Приблизиться к страху

Неизбежной альтернативой приятия перемен является страх. Все мы знаем людей, которые ради сохранения привычной жизни держатся за то, что нельзя удержать. Это тупиковая ситуация. Они паникуют, пытаясь не

подпускать к себе будущее; желая сохранить всё, как есть, они помещают себя в узкие и жёсткие рамки. Страх превращает их жизнь в полусмерть, в ад для напуганных. Мы не можем быть открытыми жизни, не открывшись переменам, — вот довольно пугающая истина, с которой мы сталкиваемся в старости. Сильнее всего обретению мудрости препятствует желание не допустить перемен.

Отношение эго к переменам можно проиллюстрировать образами индийской мифологии, в которой Богиня ( или жизнь ) представлена в двух основных формах: Кали и Дурга. Кали — ужасное божество. Она украшена гирляндой из черепов и опоясана оторванными руками. С её языка каплет кровь, она держит обагренный кровью меч. Кали является врагом эго; именно этот ужасающий аспект Богини мы видим, когда пытаемся управлять миром или цепляемся за что-то. Кали призвана сокрушить эго и насильно избавить нас от того, за что мы держимся.

Когда мы отстраняемся от своего эго, Кали превращается в Дургу, золотую Богиню, сияющую Великую Мать. Наша программа сознательного старения требует, чтобы мы как можно ближе подошли к Кали, к тому, что страшит нас, — чтобы обнажить свои привязанности и — после избавления от них — познать безмятежность.

Если мы не убегаем от своего страха перед будущим, у нас появляется замечательная возможность войти в духовное измерение. Надо добровольно отрыться всему, что содержит в себе данное мгновение — включая самые страшные, как нам кажется, угрозы. Но как сделать это? Воспитывая бесстрашие и знакомясь с нашими демонами.

Когда я начал работать с умиранием, я сделал это по двум причинам. Во-первых, по милости моего гуру, а также благодаря медитации и энтеогенам мне были дарованы метафизические переживания. Я решил, что смогу изменить в лучшую сторону бытующее в нашей стране устаревшее, средневековое восприятие смерти и умирания. Я надеялся, что, сидя рядом с умирающими ( большинство которых привыкли считать себя всего лишь телом и умом ) как душа, я сумею в весьма подходящее время сообщить им более высокую истину и открыть широкие перспективы сознания.

Вторая причина была личной. Я, как большинство людей, боялся смерти и хотел избавиться от своего страха. Мне также нужно было бороться со своими антипатиями, желаниями и замешательством — порождением эгоистичных привязанностей и неведения. Чтобы

избавиться от привязанностей, я нуждался в наглядном подтверждении бренности всего земного. Я знал, что нет более эффективного способа глубже прочувствовать закон перемен и невечности ( анитьи ), чем находиться рядом с умирающим.

Хотя я, конечно, не свободен от страха смерти, могу сказать, что приближение к умирающему человеку ( и, соответственно, к своему собственному неприятию смерти ) помогло мне избавиться от личного сопротивления и ознакомило с тем, что в противном случае осталось бы абстрактным ( и поэтому непобедимым ) демоном. Если мы добровольно подойдём к зеркалу, в котором отражаются пугающие или тревожащие нас перемены, и внимательно рассмотрим их, наш страх перед будущим станет слабее. Тот, кто осознал неизбежность изменений, не будет захвачен врасплох и шокирован, когда законы природы сделают своё дело. Это не избавляет от страданий, но позволяет посмотреть на них по-новому — не так, как некоторые знакомые мне старики, которые в возрасте восьмидесяти-девяноста лет всё ещё спрашивают: « Почему это произошло со мной ?» Приготовившись к тому, что случится в старости, мы сможем принять свой жребий более достойно и благодушно. С точки зрения эго перемены равнозначны страданию, но для души перемены — просто перемены. Помедитируйте на это.

И, конечно, нельзя забывать о том, что наше восприятие будущего зависит от того, как мы относимся к тайне. Сколько бы мы ни узнали о себе и своём существовании, в нас всегда останется намного больше неизвестного нам. Но у души нет никаких проблем с тайной — тайна является неотъемлемой частью души. Превращаясь в мудрых старцев, мы осознаём, что эго ни над чем не властно; мы начинаем погружаться в таинственное « сейчас » и позволяем будущему разворачиваться так, как оно того пожелает.

ВНЕВРЕМЕННОЕ «СЕЙЧАС»

Овладевая искусством сознательного старения, мы начинаем видеть, в какой степени порабощённость временем является порождением нашего ума. Вероятно, вам неоднократно предоставлялась возможность убедиться в этом на личном опыте ( хотя не исключено, что вы не обращали на это внимания ). Вспомните, к примеру, каково быть

полностью поглощённым каким-либо делом — скажем, чтением хорошей книги, или любовью, или слушанием чарующей музыки. Очнувшись, вы вдруг понимаете, что незаметно пролетел целый час. Сосредоточившись на своём занятии ( а может, рассредоточившись ) и прекратив метания ума ( от прошлого к будущему и обратно ), вы выпадаете из времени и освобождаетесь от прошлого и будущего. После таких « вневременных » моментов вы чувствуете себя расслабленными, отдохнувшими телесно и психически. Вы словно сбросили с себя невидимую ношу. Именно на достижение такого эффекта направлена практика сознательного старения. В старости, будучи не столь занятыми, как прежде, мы можем с помощью этих техник в любой момент ослабить железную хватку времени и войти во вневременное « сейчас ».

В обретении свободы ключевым моментом является осознание того факта, что в « сейчас » времени нет. Все великие мировые религии говорят о « вечном сейчас » и утверждают, что искать Царство Небесное надо не за тридевять земель, а именно там, где находишься. Другими словами, вечность уже здесь, и, научившись « терять нить времени » в моменте настоящего, мы обнаруживаем скрытые измерения повседневной жизни. Они всегда были с нами, но мы не видели их из-за порабощённости временем. Мгновение является вратами вечности.

Научиться воспринимать жизнь как цепочку вневременных моментов можно, постаравшись не заниматься сразу несколькими делами. Когда пьёте чай, просто пейте чай. Читая газету, просто читайте газету. Это помогает успокоить ум и ослабить петлю времени. Внимательная сосредоточенность на каком-то деле дарует восхитительную свободу от мыслей. Времени нет ни в глотке чая, ни во вдохе, ни в сделанном шаге. Научившись при любой возможности всецело сосредоточиваться на текущем моменте, вы обретёте чувство покоя, которое даёт пребывание в вечном « сейчас ». Это не значит, что не надо носить часы, придерживаться распорядка дня или планировать дела на завтра. Просто нужно полностью сознавать всё, что делаешь. Попрактиковавшись в этом, можно укрепить ум и уменьшить беспокойство. Хотя порой ваш внутренний свидетель будет привязан к физическому уровню, он научится выходить за рамки земного существования и наполнит вашу жизнь чувством вневременного « сейчас », содержащего в себе прошлое и будущее.

ТРИ ЛИКА ВРЕМЕНИ

Осознав относительность времени, мы начинаем замечать, что его лицо меняется — как на изображённых Сальвадором Дали часах, перетекающих в другие формы. Мы увидим, что есть разные виды времени: объективный хронометраж по Гринвичу; « психологическое время », которое тянется как резина, когда мы скучаем, и проносится стрелой, когда мы счастливы; « время социума », варьирующееся в зависимости от скорости жизни общества, от уровня развития технологии и подхода ко времени ( например: « время — деньги »).

К нашей программе сознательного старения имеют отношение все эти три аспекта времени. Давайте начнём с « психологического времени ». Многие пожилые люди утверждают, что с годами время начинает двигаться и быстрее, и медленнее, чем раньше. Годы летят, а часы тянутся. Этот феномен можно объяснить по-разному. Например, чем старше вы, тем меньшая доля вашей жизни приходится на каждый год. Другими словами, для десятилетнего ребёнка год — это 1/10 его жизни, а для шестидесятилетнего человека год составляет всего 1/60 от прожитого.

Как бы там ни было, чем старше мы, тем быстротечнее время; мы чувствуем, что оно утекает сквозь пальцы, словно песок. Я часто слышал, как старики спрашивают. « Куда пропало время ?» Кажется, что события десятилетней давности произошли вчера.

Конечно, у такой дезориентации во времени могут быть и положительные стороны. Инсульт повлиял на мои « внутренние часы », и я уже не столь сильно привязан к железной поступи времени. Я заметил, что чем аморфнее становится моё психологическое время, тем легче мне погружаться в « сейчас ».

Для некоторых стариков время мчится; они мечутся, не успевая сделать то, что нужно. Но для не меньшего количества пожилых людей время тянется чрезвычайно медленно. Часто это малоподвижные люди, в жизни которых нет заметного стимула. В результате появляется скука. Возникает мучительное ощущение: время словно бы каплет из крана. Скука является одним из самых распространённых спутников стареющего человека. Однако скука ( как и многое другое ) часто оказывается вовсе не тем, чем кажется.

Как-то я отправился на три месяца в Мьянму ( тогда она ещё называлась Бирмой ) на медитационный ритрит. Мне выделили в монастыре келью, в которой не было книг, бумаги, не с кем было поговорить. Собственно, там вообще было нечего делать. Пару раз, сидя на кушетке для медитации, я подумал: « Мне уже надоело ». Но вместо того, чтобы прогонять мысль или прийти к выводу о том, что « надо сматывать удочки », я решил познакомиться со скукой ближе. Я спросил себя: « На что похожа скука? Квадратная она или круглая? Она движется или стоит на месте ?» Чем больше я задавался вопросами о природе скуки с позиции души, тем интереснее становилось это переживание. Перестав тревожиться о том, что скучаю, и рассмотрев мысли, образы, предубеждения, ожидания и физические ощущения, которые содержит в себе состояние, названное мною « скукой », я понял, что « скука » — это фикция. На самом деле, я просто исследовал иное состояние сознания. Это вновь продемонстрировало мне, сколь полным и богатым может быть настоящее мгновение.

Как и всегда, трансформация осуществляется благодаря вниманию.

Помимо « психологического времени » на нас воздействует также « время социума ». В каждой культуре оно своё, особенное — наподобие особого языка или национальной кухни. Философ Кен Уилбер ¹ заметил, что мы живём не в духовном веке, как объявило движение Нью-Эйдж, а, скорее, в век информации. Для нашей основанной на философском материализме индустриальной культуры характерен ускоренный темп жизни.

Однажды на Пятой авеню я увидел пожилую пару. Они шли очень медленно, поддерживая друг друга. Через перекрёсток проносились, спеша успеть на зелёный свет, машины и люди. Когда старики медленно двинулись через дорогу, я ощутил, насколько враждебны к ним окружающие. Машины сигналили, люди толкали их вперёд, а они так растерялись, что вообще остановились. Окружающий мир двигался настолько быстрее их, что они выглядели марсианами. Я подумал:

¹ Кен Уилбер ( род. 1949 ) — один из влиятельнейших представителей трансперсональной психологии, автор 16 книг; в 1993 г. получил ( вместе со Станиславом Грофом ) почетную премию Ассоциации трансперсональной психологии за выдающийся вклад в ее развитие.

Интересно,как бы им жилось в деревне или маленьком городке,где люди помогали бы им?»Наверное,там они не были бы столь неуместны,ибо больше соответствовали бы тамошнему укладу жизни.

Как-то я свозил своего почти девяностолетнего отца в городок Холлистон, расположенный рядом с Бостоном. Когда мой отец был ребёнком, у его деда ( который первым из нашей семьи перебрался в Америку ) была ферма вблизи Холлистона. Мне захотелось, чтобы отец опять увидел эти места и вспомнил былые дни. Тогда он жил с родителями в многоквартирном доме в северной части Бостона, а на выходные они приезжали поездом в Холлистон. Дед встречал их на станции и отвозил на дрожках на ферму. Я подумал, что отцу будет приятно вновь проехать по этому маршруту.

Я порылся в старых картах, чтобы определить, где могла находиться ферма, и мы поехали туда по старой дороге. На месте оказалось, что дома уже давно нет — лишь несколько гниющих досок. В преклонном возрасте отец стал молчалив. Вот и тут, не проронив ни слова, он огляделся так, словно заблудился, а потом опустил глаза и всю обратную дорогу смотрел в пол. Я был весьма разочарован! Чтобы найти старую ферму, мне пришлось приложить немало усилий: я звонил в муниципалитет и т. д. Но, казалось, отца наше приключение совершенно не заинтересовало.

Вдруг я понял, в чём проблема: отец просто не успел понять, что произошло. День промелькнул слишком быстро! Мы ехали от станции со скоростью автомобиля, а отец помнил поездку на повозке. И я решил всё повторить. На этот раз мы двигались так медленно, как могли бы катиться дрожки, в которые запряжена гнедая кобыла. И вдруг отец ожил! Из его уст полился поток воспоминаний: « Тут я упал с повозки. Здесь мы ели яблоки !» Отцу было что рассказать, но он не мог сделать этого, пока мы не замедлились, позволив выйти на сцену его памяти, которая связала его с этими местами.

Этот случай помог мне понять, почему так много стариков чувствуют, что идут не в ногу с миром, движущимся слишком быстро, и почему многие пожилые люди жаловались мне, что чувствуют себя отставшими от времени.

Хотя мы способны принимать новое, старое порой тоже может оживать. Мой отец был современным человеком, но вернулся в прошлое, перешёл на другой уровень реальности. Он не застрял в прошлом —

чтобы вернуться туда, ему понадобилось приехать в места своего детства. Он не ностальгировал. В старости люди часто начинают воспринимать время так же, как в детстве, когда на них не давил груз обязательных дел.

Я сижу на крыльце и молчу вместе с деревьями, растущими рядом. Помню, что в детстве я совершенно не чувствовал себя занятым человеком — так же, как сейчас. Моя старость дала мне такой же временной простор, как когда-то детство. Это позволяет душе заявить о себе. В случае с отцом я постарался замедлиться, чтобы воссоздать то пространство, в котором он нуждался, чтобы проснулось его детство. Машина превратилась в дрожки. Скорость автомобиля не могла предоставить столько места, сколько давала повозка с лошадью.

Пожилых людей всеобщая одержимость скоростью часто не просто смущает, но и травмирует. Я провёл немало времени в Манхеттене, где спешка практически стала манией, и видел, как трудно пожилым людям иметь дело с урбанистическим окружением. Старому человеку трудно пересечь перекрёсток с быстро переключающимися сигналами светофора и несущимися машинами, не пострадав физически или по крайней мере психически. Наблюдая за тем, как старушка с палочкой маневрирует среди машин, а таксисты бешено сигналят ей, я ощутил, сколько агрессии к духу её старости содержится в нашей одержимой временем культуре.

Понятно, что медицина тоже стала заложницей всеобщего ускорения. Когда я был ребёнком, врач рассматривался чуть ли не как член семьи. Он звонил пациентам домой, заходил на чай. Теперь, когда я посещаю врача, хорошо, если за те семь-десять минут, которые он отводит на приём пациента, мы обменяемся рукопожатием и представимся друг другу. Это же верно и в отношении юристов. Мой племянник — адвокат, и он рассказал мне, что к его телефону подключена приставка, фиксирующая каждую потраченную на деловые переговоры секунду. Когда-то адвокат не считал часов, проведённых с клиентом; он мог даже отобедать ( не выставляя за это счёт ) с тем, чьи интересы представляет. Современному человеку, зажатому в тисках времени, такие отношения могут показаться романтическими или даже излишне сентиментальными, но не так уж давно это было нормой.

ВРЕМЯ ДУШИ

Все эти разновидности времени ( объективное и психологическое время, а также время социума ) воспринимает эго. У души время совсем другое; она живёт по иному календарю. В сравнении с душой эго выглядит как муха-однодневка, которая утром появляется на свет, а вечером умирает. Научившись смотреть на мир глазами души, мы соответственно изменяем и своё отношение ко времени.

Чем дальше мы, исследуя духовный уровень своего бытия, продвигаемся по пути мудрости, тем яснее становится, как мало внимания наша культура уделяет сакральным аспектам повседневной жизни. Этот пробел заметнее всего проявляется в сфере времени. Чтобы понять отношение нашей культуры ко времени и осознать степень секуляризации её мировосприятия, необходимо выйти за пределы клише « время — деньги ». Нас учили думать, что время является чем-то вроде материальных средств, которые можно « тратить », « иметь » или « не иметь ». Очень редко мы размышляем о святости времени или воспринимаем мгновение как духовный дар.

Я вырос в еврейской семье, но мы не соблюдали субботу. Мои родители забыли о заповеди « помни день субботний ». Казалось, что регулярное соблюдение субботнего покоя отделило бы нас от друзей не­евреев, поэтому мы ассимилировались. Но при смене ценностей Старого Мира на установки материалистической культуры было утрачено нечто драгоценное. Для иудеев суббота ( как и воскресенье для христиан ) является днём, когда время останавливается; днём, придающим смысл остальным дням недели.

Насколько лет назад я посетил древнюю часть Иерусалима и был тронут тем, как в пятницу после захода солнца вся жизнь замерла. Это выглядело так, словно прекратились телодвижения коллективного организма иудейской общины. Все одновременно как бы глубоко вздохнули, расслабились и задумались. Похоже, что суббота является метафорой медитации; это спокойное осознание, предшествующее дальнейшему продвижению вперёд. Конечно, многие соблюдают субботу механически. Для них участие в этом ритуале является признаком порядочного, респектабельного человека. Но есть люди, которые берегут это священное время для празднования мистерии их « завета » с Богом; это время, когда души могут быть вместе, чтобы сообща освящать мир.

Пожилому человеку крайне необходимо иметь такое время передышки и святости. Независимо от того, религиозны вы или нет, полезно соблюдать субботу или думать о медитативной практике как о ежедневной краткой субботе. Чтобы помнить о святости нашей жизни, надо регулярно давать себе возможность забывать о времени и делах. Соблюдение субботы помогает погрузиться в « сейчас ». Это не только восстанавливает физические и психические силы, но и укрепляет наш дух, нуждающийся, подобно растению, в уходе и заботе. Выделив время для выхода из потока времени, мы подпитываем ту часть себя, которая вечна.

Из-за того, что мне часто приходилось перемещаться из Соединённых Штатов и Индию и обратно, я стал весьма чувствительным к различию в восприятии времени этими двумя культурами. Помню, как в 1970 году я посетил своего гуру, живущего в Индии, где я не был уже два года. После полёта со скоростью 900 километров в час на « Боинге-747 » из Нью-Йорка через Франкфурт, я среди ночи оказался в делийском аэропорту. Как только я вышел из самолёта и вдохнул воздух Индии — горячий, пахнущий пылью и цветами, — все мысли о скорости и эффективности улетучились, начал устанавливаться новый ритм жизни.

В здании аэропорта ошеломлённые, смущённые, уставшие и неуклюжие пассажиры выстроились в длинную очередь на контроль. Было 3: 30 по местному времени. Очередь двигалась так медленно, что казалось, будто она не движется вообще. Мы, жители Запада, привыкшие к быстрому обслуживанию, были раздражены; все ворчали, обменивались недовольными взглядами, переступали с ноги на ногу, словно нетерпеливые дети, которых оторвали от весёлой игры. Такой сдвиг в восприятии времени мне уже был знаком, и я знал, что избежать невыносимых страданий можно, лишь остановив бег своего ума, поминутно глядящего на часы. Но на какое-то время я, поддавшись общему для всех гостей Индии настроению, тоже стал несчастным. А рядом в очереди спокойно стояди индийцы.

Через пару часов я сел на « Тадж-экспресс » — поезд, идущий в Агру, с остановкой в Матхуре, где я намеревался сойти. Путешествовать по Индии поездом весьма поучительно. « Экспресс » или нет, поезд всегда движется медленно. Мы ползли с доисторической скоростью, пейзаж едва менялся, пальма за пальмой, и наконец мне захотелось открыть окно и закричать. Но затем во мне что-то изменилось. Вместо того чтобы

сопротивляться медлительности и считать минуты, я придумал себе такую историю: « Это путешествие будет длиться вечно. Этот момент никогда не закончится. Я проведу в этом поезде всю жизнь и никогда не сойду с него. И что же ?»

Медитируя на эту историю, я начал смиряться с ритмом и скоростью поезда. Я смотрел на проплывающие пейзажи уже без гнева, и моё внимание привлекла девушка на поле. На ней было пёстрое сари, и она в одиночестве шла по тропинке, неизвестно откуда и куда. Шла она так плавно, что большой глиняный кувшин, который она держала на голове, оставался неподвижным. Она находилась настолько близко, что я рассмотрел её глаза, подведённые чёрной тушью. За ушами у неё были розовые цветки мальвы, а на запястьях — серебряные браслеты.

Мне эта девушка показалась фигурой на картине Гогена, схватившего момент движения, которое никогда не завершится. О её прошлом и будущем можно было только гадать. Поезд медленно, но верно двигался вперёд, покрывая пассажиров слоем пыли, и девушка стала отставать, пока не осталась лишь тропинка, простирающаяся в обоих направлениях, и казалось, что у неё нет конца и начала.

Хотя эту девушку я видел лишь с полминуты, её образ глубоко проник в моё сознание. Мир Индии и притягивал, и отталкивал меня. Он привлекал ту часть моего « я », которая тосковала по неспешности, по жизни в согласии с ритмами земли и неба, с сезонными циклами посева и сбора урожая, со сменой поколений, а отталкивал ту сторону моей личности, которая сформировалась на Западе и привыкла к жизни в борьбе за достижение поставленных целей. В то мгновение эти аспекты предстали предо мной весьма рельефно, и я спросил себя, какой же из них есть я.

На вокзале в Матхуре меня обступили велорикши, предлагающие преодолеть последние десять километров до Вриндавана на их трёхколёсном транспортном средстве. Если бы мне захотелось доехать туда быстрее, я мог бы взять моторикшу или ( в пять раз дороже ) такси, которое домчало бы меня до Махарадж-джи за двадцать минут. Как ни странно, я отверг все эти предложения. Перед встречей с гуру мне не хотелось терять того ритма, в который меня погрузил образ идущей по полю девушки. До ашрама гуру я добрался через час на тонге — повозке, влекомой лошадью.

Я предстал перед Махарадж-джи, держа в руках традиционное

подношение: цветы и фрукты. Положив их перед ним, я поклонился, улыбнулся и сел на пол рядом с другими посетителями, пришедшими на даршан ¹. Но там, казалось, нечем было заняться! Мой нетерпеливый ум, перенёсший долгое путешествие, хватался то за одно, то за другое и скоро вообще вышел из-под контроля. Я пытался слушать слова, но предвзятый ум увидел в сказанном лишь банальности. Появилось чувство лёгкого разочарования.

Я немного посидел с закрытыми глазами, а потом взглянул на Махарадж-джи. И вдруг время остановилось. Что-то в нём успокоило меня и погрузило в « сейчас ». Казалось, он заполнил собой всё время; прошлое и будущее перестали существовать. В поле сознания моего гуру время утратило роль мерила опыта. Настоящего мгновения было вполне достаточно ( мой « западный » ум с трудом понимал значение этого слова ); было нечего ожидать или желать, потреблять или достигать. Разрыв во времени и остановка потока мыслей привели к тому, что упала завеса, отделявшая меня от « сейчас ». Проявился тот род сознания, в котором н. ет ограничений, в котором прошлое и будущее сливаются в единое настоящее. Рам Дасс, он же Ричард Алперт, американец, прибывший сюда с другого конца света, перестал быть мной. Я стал душой, находящейся в присутствии другой души — Махарадж-джи.

Мне принесли крепкий сладкий чай с молоком, налитый в маленькую кривобокую глиняную чашку. Выпив чай, я, согласно обычаю, бросил её за забор и смотрел на то, как под копытами черепки опять превращаются в пыль. Однажды Махарадж-джи сказал кому-то: « Почему ты такой гордый? Все мы созданы из глины ». В этот безвременной момент обострённого восприятия я, глядя на черепки, почти увидел, как моё мёртвое тело превращается в прах. Эта мысль наполнила меня чувством невыразимой благодарности судьбе за то, что я живу, вижу свет и дышу. Какая уникальная, чудесная возможность мне была предоставлена: иметь тело, в котором можно передвигаться по этому миру! Как прекрасно быть живым и наслаждаться всем великолепием дня! Вот так, выпав из времени, погрузившись в вечное « сейчас », я чувствовал прилив священной любви ко всему окружающему.

Такие моменты экстатического осознания не спрятаны где-то за тридевять земель от вас — они на расстоянии вытянутой руки. Вам не

¹ Даршан (« лицезрение ») — аудиенция духовного лица; пребывание в присутствии Бога.

обязательно совершать кругосветное путешествие или находиться в присутствии просветлённого гуру. Нужно только остановиться и обратить внимание на чудесный танец окружающего мира. Скованность временем ослепила нас, и мы большей частью не видим, какие богатства содержит в себе каждое мгновение. Мы измеряем, умаляем и определяем эти чудеса, но, перестав подсчитывать и широко открыв глаза, мы узрим совершенно иную жизнь. Хотя наши тела стары, мгновение ново, и мы учимся плыть через бренный мир в ритме вечности.

Душа не знает смерти и рожденья. Начала нет ей, не было, не будет. Не рождена, древнее всех и вечна; не гибнет, когда время тело губит.

Бхагавадгита ( 2: 20 )

Осознав, что являемся чем-то большим, чем тело и ум ( и их комбинация — эго ), мы сможем посмотреть на свою смерть под совершенно иным углом. Научившись сознательно погружаться в « сейчас », мы перестаём бояться своих мыслей и ощущений, какими бы тревожными они ни были. Обретя способность выходить за пределы эго, в сознание « свидетеля », мы понимаем, что представляем собой нечто большее, чем наши эмоции, мысли и ум, в котором они появляются. В действительности мы — души и, как таковые, можем подойти к тайне смерти уже без прежнего страха.

Это звучит просто, но лишь потому, что я старался выразить мысль как можно яснее. Мне не хотелось бы выглядеть идеалистом. И я не имел в виду, что достиг состояния, когда смерть совершенно не страшит меня. Однако благодаря времени, которое я провёл в Индии, где к смерти относятся совсем не так, как на Западе, а также в связи с тем, что я много лет ( начиная с 60-х ) изучал умирание, могу ответственно заявить, что существует возможность подойти к смерти без тех чрезмерных душевных

страданий, которые в нашей культуре принимаются как данность. Можно подготовиться к собственному уходу и провести последние дни с любовью в сердце, находя поддержку в том, что поможет нам сделать этот переход. Можно встречать момент смерти с открытыми глазами и, как утверждают все мистические традиции, даже подготовиться к тому, что последует за ней. Во всём этом нет ничего невозможного, если человек вооружён расширенным пониманием своей природы, которую формируют эго, душа и Чистое Сознание.

УВИДЕТЬ СМЕРТЬ

Хотя такие пионеры работы с умирающими, как энтузиаст создания хосписов Сесилия Сандрес, Элизабет Кюблер-Росс, Стивен и Ондри Левины, сделали очень много для просвещения народа, мы продолжаем оставаться обществом, в котором смерть рассматривается как враг, как нечто тягостное, как то, что нужно скрыть и чего следует избегать; как то, что в физическом и философском смысле должно быть максимально отделено от живых. И это не удивительно: разве может материалистическая культура смотреть на смерть не как на поражение и не испытывать к ней отвращения?

Такое « отрицание смерти » ( термин взят из названия революционной книги Эрнста Беккера ) создаёт атмосферу патологического страха перед своей смертностью. В то же время люди испытывают своего рода притяжение к смерти — как к любому табу. Это отчётливо демонстрирует муссирование в средствах массовой информации темы насилия, эвтаназии, суицида, дорожных происшествий, преступлений и войн. Подобно всему, что мы пытаемся подавить, страх смерти от отрицания лишь становится сильнее. Он незаметно обрёл власть над нашей культурой. Под « слоем грима » — показной молодостью и отрицанием смерти — у нас скрыты более глубокие язвы, чем у тех обществ, которые воспринимают смерть, не пряча голову в песок.

В годы моего взросления ситуация была ещё хуже. Я впервые увидел, как умирает человек, в 1961 году, когда мне было двадцать девять лет. Честно говоря, я этого совершенно не хотел; я был бы рад, если бы смерть осталась где-то под замком, где ей, как мне казалось, и надлежало быть. Но, когда я начал обретать духовный опыт, моё отношение к

смерти изменилось. Я установил связь с той частью себя, которая не была Ричардом, которым я себя считал, и это пробудило сознание моей души. Я непосредственно осознал, что, хотя моё эго, несомненно, однажды умрёт и Ричард перестанет существовать, моя душа продолжит свою эволюцию в иной форме.

Мне было тридцать с чем-то, когда у моей матери диагностировали заболевание крови в терминальной стадии. Я пришёл к ней в больницу и услышал, что все вокруг говорят ей нечто вроде: « Ты отлично выглядишь! Тебя скоро выпишут домой !» Но выглядела она ужасно, и было очевидно, что домой она, скорее всего, уже не попадёт. Никто — ни мой отец, ни её сёстры, ни раввин — не говорил ей правды. Я увидел, в какой изоляции она находится. Она умирала, и никто не хотел поговорить с ней о смерти. Мы с ней побеседовали об этом как душа с душой, и ей стало легче. Вот одна из причин, вдохновивших меня на работу с умирающими.

С того времени моё отношение к смерти изменилось; я более глубоко осмыслил этот феномен. Хотя я не полностью избавился от страха перед кончиной ( претендовать на такой метафизический статус не может никто, кроме освобождённых существ, которых в мире очень мало ), могу честно сказать, что сегодня смерть уже не так ужасает меня, как прежде. В хороший день, когда мой ум спокоен, смерть мне кажется почти такой же привлекательной, как жизнь. Я научился — в значительной степени благодаря инсульту, который существенно приблизил меня к смерти, — не так цепко держаться за тело, за остаток своей жизни. Как сказала одна замечательная святая, душа старого человека подобна готовой упорхнуть птице, что сидит на ветви засохшего дерева.

ТРИ ВАЖНЫХ ВОПРОСА

Хотя каждая духовная традиция предлагает свою версию посмертного существования, все они соглашаются в том, что важнее всего в жизни подготовиться ( с помощью духовных практик ) к смерти. Перед лицом неминуемой кончины нам приходится задать себе основной вопрос метафизики: « Есть ли что-то помимо тела, и если да, то что ?» Если бы не смерть, мы вечно влачили бы невежественное существование в теле. Смерть действует как звонок будильника. Этот неизбежный приговор

делает просветление возможным и помогает душе расти. Именно потому, когда умирающего Платона попросили дать последнее наставление, он сказал: « Учитесь умирать ». Смерть, ещё ближе подводящая нас к Богу, является последним этапом нашего исцеления.

В тридцатилетнем возрасте я, после того как впервые стал свидетелем смерти друга, старался использовать любую возможность находиться рядом с умирающим. Размышляя над сотнями увиденных смертей, я понял, что большинство умирающих людей, с которыми я общался, задаются тремя основными вопросами относительно смерти:

1. Что делать в процессе умирания?

2. Что произойдёт в момент кончины?

3. Что ждёт меня после смерти?

Похоже, именно эти три вопроса занимают самих умирающих, их близких и тех, кто работает с умирающими профессионально. Есть люди, которые говорят, что могут вынести умирание, но им не хочется представлять себя мёртвыми. Другие вроде бы вполне готовы к смерти, лишь бы только не пришлось проходить через процесс умирания. ( Это напоминает мне шутку Вуди Аллена ¹: « Я не боюсь смерти. Просто я не хочу быть там, где она случается ».) И наконец, есть боязнь самого момента смерти: опасение, что окажешься не там, где надо, или состояние ума не позволит встретить смерть спокойно.

Последний вид страха отражён в следующей суфийской притче.

Человек шёл по улице своей деревни и увидел Смерть, идущую ему навстречу. Когда Смерть с интересом посмотрела на него, он вздрогнул и опрометью побежал в соседнее село. Но там он опять встретил Смерть, которая взяла его за руку и сказала:

— Пошли. Человек пролепетал:

— Но, Смерть, ведь ты заинтересовалась мной в другой деревне, поэтому я убежал сюда.

Смерть ответила:

¹ Вуди Аллен ( Аллен Стьюарт Кенигсберг, род. 1935 ) — американский комедийный актер, сценарист, режиссер. В основе многих его фильмов лежит насмешка над жанровыми усдовностями кинематографа, бытовыми реалиями повседневности, стереотипностью мышления.

Date: 2016-05-14; view: 290; Нарушение авторских прав