Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Проза. Фантастика. Руденко Евгений. Глупец
Как же здесь много людей — океан серебристых скафандров. Большие и маленькие, с военными нашивками и без них; старики и дети, женщины и мужчины — все хотят попасть на борт «Реновации». Космопорт гудит миллионоватным трансформатором. Верхние площадки смотровых вышек вдоль взлётной полосы забиты до отказа людьми в форме. Они без скафандров. Они никуда не летят. Впрочем, как и я. Стою и смотрю на толпу будущих марсиан, только снизу, с центрального входа, возле длинных стоек с автоматизированной администрацией — открытый павильон вдали от основного крытого здания космопорта, возвышающегося Эльбрусом над нами, — сейчас не до формальностей. В воздухе тягучей слюной виснет страх неизвестности. Я тоже боюсь, но не за себя… За Алину… И ещё немного за Лиду. Лида рядом со мной крепко сжимает ладошку Алины. Их каштановые волосы треплет ветер. В пепельном небе сверкают молнии. Будет ливень. Мы молчим и видим, как военные сверяют личности будущих космонавтов со списками, как те неуверенно заходят в брюхо корабля, похожего на акулу без хвоста, как сверкают проблесковые маячки на полосе… Марс! Не так уж и плохо. Некоторые улетели к чёрту на кулички с названием, которое не то что запомнить сложно — не выговоришь. — Зря ты, — говорит Лида, и её голос с чувственной хрипотцой натягивает струной мне нервы, — Сергей бы сделал. «Сергей бы сделал!» — Пап, а ты бывал на Марсе? — спрашивает Алина. Поворачиваюсь к ней и опускаюсь на корточки. Теперь я могу купаться в её бездонных синих глазах, ловить дыхание детства, чувствовать исходящую от неё васильковую нежность. Как же я люблю её! У меня в горле застревают слова. — Нет, — выдавливаю через силу и провожу рукой по её волосам. — Не бывал. — Нам пора, — Лида делает шаг вперёд, затем другой. Её движения становятся порывистыми и более решительными. — Прощайте… — сиплю я им вслед. Алина оборачивается, машет рукой, и океан скафандров поглощает их. Подымаюсь. На языке соль. Мне нечего больше сказать. Бреду на выход, не разбирая дороги. Меня толкают опаздывающие на «Реновацию» пассажиры, и я цепляюсь за чью-то ногу, въезжая локтем под дых офицерскому кителю. Военный беззвучно скрючивается, хватаясь руками за грудь. Когда он разгибается, я вижу, что это немолодая женщина с ярко-рыжими волосами и родинкой на верхней губе. Она смотрит на меня внимательно, настороженно, словно я специально. — Извините, — говорю, — виноват. — Бывает. — Женщина пытается улыбнуться. — Вы не в ту сторону идёте. — Правда? — Да, «Реновация» позади вас. — Я не лечу. Секунд пять мы молчим, а затем она, не говоря ни слова, уходит. Мимо снуют автономные погрузчики. Их мозги работают как часы с таймингом до миллисекунды: доставить, обслужить, обеспечить. Я отвлекаюсь на них, забывая об инциденте, и пытаюсь стереть горечь расставания мыслями о работе. Об их работе, о своей — ищу параллели. Не нахожу. Они роботы, а я человек. Я оператор умного дома, а они бездумные исполнители межгалактического космопорта Земли. Я управляю такими, как они. У нас ничего общего, как у меня и Сергея: он управляет такими, как я. Вернее, управлял. Теперь будет управлять моей бывшей женой и дочкой на Марсе… Расстраиваюсь ещё сильнее. Напиться? Вопрос приклеивается ледяной коркой, обжигает, дёргает. Наверное, нужно! В ближайшем магазине покупаю килограмм нарезного виски. Один оттиск большого пальца и моих сбережений становится меньше ровно на тридцать процентов. Запрещённый продукт. Но в связи с Ситуацией — можно. Ситуация, чтоб их! Слово-то какое придумали…
***
В моей каморке тепло и сухо. Мухой жужжат датчики накопления электроэнергии. Дом высасывает последние блуждающие по сетям электрические токи. Возможно, он их сам сначала делает блуждающими, а потом консервирует в своих резервуарах. Не знаю. Плохо соображаю. Сто грамм виски размягчили мне мозги. За домом я перестал следить уже месяца два назад. Жильцы не жалуются, значит, порядок. Да и нет их, скорее всего — улетели. Сейчас все улетают кто куда. Я сажусь на диван возле камина и начинаю следить за вспышками искусственного огня. Красные языки лижут зелёную стену. После того, как Лида ушла к Сергею и забрала Алину, в моей каморке расцвело буйство красок. Стулья покрылись жёлтой плёнкой наночастиц, двери стали меньше и мрачнее, столы вздыбились углами каменных башен. Когда ко мне в гости приходила Алина, мы с ней играли в принцессу и чудовище, мафию и сыщика, казино и шулера — умный дом делал нам соответствующие декорации. Я играл с дочкой всё время напролёт… Теперь она… они улетели. «Наше время кончилось». Жужжание мухи становится прерывистым, а потом и вовсе смолкает. Я поднимаюсь и иду к датчикам. Сто процентов. Что делать дальше — не знаю. Как жить? И сколько ещё? — Кгм… Нум, — неуверенно зову я. — Нум, ты слышишь? — Да, Леонид Витальевич, я вас слышу, — отвечает дом. — А я… один? — Да, вы одни. Ваша квартира стерилизована и защищена. Вы в полной безопасности. — Я хотел спросить, есть ли ещё кто-нибудь из жильцов? — Да, есть. Мне кажется, что я ослышался. Неужели ещё кто-то остался? Не может быть! Дом небольшой, всего на триста девяносто девять жильцов — один из первых небоскрёбов двадцать второго века. Какова вероятность, что кто-то останется, когда «Реновация» единственный шанс на спасение? У меня перехватывает дыхание. В животе булькает и обрывается. Видимо, желейное виски окончательно растворилось. Вздрогнув, как от резкого хлопка, подскакиваю на месте и верчусь, цепляя руками накопители данных. «Где, где он?» Мне хочется немедленно поговорить, пообщаться, рассказать, послушать. Общество! Мне срочно нужно общество! Я тороплюсь к панели с одеждой. Нацепив браслеты с гардеробом, выбираю серый костюм в полоску и синюю рубашку с чёрным галстуком, на котором вьются цепочкой белые павлины. Мой рабочий комбинезон оператора растворяется, на смену же приходит респектабельность за пять процентов в час. — Какая квартира? — спрашиваю я, быстро вытряхивая с холодильника скудные запасы провизии в бумажный пакет. — Ближайшая функционирующая квартира триста седьмая, — голос Нума звучит отстранённо, словно он читает новостные сводки о дальних уголках космоса, а не говорит о том, что в шлюпке Робинзона под брезентом прячется Пятница. — Отлично! — кричу я, вываливаясь из квартиры. Пакет норовит выскользнуть из вспотевших ладоней. — Пневмоленту в триста седьмую! В дальнем конце коридора, возле стрельчатых окон с видом на океан, из потолка вырастает хобот прозрачной трубы из графена. Пока я бегу к нему, на ходу ловя выпрыгивающие из пакета яблоки, вид за окном меняется. Теперь там широкая тропа в поле пшеницы. На какой-то миг мерещится, что кто-то бежит мне навстречу, но это всего лишь моё отражение. — Поехали, — я встаю под трубу и крепко обнимаю гостинец. Декомпрессионное шипение на мгновение закладывает уши, а потом со скоростью пушечного ядра меня увлекает, крутит поток, толкая вперёд, будто лекарство из капельницы под взвешенным нажимом врача. Врачи! Если бы Алине не нужен был медицинский уход… Я резко зависаю на доли секунды в невесомости, а потом обратная тяга закрывающейся пневмоленты ставит меня точно перед дверью из матового пластика с цифрами триста семь в правом верхнем углу под камерой видеонаблюдения — паук с глазом на спине. Я повожу плечами, убираю мешающую прядь волос, нажимаю. Дверь бесшумно отъезжает в сторону. «Уже не один, уже легче…» Квартира аскетична и напоминает гараж при больнице. Белые стены, запах лекарств и механические детали с бирками. Хозяина не видно. Я хожу в растерянности, натыкаясь на стол, стулья и диван. Они странной формы, похожи на лодочки. Каноэ — я бы так сказал. Каноэ для детей. Я вглядываюсь в одну лодочку внимательнее. На её дне, ближе к изголовью, лежит человек. Сначала принимаю его за часть разобранного домашнего робота, так много в нём всего механического, но он поворачивается ко мне другим боком, и я узнаю человеческие черты, эмоции: удивление, раздражение, гнев. — Кто ты? — лицо недовольно кривится, брови хмурятся, а губы сжимаются в тонкую полоску. Редкие длинные волосы цвета поспевшего льна не могут совсем прикрыть металлическую пластину в височной доле и также слабо закрывают цилиндр глазного имплантата. Цепенею и теряюсь. Все слова, что хотел сказать, забываю. Да и что я хотел сказать-то? — Где Света? — вопрос незнакомца звучит резче. — Где она? — Он пытается приподняться, но ему не хватает сил. — Я Леонид, оператор дома. — Что ты здесь делаешь? Врать людям, у которых не хватает ноги и одна рука наполовину разобрана — грех, но так как мы все скоро умрем, я лукавлю: — Плановый осмотр. — Да?.. — в глазах человека читается недоверие. — Значит, не взяли?! Я ставлю пакет на стол и присаживаюсь возле него. — Не захотел. — Ты идиот? — Да, — соглашаюсь я после недолгих раздумий. — По всей видимости, идиот. — Я так и подумал, — улыбается человек. — Коля. Рад знакомству. Что у тебя там? — Он кивает на мои гостинцы. — Яблоки, сыр с плесенью и виски. — Плесени больше, чем сыра? — спрашивает Коля и подмигивает. — Да, он немного испорченный, — отвечаю я, краснея. — Но… — Не волнуйся, двигай ближе столик и нарезай. Я быстро осматриваюсь и нахожу столик, двигаю его, раскладываю угощения, режу. — А я рад, что так всё сложилось, — говорит Коля, выбираясь из своего саркофага. — Если бы не Ситуация, так и не поговорил бы ни с кем перед смертью. Сидел бы здесь сам, пока не бабахнуло. — Всё должно пройти бесшумно, — возражаю я. — По галографу транслировали передачу о микроволнах из частиц меньше кварков, которые сжигают планету, как костёр сухую ветку. Но они человеческому глазу незаметны. Всё из-за учёных и коллайдера в Тихом океане, — добавляю веско. Коля здоровой рукой цепляет ломоть сыра и отправляет его в рот, затем две пластинки алкогольного желе. — Враки это, слушай свой галограф больше. Японцы бахнули по Штатам тектонической бомбой и достали до ядра, вот что было! — Откуда такие сведения? — удивляюсь я Колиной осведомлённости. — Впервые о таком слышу. — Людей надо знать важных. — Кроме Серёги, не знаю никого. — Это потому что ты не спортсмен, — говорит Коля. — А я раньше был спортсменом. Настоящим! У меня было всё: медали, женщины, связи. Ты знаешь, какие я рекорды ставил? Не знаешь?.. Никто сейчас не знает! Слишком быстро живём. Слишком… — А как… — Хочешь знать, что случилось? — перебивает Коля и берёт ещё две пластинки. — Состарился я. Сам понимаешь конкуренты, химия, имплантаты. Зависимость ап-грей-да. — Последние слова он произносит скомкано, дёргая подбородком в сторону, словно отгоняя назойливого комара. — Перегорел, влез в кредиты. — Какая зависимость? — не подумав, переспрашиваю я. — Ап-грей-дов. — Видно, бывшему спортсмену с трудом даётся это слово, но он специально растягивает его по слогам — преодолевает. — Это когда ты совершенствуешь себя и не можешь остановиться. Например, не бросая ядра, увеличиваешь толчковую силу руки или, не играя в футбол, ап-грей-дишь ноги. А там гарантийный срок кончается, дорогие детали, обслуживание в копеечку, кредиты, долги… Одиночество. Коля замолкает, и я вижу, как по его небритой запавшей щеке катится слеза. Кляну себя идиотом и не знаю, как справиться с неловкостью. Что сказать? Что сделать? — А от меня жена ушла, — говорю я. — Лидой зовут. Умница и красавица. И дочку забрала… Алинку. Люблю больше всего на свете. Больше жизни люблю. Сказал, и стало легче, словно дверцу кто открыл на дне души, и оттуда выскользнуло спрятанное от чужих, посторонних глаз нечто. Нечто давящее меня последнее время сильнее Ситуации, сильнее безденежья. Нечто съедающее и гнетущее душу. Я с благодарностью смотрю на Колю: — Извини, что… — Тряпка! — Что? — Бороться надо! До кровавых мозолей, до порванных связок, до сломанных пальцев, до разбитой головы, до смерти. А ты тряпка, Лёня! — Я не тряпка, я боролся! И сейчас борюсь. Думаешь, почему я здесь? Потому что полёт на «Реновации» стоит денег, которых у меня нет. Кто их заплатит? Не знаешь? А я тебе скажу! Сергей их заплатит! А кто их отрабатывать будет? Лида, да?! А потом Алинка! Нет, уж лучше я здесь с тобой и с сырной плесенью, чем там, но… — Лёнь, ты это… — Что, Коля, что??? — Не сердись… Я тоже остался, потому что в долгах. У ребят занять не смог, совесть не позволила, а у государства, что можно было одолжить — я уже одолжил. Прости. Я киваю, и мы начинаем молча запихиваться вискарём. «Как там Алинка? Сможет ли она адаптироваться к марсианским условиям? У неё астма в стадии ремиссии — это серьёзно. Сергей хорошо заботится о ней… и о Лиде. Денег не жалеет, но… но… Почему я не смог?» Мысли скачут, словно табун диких лошадей, и мне кажется, что я сам — жеребёнок, который отбился от взрослых и теперь не знает, как быть дальше. Ароматы свободы из полевой травы и жёлто-красных скал душат многогранностью направлений, и чувствую себя потерянным, никому не нужным. Становится больно и горько. И вина, вина в этом не чья-либо, а исключительно моя. Не успел, отстал, потерялся, не смог приспособиться. Хватит! Жалеть себя хватит, говорю себе — это не ты, это алкоголь. Ты всё сделал правильно: без тебя им будет лучше! — А кто такая Света? — спрашиваю я. Коля вздрагивает и смотрит отрешённым взглядом, будто забыл обо мне и теперь силится вспомнить, кто перед ним. Но быстро стряхивает оцепенение и чмокает губами. Звук, подобный хлопку открываемого шампанского. Неужели у него и в горле имплантаты? — Светлана Павловна — человек с большой буквы. Она учёный. Живёт в триста пятьдесят первой, но сейчас, наверное, на крыше поливает гортензии. Она всегда их поливает в это время. Очень умная женщина! — А давай её навестим, — неожиданно предлагаю я. — Давай, — легко соглашается Коля. — Только ты должен помочь мне. Сам я не дойду. — Без проблем, только яблоки соберу. Женщины любят яблоки. — Засовываю фрукты в пакет и помогаю Коле подняться. Он опирается на меня, обхватывая рукой шею. Идти неудобно, но я стараюсь. Неизвестно, когда Ситуация доберётся до нас. Наш регион последний. Возможно, мы и до крыши не дойдём, как всё закончится. — Нум, пневмоленту на крышу! До конца коридора делаем пару остановок, приваливаясь к дверям пустых квартир. Помню, в середине двадцать второго века был принят закон о дверях без замков и психоэмоциональных ловушках индивидуального действия. Не прижилось. Ловушки отлавливали невротиков, которые могли нанести вред хозяину жилища, но от довольных жизнью воров они были бесполезны. «Человеческая натура неизменна», — бурчу себе под нос и тащу Колю дальше. — «Врагу не сдастся наш гордый варяг!» В пневмоленте тесно и меня пару раз прикладывает о стенки. Из брови начинает капать кровь. Машинально вытираю её бумажным пакетом. Наконец, мы на месте. Сшибают ароматы цветочных сладковато-пряных запахов, словно джунгли захватили магазин восточных приправ. Мы в огромнейшей теплице, где климат выставлен на тропики. Влага оседает на волосы, лицо, руки. Жарко и душно. — Куда идти? — спрашиваю. — Туда. — Коля кивает на высокие зелёные стебли, укутанные фиолетовыми лепестками с жёлтыми прожилками. — Ты ж оператор, ты должен знать. — Прибавляет он с удивлением. — Только датчики и связь со службой поддержки. Больше в мои обязанности ничего не входило. Да и времени некогда было ходить по дому. — Почему? — Ну, в день поступало около ста — ста пятидесяти звонков, и на все надо ответить, обработать. — А Нум? Он же искусственный интеллект? Он что, не мог все вопросы сам решить? — Нум отвечает за комфортабельную эксплуатацию дома, но не за роботов-уборщиков или галограф, к примеру. А таких вещичек у каждого жильца, знаешь, сколько? А кто отвечает за то, чтобы жилец был доволен? — Может, жилец и отвечает. — Мягкий ироничный голос с бархатной интонацией заставляет меня остановиться. Коля радостно вскрикивает: — Света! — и отрывается от меня, прыгая на одной ноге к теням возле стеблей неизвестного мне растения. Я приглядываюсь внимательнее и вижу женщину в широкой шляпе из соломки с лопаткой в одной руке и с лейкой в другой. Она подходит ближе, свет ламп падает на неё кругами. Поверх платья, похожего на кимоно, заляпанный землёй и грязью фартук. На губах улыбка, а в глазах грусть, как у певчей птицы, которая знавала когда-то жизнь на воле. — Леня, — представляюсь я, делая поправку на её седую прядь, выбившуюся из-под шляпки. — А вы Светлана Павловна? — Да, это я. Можно Павловна, — говорит женщина и манит меня рукой. — Пойдёмте. Я иду вслед за Колей. Он довольно уверенно прыгает возле Павловны и что-то ей шепчет. Только сейчас мне в голову приходит мысль, что Колины апгрейды, помогли сохранить ему некоторую возрастную усреднённость, когда уже немолод, но ещё и не стар. Удивляюсь самому себе, но продолжаю развивать мысль в этом направлении. Возможно, они ровесники, и Коля согласился пойти к Павловне, покинув уютную квартиру, только ради того, чтобы быть к ней ближе в этот смертный час. Ситуация могла нагрянуть в любую минуту, а тут… Симпатия? Чувства? Любовь? Не лишний ли я здесь? — Присаживайтесь, — говорит Павловна, — сейчас будем пить чай. Мы входим в беседку из веток и листьев. Если бы я не знал о возможностях ландшафтного дизайна, я бы подумал, что это природа свила удобные кресла и монументальный стол с гнездом на ножке, в котором сейчас поблёскивает самовар, а на его ручках болтаются деревянные кружки. Беру и рассматриваю их: сколько же всего удивительного! — Светлана Павловна, позвольте полюбопытствовать, а почему вы здесь, а не на "Реновации"? — Знаете, Лёня, я родилась и выросла на Земле. Эта планета моя Родина, а Родину, как вы понимаете, не бросают по первой же прихоти. — Так вы же умрёте! — И по второй тоже. Я смущённо прячу глаза. — Как вам мой сад? — разливая чай, спрашивает Павловна. — Красивый, — отвечает за меня Коля. — Жаль, что его японцы этой бомбой тоже. — Коля! — А что, ведь правда… — Какая правда… Не потому всё будет. — А почему? — встреваю я, обжигаясь чаем. — Что на самом деле случилось? — Жадность случилась человеческая. Глупость. — Не понял. — Вы сколько в Москве живёте? — Всю жизнь, — отвечаю я. — Тридцать лет. — Вы видели парки, цветники, сады? — Нет. — Вот так и во всём мире. Сорок семь миллиардов человек! Шутка ли? Яблоку негде упасть! Люди заперты в собственных квартирах, как в гробах. Рождаются там, живут и умирают. Потом дезинфекция и следующие жильцы. Вам ли не знать? — Знаю… — Мой язык заплетается, хоть я и не пьян. Елизавета Павловна права, но как это вяжется с Ситуацией — понять не могу. — Все потребляют и потребляют, потребляют и потребляют, а отдавать кто будет? Земля истощена, она устала! — Так вы думаете это… это… — Мне не хватает сил осмыслить и озвучить. — Это… — Это самоубийство планеты! — заканчивает за меня Коля. — Не может быть! — вскрикиваю я. — Да вы с ума сошли! Это военные всему виной, это они что-то напортачили. Коля прав! Не зря же не все полетели на «Реновации». — Если бы Коля был прав… — вздыхает Павловна. Мы молчим. Я смотрю на купол теплицы и вижу, как крупные капли шлёпаются мутными кляксами на графеновые стёкла. Ярким серпом светит луна. Поздний вечер, если не ночь, может, часов одиннадцать, ещё час и мой представительный костюм исчезнет и вместо него вернётся рабочий комбинезон. «Золушка, не иначе!» — усмехаюсь, и уже предлагаю во весь голос: — А давайте подышим свежим воздухом. Елизавета Павловна удивлённо смотрит на меня, потом на Колю, потом снова на меня — и заливается детским смехом. На мгновение мне кажется, что ей лет двадцать. Что у неё живые чёрные глаза с тоннами веселья в глубине — там, где секундой раньше были залежи грусти. Коля подхватывает, и мы смеёмся уже втроём. — Свежим… в Москве! Ну ты даёшь! — Его лающий гогот пружинит и разносится эхом: — «Свежим… свежим… свежим…» Внезапно одна из балок и часть покрытия исчезают прямо над нашими головами. Они растворяются, сантиметр за сантиметром. Я сижу с открытым ртом, смотрю на них, и чувствую на лице холодный дождь. Точно льдинками, он пронзает меня насквозь. Смех обрывается на высокой ноте. Павловна резко вскидывается, переворачивая стол. Её лицо бледнеет и покрывается гусиной кожей. Коля пытается всех успокоить. Подходит к Павловне, обнимает. Крепко и очень душевно, как я обнимал Лиду с Алиной, когда мы поняли, что наша семья расстанется навсегда. Мне не страшно. Я знаю — Ситуация добралась до нас и всё происходит так, как говорили по галографу: медленное таяние знакомых предметов. Они ещё советовали не волноваться и соблюдать спокойствие. Я соблюдаю. Ощущаю лёгкий зуд, покалывание… И таю…
***
— Лёня, очнись! — На мне точно кто-то пляшет чечётку. Ломота во всем теле невероятная, но голова ясная и чистая, будто её хорошенько убрали и проветрили. — Лёня! Открываю глаза. Девушка — большие, расширенные от испуга, чёрные глаза, длинные волосы, колышущиеся в такт ударам сложенными замком пальцами, обнажённая грудь — с остервенением лупит меня в солнечное сплетение. — Ну же! — Хватит! — выдавливаю я. — Кто ты? Девушка сначала визжит обрадованно, а потом с такой же, но несколько изменившейся интонацией спрыгивает с меня и скрывается в высокой траве. — Не смотри! — кричит она оттуда. Трава, очень мягкая и сочная, пахнет летом и спелыми апельсинами. Её вокруг много, она то нагибается, кланяясь книксеном, то распрямляется, словно пытается дотянуться до краешка пушистого неба. Тёплый ветерок ласкает её, на мгновение показывая мне, где спряталась незнакомка, и тут же закрывает, как бы предлагая поиграть в прятки. — Кто ты? — повторяю вопрос, пытаясь встать. — Я не знаю тебя. — Света, — говорит девушка. — Светлана Павловна я. Подожди, не вставай! Замираю и морщу лоб. — Врёшь. Павловна в возрасте, а ты молодая. — Да не вру я. Ты на себя посмотри. Я с удивлением смотрю на свои руки: кожа чистая, с мягкими бесцветными волосками — в голове щёлкает удивление вперемешку с испугом. Не может быть! В панике ощупываю себя с головы до ног. Всё верно — это я только лет в восемнадцать-двадцать. Господи, как же это? Последний тезис повторяю вслух и замираю, жду, что мне сверху ответят, но отвечает Павловна… тьфу ты, Света! — Земля обновилась. Ты не понял?! Посмотри вокруг, видишь где-нибудь жилые комплексы, автострады, вообще хоть что-нибудь искусственное, созданное руками человека, а? — Нет, я ещё даже толком не осмотре… — А Луну, Луну видишь? — перебивает Света. Я внимательно шарю глазами по небосводу. — Нет. — И не увидишь! Мы даже не в Солнечной системе! — Так сейчас же день… — Поверь, я знаю. Меня одолевают сомнения, и я пружиной выскакиваю из травы. — Да врёшь ты всё! — Нет, постой! Но я уже не слушаю глупую девчонку. Как это не в Солнечной системе? А где тогда? Бегу изо всех сил вперёд, жадно всматриваясь в местность: бесконечное поле травы, а на возвышенности, что похожа на слоеный пирог, разливается синяя лента реки, упираясь одним краем в белую подушку облака. — Где я??? — ору, как сумасшедший. — Где??? — Ты в раю! — отвечает вынырнувший из ниоткуда парень. — Ещё не врубился? Я останавливаюсь и дышу часто-часто. — Что??? Парень смеётся, хлопая себя руками по накачанному животу. — Видел бы ты, Лёня, своё лицо. Ну какой это рай? — Ты ещё кто? — в изначально чистой и ясной голове появляются негативные туманности. — Я Коля, не узнал? А я тебя сразу, потому что, кроме нас, здесь и нет никого. Во всяком случае, так Света считает, а она учёный, ей виднее. Хотя, есть и у меня свои соображения на этот счёт. — А как вы, Света, и ты, Коля… — Хочешь спросить, как? Скажу честно — не знаю. Думаю, это объединённое правительство воплотило в план угрозу о золотом миллионе. Слышал о таком? — Нет, — отвечаю я. — Это когда на Земле должен остаться миллион жителей! — веско отвечает Коля и хлопает меня по плечу. — Пошли к Свете, по дороге расскажу. — Пошли. — Ничего уже не понимая, разворачиваюсь в обратную сторону. Мы идём медленно, раздвигая траву руками, вдалеке маячит копна чёрных Светиных волос. — Хорошо, что нашли тебя, — говорит Коля. — Мы то сразу, вместе очнулись, как были в объятиях, так и… — Он краснеет и спотыкается на ровном месте, но быстро спохватывается. — Так вот, о золотом миллионе… Значит, я считаю, что сначала расселили всех людей под видом Апокалипсиса по разным уголкам Вселенной, а потом телепортировали Землю в укромное место, подальше от любопытных глаз. — Телепортировали целую планету? — В голове закручивается вихрь обрывочных мыслей. — Да не может быть! — Почему не может? Очень даже может! Помнишь, в начале двадцать второго века телепортировали кролика из одной клетки в другую? — Помню, — соглашаюсь я. — Но тот эксперимент закрылся, когда они попытались телепортировать обезьяну. Гринпис закричал о нечеловеческих экспериментах над животными и программу свернули. — Ты в этом уверен? — В чём? — В том, что её свернули? — Эээ… Не знаю, — говорю менее уверено. — Но мне кажется, что права всё-таки Света. Земля себя обновила. — Наверное, — внезапно соглашается Коля и кричит, уже обращаясь к Свете: — Я нашёл его! Теперь можно идти купаться! — Бежит вперёд, к ней, оставляя меня наедине с невесёлыми мыслями. Ещё день назад, а может, и меньше, я думал, что моя жизнь закончилась, остановилась на полпути благодаря неизвестно откуда взявшейся Ситуации, а сейчас… Что делать сейчас? Кто я? Без работы, без профессии, без семьи — изгой, жеребец без табуна. Вот кто! Ну, молодой, ну, здоровый… — Ты с нами? — спрашивает Света и протягивает мне набедренную повязку из трав, смущённо отводя глаза. Я беру её, надеваю и спрашиваю: — Что теперь делать? Света с Колей переглядываются, как тогда в Москве, в беседке, и одновременно начинают смеяться. — Как что? Жить! Айда на речку! Я смотрю в их радостные лица, и меня разбирает тоска: почему я не такой, почему не могу радоваться, как все, ищу постоянно какой-то смысл, получаю проблемы и вязну в них? Что со мной не так? — Вы идите, — говорю. — Мне надо подумать немного. — Ну ты и мыслитель. Весёлый щебет растворяется между трав, — я же бреду в противоположную сторону. Жить. Что такое жить? Вечный поиск счастья или обман для глупцов, которые не могут отличить правду ото лжи и радуются тому, что другие, кроме как глупость, никак иначе и не назовут?.. Хорошо ли сейчас Алине на Марсе? А Лиде? Были ли они вчера счастливее со мной, чем сегодня без меня? Не знаю, такое никаким датчиком не измерить. Поле неожиданно расступается, и я выхожу на песочную просеку, отдалённо напоминающую сельскую дорогу. Ступни вязнут, и идти неудобно, но мне всё равно. А почему бы не начать всё сначала? — колет меня в бок острой травой вопрос. Почему нет? Прошлое для историков — надо жить и смотреть вперёд, в будущее. Как Коля, например. Зачем теребить прошлое и стагнировать над ним, как над пузырьком сладкой отравы, вливая в себя время от времени по капле с надеждой вернуть то, что уже и вернуть нельзя? Надо жить дальше! Я напрягаюсь и начинаю набирать скорость. Хочется ощутить силу мышц, прохладу ветра… Хочется жить! Я бегу, пока не выдыхаюсь: лёгкие ходят ходуном, ноги с непривычки дрожат, а пот заливает глаза. Утираюсь и кричу изо всех сил: — Жить — хорошо?! Между трав справа показывается одуванчик рыжих кудряшек. Ярко-синие глаза в обрамлении чёрных густых ресниц с интересом разглядывают меня. Тонкие брови ползут к кудряшкам, а маленькая круглая родинка прячется в складке обворожительной улыбки. — Вы бы, молодой человек, прикрылись, — хохочет девушка. — Не июль месяц — простудитесь. Я с удивлением смотрю на остатки травы, служившей мне набедренной повязкой. Кровь приливает к лицу. Проворно прикрывшись, машу рукой, отчего девушка заливается ещё звонче. Внезапно до меня доходит: Ситуация произошла не потому, что планета устала от людей, и не потому, что хитрые люди решили избавиться от нехитрых, а потому, что планета меняется, как меняются люди, когда понимают, что дальше только тупик, и если ничего не изменить, то ничего и не будет. «Не может быть!» — думаю я и иду знакомиться.
|