Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Первые каникулы в замке Клермон 3 page





Мама побледнела. Отец, будучи хорошим актером, ничем себя не выдал. На другой день нейрохирург вынес окончательный диагноз: тетин мозг пострадал от наркоза. Галлюцинации вскоре участились. Ей являлись не Дева Мария или Христос, а гримасничающий сборщик налогов. Приходя на обед в воскресенье, она вместо приветствия говорила отцу:

— Мой бедный Луи, налоги, налоги! Сколько забот! Если б вы знали!

Чтобы отвлечь ее, он изображал этого ненасытного чиновника. Его рука превращалась в язык коровы, которая щиплет траву. Он подносил ее ко рту, с наслаждением что-то поглощая, а потом с довольным видом скрещивал руки на животе. Тетка хохотала до упаду, в точности как впоследствии зрители при виде его мельтешащих рук.

Тетя Мари в конце концов решила уехать в свою очаровательную усадьбу Тибодьер, близ Сомюра, и почила там в 1963 году. Ее похоронили в Алонне, в семейном склепе Мопассанов. Это кладбище, как две капли воды, напоминает кладбище в «Замороженном». Но, отправляясь туда, отец был не таким оживленным, как в фильме, и не суетился! Он не называл свою жену «моя козочка», не надевал кричащих галстуков и не засовывал платок в кармашек пиджака. Эти могилы из серого или розового гранита, обрамленные керамическими фиолетовыми цветами, не нравились ему. Ему были ближе военные кладбища с тысячами одинаковых белых крестов — он показывал их нам, мальчишкам, возле пляжей в Нормандии, где проходила высадка союзников в 1944 году.

 

Оливье

 

Кладбище в Арроманше производило на него сильное впечатление: кресты, выстроенные в ряд на газоне, венчали могилы молодых американских солдат, убитых при высадке десанта… Он даже просил нас позднее поставить над его могилой такой же строгий памятник. Преклоняя колени перед могилами жертв войны, он, наверно, вспоминал брата, погибшего на поле боя. Однако нам он никогда не говорил о нем. Свои глубокие переживания он не выставлял напоказ, вероятно, из присущей ему застенчивости. Эстетика этого кладбища нравилась ему потому, что оно являло современную картину последнего упокоения, когда тело уже не существует, но напоминает без ненужного обожествления о том, что теперь лишь дух этих солдат витает где-то в небесах.

— Как только я отдам концы, быстренько похороните меня, — говорил он. — Не хочу, чтобы на меня смотрели, вот будет ужас!

 

Патрик

 

— Сами подумайте! — говорил он. — На заре человечества, когда один человек владел тремя камнями, другой захотел иметь четыре! И так далее. Всегда хочешь иметь больше, чем сосед, то же самое относится к могилам.

Особо сказывались черты его иберийских предков в разговорах о смерти: он часто повторял: «Когда меня не будет». Я не очень обращал на это внимание, чего нельзя сказать о маме.

— Послушай, Луи! Перестань так говорить!

— Но ведь когда-нибудь нам придется разлучиться, такова жизнь!

— Послушай, дай нам спокойно доесть десерт…

Моему дяде Пьеру тоже были не по душе эти намеки, особенно после инфаркта, который случился у отца в 1975 году. Дядя и сам пережил сердечный приступ. Однажды после обеда в Клермоне, взбодренный винцом «Шамболь-Мюзиньи», он увидел, что отец делает ему какие-то знаки:

— Пьер! Эй, Пьер!

Его рука рисовала в воздухе нечто идущее от уха к уху под подбородком. По тому, как он потом закрыл глаза, дядя Пьер понял, что тот показывал ему, как подвязывают челюсть мертвецу, чтобы она не отвисла. В заключение отец прошептал:

— Давай же пользоваться жизнью, ведь оглянуться не успеешь, как сыграем в ящик.

Бедный дядюшка едва не поперхнулся пирожным.

— Я люблю гулять по кладбищам, — говорил отец. — Там, по крайней мере, встречаешь молчаливых людей, которые никому не перечат.

Это даже помогало ему находить новые гэги.

— Представляете, памятник, на котором вдова пишет адрес и номер телефона магазина мужа!

«Не забывай, что на кладбище мы будем соседями», — повторял он Жану Карме[7], который разводил виноград поблизости, в Сен-Никола-де-Бургей. Они много смеялись по этому поводу. Но не сложилось: отец похоронен в Селлье.

Жители Аллона внезапно обнаружили, что господин, с которым они запросто здоровались, оказывается, знаменитость, которую знала вся Франция. Они стали устраивать в его честь банкеты, праздники, даже шествия с мажоретками и лотереи. Можно было ожидать, что все эти празднества будут смущать его. Но своим искренним выражением чувств они выгодно отличались от парижских. В столице люди держат нос по ветру, здесь же его чествовали простые крестьяне с заскорузлыми пятернями, «трудяги, а не пустобрёхи». Они не относились к нему, как к цирковой обезьяне, не считали чудом, перед которым надо замереть со слезами на глазах. Обожествление в конце концов начинает надоедать. Никакой тяжеловесной фамильярности здесь себе не позволяли, но и излишнюю дистанцию не держали. Разговор шел о зеленом горошке, которым славятся эти места, о разнообразии сортов яблок или груш и, разумеется, о виноделии. Отец уходил с целым ворохом новых шуток. А что делала мама, спросите вы? Она принимала живейшее участие в этих разговорах. Мои родители никогда бы не поженились, если бы не имели на все одинаковых взглядов. Мама была не из тех женщин, которых встречают на званых обедах, высказывающих свое мнение о работе мужей, рассуждающих по поводу учебы детей, их болезней и потенциальной гениальности. Родителей интересовали другие люди. Их дружба с жителями Аллона длилась много лет, ибо была продиктована не обязанностью, а взаимным удовольствием.

 

Оливье

 

Всю жизнь мой отец заботился о ближних. В один из новогодних праздников, когда он особенно любил проявлять свою щедрость, началась великая эпоха велосипедов. Сказав в один прекрасный день, что Дед Мороз должен подарить велосипеды всем детям на земле, он поинтересовался у окружавших его людей: садовника, сторожей и деревенских ремесленников, — есть ли у их детей велосипеды. И вот 24 декабря новенькие велосипеды были доставлены счастливым избранникам. Но его подарки не всегда производили желаемый эффект. Некоторые воспринимали их как унижение, как подачки богача беднякам.

Причуда с велосипедами длилась несколько лет, уступив затем место цветным телевизорам. У «других» был черно-белый? Надо, чтобы все непременно воспользовались прогрессом и видели синее море, зеленые деревья, красные машины. Маме пришлось притормозить его порыв, ибо он обзавелся таким запасом телевизоров, какой можно увидеть только в магазине электротоваров. Позднее благодаря его щедрости я смог часто менять марки мотоциклов. С 18 лет я увлекся этими быстроходными машинами и сумел без труда убедить родителей, что вполне способен без опасности для жизни управлять ими. Лишь много позднее я узнал, как они дрожали от страха, зная, что я мчусь со скоростью 180 километров в час из Парижа в Нант! Когда я, весь покрытый пылью, возвращался из своего опасного путешествия, отец неизменно поджидал меня в главном дворе замка. А потом, убедившись, что я цел и невредим, спрашивал:

— Ты быстро ехал? Не слишком ли большое движение было на дороге? Твой мотоцикл в порядке? Во всяком случае, выглядит он отлично. Похож на акулу. Пойду-ка нарву спаржи на вечер. Ты ведь любишь спаржу, мой самый маленький?

Это блюдо к моему приезду мама заправляла соусом с эстрагоном.

Чтобы уговорить отца подарить мне новую марку «акулы», я заговаривал о новых тормозных системах, безупречном состоянии дорог и своем умении легко обгонять транспорт.

— Хорошо, что на этой модели поставили дисковые тормоза!

— В самом деле? Дисковые тормоза — это отлично! А дорогу содержат в порядке?

— Конечно! Бордюры выкрасили очень ярко.

Очень быстро наш разговор приобретал характер скетча:

— Разумеется, новая марка стоит значительно дороже?

— Разумеется.

— Разумеется! Гм… Рождество не за горами?

— Разумеется.

— Я полагаю, заказать надо побыстрее?

— Лучше бы прямо завтра. Иначе нам может не достаться.

— Разумеется! Скажи-ка, а ты не морочишь мне голову?

Он готов был расхохотаться, и я знал, что дело в шляпе. Теперь достаточно было призвать маму и изложить ей мои аргументы. Несмотря на то что я никогда этим не злоупотреблял и уж никак не пытался затащить его к продавцу, дело быстро кончалось заключением сделки.

 

4. Папе осталось только сыграть в «Оскаре»

 

 

Патрик

 

В 1959 году братья Карсенти связались с отцом, чтобы пригласить принять участие в организуемых ими гастролях.

— Я всегда мечтал сыграть «Скупого», — признался он им.

— Роль Гарпагона вам подходит идеально. Но Мольер не для нашего зрителя… Вы что-нибудь слышали об «Оскаре»?

— Ничего.

— И неудивительно. Когда его сыграли в театре «Атене» с Пьером Монди и Жан-Полем Бельмондо, он с треском провалился. Вам предлагается главная роль. Прочитайте пьесу и позвоните.

— Они не клюнули на «Скупого», — разочарованно рассказывал отец маме. — Им хочется, чтобы я сыграл в каком-то «Оскаре», который однажды с треском провалился.

Но назавтра он повеселел:

— Дети мои, этот «Оскар» работает, как мотор «феррари». В пьесе все выверено до миллиметра!

Я услышал, как прыскала от смеха мама, когда он рассказывал ей, что собирается вытворять на сцене.

Уже после первых представлений пьеса имела огромный успех. На всем протяжении гастролей публика валом валила на спектакль. Зрители захлебывались от смеха. Элегантная Мария Паком была неотразима. Молодой Ги Бертиль удивлял своими находками.

На рождественские каникулы мы с Оливье отправились с мамой в Марсель. После восьми часов в поезде мы наконец увидели встречавшего нас на перроне вокзала Сен-Шарль отца.

— Как доехали? Какой красивый поезд этот «Мистраль»! Представляете, он развивает скорость до ста сорока километров в час. Локомотив, кажется, побил мировой рекорд!

Тогда он еще не мог себе позволить попросить машиниста показать ему свою кабину, чтобы получить необходимые пояснения.

В тот же вечер я познакомился с орущим и жестикулирующим, перепутавшим чемоданы героем пьесы Бертраном Барнье. Я хохотал, совершенно позабыв, что этот человек — мой отец.

На другой день после Нового года мы с Оливье уезжали обратно в Париж. По мере приближения нашего отъезда родители все сильнее нервничали. Особенно отец, которого страшил первый в его жизни полет в Тунис через Средиземное море на двухпалубном самолете «бреге дё пон». Их поцелуи на вокзале напоминали прощание навсегда. Но все обошлось. Отец победил свой страх. После посадки он позвонил нам в полном восторге от двухэтажного самолета, который с такой легкостью взмывал в небо. Их гастроли закончились в Алжире и Марокко, и домой они вернулись на сверхсовременном «суперконстелейшн». Отец дал автографы на меню всему экипажу и, в свою очередь, попросил автографы у них!

 

Париж остался глух к благожелательным откликам об этих гастролях. Начались трудные времена. Звонки раздавались редко… Отцу предлагали лишь второстепенные роли в фильмах, эпизоды (например, в «Капитане Фракассе»). Потом продюсер Жан-Жак Виталь решил возобновить «Оскара» в театре «Порт-Сен-Мартен». Вопреки ожиданиям, родители, особенно мама, не были в восторге от этого предложения.

— Знаешь, пьеса, однажды провалившаяся на премьере в Париже, обречена заранее.

— Возможно, но мне так хочется играть, что я готов рискнуть.

— Послушай, Луи, в случае провала твоей карьере придет конец. Тебе останутся только третьестепенные роли. Да еще неизвестно, получишь ли ты их!

Они говорили об этом днем, ночью, утром… Через несколько дней в столовой, когда я корпел над латынью, родители в сотый раз обсуждали одно и то же:

— А если я соглашусь?

— Нет, дорогой! Это слишком рискованно!

— Послушайте! — вмешался я. — Раз папе так хочется, пусть играет «Оскара»! Мне эта пьеса нравится!

Отец ничего не ответил. Во время ужина разговор вращался вокруг моей приболевшей морской свинки.

— Ну хватит. Раз Патрик за, я буду играть в этой пьесе, — сказал он маме перед сном.

Великие решения принимаются подчас совершенно случайно! Начались репетиции. Утром перед премьерой у отца был вид приговоренного к казни. На другой день о Луи де Фюнесе говорил весь Париж. В его уборной толпились самые разные люди — министры и знаменитые актеры, врачи при галстуках, господа с орденскими розетками и парижские салонные шаркуны — все они внезапно воспылали симпатией к этому актеру, о котором еще накануне никто из них слыхом не слыхал.

 

— Перед поднятием занавеса я не желаю знать, есть ли в зале мои знакомые, — предупреждал он. — Совершенно бессознательно я стану играть лишь для них одних.

Мама сговаривалась с друзьями, прося их хранить тайну. После спектакля все они оказывались в его артистической уборной.

Однажды костюмерша по глупости ляпнула ему, что Патрик с двумя приятелями сидит в третьем ряду партера.

Катастрофа! Каждый раз, уходя со сцены, он говорил маме: «Я никогда так плохо не играл!»

Мы же ничего не заметили, даже наоборот. Как-то вечером публика вела себя на удивление вяло. Ни смешка. Пришлось отцу поинтересоваться:

— Что происходит? В зале президент Республики или кто-то еще? — спросил он при очередном уходе за кулисы.

— Ничуть! Все места забронировали продавцы дамского белья!

На другой день он поделился с нами:

— В конце концов я их расшевелил, но пришлось потрудиться! Невольно вспоминаю, что произошло однажды с Робером (Дери) и Колетт (Броссе). Как называется курортное местечко для кишечных больных в Оверни?

— Шательгийон. А что?

— Уму непостижимо, как они доиграли спектакль. Зрители то и дело выходили в туалет, а когда возвращались, все шепотом спрашивали, как они справили нужду. Им тихо аплодировали, если все проходило гладко…

 

Оливье

 

Я тогда достиг возраста, позволявшего сопровождать по субботам маму в театр. В этот день отец разрешал себе после спектакля отужинать в ресторане. В 21 час нас уже поджидало заказанное «радиотакси». Проезжая по улицам, мы слушали громкие переговоры шофера с диспетчером. «Дом 23 по улице Скриба», «Дом 92 авеню Оперы»… «Красный 56-й по улице Скриба». Мне хотелось стать таксистом!

Через служебный вход мы поднимались по узкой лестнице в коридор с гримуборными. Во время представления туда смутно доносились взрывы смеха. Казалось, они исходят откуда-то из нереального мира, существующего лишь во время представления. Когда мы открывали маленькую дверь, на которой было написано «Луи де Фюнес», нас ослепляли яркие лампы вокруг зеркала с прикрепленными к нему поздравительными телеграммами: «Спасибо за смех», «Я позабыла все свои заботы…», «Луи, ты потрясающий актер!»

Мама вешала сухую сорочку на лакированную вешалку. После сражения на ней окажется его мокрый от пота сценический костюм. Казалось, эта маленькая комната хранила секреты всех побывавших здесь актеров. Ни одна самая прекрасная картина не могла бы лучше украсить эти дурно выкрашенные стены, чем тени знаменитых актеров, переодевавшихся туг на протяжении многих лет. Именно в этой комнате отец старательно готовился к выходу на сцену. Гримируясь, он повторял свой текст, потом, вытянувшись на полчасика на кушетке, старался прогнать ненужные мысли и победить страх, который неизменно охватывал его перед спектаклем. Страх необходим, говорил он, чтобы превзойти самого себя.

Затем мы отправлялись в тесные кулисы, заполненные проводами и декорациями. На сцене тем временем страсти достигали апогея. Чемоданы оказывались перепутаны, любовник не был больше любовником, его место занял шофер. Мой отец играл безумие, а зрители стонали от восторга. Я прислушивался к звукам, доносившимся со сцены. Реплики словно зависали на некоторое время в складках красного бархатного занавеса, чтобы быть лучше понятыми. В сторонке дремал пожарный. Актеры покидали сцену, потом появлялись на ней снова. Так я познавал мир театра.

Я смеялся каждый вечер все сильнее, обнаруживая новые и новые находки господина Барнье. Текст пьесы я знал наизусть и мог оценить, насколько удачны импровизации отца, новые паузы, которые он придумывал, вдохновляясь реакцией публики. Обнаружив нас во время короткого ухода за кулисы, он возвращался на сцену, чтобы с еще большим подъемом сыграть финал. Как только выдерживала сцена его козлиные прыжки? Как не задыхались зрители от смеха? Подобно сыну боксера, присутствующему на мировом чемпионате, я волновался за него, восхищался им, оценивал его феноменальный талант. Наконец занавес опускался. Отец выглядел счастливым, но совершенно измотанным. Как истинный чемпион мира, он всего себя отдавал победе. Уставший от затраченных усилий, с серым лицом, он рассказывал нам, что ему удалось, а что не удалось в этот вечер, но быстро приободрялся при мысли, что осчастливит нас и себя тем, в чем себе отказывал всю неделю, — ужином в ресторане. Подписав множество автографов, мы садились в такси и ехали на вокзал Сен- Лазар. «К «Пивному королю», пожалуйста!»

По прибытии мы первым делом выпивали по кружке холодного пива. Вторая подавалась к ужину. Мы заказывали тушеную капусту или эскалоп по-милански, а под конец пили отменный кофе. Зал был полон, но мало кто узнавал отца. То были последние часы, когда он мог себя чувствовать спокойно в общественном месте. Позднее я часто слышал от него:

— Помнишь пивную? Как славно было тогда!

Уверенные, что получат хорошие чаевые, официанты отлично обслуживали нас. Отец считал, что восходящая слава требовала от него проявления щедрости. Поэтому ему случалось заказывать дорогие блюда, хотя он бы с удовольствием ограничился более скромной едой.

— Я не могу себе позволить заказать салат. Закажу-ка фуагра, — говорил он.

Или:

— Я уже сыт, но придется заказать десерт.

Воскресенье было злосчастным днем: «Оскара» играли утром и вечером. У отца было лишь три часа, чтобы прийти в себя после первого спектакля. Он так вопил при виде чемодана, из которого вываливаются не банкноты, а бюстгальтеры, что начисто лишался голоса, обрести который снова ему помогал только приготовленный мамой чай с медом. Я боялся, что у него не хватит сил играть вечером, так он был бледен. Тогда он объяснял мне, какой магической силой обладает театр:

— Мне действительно не хочется возвращаться, я измочален и чувствую, что буду не в силах играть. Но к счастью, оказавшись на сцене, я снова становлюсь господином Барнье! И может быть, сыграю лучше, чем утром.

 

Для отца перемена адреса никогда не становилась предлогом начать жизнь на широкую ногу. Его заботили лишь наше самочувствие и успехи в учебе. Когда позднее доходы позволили ему вести более роскошную жизнь, он сожалел, что не живет больше на улице Мобеж или улице Рима, хотя все равно избегал пышности и претензий на новом месте. Несмотря на то что шум на улице Рима мешал всем нам, он находил там после очередного марафонского забега необходимый покой.

Четыре из шести окон нашей квартиры выходили на железную дорогу, по которой мчались поезда на запад. Это начиналось в шесть утра и заканчивалось в половине двенадцатого. По ночам мы слышали гудки «пасификов», дремавших в депо. Их бурлящие котлы посылали нам свои стоны. Спасительный свисток, вырывавшийся из клапана, пробуждал нас от сна, после чего эти звери возобновляли свои глухие и регулярные стенания. Мы наслаждались новой квартирой, живя в ритме отправления поездов в Гавр, Шербур или Кан. После переезда на улицу Рима с ее грохотом поездов, к которому мы постепенно привыкли, отец успокоился относительно нашего комфорта. Пережив поэтапно все послевоенные трудности, он научился ценить то, что мы имели. Он даже стыдился этого и до конца жизни считал, что другие заслуживали лучшей жизни в не меньшей мере. Теперь его беспокоили лишь наши школьные успехи. По совету друга семьи мы с Патриком оказались в коллеже Сен-Барб, от которого нас отделяли двенадцать остановок автобуса. Отца волновали эти поездки. Он не переставал думать о наших позвоночниках под грузом десятикилограммовых ранцев, о том, что нас могут похитить, или о неприятных встречах по дороге.

Мы прожили на улице Рима два года, до выпускных экзаменов брата в 1962 году. После того как меня отчислили за нарушения дисциплины, я был помещен в другое, не менее. скучное католическое заведение Сент-Мари де Монсо, но теперь путь в школу стал короче. Выбор родителей был продиктован не столько религиозными убеждениями, сколько практичностью: новый коллеж находился в двух шагах от нашего нового дома.

 

Патрик

 

На улице Рима моя комната быстро превратилась в курятник. Я установил электрический инкубатор, куда помещал великолепные яйца исландских кур, которых разводил в нашем поместье в Аллюэ. Их следовало переворачивать одно за другим два раза в день, смачивать и главное — следить за ртутным термометром. Малейший перегрев мог оказаться роковым. По счастью, отец большую часть дня отдыхал в пижаме на постели, чтобы собраться и «зарядить себя энергией» перед тем, как отправиться играть «Оскара». Ему не составляло труда следить за тем, чтобы температура не превышала 39 градусов, в противном случае надо было крутить ручку нагрева в обратную сторону. Потом в течение часа он не спускал глаз с ртутного столбика. На двадцать первый день в ожидании появления цыплят в квартире ощущалось заметное напряжение. Отец звонил из театра, чтобы узнать, начались ли «роды». В субботу цыплят помещали в коробку из-под обуви и мама отвозила нас в Аллюэ в своей малолитражке.

 

Оливье

 

Малолитражка была в то время нашей семейной машиной. Приходилось пользоваться тормозным башмаком, чтобы остановить машину на подъеме и на спуске. Однажды мама позабыла об этом, и машина завершила пробег пятьюдесятью метрами ниже, упершись в ворота чужого гаража. «Мне стоило такого труда раздобыть этот башмак, — сказал ей отец. — Придется порыскать на всех барахолках, чтобы найти другой!»

Такой уж он был человек!

 

Патрик

 

Наш деревенский домик одиноко стоял на опушке леса на склоне большого земельного участка. Поскольку нас не раз грабили, мы тщательно запирались на ночь. Отец приезжал к нам после спектакля. Он спускался по аллее с револьвером в руке, как в гангстерском фильме, а нам велел никогда не встречать его. Он очень рисковал, имея оружие, — шла война в Алжире, теракты ОАС следовали один за другим, и полицейские патрули появлялись повсюду. Однажды ночью его задержали. Разыграв сценку, он сумел отвлечь внимание полицейского, который мог обнаружить револьвер, спрятанный под платком в бардачке… Дом был буквально нашпигован маленькими пушками, стрелявшими холостыми снарядами, на случай, если бы кто-то попробовал влезть в окна. Только отец умел их отключать. В его отсутствие мы жили с закрытыми ставнями. Потом он заменил эту систему более современной сигнализацией. Выключавшее ее устройство находилось снаружи, за пустыми бутылками, которые надлежало убрать, прежде чем вставить ключ в скважину. Пару раз, нагруженный пакетами, он забывал выключить эту систему, и поднимался вой, как при воздушной тревоге. Заткнув уши, он тотчас выскакивал на двор, разбрасывая и разбивая по пути бутылки. Но, вспомнив, что оставил ключ в машине, первый начинал хохотать, ругаясь на чем свет стоит.

Через месяц после того, как была установлена эта система, мама неожиданно приехала за его костюмом. Он так потел на «Оскаре», что переодеваться приходилось трижды. Довольная успехом пьесы, мама напевала, спускаясь по аллее, когда включился сигнал тревоги. Замерев на месте и увидев, что часть крыши разобрана, она, как в триллере, со всех ног бросилась к машине и с большим трудом, сумела ее завести. Когда жандармы вошли в дом, воры уже дали дёру, основательно обчистив помещение.

— Вам надо благодарить мужа, — сказали они ей. — Не будь сигнала, вы бы столкнулись с ними, и одному Богу известно, что бы с вами произошло.

После этого случая отец сразу же продал дом.

 

Оливье

 

Когда родители решили купить дом у моря, отец остановил свой выбор на Довиле. Это может показаться странным: он всегда сторонился светского общества, особенно тех мест, где люди кичатся друг перед другом. Но я убежден, что в этом не было никакого снобизма. В 1961 году родители купили маленький дом по соседству с ипподромом. Они его отремонтировали и сделали пристройку для занятий брата. Дом именовался «Санта Мария де Ортигера», по названию деревни, где родилась бабушка. Улица называлась Окар-де-Тюрто. Таким образом, наш почтовый адрес занимал много места: «Луи де Фюнес де Галарца, Санта Мария де Ортигера по улице Окар-де-Тюрто, Довиль». Тут мы проводили каникулы. Приезжать каждый год на прежнее место очень нравилось отцу, который не любил путешествий. Только съемки принуждали его отправляться на далекие расстояния, скажем в Нью-Йорк, ради картины «Жандарм в Нью-Йорке». Плавание через океан на лайнере «Франция», небоскребы и возвращение в «Боинге-707» были его лучшими воспоминаниями. Но отдыхать он чаще всего отправлялся с мамой в Венецию: здесь вся красота мира была в двух часах полета от Парижа.

Несмотря на растущую популярность, прогулки по городу еще были вполне возможны. Надев серую кепку, он сопровождал нас на пляж и участвовал в ловле креветок, забрасывая длинную сеть на глазах нескольких поклонников, которые сзывали других, чтобы получить автограф.

Именно в это время я впервые загордился, чувствуя себя сыном знаменитого человека. Однако родители всегда решительно сдерживали наши с Патриком претензии. Основное в нашем воспитании заключалось, как мне кажется, в следующем: мы могли заниматься чем угодно, но никогда не задирать нос. Они нас баловали, но мы должны были сознавать это и не злоупотреблять их добротой. Признаюсь, я часто испытывал удовольствие от того, что ношу свою фамилию, но старался не козырять этим и понимал, что мои личные достоинства не имеют к ней никакого отношения. Конечно, тот факт, что я сын Луи де Фюнеса, время от времени кружил мне голову. Приятно пользоваться привилегиями, которые дает громкое имя. Я помню день, когда впервые это оценил. Это было в шестидесятые годы во время поездки с отцом в машине. Разогнавшись на автостраде, он решил обогнать здоровенный фургон, заехав на хорошо видную желтую разделительную полосу. На его несчастье, это заметил полицейский-мотоциклист.

— Здравствуйте, месье, национальная жандармерия!

Всегда вежливый, отец решил разыграть святую простоту.

— Вы пересекли желтую линию, обгоняя грузовик, — продолжал полицейский.

— Вы ошибаетесь, это не я!

Реплика жандарма, который, конечно, узнал отца, была достойна прозвучать в одном из его фильмов:

— Вы правы! Это я ошибся! Я не разглядел. Теперь, после ваших слов, я понимаю, что это случилось вчера… Проезжайте и извините меня!

Не все жандармы обладали таким чувством юмора, но и впоследствии я часто пользовался их снисходительностью.

— Не станете же вы составлять протокол на сына старшего сержанта Крюшо!

Но знавал я и людей, которые, вставая в позу защитников равенства, доказывали свой демократизм не в мою пользу. Так, во время военной службы в казарме Монлюсон ротный сразу поставил точки над «i»:

— Вот что, де Фюнес. Вам тут не кино. Мы не играем комедию. Вы начнете с того, что будете чистить туалеты всю неделю!

Сей милейший военный был наказан за дискриминацию полковником, которому я пожаловался на другой день. Спустя несколько недель он дал мне увольнительную вне очереди, чтобы я встретился с его дочерью на субботнем балу.

 

Короткие каникулы в Нормандии позволяли отцу пожить семейной жизнью, которой он был лишен из-за своих постоянных отлучек на съемки. Он отдыхал в заботах о нас. Посещение ресторанов и ловля тунца в Туке позволяли ему забывать о профессии. Он любил отвозить маму поболтать с супругой Фернана Леду [8], которая держала антикварную лавочку в Вилервиле, между Довилем и Онфлером. Затем они все вместе пили чай. Сосьетер «Комеди Франсез» с 1931 года, великий актер, рассказывал о театре и вспоминал счастливые времена, когда они с отцом снимались в фильме «Папа, мама, служанка и я» и его продолжении «Папа, мама, моя жена и я» и много говорили о Луи Жуве [9], которого оба знали и высоко ценили.

Во время наших прогулок мы добирались до Байе, где отец заказал одному столяру десертный столик под цвет знаменитого ковра.

Довиль был тем редким местом, где он поддерживал отношения с коллегами. Надо сказать, что это было неизбежно в столь маленьком городке: несколько ресторанов, казино и кинотеатр — вот и все места, где можно было развлечься по вечерам. Особенно памятны наши встречи с Фернаном Рейно. Как в настоящем поединке, нам на радость, они состязались в остроумии. Вот когда я понял, в чем заключается власть смешного и какой нужен талант, чтобы ею должным образом пользоваться. Так я постигал, какими замечательными людьми они оба были. Рейно часто приходил, чтобы поговорить о профессии, но особенно поделиться заботами, которые были насущными и для отца: о будущем детей. «Как нам поступить с нашими малышами?» Эти размышления привели нас на курсы математики и латыни два раза в неделю в лицее Трувиля, дабы обогатить познания и обеспечить необходимыми для определенного успеха в жизни дипломами.

Date: 2016-05-14; view: 289; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.006 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию