Самолет летит на север

Вскоре после того как Колин исполнилось два года, я непреднамеренно совершил ряд судьбоносных поступков, которые привели к тому, что мы покинули Флориду. И все это я сделал одним щелчком мыши. Я заканчивал колонку рано утром, и мне нужно было убить еще полчаса до прихода редактора. По наитию я решил посмотреть сайт журнала, на который я подписался после того как мы купили дом в Вест-Палм-Бич. Этот журнал назывался «Органическое садоводство». Он издавался с 1942 года под редакцией чудаковатого Дж. А. Родейла и стал библией движения, призывавшего «вернуться назад к земле», расцвет которого пришелся на 1960–1970-е годы.

Родейл, нью-йоркский бизнесмен, специализировался на продажах электровыключателей, и в определенный момент его здоровье пошатнулось. Вместо того чтобы обратиться к помощи современной медицины, он переехал из города на маленькую ферму близ городка Эммаус, штат Пенсильвания, и занялся крестьянским трудом. Он питал необычайное недоверие к передовым технологиям, считая, что популярные фермерские и садоводческие технологии (а почти все они используют пестициды и химические удобрения) только наносят вред американскому сельскому хозяйству. Теория Родейла состояла в том, что химикаты с течением времени отравляют людей и саму землю. Он начал экспериментировать с естественными методами ведения хозяйства. На своей ферме он сложил большие кучи компоста из гниющих растений. Как только материал превращался в богатый черный перегной, он использовал его как удобрение и основу для почвы. Он накрывал землю между деревьями в своем саду толстым слоем соломы, чтобы предотвратить появление сорняков и удержать влагу. Он сажал клевер и люцерну, а затем запахивал их, чтобы вернуть земле питательные вещества. Вместо того чтобы использовать инсектициды, он выпустил на свои поля сотни божьих коровок и других полезных насекомых, которые питались вредителями. Он был немного чудаковат, но его теории получили подтверждение. Хозяйство процветало, а состояние здоровья улучшилось, и он раструбил о своем успехе на страницах именно этого журнала.

К тому времени, как я начал читать «Органическое садоводство», Дж. А. Родейл уже давно скончался, как, впрочем, и его сын Роберт, который превратил дело своего отца, то есть компанию Rodale Press, в издательство, приносящее сотни миллионов долларов. Но журнал не был качественно подготовлен; складывалось впечатление, что сотрудники редакции – преданные сторонники философии Родейла и опытные садовники, но дилетанты в журналистике. Позже я узнал, что именно так оно и было. Но я не обращал на это внимания. К органическим удобрениям я относился с уважением, особенно после выкидыша Дженни и наших догадок, что это произошло по вине пестицидов, которыми мы пользовались. К рождению Колин наш садик стал органическим оазисом в море пригородных участков, где использовались химические удобрения и пестициды. Прохожие часто останавливались полюбоваться на наши идеальные насаждения, о которых я старательно заботился. Мне всегда задавали один и тот же вопрос: «Что вы распыляете, чтобы они так хорошо выглядели?» Когда же я отвечал: «Ничего», на меня смотрели с тревогой, как будто только что обнаружили в упорядоченном, жиреющем, конформистском Бока Ратон бомбу.

Итак, в тот день я залез на сайт organicgardening.com и наткнулся на раздел «Вакансии». Я открыл его, до конца не уверенный, зачем. Мне нравилась моя должность ведущего рубрики, ежедневное общение с читателями, свобода выбора темы и свобода в том, как ее раскрывать – серьезно или с юмором. Мне нравилось быть в курсе самой важной темы дня. У меня не было желания менять работу в газете на сонное издательство, которое неизвестно где находилось. Тем не менее я просмотрел вакансии, больше из праздного любопытства, чем по какой-то другой причине, и вдруг на середине страницы замер. Журнал «Органическое садоводство», лицо компании, искал нового главного редактора. Мое сердце екнуло. Я часто размышлял об ощутимых изменениях к лучшему, которых может добиться достойный журналист именно в журнале, и вот он – мой шанс. Это было безумие, это было смешно. Работа, состоявшая в том, чтобы править статьи о цветной капусте и компосте? И почему я хочу заниматься этим?

Той ночью я рассказал Дженни о своем открытии, полностью ожидая, что она назовет меня сумасшедшим только за то, что мне в голову взбрела подобная мысль. Но она удивила меня, предложив послать резюме. Идея покинуть жаркую, влажную, многолюдную и криминальную Южную Флориду и вести спокойную жизнь в деревне понравилась Дженни. Она тосковала по четырем временам года и холмам, по падающим листьям и весенним нарциссам. Она скучала по сосулькам и яблочному сидру. Она хотела, чтобы наши дети и, как бы смешно это ни звучало, Марли увидели настоящую метель.

– Марли даже никогда не бегал по снегу, – сказала она, гладя его шерсть босой ступней.

– Вот главная причина, чтобы сменить место работы, – засмеялся я.

– Тебе нужно послать резюме, просто чтобы удовлетворить свое любопытство, – сказала она. – Посмотри, что выйдет. Если они предложат тебе место, ты ведь всегда можешь отказаться.

Надо признать, я разделял ее мечту о новом переезде на север. Как бы я ни наслаждался жизнью все эти годы в Южной Флориде, я был северянином и никогда не переставал скучать по трем вещам: покатым холмам, смене времен года и открытому пространству. Да, я полюбил Флориду с ее теплыми зимами, пикантной кухней и комичным смешением национальностей, но не переставал мечтать о побеге в свой личный рай. Не об участке размером с почтовую марку в сердце супердорогого Бока Ратон, а о нормальном куске земли, где я мог бы копаться в грязи, колоть дрова и носиться по лесу вместе со своим псом.

Я послал резюме, все еще убеждая себя в том, что это шутка. Через две недели раздался звонок от правнучки Дж. А. Родейла, Марии Родейл. Я направлял письмо в отдел кадров компании и был настолько удивлен тому, что слышу самого владельца, что попросил повторить ее фамилию еще раз. Мария лично заинтересовалась журналом, основанным ее дедушкой, и загорелась идеей вернуть изданию былую славу. Она была уверена, что для этого ей нужен профессиональный журналист, а не просто рьяный садовод-органик, и она хотела поместить в журнал побольше увлекательных, важных материалов об окружающей среде, генной инженерии, разведении скота и птицы индустриальными методами и о растущем движении сторонников органического садоводства.

Я ехал на собеседование, настраиваясь основательно набить себе цену, но я попался на крючок, едва свернул от аэропорта на двухполосную сельскую дорогу. На каждом повороте моему взору открывался очередной красивый вид: здесь каменный фермерский дом, там крытый мост. Оттаявшие наполовину ручьи журчали, стекая с возвышенностей, а вспаханные поля уходили за горизонт. Стояла весна, и каждое дерево в долине Лихай вступило в восхитительную пору цветения. Остановившись у такого странного в сельской местности знака «Стоп», я вышел из взятого напрокат автомобиля и встал на дороге. Повсюду простирались леса и луга. Нигде не было видно ни машин, ни людей, ни зданий. Из первого же попавшегося на пути телефона-автомата я позвонил Дженни: «Ты не поверишь, какие тут места!» – сказал я ей.

Через два месяца грузчики сложили все содержимое нашего дома в Бока Ратон в гигантский грузовик. Машина и мини-вэн разместились в автомобильном перевозчике. Мы передали ключи от дома его новым владельцам и провели свою последнюю ночь в Южной Флориде у соседей, прямо на полу. Марли растянулся между нами. «Комнатный пикник», – потешался Патрик.

На следующее утро я проснулся рано и вывел Марли на его последнюю прогулку по земле Флориды. Пока мы делали круг по кварталу, он сопел, рвался вперед и вставал на дыбы, поднимая лапу на все кусты и почтовые ящики, мимо которых мы проходили. Он и понятия не имел о той резкой перемене в жизни, которую я собирался ему устроить. Чтобы перевезти его на самолете, я купил прочную пластиковую клетку, а по совету доктора Джея после прогулки всыпал в пасть псу двойную дозу успокоительных. К тому времени, как наш сосед подвез нас до международного аэропорта Палм-Бич, глаза Марли покраснели, и сам он стал чрезвычайно вялым. Он не сопротивлялся бы, даже если бы его привязывали к ракете.

На терминале клан Грогэнов сразу бросался в глаза: двое дико возбужденных мальчишек, носившихся по кругу, голодная малышка в коляске, двое обессилевших родителей и одна необычайно заторможенная собака. Довершали картину прочие обитатели зверинца: две лягушки, три золотых рыбки, рак-отшельник, улитка по имени Лентяйка и живые сверчки для кормления лягушек в коробке. Пока мы стояли в очереди на регистрацию, я приготовил пластиковую клетку. Из всех, что я видел, эта была самая большая, однако когда подошла наша очередь, женщина в форме посмотрела на Марли, перевела взгляд на клетку, потом снова на Марли и сказала:

– Мы не можем допустить на борт собаку в этой клетке. Он слишком велик для нее.

– В зоомагазине мне сказали, что эта клетка для больших собак, – удивился я.

– Согласно правилам Федерального авиационного агентства собака должна свободно стоять и поворачиваться в клетке, – объяснила женщина и скептически добавила:

– Ну-ка, попробуйте.

Я открыл дверцу и позвал Марли. Но он не собирался добровольно заходить в эту переносную клетку-тюрьму. Я толкал и тыкал его, уговаривал и обхаживал, но он не двигался с места. Куда затерялось печенье, когда оно позарез нужно? Я порылся в карманах, пытаясь найти что-то, чем можно его соблазнить, в конечном счете выудив оттуда коробку с мятными жевательными драже. Это было лучше чем ничего. Я достал одну и поднес к его носу.

– Хочешь освежиться, Марли? Ну-ка, беги за драже! – Тут я кинул угощение в клетку. Как и ожидалось, он проглотил наживку и вошел внутрь.

Служащая аэропорта была права: клетка не совсем подходила Марли. Во-первых, ему приходилось пригибаться, чтобы не биться головой о потолок, во-вторых, его нос упирался в заднюю стенку, и, в-третьих, его зад торчал из двери. Я подогнул хвост собаки и закрыл дверцу, слегка вдавив Марли внутрь.

– Ну, что я вам говорил! – похвалился я, надеясь, что она все же сочтет эту емкость вполне удобной для Марли.

– Он должен суметь повернуться, – спокойно ответила женщина.

– Малыш, повернись, – кивнул я ему, тихонько присвистнув. – Давай же, повернись.

Он бросил на меня через плечо мутный взгляд. Его голова терлась о потолок, как будто ожидая указаний, как же совершить такой подвиг. Если он не повернется, то авиакомпания не пустит его на борт. Я посмотрел на часы. У нас было двенадцать минут чтобы пройти службу безопасности, пересечь зал ожидания и сесть на самолет.

– Иди сюда, Марли, – сказал я с еще большим отчаянием. – Давай же!

Я щелкал пальцами, стучал по дверце, причмокивал.

– Ну, пожалуйста, – умолял я его. – Повернись.

Я уже был готов упасть на колени, как вдруг услышал треск и вслед за тем голос Патрика.

– Упс, – сказал он.

– Лягушки выпрыгнули! – вскрикнула Дженни, бросаясь в погоню.

– Фрогги! Кроки! Вернитесь! – закричали мальчики хором.

Моя жена уже стояла на четвереньках и ползала за лягушками по полу, но они коварно сохраняли дистанцию в один прыжок. Пассажиры останавливались и глазели во все глаза. На расстоянии лягушек видно не было, и создавалось впечатление, что по полу ползает полоумная тетка с пачкой подгузников на шее, которая, очевидно, перебрала с утра пораньше. По выражению лиц окружающих можно было утверждать, что они бы ничуть не удивились, если бы внезапно Дженни завыла.

– Извините, я на секунду, – спокойно сказал я сотруднице аэропорта и, встав на четвереньки, присоединился к Дженни.

Нам удалось поймать Фрогги и Кроки в момент, когда они собирались сделать свой последний прыжок к свободе через автоматические двери. Все присутствующие получили массу удовольствия, наблюдая за нами. Только мы повернулись, я услышал громкий шум из собачьей клетки. Она пошатнулась и закачалась. Приглядевшись, я увидел, что Марли каким-то образом удалось развернуться.

– Видите, – сказал я служащей. – Он поворачивается без проблем.

– Ладно, – ответила она, нахмурясь. – Считайте, что вам повезло.

Двое рабочих поставили клетку с Марли на тележку и увезли. Припозднившиеся пассажиры ринулись к самолету. Мы подбежали как раз в тот момент, когда выход к самолету уже закрывался. Мне вдруг пришло в голову, что если мы опоздаем на самолет, Марли отправится в Пенсильванию один. И мне страшно было подумать о дальнейшем развитии событий.

– Стойте! Мы здесь! – заорал я, толкая коляску Колин вперед. Дженни с мальчиками бежала в пятнадцати метрах от меня.

Я позволил себе перевести дух, только когда мы устроились на своих местах. Мы впихнули Марли в клетку. Мы поймали лягушек. И мы уже в самолете. Следующая посадка в городе Аллентаун, штат Пенсильвания. Теперь можно расслабиться. Посмотрев в окно, я увидел, что к самолету подъехала тележка с собачьей клеткой сверху.

– Смотрите, – сказал я детям, – вот т там Марли. Они помахали в окошко и крикнули ему:

– Пьивет, пиятиль!

Когда заработали двигатели, а бортпроводница рассказала о мерах безопасности, я достал журнал. Тут я заметил, что Дженни, сидевшая передо мной, вся обратилась в слух. Я тоже услышал что-то. Из-под наших ног, из глубины самолета вырвался приглушенный, но отчетливый стон. Это был жалкий, унылый звук, что-то вроде примитивного воя, который начинался с низких тонов и поднимался все выше. О нет, Господи Иисусе, он там внизу воет! Как известно, лабрадоры выть не умеют. Воют гончие. Воют волки. Лабрадоры не воют, по крайней мере, у них это плохо получается. Прежде Марли предпринимал две попытки завыть, оба раза в ответ на включенную сирену проезжавшего мимо полицейского автомобиля. Пес запрокидывал голову, округлял пасть буквой «О» и издавал самый душераздирающий звук, какой я когда-либо слышал. Он был похож скорее на бульканье при полоскании горла, чем на ответ зову природы. Но теперь Марли, вне всяких сомнений, выл.

Пассажиры оторвались от своих газет и романов. Бортпроводница, в тот момент раздававшая подушки, остановилась в недоумении. Женщина, сидевшая через проход от нас, посмотрела на своего мужа и сказала:

– Прислушайся. Ты тоже слышишь? По-моему, это собака.

Дженни смотрела прямо перед собой. Я уткнулся в журнал. Если кто-нибудь спросит, мы будем отрицать, что являемся хозяевами этой собаки.

– Пиятилю гьюстно, – сказал Патрик.

Нет, сынок, хотел поправить я его, это какой-то странной собаке, которую мы никогда в глаза не видели, грустно. Но я только поднял журнал повыше, заслонив им свое лицо. Реактивные двигатели зашумели, заглушая погребальную песнь Марли, самолет выехал на взлетно-посадочную полосу. Я представил себе состояние нашего пса. Темное багажное отделение. Он один, напуган, сбит с толку, да еще к тому же одурманен лекарством, не может ни встать, ни сесть. Извращенная фантазия Марли могла превратить ревущие двигатели самолета в громовые атаки беспорядочных молний, желающих вырвать его из привычного мира. Бедняга. Я не был готов признать, что он мой, но я знал, что весь полет буду переживать за него.

Едва самолет оторвался от земли, я вновь услышал тихий треск, и на этот раз уже Конор сказал: «Упс». Я посмотрел вниз и тут же снова уткнулся в журнал. Через несколько минут я украдкой огляделся. Убедившись в том, что никто не смотрит, я нагнулся вперед и прошептал Дженни на ухо: «Представляешь, сверчки сбежали».

ГЛАВА 22

В стране карандашей

Наш новый дом стоял на отшибе, а земельные владения тянулись почти на гектар по склону холма. Возможно, это даже была маленькая гора – местные жители спорили об этом. Мы стали собственниками лужайки, где можно было собирать лесную малину, участка леса, где я к своему удовольствию мог колоть дрова, и маленького ручья, полноводного весной, где дети и Марли могли перемазаться с головы до ног. У нас появился камин и неограниченные возможности возиться в саду, а осенью, когда опадали листья, из кухонного окна открывался вид на церквушку с белой колокольней, венчавшую соседний холм.

Впридачу к новому дому мы получили соседа, который словно только вышел с кинопроб. Это был рыжебородый медвежьего вида мужик, обитавший в каменном доме на ферме 1790-х годов постройки. По воскресеньям он обычно садился на заднее крыльцо и развлекался, стреляя из винтовки в лес, – к ужасу Марли. В первый же день, как мы обосновались в новом доме, сосед пришел к нам с бутылкой домашнего вишневого вина и корзиной самой крупной черной смородины, какую я когда-либо видел. Он представился Землекопом. На этом основании мы сделали вывод, что он зарабатывает на жизнь копая землю. Если потребуется выкопать яму или вспахать землю, проинструктировал он нас, стоит только свистнуть, и он тут как тут, вместе с любым из своих тракторов.

– А если собьете оленя своим мини-вэном, тоже зовите, – добавил Землекоп, подмигнув. – Мы забьем его и поделим мясо раньше, чем пронюхают полицейские. – Несомненно, мы уже были не в Боке.

Только одну вещь мы упустили из виду, затевая новую жизнь на лоне природы. Через несколько минут после того как мы заехали на подъездную дорожку, Конор посмотрел на меня, и из его глаз покатились крупные слезы.

– Я думал, в Пенсильвании будет много карандашей![3]

Для наших сыновей, которым исполнилось семь и пять лет, это была настоящая трагедия. Учитывая название штата, в который мы переезжали, оба они надеялись увидеть яркие желтые палочки для рисования, растущие на деревьях и кустах, словно спелые ягоды, в ожидании того, кто их соберет. Мальчики были очень расстроены.

Пусть по соседству не было школы, это сполна компенсировалось присутствием скунсов, опоссумов, лесных сурков, а также разросшимся на опушке леса сумахом, который обвивал деревья. Мне очень нравилось это растение. Однажды утром, заваривая кофе, я выглянул из окна и увидел, что на меня смотрит прекрасный пятнистый олень. На другое утро в нашем саду кудахтали дикие индейки. Как-то в субботу мы с Марли прогуливались по лесу к подножию холма и наткнулись на капкан для норок. Капкан для норок! Почти у меня в саду! Чего бы только принцессы Бокахонтас ни отдали за такую связь с природой!

Жизнь в деревне была спокойной, очаровательной и в то же время немного одинокой. Пенсильванские голландцы вели себя вежливо, но настороженно относились ко всем приезжим. После толчеи и очередей Южной Флориды я должен был бы пребывать в эйфории от уединения. Вместо этого, по крайней мере первые месяцы, я мрачно критиковал наше решение переехать в столь безлюдное место.

А вот Марли не мучили подобные сомнения. За исключением стрельбы Землекопа, новый деревенский образ жизни пришелся ему по душе. Да и что могло не понравиться собаке, у которой энергии больше, чем мозгов? Он носился по лужайке, пролетал сквозь кусты ежевики, плескался в ручье. Целью его жизни стало поймать одного из многочисленных кроликов, которые считали мой огород своим салат-баром. Едва Марли замечал грызуна, жующего салат, он бросался за ним с холма вниз и преследовал его по пятам. В эти моменты его уши развевались на ветру, лапы стучали по земле, а заливистый лай звенел в воздухе. Он был незаметен настолько, насколько незаметен взвод марширующих солдат, поэтому ему никогда не удавалось подобраться к жертве ближе чем на четыре метра – кролик стремглав бросался к лесу, в безопасное место. Но Марли был неисправимым оптимистом: он разворачивался и, виляя хвостом, ни капли не разочарованный, через пять минут повторял все то же самое с другим кроликом. К счастью, он не преуспел и в охоте на скунсов.

Пришла осень, а с ней и совершенно новая озорная игра: атака кучи листьев. Во Флориде осенью деревья не сбрасывали листву, и Марли был уверен, что листва, падающая с неба, – это подарок персонально для него. Пока я собирал граблями желтые и оранжевые листья в гигантские кучи, Марли сидел и терпеливо смотрел, выжидая подходящий момент, чтобы броситься на них. И только после того как я нагребал высоченную гору, он крался к ней, припадая к земле. Через каждые несколько шагов он останавливался, поднимал переднюю лапу и нюхал воздух, как лев, преследующий ничего не подозревающую газель. Затем, едва я облокачивался на грабли, чтобы полюбоваться достигнутым результатом, Марли кидался вперед: после нескольких прыжков через лужайку последние метры он летел, а потом с шумом плюхался животом прямо в середину кучи. Там он рычал, катался, молотил листья, чесался и, по непонятным мне причинам, свирепо гонялся за своим хвостом, не останавливаясь, пока собранная мной куча вновь не превращалась в отдельные листья, разбросанные по всей лужайке. Тогда он садился посреди своей работы, весь в обрывках листьев, и одаривал меня довольным взглядом, словно без его участия процесс сбора кучи не мог быть завершен.

На наше первое Рождество в Пенсильвании ожидался снегопад. Мы с Дженни, будто коммивояжеры, убеждали Патрика и Конора, что они сделали правильный выбор, оставив своих друзей и дом во Флориде. И одним из преимуществ нового места стал обещанный снег. Причем не просто какой-то там снег, а глубокие, пушистые сугробы, какие обычно рисуют на открытках, снег, падающий с неба крупными бесшумными хлопьями, из которого можно слепить снеговика. А снегопад на Рождество был лучшим из подарков, Святым Граалем северной зимы. Мы опрометчиво нарисовали детям лубочную картинку, уверяя, что рождественским утром они проснутся и их глазам предстанет белоснежный пейзаж, безупречный, за исключением одиноких следов от саней Санты перед входной дверью.

На неделе, предшествующей этому грандиозному событию, все трое детей уселись перед окном. Они торчали там часами. Их взгляд был прикован к свинцовому небу, словно своим желанием они могли открыть его и опустошить снеговые запасы. «Давай же, снег, иди!» – колдовали они. Они никогда не видели снега, а мы с Дженни не видели его последнюю четверть нашей жизни. Мы все хотели снега, но облака не сдавались. За несколько дней до Рождества вся семья забралась в мини-вэн и отправилась на ферму, которая находилась неподалеку от нас. Там мы срубили ель, бесплатно прокатились на возу с сеном и с удовольствием попили горячего яблочного сидра у костра. Это были те неотъемлемые составляющие северного праздника, по которым мы так скучали, и теперь не хватало только одного. Где был чертов снег? Мы с Дженни начали жалеть о том, что опрометчиво расхвалили приближавшийся первый снегопад. Когда мы везли наше свежесрубленное дерево домой и сладковатый запах его смолы наполнил воздух, дети пожаловались, что чувствуют себя обманутыми. Сначала никаких карандашей, потом никакого снега. Что еще им наврали родители?

Рождественским утром они нашли под елкой новые санки и огромное количество одежды для снежной зимы, которого хватило бы для экскурсии в Антарктиду, но вид из окон не изменился: голые ветви, жухлая трава, коричневые кукурузные поля. Я подкинул в камин дрова и попросил детей потерпеть. Снег выпадет тогда, когда выпадет.

Однако настал Новый год, а снега все не было. Казалось, даже Марли волновался: он постоянно подбегал к окну и выглядывал на улицу, тихонько поскуливая, словно его тоже намеренно ввели в заблуждение. После каникул дети вернулись в школу, но снега по-прежнему не было. По утрам за столом они угрюмо смотрели на меня, как на предателя. Я начал было высказывать неубедительные извинения, вроде:

– Наверное, маленьким деткам в других деревнях снег нужен больше, чем нам.

– Да, конечно, пап! – огрызался Патрик.

Через три недели после Нового года снег, наконец-то, спас меня от угрызений совести. Он выпал ночью, пока все спали. Первым забил тревогу Патрик, который прибежал в нашу спальню на рассвете и раздвинул шторы.

– Смотрите! – завизжал он. – Он выпал!

Мы с Дженни приподнялись на кровати, чтобы узреть доказательство нашей невиновности. Белая скатерть покрыла холмы и кукурузные поля, растянувшись за горизонт.

– Конечно, выпал, – ответил я небрежно. – Я же тебе говорил.

Снежный покров был высотой порядка тридцати сантиметров, а хлопья все не переставали падать с неба. Вскоре с пальцами во рту, волоча за собой одеяла, в прихожую спустились Конор и Колин. Марли тоже был на ногах, он потягивался и молотил хвостом по всему, что ему попадалось, чувствуя прилив сил. Я повернулся к Дженни и сказал:

– Мне кажется, заставлять их спать – не выход.

И когда она согласилась, я повернулся к детям и прокричал:

– Ну что, снежные зайчики, всем одеваться!

Следующие полчаса мы провели в борьбе с молниями, носками, пряжками, капюшонами и перчатками. Когда мы закончили, дети стали похожи на мумий, а наша кухня – на раздевалку участников зимних Олимпийских игр. И в дисциплине «Кретины на ледяной горке» в весовой категории больших собак выступал… пес Марли! Я открыл парадную дверь, и, прежде чем кто-либо успел сделать шаг, Марли пронесся мимо нас, сбив ненароком с ног сильно закутанную Колин. В то мгновение, когда его лапы почувствовали под собой странное белое покрытие («Ой, мокро! Ой, холодно!»), он переоценил ситуацию и попытался повернуться вокруг своей оси. Любой, кто водил машину во время снегопада, знает, что резкое торможение вкупе с разворотами не приводит ни к чему хорошему.

Марли занесло, и он покатился задом наперед. Он быстро свалился на бок и снова прыгнул на все четыре лапы, соскользнул со ступеньки и головой въехал в снежный сугроб. Когда он выбрался оттуда, то был похож на гигантский пончик, посыпанный сахарной пудрой. За исключением черного носа и двух карих глаз он был совершенно белым. Ужасная снежная собака! Марли не знал, что сделать с этой инородной субстанцией. Он засунул нос в глубокий сугроб и громко чихнул. Он прыгнул и снова сунул в сугроб морду. Затем, словно невидимая рука протянулась с небес и дала ему мощный заряд адреналина, он включил максимальную скорость и принялся передвигаться по саду гигантскими, размашистыми прыжками, которые прерывались только кувырками или резкими падениями. Снег приносил ему столько же радости, сколько налет на мусорный ящик соседей.

Проследив на снегу следы от лап Марли, можно было понять его изощренную логику. Его путь изобиловал резкими поворотами и разворотами, ломаными петлями и восьмерками, спиралями и тройными лутцами. Он следовал какому-то причудливому алгоритму, который понимал только он сам. Вскоре дети перехватили инициативу и начали кружиться, кататься и резвиться, и снег забивался во все складки их верхней одежды и под нее. Дженни вышла с тостами, намазанными маслом, кружками горячего какао и объявила: школа отменяется. Я знал, что у меня нет шансов быстро выехать на своем маленьком переднеприводном «ниссане» с подъездной дорожки, не говоря уж о том, чтобы пробраться по неровным сельским дорогам, поэтому я провозгласил День снега и для себя.

Я выгреб снег из каменного круга, который я выложил той осенью для костров на заднем дворе, и вскоре мы развели потрескивающий огонь. Дети съезжали на санках с горки, проезжали мимо костра и останавливались у опушки леса, а Марли бегал за ними. Я посмотрел на Дженни и спросил:

– Если бы тебе кто-нибудь год назад сказал, что ты с детьми будешь съезжать с заднего крыльца на санках, ты бы поверила?

– Никогда в жизни! – ответила она, тут же слепив снежок и запустив его мне в грудь.

В волосах Дженни блестел снег, на щеках играл румянец, а изо рта шел пар.

– Иди сюда, поцелуй меня, – позвал я.

Позже, пока дети грелись у костра, я решил тоже опробовать санки. Последний раз я катался на них будучи подростком.

– Хочешь присоединиться? – спросил я Дженни.

– Извини, Жан Клод, ты уж как-нибудь сам, – ответила она.

Я установил санки на вершине холма, лег на них спиной, опершись на локти и зафиксировав ноги спереди, и начал раскачиваться, чтобы скатиться. Нечасто Марли выпадала возможность посмотреть на меня сверху вниз, да еще чтобы такая выходка сошла ему с рук. Он робко подобрался ко мне и обнюхал мое лицо.

– Тебе чего? – спросил я, а это и было нужное ему приглашение.

Он вскарабкался на меня и улегся всей своей тушей.

– Уйди отсюда, толстый олух! – заорал я.

Но было уже поздно. Мы поехали вперед, набирая скорость.

– Доброго пути! – закричала Дженни откуда-то сзади. Пока мы летели вниз, Марли энергично облизывал мое лицо.

Наш общий вес был гораздо больше, чем вес детей, поэтому мы пролетели мимо той точки, где заканчивались следы саней.

– Держись, Марли! – закричал я. – Мы едем в лес!

Мы пронеслись мимо огромного орехового куста, потом между двумя вишневыми деревьями, чудесным образом миновав все жесткие объекты, продрались сквозь подлесок и ежевику. И вдруг я вспомнил, что немного дальше начинался берег до сих пор не замерзшего ручья. Я постарался выставить вперед ноги и использовать их как тормоза, но ботинки застряли. А берег был крутым, почти отвесным, и мы все продолжали нестись вперед. У меня хватило времени только на то, чтобы вцепиться в Марли, зажмуриться и закричать: «Ааааааааа!»

Санки соскочили с обрыва и повисли на моих ботинках. Это напоминало один из классических моментов мультиков, когда герои зависают в воздухе на несколько секунд, прежде чем разбиться вдребезги. Только в этом мультике я вцепился в безумного слюнявого лабрадора. Мы держались друг за друга и когда плюхнулись в сугроб на берегу, и потом, когда поехали к воде. Когда санки наконец остановились, я открыл глаза и оценил свое состояние. Я мог двигать пальцами ног и рук и крутить головой – вроде бы ничего не было сломано. Марли уже слез с меня и стоял рядом, сгорая от нетерпения еще раз испытать столь забавное приключение. Вздохнув, я встал и сказал ему отряхиваясь:

– Слишком стар я для таких приключений.

В последующие месяцы нам становилось все очевиднее, что Марли тоже для них староват.

Где-то к концу той первой нашей зимы в Пенсильвании я начал замечать, что Марли постепенно переходит из среднего возраста в предпенсионный. В декабре ему исполнилось девять, и он начал потихоньку сдавать. Выбросы безудержной энергии, когда адреналин играл у него в крови, все еще случались, но они становились короче и реже. Теперь Марли был рад весь день продремать, а на прогулках уставал раньше меня, что было непохоже на него. Однажды в конце зимы, когда температура была около нуля, а в воздухе уже пахло весной, я спустился со своим псом с нашего холма и взобрался на соседний, который был еще круче. На вершине возвышалась белая церквушка, а возле нее находилось кладбище, где были похоронены ветераны Гражданской войны. На самом деле мы гуляли так очень часто, и еще прошлой осенью Марли одолевал маршрут без видимых усилий, несмотря на крутизну склона. Но на этот раз пес отстал от меня. Всю дорогу я подбадривал его, но он напоминал заводную игрушку, замедляющую движения, когда садится батарейка. У Марли уже не хватало энергии, чтобы добраться до вершины. Я остановился, чтобы дать ему передохнуть, чего никогда раньше не делал.

– Ты же не подведешь меня, правда? – спросил я, нагнувшись и погладив его.

Марли посмотрел на меня. Глаза пса блестели, нос был мокрым, и казалось, он не обращал внимания на тревожные сигналы, которые посылал ему его организм. Морда Марли была скорее довольной, нежели усталой, как будто ничего и не было на свете лучше посиделок рядом с хозяином на тропинке морозным утром на исходе зимы.

– Если думаешь, что я понесу тебя, забудь об этом, – предупредил я его.

Солнце осветило собаку, и только теперь я обратил внимание, сколько седых волос появилось на рыжевато-палевой морде. из-за того что шерсть была светлой, изменение оттенка было едва заметным, но бесспорным. Вся морда и большая часть бровей стали из темно-желтых белыми. Мы даже толком заметить не успели, как наш вечный щенок превратился в пожилого пса.

Кстати, это вовсе не означало, что он стал лучше себя вести. Марли был всегда готов совершить любой свой фирменный эксцентричный поступок, просто в более медленном темпе. Он все еще таскал еду с тарелок детей. Он все еще открывал носом мусорное ведро на кухне и тщательно исследовал его содержимое. Он все еще натягивал поводок. Все еще проглатывал предметы домашней утвари.

Все еще пил из унитаза и проливал воду из своей миски. Едва небо темнело и гремел гром, он все так же впадал в панику, а когда оставался один, превращался в разрушителя. Однажды мы приехали домой и обнаружили, что Марли носится по комнатам как угорелый, а матрац Конора был разодран до пружин.

С годами мы стали философски относиться к ущербу. Правда, теперь, когда мы жили вдалеке от флоридских гроз, Марли стал реже наносить урон. Если в доме живет собака, то неизбежно где-то отвалится штукатурка, какие-то подушки будут разодраны, какие-то ковры будут порваны. Как у любых отношений, у этих была своя цена. Мы на нее согласились, она устанавливала баланс между радостью, забавами, защитой и товарищескими отношениями, которые нам дарил Марли. Денег, что мы тратили на нашу собаку и на ремонты, хватило бы на маленькую яхту. Но как оценить преданное ожидание твоего возвращения домой в течение всего дня? Сколько стоит момент, когда твоя собака прыгает к тебе на колени или съезжает с тобой с горки на санках, облизывая лицо?

Марли заслужил место в нашей семье. Как странноватый, но всеми любимый дядюшка, он был тем, кем он был. Он никогда бы не стал Лэсси, никогда бы не попал на выставку. Теперь мы это знали. Но мы принимали его таким, какой он есть, и любили его за это еще больше.

– Эй ты, старый чудила, – сказал я псу на тропинке в тот день на исходе зимы, почесывая его шею. Кладбище, цель нашей прогулки, было всего в нескольких шагах от нас. Однако, как и в жизни, само путешествие было важнее, чем прибытие. Я присел на колено, гладя Марли, и сказал:

– Давай просто посидим здесь.

Когда пес передохнул, мы повернулись и пошли домой.

ГЛАВА 23

Date: 2016-05-14; view: 314; Нарушение авторских прав