет ли? Для начала выбрала свое имя, все больше ощущая себя Джейн из «Тарзана». Чтобы понять то, что Дамиан знал с самого начала: он не может произносить многосложные слова, — ей понадобилось три дня. Пес выговаривал слова резко, как лаял, с отчетливыми паузами. Сначала Элизабет думала, что он сумеет прорычать слово — как собаки в телешоу, которые якобы умели говорить «я люблю тебя» и «мама», но у Дамиана техника была совершенно иной. Ее имя оказалось для него слишком сложным, и в конце концов они сошлись на Люкс: краткое и резкое, оно получилось у собаки лучше всего.

Когда он справился с именем, она начала учить его понятиям «хорошо» и «плохо», решив, что для собаки они достаточно просты. Вместо «плохо» она использовала слово «фу», вместо «хорошо» — «добро», которое Дамиан выговаривал как «добр». Довольно быстро она выяснила, что, хотя Дамиан прекрасно понимал, когда его действия заслуживают оценки «хорошо», а когда — «плохо», приписывать эти качества объектам ему сложно. Много раз она почти отказывалась от занятий, и продолжать ее заставляло одно — уверенность, что проблема не в Дамиане, а в ней самой: она не могла как следует объяснить ему урок.

Затем Элизабет решила научить его словам, которые могли пригодиться в будущем. Словам, которые могли бы тронуть сердца тех людей, в чьи руки он попадет. С помощью прикосновений они выучили слова «пес» и «боль».

Мягко поглаживая его, она повторяла «пес». Когда она остановилась, Дамиан, зная, что за правильное повторение его вознаградят, слегка ткнулся носом ей в руку и повторил: «пес». Когда он усвоил, Элизабет ударила его по спине, напугав его, и резко произнесла слово «боль». К счастью, выучил это слово он быстро, однако пользовался им неохотно и часто путал со словом «фу».

В университете оценки Элизабет постепенно становились хуже. Она тратила все больше времени на обучение собаки и пропускала лекции. Дома поселилась напряженность. Билл не упоминал о собаке Дэйву и продолжал обходить ее молчанием в разговорах с Элизабет. Дэйв, не подозревая об истинном положении дел, требовал сосредоточиться на учебе, а не тратить столько времени на бег. Она отмалчивалась. Выпускные экзамены и поступление в медицинскую школу приближались неотвратимо. Элизабет чувствовала, что у нее осталось мало времени.

Они с Дамианом добились определенных успехов, но Элизабет решила, что много проще, хотя и менее эффектно, научить его называть предметы, а не понятия. Питбуль учился охотно и внимательно, но не потому, что ему нравились занятия — он бы лучше погонял теннисный мячик, — а из-за того, что она от его действий приходила в восторг. Повторяя звуки, связывая их с визуальными сигналами, которые она подавала, он мог заслужить награду и одобрение. Дамиан был искренне счастлив — он открыл новый способ радовать Единственную. Раз от него требуется такая работа, он будет охотно ее исполнять. И все же он не разговаривал с нею, не общался. Как любой представитель семейства собачьих, он изначально не был животным говорящим; речь не входила в список заложенных в него от природы умений. Она была явлением исключительным, и когда он говорил, в основном то были попытки выразить что-то для него важное, а чаще — просто желание привлечь внимание Элизабет. По большей же части их подлинное общение сводилось к обмену взглядами.

В сравнении со словами-понятиями слова-предметы давались ему легко. Дамиан просто запоминал имя, соответствующее предмету, и произносил его в ответ на вопрос «что это?».

Элизабет вырезала несколько цветных квадратов из непромокаемой ламинированной бумаги. Она просто отказывалась верить, что Дамиан не может видеть мир так же, как она. Ну, возможно, он не видит его совершенно таким же, ведь, в конце концов, она же не чувствует запахов, как собака. Но Элизабет была уверена, что он различает больше цветов, чем склонны думать ученые.

Проводя первый примитивный цветовой тест, она научила Дамиана словам для черного, белого и серого. Когда он стал ассоциировать эти слова с соответствующими квадратами и правильно называть их, она поняла, что цвета он как-то различать умеет. Ее слегка обескуражило, что пес не просто подражает ее словам — он прекрасно понимает, о чем его спрашивают. Ее подозрения подтвердились, и она перешла к другим цветам, предлагая ему короткие, односложные слова. Желтый превратился в «жел», оранжевый в «ор», а пурпурный стал «кровь». Окрыленная легкой победой над цветами, она перешла к геометрическим формам, научила его слову «дом» (квадрат), «три» сгодилось для треугольника, а круг так и остался «кругом».

Наконец пришла весна. Дождь не прекращался, но стал заметно слабее и теплее. Занимаясь со своим прилежным учеником, Элизабет продолжала думать, как и кому показать пса. Хоффман был самым подходящим человеком, но она почему-то не могла заставить себя ему доверять. Вторым и лучшим кандидатом казалась Новак.

И лишь одна очень неприятная мысль не давала ей покоя: Дамиан ей не принадлежал. У нее не было на него никаких прав. Элизабет надеялась только, что, когда придет время показать его способности, кто-нибудь авторитетный позволит ей остаться с собакой, заботиться о ней и учить ее. С холодной решимостью девушка отказывалась даже думать о том, что их могут разлучить. Но такая возможность существовала, и Элизабет безжалостно заставила себя ее рассмотреть. Кто-то другой мог бы опекать и учить Дамиана — если она убедится, что с ним будут хорошо обращаться. Есть шанс, что, когда выяснится истинная ценность Дамиана, откроются его способности, какой-нибудь терпеливый и добрый дрессировщик сможет уберечь его от опытов, а она вернется к семье и карьере.

И все-таки она не могла представить, как это будет. Дадут ли ему бегать по росистым лужайкам? Поймут ли, что ему не вредит мягкий летний дождь; что он любит сталкивать камни в грязные лужи, а затем ворочать их там, пока весь не перепачкается? Будут ли помнить, что он любит играть в воде, но весь ежится, как дворняга, когда его пытаются отмыть струей воды из шланга? Будут ли играть с ним в «ку-ку», как она, когда вытирала ему голову, а он зубами вырывал у нее из рук полотенце? Когда кто-нибудь узнает, что пес разговаривает, их прогулки прекратятся.

Все может измениться. Оставалось надеяться — изменится к лучшему. Пока что она была уверена лишь в одном: Дамиан проводит целые дни в камере смертников, забытый всеми, но под постоянной угрозой продолжения опытов.

Элизабет готовила Дамиана, но постоянно как могла подчеркивала, что он не должен разговаривать ни с кем, кроме нее. Она не знала, понимает ли он ее. Лучшее, что она смогла придумать, — научить его немедленно закрывать пасть, если она прижимала палец к губам. Но Дамиан часто путал этот сигнал с поднятым пальцем, которым она обозначала единицу, и мог не умолкнуть, а ответить счастливым громким «раз». (Пес не был гением в математике, но отличить один палец от двух все-таки умел.) В такие минуты она смеялась над ним — но и беспокоилась. Если он ляпнет такое при посторонних, быть беде.

Элизабет пыталась понять, почему одни слова даются ему легко, а другие — нет или почему он не может произносить все слова, которые — она это знала — понимает. Пес уверенно исполнял множество команд, знал названия мест, имена и действия, но никогда не использовал эти слова в речи. Он говорил только то, чему она специально его учила. За одним исключением: «дём». Так он произносил «идем», и эту настойчивую просьбу довольно часто повторял, когда водил ее по полям. Этому слову он научился сам.

Пришла мягкая весна, и окрестности мрачных университетских зданий наполнились щебетом и чириканьем. Неуверенно набухали почки на деревьях; земля покрылась нежной порослью, почти каждый день шел дождик. Повсюду скакали крошечные зеленые древесные лягушки, окликая друг друга возбужденными дребезжащими голосами, как будто весь этот теплый влажный мир создан только для них.

Лежа на бетонном полу камеры смертников, Дамиан знал: весна здесь. Долгие, томительные часы он проводил в ожидании Единственной; властный страждущий первобытный Голос восставал против бесконечного заключения, досаждая больше, чем неудобства, создаваемые людьми. Весна — время возрождения, и тот же Голос, который заставляет мерзлый, захороненный где-нибудь в болоте желудь рваться вверх гордым молодым дубком, а нежные побеги травы — пробиваться сквозь бетонные тротуары, наполнил все вокруг тем же безумием, той же магической энергией, что свойственна только этому времени года. Юные творения природы бегали, резвились, дрались или спаривались при любой возможности. Даже старые, умудренные жизнью существа — и те чувствовали весну, были беспокойны и озабоченны. Голос требовал двигаться, охотиться, играть, любить, убивать. Жить — после долгих месяцев темноты и холода. Все кругом пришло в движение: резкий ветер спешно гнал прочь белые облака, гуси возвращались на север, соки поднимались, саженцы тянулись вверх, олени возвращались на холмы, солнце поднималось все выше, и земля поворачивалась к нему лицом. Повсюду самки искали самцов, пыльца ждала своего шмеля. То было время волнений и безрассудства, великий праздник гедонизма для тех удачливых игроков Природы, кому удалось пережить еще одну суровую зиму.

То было время перемен, время действий — Элизабет, как и все, это ощущала. В то теплое, влажное, все еще серое утро она не пошла на лекции. Они с Дамианом отправились гулять по оврагу и свежевспаханному полю. Было очень рано, солнце еще не поднялось над горизонтом, и Элизабет совсем не думала об учебе — она предавалась серьезным, мимолетным, эфемерным размышлениям юности, созерцая три четверти луны над западным горизонтом и яркую звезду рядом. Луна, решила Элизабет, гораздо красивее и значительнее в предрассветном небе, нежели вечером. Сейчас красота ее, казалось, уступала место мужественной энергии солнца, но девушку восхищали какое-то особенное изящество, спокойная и прозрачная грация луны. «Она отказывается от величия, — думала в такие минуты Элизабет. — Ее сила не так очевидна, но тем не менее реальна». Ей нравилась луна.

Полосатый питбуль крадучись двигался вперед, оставаясь поблизости и время от времени заглядывая ей в лицо. Она остановилась, присела, и Дамиан прижался к ней, обнюхивая и тычась в колени.

— Что такое, Дамиан? В чем дело? — Она не ожидала ответа и не получила его. Дамиан жался к ней, чтобы она к нему прикоснулась. Пес чувствовал ее беспокойство и на собачий манер пытался ее успокоить. — Все хорошо, дружок. Все будет хорошо. — Она уговаривала скорее себя, чем его.

Сегодня в три часа у нее была назначена встреча с директором Исследовательского центра, на которой она собиралась раскрыть уникальные способности собаки. Что случится потом — одному богу известно, но, по крайней мере, что-то произойдет, и это лучше, чем висеть в неопределенности. Осенью она поступит в медицинскую школу, а там уже некогда будет заниматься Дамианом. Оставалось совсем немного времени, чтобы решить все проблемы. Нужно убедиться, что Дамиана оценят по достоинству и позаботятся о нем должным образом. Она понимала, что такому уникальному псу вряд ли предоставят ту свободу, к которой она его приучила. Но хотя бы он будет в безопасности. Оно того стоит. Им наверняка не позволят видеться. Может быть, думала она, в это утро они последний раз гуляют вместе и пес это чувствует.

Она сидела на корточках, пес пытался ее успокоить, а она крепко сжимала в объятиях его мускулистое тело, приникнув щекой к теплой плоской макушке. Дамиан стоял совершенно неподвижно, предчувствуя беду.

Элизабет явилась в офис доктора Новак с питбулем на поводке и с полной сумкой реквизита. Она не могла не заметить, с каким беспокойством встретили животное: приглушенно загудели голоса, поднялись головы. Все смотрели на них. Элизабет опустила руку на мощную голову пса — это ее успокоило.

Их встретила личная секретарша доктора Новак — и еще полдюжины сотрудников, очевидно, в целях обеспечения безопасности. Едва они вошли, женщина принялась отряхивать платье, словно собачья шерсть уже на нее попала.

— Чем я могу вам помочь? — нахмурилась она. — У меня встреча с доктором Новак в три часа. — Хотя Элизабет специально не предупредила, что будет с Дамианом, присутствие собаки явно требовало объяснений, и она добавила: — Доктор Новак хочет видеть эту собаку.

— Я не думаю, что…

Дверь в кабинет открылась, и показалась голова Новак. Директор секунду смотрела на Дамиана, затем приказала:

— Лидия, пропусти ее.

Элизабет прошла мимо помрачневшей секретарши, глубоко вздохнула перед дверью и шагнула в кабинет. Новак ждала ее, стоя у стола, и лицо ее выражало неодобрительное нетерпение. Она не предложила Элизабет сесть.

— В чем дело?

— Я хочу сообщить вам одну очень важную вещь. Пожалуйста, поймите, это действительно очень важно. Я не знаю, к кому еще обратиться. Я привела Дамиана, поскольку без него не смогла бы все объяснить.

Элизабет наклонилась и почесала ему шею — ей как никогда требовалась его поддержка. Однако пес напряженно втягивал воздух, кончик его носа трепетал, а голова медленно покачивалась, словно он искал источник запаха, который только он и мог разобрать.

— Это, должно быть, связано с вашими прошлыми жалобами на доктора Севилла?

— Нет-нет, ни в коем случае. Я хочу сказать, да, это та самая собака, о которой шла речь, но сейчас это никак не связано с доктором Севиллом.

— Итак, в чем дело? Что на этот раз? — Директор обошла вокруг стола и села в кресло. Вид у нее был не слишком обнадеживающий.

— Если бы я просто сказала вам, что этот пес может делать, вы бы никогда не поверили мне, так что я собираюсь вам это показать. Я даже не буду пытаться ничего объяснить, хорошо? Но прежде чем я начну, могу я попросить об одной вещи?

Новак нетерпеливо махнула рукой.

— Я думаю, то, что может делать Дамиан, очень важно для ученых в целом и для этого университета в частности. Я знаю, что кто-нибудь авторитетный захочет взять его на попечение, и я бы хотела иметь хоть какую-то уверенность, что в любом случае мне позволят объяснить, как с ним нужно обращаться. Вы понимаете, мне бы не хотелось, чтобы в конце концов он попал в руки кого-нибудь вроде Севилла.

— Элизабет, прошу вас, поймите: то, что вы говорите, не имеет абсолютно никакого смысла. Как я могу давать вам какие-то обещания, когда не знаю даже, о чем речь? Очевидно, вы испытываете ко мне определенное доверие, раз пришли сегодня сюда. Так не могли бы вы довериться мне до конца и позволить поступать так, как я сочту уместным, что бы там ни было?

Элизабет опустила глаза.

— Простите, я не хотела сказать, что не доверяю вам. Наоборот. Вы не знаете, как я волновалась, прежде чем сюда прийти. Видите ли, у меня нет никаких прав на эту собаку — официальных прав, — и я целиком полагаюсь на вас. Я просто хочу объяснить, как это важно для меня.

Дамиан внезапно прижался к ее ноге, будто испугался. Нагнувшись, она потрепала его и прошептала:

— Все хорошо, мальчик, с тобой все будет в порядке. — Дамиан быстро взглянул на нее. Казалось, его отвлекало что-то у дальней стены. — Дайте мне минуту, пожалуйста, — сказала она директору, — мне нужно приготовиться.

Она рылась в сумке с реквизитом, а Дамиан, не отводя глаз от стены, обошел вокруг Элизабет и сел рядом, поджав хвост и прижав уши к голове.

— Бел, — резко произнес он. Голова Новак дернулась, но лицо осталось бесстрастным. Она сидела прищурившись и недоверчиво рассматривала собаку. Элизабет нервно рассмеялась.

— Дамиан, спокойно. Подожди, я достану карточки.

Пес проявлял нетерпение — это было странно.

Она достала цветные карточки и попыталась встать перед собакой. Дамиан, однако, следовал за ней при каждом движении. Несколько неловких мгновений она пыталась усадить его на рабочей дистанции от себя, потом, извиняясь, улыбнулась доктору Новак:

— Простите, он тоже нервничает.

Ни один мускул на лице Новак не дрогнул.

— Показывайте.

У Элизабет перехватило дыхание. Вот те на! Шутить не намерена.

В этот момент она решила, что сделала правильный выбор. Эта женщина поможет Дамиану, если будет на его стороне. Когда энергичная Катарина Новак возьмет заботу о нем в свои руки, пес окажется в безопасности, как ей и хотелось. Пришло время показать, что Дамиан заслуживает особенной заботы.

— Простите.

Она повернулась к собаке и приподняла брови, устанавливая с ним контакт. Отступать было некуда, оставалось надеяться на лучшее. Судьба двух друзей была в руках доктора Новак.

— Итак, Дамиан. Стой там, стой на месте, мы будем работать. Я хочу, чтобы ты поздоровался. Скажи «здравствуй».

Слабый запах, висевший в комнате, возбуждал в нем неприятные воспоминания, и взгляд пса беспокойно метался.

— Бел, — сказал он снова, резко клацнув зубами, пытаясь единственным доступным ему способом предупредить Элизабет, что в комнате пахнет Севиллом. Тот был здесь совсем недавно, и единственное слово, которым Дамиан мог назвать Севилла, было цветом лабораторного халата. Севилл был белый, когда стоял перед клеткой Дамиана.

— Нет. Прекрати. Поздоровайся. Скажи «здравствуй».

Уши пса печально распластались по обеим сторонам широкой головы. Он посмотрел девушке в лицо, и она ободрила его быстрым кивком.

— Здравствуй, — подчеркнуто артикулировано сказала она ему.

— Здра, — ответил он неохотно, но покорно. Слово было слышно отчетливо.

Лицо Новак побелело, она плотно сжала губы. В наступившей тишине слышалось только мягкое клацанье собачьих когтей по полу — Дамиан встал и покрутился на месте. Элизабет видела, как женщина медленно оправилась от первого шока и глубоко вздохнула, пытаясь взять себя в руки. Лицо ее посуровело — она не верила. Пока не верила.

— Он знает другие слова? — тихо спросила Новак — будто о чем-то не слишком важном, — и Элизабет пришлось признать: она восхищается профессионализмом этой женщины. Девушка с гордостью погладила собаку по спине. Дамиан взглянул на нее, шевельнул хвостом. Она скромно пожала плечами:

— Да, он знает еще несколько слов, цвета и предметы.

— Цвета? Покажите.

Элизабет почему-то стало легче. Вниманием директора она завладела.

— Конечно. — Она повернулась и посмотрела на собаку. — Так, дружок, будем работать. Сначала цвета.

Она по очереди брала потрепанные кусочки грязной ламинированной бумаги и просила назвать каждый цвет. Дамиан, еще раз настороженно оглядев комнату, включился в работу — отвечал быстро и правильно.

— Что это?

— Синь.

— Что это?

— Чернь.

— Да, правильно. Это?

— Грязь.

— Хорошо. А теперь этот? — Ор.

— Так он называет оранжевый. Простите, я забыла объяснить: он не умеет произносить два слога подряд, некоторые слова для него слишком сложные, так что мы их немного изменили. — Новак кивнула, словно в трансе. — Он еще знает геометрические формы, я… — Элизабет протянула руку за другими карточками, но Дамиан вдруг резко развернулся и спрятался за нее. — Дамиан, поди сюда!

— Бел Боль.

Она впервые слышала от него два слова подряд — на такой подвиг раньше он был неспособен. Но «белый» и «боль»? Что это значит? Она повернулась: Дамиан, прижав уши и спрятав хвост между лап, смотрел в сторону.

Посреди комнаты стоял доктор Джозеф Севилл — словно материализовался из воздуха. Элизабет догадалась: он вышел из боковой комнатки, дверь которой была приоткрыта. Надеясь, что он не слышал собачьего голоса, девушка застыла, но по его лицу было понятно, что слышал он всё. Дамиан, с его собачьей чуткостью, заметил плотно сжатые губы Севилла, посеревшее лицо и сузившиеся глаза. За те месяцы, что они провели вместе, питбуль видел Севилла нетерпеливым, недовольным, злым, но таким, как сейчас, — никогда: напряженным и каким-то жутким. Элизабет на время работы бросила поводок, и теперь Дамиан мог убежать. Он ткнулся носом в щель и быстро взглянул на Элизабет.

— Туда! — взмолился он. — Туда. Дём.

В комнате повисло жуткое молчание. Совершенно сбитая с толку, Элизабет подошла к двери и оттащила пса. Что будет делать Новак теперь? Девушку напугало, как ученый смотрел на Дамиана. Мужчина и женщина обменялись многозначительными взглядами, и все это вдруг показалось Элизабет очень, очень подозрительным. Что происходит? Почему здесь Севилл?

— Я должна признаться тебе, Элизабет, — начала Новак тихо, словно пытаясь контролировать свой голос. — Я попросила прийти сегодня доктора Севилла, поскольку думала, что ты и дальше собираешься выдвигать против него обвинения, и хотела, чтобы он услышал их сам. Тебе следует знать: я не нашла никаких признаков жестокого обращения с животными, никаких нарушений протокола в работе доктора Севилла. Я подумала, что, если ты будешь настаивать, тебе лучше всего поговорить с ним лично и разрешить все вопросы. Твоя дальнейшая медицинская карьера может пострадать, если ты будешь выдвигать необоснованные обвинения в адрес мэтров университета и не получишь возможности выяснить, в чем ошибаешься. Но это…

Севилл поскреб рукой подбородок и, казалось, вышел из ступора.

— Элизабет, — сказал он, — почему бы тебе не присесть? Думаю, нам стоит поговорить о том, что мы только что видели.

Элизабет густо покраснела. По какому праву этот человек указывает ей, что делать? Она пришла к директору Центра, а не к нему. Она повернулась к Новак:

— Я привела эту собаку, чтобы показать ее вам, доктор, а не ему.

Но Катарина не ответила — она позволила Севиллу продолжить разговор.

— Я тебе не враг, и давай не будем ссориться. Я ничего тебе не сделал — мы даже не знаем друг друга. Ты пришла к неким ошибочным заключениям о том, что, как ты полагаешь, видела в моей лаборатории, и я хотел бы объяснить тебе правила ведения исследований и тем самым ответить на все твои вопросы. Но сначала мы должны поговорить об этой собаке. Пожалуйста, присядь, мы все здесь друзья.

— Посмотрите на пса — он вас знает. Он вас боится. И виной тому ваши «правила ведения исследований».

Севилл поднял руку и резко прервал ее.

— Ты спрашиваешь меня, что я делал с этой собакой? Ты не похожа на студента-медика. Думаешь, тебе никогда не придется использовать животных — в самом ближайшем будущем — в процессе обучения? Ты кажешься умной девушкой, Элизабет, и я думаю, ты лучше меня знаешь, что тебя ждет. Я соблюдал все правила во время работы с этой собакой, так что давай закончим с этим, пожмем друг другу руки и начнем в конце концов разговаривать как взрослые люди.

Элизабет затошнило. Почему Новак не вмешивается? Она оглянулась, нашла стул и села, притянув Дамиана поближе. Пса ужасало присутствие этого мужчины — он тяжело дышал и жался к ее ногам, дрожал, и золотистые шерстинки падали на черную кожу кресла. Элизабет понятия не имела, что делать.

Севилл и Новак снова обменялись взглядами.

Эти двое хорошо друг друга знают. Они заодно.

Элизабет ухватилась за шею Дамиана и крепко обняла его.

Что я наделала?

Новак встала и вышла из-за стола.

— Ты должна понять, что показала нам нечто экстраординарное. Нечто невероятное. С этим нужно обращаться осторожно, с величайшей осмотрительностью. Возможно, доктор Севилл имеет больше опыта и квалификации, чтобы управлять ситуацией подобающим образом. С этого момента мы должны работать вместе. Все мы хотим, чтобы с собакой обращались как можно лучше, ты согласна?

— Это я научила его всем этим словам, он доверяет мне. — Элизабет откинулась назад. — Он не станет работать с тем, кто ему не понравится. Вы не можете просто забрать его у меня — это неправильно! Я умоляю вас, доктор Новак, — позвольте мне убедиться, что он попадет к тому, кто будет хорошо к нему относиться, кто будет понимать его.

Новак ответила с легким смешком, хотя веселье вовсе не было ей свойственно:

— Твои сомнения совершенно необоснованны. Это животное представляет уникальную научную ценность. Абсолютно уникальную. Излишне говорить, что с ним будут обращаться осторожно, согласно проверенным научным принципам. И, конечно же, мы с радостью примем твою помощь в этой работе. Мы ведь можем рассчитывать на тебя?

Date: 2016-05-25; view: 283; Нарушение авторских прав