Лучшая часть Бронкса 9 page

Из гостиной доносится какой-то шум — как будто что-то упало. Миссис Миллер перестает стричь, и я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на нее.

Потом мистер Миллер кричит, да так громко, что его, наверное, слышно даже у нас:

— Мэри!!!

— Ах, я совсем забыла! — в панике бормочет миссис Миллер. Она роняет ножницы, кидается к буфету и хватает стакан. Потом она поворачивается к раковине, на секунду включает кран, наполняет стакан водой и чуть ли не бегом устремляется в коридор.

Из гостиной доносится громкая брань, но единственное, что я могу разобрать, это «гребучий» и «сочельник».

Потом раздается глухой удар, похожий на затрещину.

Через несколько секунд в коридор, пошатываясь, выходит миссис Миллер. За ней идет ее муж. Его правая рука сжата в кулак. Он снова замахивается на жену, но замечает меня и останавливается.

— На что это ты уставился, щенок? — спрашивает он.

«Ни на что», — хочу я ответить. Больше того, мне следовало бы так ответить. Так, и только так. Но вместо этого я говорю что-то совершенно другое.

— А вы действительно крутой мужик, — говорю я.

Мистер Миллер ошеломлен и растерян. Он понимает, какой злой сарказм заключен в моих словах. Не понимает он только того, как какой-то десятилетний сопляк осмеливается делать ему замечания. Его лицо сначала бледнеет, потом багровеет. Он бросается в кухню и останавливается передо мной.

— Что ты сказал?! — шипит он, наклоняясь ко мне.

— Н-ничего… — нетвердо бормочу я.

Несколько мгновений мистер Миллер колеблется, решая, размозжить мне голову сейчас или лучше пожаловаться моему отцу. Или разделаться со мной еще каким-нибудь хитрым способом.

— То-то же, сопляк чертов! — рявкает он и трясет кулаком у меня перед носом. Потом мистер Миллер поворачивается к жене: — Давай сюда деньги, мать твою, я иду в долбаный «Рейнджере». Да шевелись ты, шлюха гребаная!

Он хватает фунтовую бумажку и выбегает вон, громко хлопнув дверью, а миссис Миллер поднимает ножницы и продолжает стрижку. Несколько раз она расчесывает мне волосы, ровняет их сзади и… Кажется, все. Уф!

— Ну вот, готово, парень, — говорит она.

— Спасибо.

Миссис Миллер прячет в карман халата расческу и ножницы. Она улыбается, но я понимаю, что миссис Миллер готова расплакаться: она как-то подозрительно шмыгает носом и трогает глаз отворотом халата.

— Вы в порядке? — спрашиваю я с тревогой.

Она глядит на меня и улыбается еще раз. Ее губы чуть приоткрываются — при свете голой лампочки они кажутся сочно-красными и влажными. Медленно подняв руку, миссис Миллер прикасается к моей щеке. Ее пальцы так холодны, что кажется, будто она давно умерла.

— Ты добрый мальчик, Майкл, — говорит она и, отняв руку, развязывает и снимает посудное полотенце. Состриженные волосы она просто стряхивает, и они сыплются на пол, кружась, как маленькие вертолетики.

— Большое спасибо, миссис Миллер, — говорю я.

— Не за что. Увидимся через месяц, — отвечает она, потом берет меня за руку и ведет к входной двери.

Уже на самом крыльце она вдруг ерошит мне волосы, и я невольно останавливаюсь.

Миссис Миллер снова прикасается к моей щеке, улыбается, потом поворачивается и тихо закрывает за собой дверь.

На улице горит заря. Золотисто-белое свечение так ярко, что вдалеке можно разобрать очертания горы Ноках.

— Лысый, лысый! Скинхед! — кричит мне Дэви Куинн, и я гонюсь за ним до самого кладбища.

Потом мы оказываемся на нашей улице и присоединяемся к игре в футбол, которую затеяли наши друзья. Мы играем в разных командах. Команда Дэви побеждает, но мне удается забить гол, поэтому в целом все складывается достаточно удачно.

Ближе к ночи, когда становится по-настоящему холодно, я отправляюсь искать Пи-Джея и нахожу его в сарае. Мы сидим там при свете парафиновой лампы и рассказываем друг другу страшные истории, в которых непременно фигурирует мистер Миллер. Мы счастливы. Стрижка осталась позади, завтра — Рождество, и мы поедем в гости к бабуле, где нас ждут подарки, которые она купила на свою небольшую пенсию. Приготовила она и праздничный ужин: индейку, картофель, торт со взбитыми сливками и фруктами и пропитанные вином и кремом бисквиты.

Наконец мы замолкаем и просто сидим и молчим. Нам давно пора в постель, но мама пошла к соседям и теперь, наверное, курит и треплется с миссис Паркинсон.

— Знаешь, — говорит вдруг Пи-Джей, — я просил бабулю подарить мне на это Рождество картонную «Звезду Смерти»…

— Ну и что?

— Мне кажется, ни к чему мне она теперь. Мне что-то разонравились все эти «Звездные войны» и прочая дребедень.

— Правда?

— Правда.

— А как насчет «экшнменов»?

— И «экшнмены» мне тоже разонравились, так что можешь их забрать.

— Ты это серьезно?

— Угу.

Я пристально смотрю на него:

— Что это на тебя нашло, Пи-Джей?

Он пожимает плечами:

— Не знаю.

Потом, лежа в прохладных простынях на верхней койке, я долго размышляю об этом и о многих других вещах, но в конце концов все они куда-то исчезают, и остается только одна мысль. Я спасу ее. Обязательно спасу, пусть даже не сразу, через несколько лет. Стану чуть постарше и спасу. Я войду к ним в дом, дам ему в челюсть и заберу ее. Мы уедем далеко-далеко за море — в Англию, в Америку или в какое-нибудь другое место, где будет светить солнце, где небо всегда будет голубое, где не будет солдат и боевых дружин, противопехотных мин и жестокости. Но с другой стороны…

Да, это было той самой ночью.

Было уже совсем поздно, когда вернулся папа. Он был сильно под газом и во всю глотку орал песни. Послышался разговор на повышенных тонах. Что-то падало. Что-то с треском ломалось.

Потом мама сказала:

— Только через мой труп.

А папа ответил:

— Тебя не спрашивают. Это мужские дела, и ты в них не лезь.

А мама, которая никогда не упускала случая подлить масла в огонь, спросила, какое отношение к мужским делам может иметь он.

Тогда папа сказал, что лучше бы ей на хрен заткнуться, если она не хочет неприятностей на свою тупую башку.

А мама сказала что-то такое, чего я не слышал, но это, несомненно, были насмешливые и злые слова, потому что папа не нашелся что ей ответить. На несколько мгновений воцарилась тишина, потом что-то со страшным грохотом разлетелось вдребезги, и мама крикнула, что это был свадебный подарок. Звонкий удар. Сдавленное рыданье.

Я знал, что Пи-Джей давно натянул на голову подушку, но я все слышал.

Я все слышал.

Шел 1982 год. Всего год прошел после голодных забастовок, и напряженность в обществе достигла наивысшей точки. Я, во всяком случае, не помню, чтобы нечто подобное имело место раньше или позже. Мятежи в Белфасте стали таким же обычным явлением, как снег у Джойса. Каждую ночь происходили взрывы и поджоги; полиция тратила уйму сил, разводя протестантов и католиков, так что дело обходилось без жертв. Впрочем, в нашем северном пригороде они могли несколько расслабиться. У нас было намного спокойнее, чем в самом городе, хотя ситуация и оставалась нестабильной. Совсем как молоко на плите — стоит повернуть регулятор конфорки хотя бы на одно деление, чтобы оно убежало и начало подгорать. Спровоцировать катастрофу мог любой пустяк или, если на то пошло, любой человек.

И неприятности не заставили себя ждать.

Мистер Миллер вбил себе в голову, что он — не чета другим. На самом деле он наверняка был заурядным членом боевого звена, мелкой сошкой, но нам, мальчишкам, он казался донельзя крутым. И себе, как видно, тоже. Как бы там ни было, он вообразил себя героем и начал совершать необдуманные поступки, и впоследствии, когда все полетело к чертям, я часто думал, что в этом есть и моя вина. В детстве многим кажется, что мир вращается исключительно вокруг них. Я, например, был почти уверен, что когда я выхожу из комнаты, оставшиеся в ней люди застывают, словно кто-то нажал «паузу» на видеомагнитофоне, и оживают вновь только с моим появлением.

Прозрение наступило для меня, Пи-Джея, папы и мамы за тринадцать дней до Крещения.

Вне себя от ярости и жажды головоломных подвигов, мистер Миллер отправился в «Рейнджере клуб» с маминой фунтовой бумажкой в кармане. Там он вдохновенно говорил о больших делах и, называя остальных жалкими трусами, призывал их сделать что-то такое, что показало бы — они готовы помочь полиции и другим силам закона и порядка не только на словах. В конце концов ему удалось убедить с полдюжины идиотов, что лучший способ обеспечить политическую будущность Северной Ирландии — это забросать зажигательными бомбами католический жилой район. Согласно разработанному им блестящему плану, добровольцы должны были отправиться домой и приготовить по нескольку бутылок с «коктейлем Молотова», а потом снова собраться у клуба, чтобы мистер Миллер и Артур Дюран могли доставить их на место в Артуровом микроавтобусе. О том, чтобы наш отец тоже принял участие в этом безумии, мистер Миллер позаботился особо. Да-да, именно таким способом он решил отомстить мне за мою дерзость. Не знаю, хотел ли он, чтобы папа первым бросил бутылку с зажигательной смесью, или, может быть, ему было нужно, чтобы его отпечатки пальцев остались на готовых «коктейлях»… Как бы там ни было, он старался организовать дело так, чтобы впоследствии иметь возможность держать отца на крючке. Но, как известно, планы планами…

Они даже не доехали до католического микрорайона. Армейский патруль остановил их за езду с недозволенной скоростью. Бутылки с «коктейлем Молотова» сразу обнаружили, и всех, находившихся в микроавтобусе, арестовали. В комендатуре Марти Байнс раскололся, и папа, мистер Миллер и остальные получили по пять лет за сговор с целью подготовки террористического акта.

Последующие события стремительно развивались по хорошо накатанной колее. Мама развелась с папой, начала выпивать, снова закурила, выставила из дома дедушку и вместе с миссис Миллер стала ходить в Центральный бар. Вскоре она сошлась с мистером Генри, владельцем мясной лавки, а поскольку мы с братом с ним не ладили, мама отправила нас к бабушке в Восточный Белфаст.

Миссис Миллер осталась женой своего мужа и даже каким-то образом ухитрилась зачать младенца, которым, как мне кажется, его родители могут гордиться.

Пи-Джей в пятнадцать лет ушел в море, как в свое время его дед и прадед. Где-то он сейчас?! Бог весть.

Ну а я?.. Я остался жить с бабушкой. Она — прекрасная женщина, благослови ее Господь, но воспитатель из нее никудышный, поэтому в конце концов я и оказался в мире, где все решает насилие. Подростковый рэкет, армия, Америка — вот ступени, по которым я прошел за последние несколько лет.

Но все это осталось в прошлом, а сейчас мне приходится иметь дело с настоящим.

Причины, следствия, цепочки событий — я скован ими, словно цепями.

Я скован и настоящими цепями — скован и заточен в сырой, тесной камере. Неужели это навсегда?

Я так не думаю. Потому хотя бы, что — как я уже говорил — скоро наступит очередное Рождество, очередной рождественский сочельник.

А под Рождество обязательно что-нибудь случается.

Вальядолид

Ночная тьма, сумерки, рассвет. Наступает день, и иногда свет солнца будит нас, но чаще мы вообще не спим. Мы машинально чешемся, ворочаемся от сырости, стонем, грезим наяву.

Мучительны воспоминания о прошлом, мучительны размышления о настоящем. Скорбь, чувство вины, взаимные обвинения…

Конечно, я ни за что не расскажу Скотчи и Фергалу о своих подозрениях — о том, что они оказались здесь из-за меня. И поэтому я думаю только о ней. Я представляю себе ее глаза, ее волосы, но все это так далеко, и воспоминание меркнет.

Вокруг меня все то же. Фергал. Скотчи. Мухи. Я сижу или лежу на спине, глядя в потолок.

И развлечения все те же. История двух континентов, утреннее «кино», еда. Прогулка и вынос параши каждый третий день. Свалка из-за сухой соломы. Щелканье ножных замков. Несколько глотков воды и положение «полуприсев» над поганым ведром (впрочем, все мы испражняемся почти что прозрачной жидкостью). Подтираться приходится все той же соломой, поэтому действовать надо предельно осторожно. Расцарапанная задница здесь совсем ни к чему.

Иногда Фергал начинает бормотать вполголоса молитвы к Деве Марии. Скотчи это раздражает, но он ничего не говорит.

Еще можно смотреть, как Фергал трудится над своей отмычкой. Или как Скотчи чешется.

И можно смотреть на потолок.

Моя история продолжает развиваться.

Надо мной началась большая война, которая быстро превращается в бессмысленную кровавую баню. Дверной континент мобилизовал половину наличных ресурсов, чтобы провести стремительную и мощную атаку сразу на всех фронтах. Однако первоначальный успех вызвал серьезные трудности с боевым обеспечением и снабжением передовых частей, поэтому обе воюющих армии зарылись в землю и перешли к позиционной войне. Атаки продолжаются с обеих сторон, но они раз за разом захлебываются, наткнувшись на укрепленные оборонительные линии. Шилох, Ипр, все то же сражение на Сомме… Избиение младенцев. Оно может продолжаться десятилетиями, поскольку ресурсы обоих континентов еще далеки от полного истощения. Пресса начинает проявлять недовольство, и правительство вводит цензуру, перекрывая доступ к объективной информации. Отныне газеты трубят только об одержанных победах. На фронте одни победы, но война не кончается.

День да ночь — сутки прочь.

Мы выносим отсыревшую солому и заменяем новой. У нас отросли длинные волосы и неопрятные бороды. Теперь мы еще больше отличаемся от заключенных-индейцев, которым каким-то образом удается следить за собой. Время от времени со двора доносится гудение моторов: грузовики привозят новых заключенных или увозят старых. Новичков легко узнать по одежде — но не по лицам. Скорее всего, это действительно пересыльная тюрьма, но я знаю, что мы останемся здесь надолго. Быть может, дольше, чем кто бы то ни было.

По ночам и иногда вечером нашу тюрьму сотрясают свирепые грозы с молнией и оглушительными громовыми раскатами. Теперь это происходит регулярно. С потолка течет, и на полу образуются лужи. Чтобы лечь, приходится отыскивать относительно сухой участок пола; на небольших неровностях бетона, которые не заливает вода, мы спим.

Иногда полы высыхают, но ненадолго. Погода становится прохладнее, и я думаю, что приближается сезон дождей. Я пытаюсь припомнить школьные уроки географии и решить, в тропиках мы или нет. Похоже, что да.

Грозы, поиски сухого места… День за днем молнии разрывают ночную мглу.

И вдруг…

Невероятно, чудесно, удивительно…

Что-то новенькое.

Чья-то рука ложится мне на плечо.

Я просыпаюсь.

Фергал будит меня перед самым рассветом. В руках у него какой-то предмет. Я напрягаю зрение, но спросонок перед глазами все расплывается, и я не могу разглядеть, что это за штука. Мне кажется, это что-то изогнутое, почти круглое…

Несколько секунд я таращусь на предмет в руке Фергала, потом сажусь.

— Что это?

Фергал не может сдержать своего ликования и пихает меня кулаком в плечо.

— Это мои ножные кандалы, гребаный придурок! — говорит он.

Остатки сна слетают с меня в мгновение ока, и я резко выпрямляюсь.

— Господи, значит, ты сумел?! Твоя отмычка сработала?!

— Конечно, она сработала!

— А ты можешь открыть только свой замок? — взволнованно спрашиваю я.

— Нет, приятель, я могу открыть все три замка, ведь они открываются одним ключом. Ты сам видел, что когда охранники их снимают, они просто бросают их в мешок, а потом достают какой попадется. Это старые замки, им по меньшей мере лет двадцать. Я думаю, иногда их проверяют на прочность, но и только. Старые замки, простые… Это была легкая работа.

— Но ты провозился с ней месяц? — говорю я.

— А какие у меня были инструменты? — ухмыляется Фергал.

Я улыбаюсь. Фергал почти хохочет от счастья.

— Открой скорее мой замок, — говорю я возбужденно.

— О'кей…

Он опускается передо мной на колени и берет замок, который соединяет цепь от ножного кольца с головкой рым-болта. Минут десять он возится с механизмом, потом — невероятно! — замок щелкает. Фергал надевает его на палец и болтает им в воздухе перед моим лицом:

— Видал?

— Ты гений, Фергал! Самый настоящий долбаный гений! — говорю я, чувствуя, как близок к истерике или нервному срыву.

— Пожалуй, — соглашается Фергал.

— Давай разбудим Скотчи! — предлагаю я, и он кивает.

Мы подходим к Скотчи. Именно подходим, а не подползаем на четвереньках, до предела натягивая цепь на ноге. Какое, оказывается, наслаждение просто ходить или просто стоять! А ведь мы были лишены этого с тех самых пор, как нас заперли в этой камере.

— Скотчи! — шепотом зову я, и он, мгновенно проснувшись, поворачивается и ошеломленно глядит на нас.

— Как, вашу мать, вы сумели… — говорит он, пожалуй, чересчур громко.

— Это все вот этот молокосос, — с торжеством говорю я.

Фергал сияет. Скотчи в восторге хлопает его по ноге.

— Ах ты, долбаный сукин сын, твою мать, — говорит он. — Вот это голова, блин, твою мать!

Фергал наклоняется и начинает возиться с замком Скотчи. На этот раз ему требуется всего пять минут.

— С каждым разом все проще, — говорит он.

Скотчи внезапно замирает как громом пораженный.

— Что случилось? — с волнением спрашиваю я.

— А дверь ты открыть можешь? — спрашивает Скотчи.

Но Фергал качает головой:

— Нужен большой ключ с бородкой. У нас нет для этого металла, и даже если б был, сделать такой ключ трудно. Да и шумная это работа…

Но Скотчи нимало не обескуражен этим ответом, и я думаю, что если мы даже не сможем выбраться отсюда, мы, по крайней мере, отыграли у тюремщиков очко.

Внезапно Скотчи поворачивается к нам.

— Руки! — говорит он.

Наши руки скованы примерно полуторафутовой железой цепью, один конец которой приварен к левому наручнику, а другой крепится к правому при помощи замка. Эти замки никогда не отпираются, и я думаю, что они уже заржавели и открыть их будет сложнее, но Фергал говорит, что все они — стандартные и ничем не отличаются от замков на ножной цепи. Несколько минут он ковыряется с моим замком, и тот в конце концов уступает. Скотчи, подпрыгивая от нетерпения, требует, чтобы Фергал освободил и его. Свой замок Фергал отпирает последним. Теперь — впервые за много недель — мы можем двигаться совершенно свободно; я несколько раз подпрыгиваю и делаю несколько наклонов, доставая пальцы ног. Фергал и Скотчи потягиваются, смотрят на меня и смеются.

Потом Скотчи делает нам знак подойти ближе.

— О'кей, парни, теперь давайте немного успокоимся и подумаем, что мы имеем… Так… Есть одно дело, которое мне хотелось сделать с тех самых пор, как мы попали в эту дыру. Нужно посмотреть, что видно из этого нашего долбаного окна. Или нет — лучше подсади Фергала, Брюс, он сядет тебе на плечи.

Я киваю. Из нас троих я по-прежнему самый сильный, а Фергал — самый легкий, поэтому в словах Скотчи есть смысл. Мы подходим к окну. Я складываю руки ковшиком, и Фергал встает на них, как на ступеньку. Я поднимаю его вверх, и он усаживается мне на плечи.

— Ну, что ты видишь? — нетерпеливо спрашивает Скотчи.

— Значит, так, — докладывает Фергал, — по углам я вижу четыре вышки. На каждой вышке — охранник, может быть даже два, никак не разгляжу. За стеной нашего блока трава, а дальше — ограда из проволочной сетки высотой примерно… гм-м… футов двадцать. По верху ограды идут две спирали Бруно из «высечки».

— Какое расстояние от стены до ограды? — спрашивает снизу Скотчи.

— Не знаю. Ярдов тридцать, может быть, двадцать — не могу сказать точно.

— А что за ней?

— За оградой? — переспрашивает Фергал.

— За оградой, конечно, за чем же еще? — шипит Скотчи.

— Дальше снова трава, потом, ярдов через тридцать—сорок, — заросли.

— Ладно, хватит, слезай! — не выдерживаю я. — Иначе я сейчас сдохну.

Скотчи взволнован, я тоже. Фергал, сидя у меня на плечах, принимается деловито рассуждать вслух:

— Даже если мы сумеем открыть дверь, вырваться во двор и перелезть через стену, остается еще эта ограда. Она довольно высокая, к тому же по ночам вдоль нее наверняка пускают сторожевых собак, — говорит он и вздрагивает.

— Слезай с меня, ты, идиот! — злобно шепчу я.

— Нет, подожди, расскажи нам еще раз, что ты видишь, — требует Скотчи. — Какова высота ограды, сколько до нее, сколько от нее до зарослей, есть ли прожектора на вышках…

— Это же можно потом поглядеть, Скотчи! — почти кричу я, чувствуя, что еще немного — и я просто рухну. Фергал едва успевает сползти по моей спине вниз.

Скотчи подходит к нему и садится на пол. Выражение лица у него самое серьезное.

— Объясни мне еще раз, почему ты не можешь открыть замок на входной двери. Только поподробнее, — просит он. Ему очень не хочется расставаться с надеждой так скоро. Никому из нас не хочется.

Фергал качает головой:

— Замки, которые я открыл, очень простые. Это стандартная конструкция, очень древняя, стоило обточить пряжку, и дело было в шляпе. Замок на двери совсем другой. Он прочный, и ключ к нему толстый, с бородкой. Моя отмычка тут не подойдет. Вскрыть такой замок невозможно. Нужно иметь либо сам ключ, либо смастерить что-нибудь наподобие, а не из чего — у нас нет металла. И даже если бы был, мне понадобились бы месяцы, а то и годы, чтобы отточить его как надо.

Все это Фергал разъясняет очень терпеливо и мягко, но его слова все равно повергают Скотчи в состояние шока. Он начинает понимать, что и теперь, когда наши руки и ноги свободны, никакого выхода у нас по-прежнему нет. Пробить стену не стоит и пытаться — охранники сразу заметят следы нашей работы. Пол в камере сделан из крепкого бетона. Нет, единственный путь к свободе — через дверь.

— Тогда какой смысл?! — злобно говорит Скотчи. — Какая нам польза от того, что мы можем снять цепи, если мы все равно не можем выбраться из этой гребучей камеры?

— Я и не говорил, что в этом есть какой-то смысл, — смиренно отвечает Фергал. — Не понимаю, почему ты на меня злишься…

— Это мое дело, на кого злиться, а на кого нет, и ты мне тут не указывай! — чеканит Скотчи.

— Прибереги этот тон для своих крутых друзей из Кроссмаглена, — отвечает Фергал, тоже начиная закипать. — Нас ты этим не удивишь.

— А ты когда-нибудь кого-нибудь удивил? — презрительно бросает Скотчи.

— Я отомкнул наши долбаные замки.

— Ну и какая нам от этого польза?

— А что сделал ты, кроме того, что заманил нас в эту дурацкую Мексику? — огрызается Фергал, Уже готовый сорваться.

— Послушай ты, урод… — с угрозой начинает Скотчи.

— Нет, это ты послушай!

— Помолчи-ка, Фергал, и дай мне объяснить тебе кое-что!

Они начинают потихоньку подталкивать друг друга, и я закрываю глаза, чтобы не видеть этого. И затыкаю уши.

— Нет, сначала я объясню тебе одну вещь!

— Ты меня учить вздумал, сопляк?! Да имел я тебя в одно место!

— Это только слова, Скотчи, только слова, а ты попробуй…

Я трясу головой. Слушать их дальше выше моих сил. За окном — раннее утро, и скоро должно начаться мое кино. Я ложусь на спину и гляжу на реки, города, каналы и железную дорогу, которую я почему-то не заметил раньше. Она соединяет два самых крупных провинциальных города на левом континенте, который — даже с учетом хронической нехватки воды и проблем с орошением — все же несколько опережает второе королевство по уровню развития техники. Сейчас на этом континенте воплощается в жизнь новый военный план, который должен сдвинуть с мертвой точки ситуацию на фронтах. Военный министр просматривает записки и докладные и видит, что все идет, как задумано. Железнодорожной линии отводится в новом плане решающая роль. Ложное наступление на юге, быстрая и тайная переброска войск на север и внезапный переход Большого Ущелья… Основные силы Оконного континента еще будут связаны на юге, перегруппироваться они не успеют, и противник обойдет их с фланга. Вся северная часть Оконного континента может быть захвачена очень быстро. Единственное спасение — отступить, оттянуть войска далеко назад в заросший паутиной угол — в болота у Припяти, в сибирские просторы. Заманить врага в глубь территории, измотать, обескровить…

Я улыбаюсь. Начинается утреннее представление. Тени металлических прутьев в окне медленно ползут справа налево, вытягиваются, ломаются о неровности потолка. Гм-м… Я смотрю на потолок. На потолок. На гребаный потолок.

И тут меня осеняет.

— Эврика, твою мать! — негромко шепчу я.

Нам потребовалась целая неделя, но в конце концов мы все-таки сумели проковырять в потолке достаточно большую дыру, чтобы в нее мог пролезть человек. Работали мы голыми руками, иногда пуская в ход наручные кандалы. Свою драгоценную отмычку Фергал нам не доверил. Каждый день перед появлением охранников ему приходилось запирать наши замки, и он боялся, что мы ее повредим. И все же нам удалось процарапать бетон до тонкого слоя битума, которым была залита крыша.

Надо сказать, что крыша тюрьмы была сделана из тонких железобетонных плит, которые с помощью крана уложили на массивные карнизы, тянувшиеся вдоль всего тюремного блока. Крыша таким образом состояла их простейших перекрытий. Стены служили в качестве опорных конструкций, так что вся постройка обладала достаточной жесткостью. С другой стороны, сами материалы наверняка были самыми дешевыми (я бы, например, не хотел оказаться в камере во время землетрясения), но для наших целей это было как нельзя более кстати.

Потолочная плита в нашей камере имела дюймов шесть толщины, но влага и перепады температуры не пощадили компонентов бетона. Крошился он, во всяком случае, довольно легко, и нам приходилось следить только за тем, чтобы дыра не вышла слишком большой — в противном случае часть крыши могла просесть, а то и вовсе обрушиться нам на головы.

В качестве дополнительной гидроизоляции железобетонную крышу залили слоем гудрона или какой-то другой битумной смолы, которая не пропускала дождевую воду. Но это было давно, быть может — несколько лет назад; с тех пор битум покоробился, растрескался и во многих местах облез. Правда, самые большие дыры были заложены листами дюраля, но их легко можно было сдвинуть.

К счастью, все мы когда-то имели отношение к строительству, поэтому мы знали, что и как делать. Крыша блока была плоской, поэтому во время очередной прогулки мы убедились, что, когда мы выберемся из камеры, со двора нас видно не будет. Кроме того, ночами было очень темно, а, по нашим наблюдениям, прожекторами освещали территорию нерегулярно и через довольно большие промежутки времени.

Большую часть работы выполнил Фергал, который сидел у меня на плечах, а когда я уставал — пересаживался к Скотчи. Впрочем, нельзя сказать, будто мы двое ничего не делали — держать Фергала было трудновато. К счастью, бетон, как я уже говорил, был дешевым, с большим количеством песка; он крошился очень легко, и мы, наверное, пробились бы на крышу еще раньше, если бы не необходимость соблюдать осторожность. Больше всего мы боялись повредить слой битума, который закрывал нашу дыру от взоров охранников на вышках. Его мы могли продрать голыми руками в ночь побега; делать это раньше не имело смысла и, как я уже говорил, означало ненужный риск.

Дыра располагалась в дальнем углу камеры. Мы постарались сделать ее как можно меньшего диаметра. От мусора мы избавлялись так, как это делалось в фильме «Большие гонки», — выносили цементную крошку и песок в собственных штанах и высыпали во дворе во время прогулок. Единственное, чего мы боялись, это того, что кому-то из охранников придет в голову осмотреть крышу сверху тюремного блока. Он мог заметить повреждение или — еще того хуже — провалиться сквозь дыру прямо к нам в камеру.

Изнутри дыры почти не было видно. Даже если стоять прямо под ней и смотреть вверх, заметить ее было не так-то просто — все зависело от освещения и теней, но никто из надзирателей никогда не заходил в дальний угол камеры.

С тех пор как перед нами забрезжила надежда, наше настроение заметно переменилось. Фергал был бодр и исполнен оптимизма. У меня тоже открылось «второе дыхание». Что касается Скотчи, то он настолько вернулся к жизни, что снова начал нами командовать. Когда мы не царапали потолок, он сажал Фергала ко мне на плечи и заставлял смотреть в окно и докладывать ему обо всем — о температуре снаружи, о направлении ветра, о фазах луны, о включении и выключении прожекторов, о характере местности за проволочной оградой. Собрав наконец достаточно информации, Скотчи объявил нам, что мы готовы и что побег состоится в ближайшие несколько дней.

План был прост. Я подсаживаю Фергала, он удаляет битум и выбирается наружу. Потом я сажаю на плечи Скотчи, он подтягивается наполовину. Я хватаюсь за его лодыжки, и они вместе с Фергалом вытаскивают меня. Затем с противоположной стороны крыши мы спрыгиваем в траву и во весь дух бежим к ограде. Если вдоль нее действительно пускают по ночам сторожевых собак (а за все время наблюдений Фергал не видел ни одной), придется их убить, после чего перелезть через ограду и скрыться в лесу. Дальше Скотчи поведет нас на север (ориентируясь по Полярной звезде — как он сказал); когда мы доберемся до побережья, мы украдем лодку и поплывем на ней в Штаты.

Если судить объективно, то план, конечно, несколько сомнительный, но никто из нас в тот момент не был настроен проявлять объективность.