Глава 4. Ментальная пища

Результаты дентальных запретов сказываются не только на развитии характера и социальном развитии, существует еще одно их последствие: Оглупление. Без признания этого факта мы не сможем понять, почему большая часть рода человеческого не замечает разложения нашей цивилизации.

«Хотя медленно мельницы Господни мелют, чрезвычайно тонок помол их». Человек раздавлен тисками эксплуатации, вопреки всем достижениям цивилизации и вопреки всем иллюзиям, с помощью которых наша гордость «прогрессом» пытается заглушить голос «недовольных внутри цивилизации». Наше отчаяние в поисках спасения не ослабевает, мечта о восстановлении потерянного контакта с Природой остается не более чем мечтой, тогда как любую попытку найти прибежище в религии, в вере, будь то вера в коммунизм, фашизм, теософию, философию или психоанализ, рано или поздно постигает крах. Она приводит либо к возникновению противоречий внутри самих этих систем, либо к конфликту с реальностью, с коллективной деструктивностью.

Христианские религии придают вере чрезвычайную важность. Они утверждают: вера – это сила, вера – это добродетель. Критика запрещается; независимое мышление является ересью.

Как эти утверждения относятся к запретам на дентальную агрессию? Ответ на этот вопрос дает нам обряд Тайной Вечери. С помощью проекции верующий переживает галлюцинацию: ему кажется, что облатка является телом Христа – он проецирует свою фантазию о Христе на облатку и затем вводит (интроецирует) этот образ в себя. В некоторых церквях ему необходимо проглотить облатку, не касаясь ее зубами. Будучи раскушенной и попробованной на вкус, облатка становится обычным хлебом, банальным кусочком еды, и символическая иллюзия данной процедуры разрушается. Смысл этой церемонии состоит, по существу, в обучении проглатывать[34] все, что бы ни проповедовала религия.

Такое отношение принято не только в религии, но также и в обучении детей. От них требуют, чтобы они проглатывали всякую чепуху, вроде истории про аиста и младенцев. Неподдельный интерес зачастую встречается в штыки: «Любопытной Варваре на базаре нос оторвали». В Германии, где единственной доступной ментальной пищей является та, что поставляется правительством (в основном через радио и газеты), средний немец «загеббельсовывает»[35] все, что ему подают; он поглощает и впитывает нацистские лозунги и идеологию в той степени, в какой оказались ослаблены его способности пережевывать, его способность к критике. Даже тогда, когда усвоение психического материала неполно – a liquid semper haeret – что-то все-таки должно проникнуть в систему, особенно в тех случаях, когда это что-то представляется людям, испытавшим травматические переживания, связанные с пищей, за время последней войны или после нее.

Нацистская пропаганда понимает, что духовная пища должна быть легкоусвояемой. е обещания, лесть и «сласти», тешащие самолюбие, вроде «теории расы господ», проглатываются с жадностью. Агрессия и жестокость сперва «сублимируется» за счет евреев и большевиков, затем за счет малых, а в конце концов и больших наций.

На мое отношение к психоанализу оказало влияние мое собственное оральное недоразвитие. Раньше я верил в теорию либидо (особенно в райховский идеал генитального), и, не понимая ее подтекстов, я создал своего рода фаллическую религию, рационализированную и подкрепленную тем, что казалось мне прочным научным обоснованием. Пережевывая психоаналитические теории и размышляя над каждым не переваренным куском, я, однако, обнаружил, что становлюсь все более и более способным усваивать ценные части и отказываться от ошибочных и искусственных построений. Поскольку этот процесс все еще продолжается, у данной книги, по крайней мере в некоторых ее частях, получился отрывочный, схематический характер. В ней могут содержаться противоречия, которые я проглядел; но раз уж этот новый подход (хотя он покрывает лишь малую толику организмических функций) уже привел к хорошим практическим результатам в трудных случаях и был встречен с энтузиазмом людьми, явно не выказывавшими признаков «позитивного переноса», я решил, что наступило время для того, чтобы привлечь внимание к необходимости «психоанализа» инстинкта голода и нарушений в усвоении психического материала.

Уровень психического метаболизма должен быть понижен в тех крайних случаях дентальной заторможенности, которой характеризуется тип людей, чрезмерно падких до сладостей, проглатывающих только самую легкую духовную пищу (типа журнальных рассказов) и неспособных к перевариванию всего, что требует размышлений или хотя бы отдаленно напоминает науку или «высоколобую» литературу. Такие люди, однако, обладают сильным инстинктом не проглатывать то, с чем они не согласны, в отличие от тех, кто заглатывает духовную пищу и чей психический «кишечник» хранит в себе непереваренные остатки. В связи с тем, что они не могут переварить, они обычно извергают их обратно, отрыгивают эти остатки. Двойственное значение слова «повторять» указывает на неудобоваримость такого «рвотного» материала[36].

Примером такого типа может служить средний газетный репортер. Жадный до новостей, он носится по городу, но добытые знания не идут ему впрок. Он не обогащает ими свою личность, но выплевывает их на следующий день на страницы утренней газеты. Составители компиляций часто относятся к тому же типу. Их тошнит чужим знанием, но ассимиляция, действительное «обладание» этим знанием остается на очень низком уровне. Распространение сплетен – еще один пример подобного поведения. В этом случае, однако, женщина, пересказывающая последний скандал своей подруге, зачастую подливает в свои едкие замечания немалую порцию желчи.

Последние примеры не принадлежат к группе полностью обусловленных задержкой дентального развития. Они относятся к людям, пользующимся резцами, но не использующим перетирающие моляры. В их желудок попадают не большие куски, а маленькие кусочки.

Соотношение между интеллектуальным и дентальным поведением имеет огромное значение также и для психоаналитической ситуации. Частенько человек, подвергшийся анализу, рассказывает своей жене или друзьям обо всех своих интересных переживаниях. Он может полагать (и одурачить этим даже аналитика), что его поведение выдает интерес к курсу лечения, но аналитик вскоре приходит к открытию, что пациент усвоил очень мало из того, что он ему говорил. Распространяясь о деталях сеанса в разговоре с кем-то еще, пациент избавляется от всего, что он смог там осознать – усваивать уже нечего. Поэтому неудивительно, что лечение продвигается черепашьими шагами.

Наблюдения такого свойства побудили Фрейда заметить, что одних интерпретаций недостаточно, так как пациент их на самом деле не воспринимает; за исключением лозунга о «переносе», Фрейд нигде не показывает, «как» пациент воспринимает и какие факторы сопротивления мешают перевариванию этой умственной пищи. Я не нашел ни одного замечания, относящегося к деталям, от которых зависит готовность и способность пациента принять то, о чем говорит аналитик. Хотя благодаря позитивному переносу (энтузиазму), пациент оказывается лучше подготовлен к принятию интерпретаций; также верно, что его реакция будет враждебной, если аналитик скажет что-либо, ему неприятное. Данная реакция является спонтанным защитным импульсом, а не внезапным возникновением «негативного переноса».

Каждому человеку трудно принять толкования, относящиеся к его подавленному Бессознательному, то есть к тем областям личности, осознания которых люди стремятся избегнуть любой ценой. Если бы это было не так, подавление и проекции оказались бы не нужны. Таким образом, требовать от пациента принятия того, чего ему хотелось бы избежать, парадоксально. Метод Райха, состоящий в попытках заставить пациента узнать истину путем концентрации на «броне», определенно прогрессивен. Однако его прогрессивность в значительной мере сходит на нет в связи с тем, что интеллектуальная пища буквально запихивается пациенту в рот, а аналитик высмеивает и даже запугивает его. Отметая оральные сопротивления и заставляя пациента проглатывать идеи, которые он сможет переварить, его склоняют к искусственным отношениям и неестественным поступкам вместо того, чтобы стимулировать естественное развитие личности. Мне случалось наблюдать этот факт на примере двоих бывших пациентов Райха.

В противоположность Райху, ортодоксальный психоаналитик делает вид, что он ничего не требует от пациента, но на самом деле он требует невозможного – а именно, согласия с основным правилом и принятия его интерпретаций. Мой совет состоит в том, чтобы иметь дело, по мере возможности, не с Бессознательным, а с Эго. Как только достигается улучшение функционирования Эго и восстанавливается способность сосредотачиваться на чем-то, пациент с большей охотой согласится сотрудничать в покорении Бессознательного. Готовность, с какой человек учитывает утверждения другого человека, зависит во многом от его орального развития и свободы от оральных сопротивлений.

Простейшая форма орального сопротивления – прямое избегание. Дети плотно закрывают рот, когда их просят съесть что-нибудь невкусное, или закрывают уши руками, когда не хотят слушать. Взрослые обычно более опытны в том, что касается вежливости и лицемерия, часто бывает сложно различить, когда они на самом деле не заинтересованы (отсутствие ментального аппетита; не образуется фигура на фоне), а когда просто подавляют возможный интерес. Такими сдерживаниями контакта являются: игнорирование присутствия других; блуждание мыслей; вежливое, но безразличное слушание; притворный интерес; навязчивая склонность противоречить. В повседневной жизни часто можно услышать следующее замечание: «Что вы сказали? Я Бог знает о чем задумался! Пожалуйста, повторите еще раз». Такого не происходит, если у человека имеется интерес, если тема пришлась ему по вкусу.

Никто не посылает сообщений, если не уверен, что они дойдут до адресата. Как может аналитик быть уверенным, что до пациента, который все время повторял «да, да», дошло его послание – например, интерпретация? Для того, чтобы возбудить здоровый интеллектуальный аппетит и добиться ассимиляции, нам придется перестроить пациента; мы должны изменить «неправильное» отношение к физической пище и пище для ума. Но чтобы исправить «неправильное» отношение, необходимы:

(1) Противопоставления его «правильному».

(2) Понимание того, что термин «правильное» мы относим к хорошо знакомому, а незнакомое именуем «неправильным» (Ф.М.Александер). Наше осознанное чувство обычно не правильно, но справедливо. Фаза так называемого «негативного переноса» совпадает по времени с нежеланием пациента или ученика расстаться со своими привычными мыслями и чувствами. То, что говорит аналитик или учитель на данной стадии, кажется ему «неправильным».

(3) Отток «энергий» и фиксаций от «неправильного» и расчистка путей для «правильного» поведения.

С мнением, противоположным собственному убеждению, соглашаются редко; это легко заметить в любой дискуссии. Поэтому я не считаю само собой разумеющимся, что пациент соглашается с моими словами, но считаю своим долгом уделять оральным сопротивлениям не меньше внимания, чем обычно уделяется анальным. На мой взгляд, во многих случаях было бы плохой аналитической техникой сказать пациенту несколько предложений только в конце сеанса, оставляя на волю случая, признает ли пациент правильность выводов и интерпретаций аналитика. Верно и то, что, если в течение целого часа подвергать пациентов интеллектуальному голоданию, некоторые захотят услышать, что же все-таки скажет аналитик, но те, кого можно лечить по такому ускоренному методу, являются исключениями из правила. В большинстве случаев приходится внимательно следить за оральными сопротивлениями и уметь отличать безнадежную ситуацию полного отсутствия интереса от перспективной, когда интерес пациента просто сдерживается. Если я замечаю, что мысли пациента блуждают, я прошу его повторить то, что я сказал. Он вскоре осознает свою невнимательность и неконтактность; взявшись за дело с терпением, можно побудить его восстановить в памяти кусочки и обрывки, вспомнить услышанные вполуха предложения и пересказать их по-новому. С помощью этого метода он может сохранить большую часть материала, который в противном случае был бы им утерян. Как только пациенты осознают свою невнимательность, начинается процесс излечения их «плохой памяти».

С другой стороны, если мы имеем дело с сопротивлением сопротивлению – если, к примеру, пациент заставляет себя слушать, как студент на скучной лекции, – для него это будет мукой и принесет мало пользы, поскольку материал был воспринят без особой охоты. Аналитик должен иметь четкое представление о пищеварительной толерантности пациента и соответственно осуществлять дозировку ментальной пищи и лекарства. «Сладости», например похвала, употребленная к месту, окажется полезна для того, чтобы показать пациенту, что его искренние усилия в трудной ситуации высоко ценятся (адлеровское одобрение). Иногда пациента настолько перекармливают психоаналитической мудростью, что он оказывается сыт ею по горло, начинает испытывать к аналитику отвращение и уходит от него. Впоследствии может иметь место чудесное улучшение, которое нередко относится на счет обстоятельств, не связанных с психоанализом. На самом деле здесь происходит то, что «накопившийся» материал позднее ассимилируется, и человек все-таки обретает знание, но уже самостоятельно: аналитический курс позволил бывшему пациенту самому разрешить свои конфликты.

Оральным сопротивлением, хорошо знакомым аналитику, является интеллектуальное сопротивление. Пациент соглашается со всем, что говорит аналитик, очень интеллигентно и с готовностью поддерживает разговор об аналитических теориях – о своих инцестуальных желаниях, анальном комплексе и т.д. Он выдаст аналитику столько детских воспоминаний, сколько тому заблагорассудится, но все они «продуманы», а не «прочувствованны». Интеллектуальный «желудок» у этого типа напоминает рубец у коровы. Мудрость, пусть и пережеванная как жвачка, не проникает сквозь стенки кишечника и так и не доходит до тканей организма как такового. Ничто не усваивается, ничто не достигает личности – все хранится в умственном рубце – в мозгу. Такая жажда знаний обманчива. Эти интеллектуалы могут проглотить все, что угодно, но они не развивают в себе индивидуального вкуса, способности высказывать собственное мнение; они всегда готовы уцепиться за тот или иной «изм» как за свою любимую пустышку (см. главу 6(Комплекс пустышки)). Они переключаются с одной умственной «пустышки» на другую не потому, что уже усвоили содержание одного «изма» и готовы к приему новой пищи для ума. Старая «пустышка» опротивела им скорее всего из-за того, что они в ней разочаровались, и они хватаются за очередной «изм» с иллюзорной надеждой, что новая «пустышка» окажется более приемлемой.

Когда они излагают свои пустые теории, аналитик должен заставить их детально объяснить, что же они на самом деле имеют в виду. Более того, он должен привести их в замешательство, заставив почувствовать контраст между сложностью их фраз и малостью вложенного в них смысла. Только в том случае, если они научатся пережевывать и пробовать на вкус каждое произносимое ими слово и в то же время почувствуют, как неразмельченные кусочки еды, настоящей еды, идут вниз у них по горлу, есть надежда, что они поймут или ассимилируют, что означают эти «измы».

Только те, кто перемалывает свою ментальную еду очень тщательно, так что они могут ощутить ее полную ценность, могут ассимилировать и получить пользу от сложной идеи или ситуации. Любой получит гораздо больше для своих знаний и интеллекта, прочитав одну хорошую книгу шесть раз, чем читая шесть хороших книг одновременно. Прожевывание можно отнести и к критике: если человек обидчив и его дентальная агрессия проецируется, любое критическое мнение переживается как нападение, то это часто заканчивается неспособностью выдерживать даже благосклонную критику. Когда же дентальная агрессия функционирует биологически, человек не остерегается, критика даже приветствуется. Человек немного может узнать из любезной похвалы, но из критики можно извлечь нечто конструктивное, преобразовав даже самое неуважительное нападение в свою пользу. Критику никогда не следует ни отвергать, ни проглатывать, ее надо разжевывать тщательно и в любом случае принимать во внимание.

Глава 5. Интроекция

Те, кому я демонстрировал важность анализа инстинкта голода – структурное сходство стадии развития потребления пищи и ментальной абсорбции мира – были удивлены, что Фрейд упустил из виду этот момент. В сравнении с открытыми Фрейдом подтекстами и сложностями сексуального подавления это представляется менее значимым. После полного анализа одной группы инстинктов рано или поздно должен был последовать анализ других групп инстинктов. Материал, которым располагал Фрейд для построения своих теорий, был скуден и несовершенен (например, ассоциативная психология). Хотя я полагаю, что теория либидо устарела, я не настолько слеп, чтобы не замечать, что она явилась важнейшим шагом в развитии психопатологии, и что если бы Фрейд не сосредоточился на ней, психоанализ, может быть, так и не зародился бы.

Многие люди, рассчитывающие добиться интеграции своего мировоззрения путем изучения объективного и субъективного мира человека, пытаются построить свою философскую систему на двух столпах: марксизме и фрейдизме. Они пытаются навести мосты между двумя этими системами, но упускают из виду, что экономические проблемы, которыми занимался Маркс, проистекают от инстинкта самосохранения. Несмотря на полное осознание базовых потребностей человека в питании, одежде и жилище, Маркс не отследил до конца то, что стояло за пищевым инстинктом так, как это сделал Фрейд с сексуальными импульсами. Сфера исследований Маркса включала в себя главным образом социальные отношения.

В коммунистической и социалистической литературе о сексуальных потребностях и проблемах – об инстинкте продолжения рода – говорилось мало по сравнению с тем, что было написано о проблеме питания: голодании, самосохранении или воспроизводстве рабочей силы. Фрейд сексуализировал инстинкт утоления голода, а коммунизм прошел период, когда сексуальные проблемы рассматривались так, «как если бы» они принадлежали к кругу проблем, связанных с голодом (теория «стакана воды»), точно так же, как многие люди в нашей цивилизации говорят о сексуальном аппетите и тем самым смешивают половой инстинкт и пищевой инстинкт.

Психоанализ марксизма оказывает настолько же мало влияния на спорные экономические вопросы, насколько марксистское обозначение психоанализа как продукта буржуазного идеализма умаляет ценность фрейдовских открытий. Заявление Райха о том, что комплекс кастрации является механизмом, с помощью которого держатся в подчинении угнетаемые классы, так же произвольно, как утверждение, что в бесклассовом обществе неврозы исчезнут автоматически.

Маркс был в некотором смысле предшественником Фрейда: «Маркс обнаружил простой факт (прежде скрытый под идеологической коростой), что люди должны иметь возможность нормально есть, пить, иметь одежду и кров над головой, прежде чем они смогут интересоваться политикой, искусством, наукой, религией и тому подобными вещами. Под этим подразумевается, что уровень производства товаров первой необходимости определяет уровень жизнеобеспечения и вместе с тем существующую фазу развития нации или эпохи, закладывает фундамент, на котором зиждутся государственные институты, официальная точка зрения, художественные и даже религиозные идеи. Имеется в виду, что последние должны быть объяснены через первые, в то время как обычно первые объявлялись проистекающими из последних» (Ф. Энгельс).

Это является общим основанием для Фрейда и Маркса: потребности человека (у Фрейда это инстинкт сохранения рода, у Маркса – инстинкт самосохранения) для них первичны; интеллектуальная надстройка определяется биологической структурой и потребностью в удовлетворении двух указанных групп инстинктов.

Хотя известно, что некоторые войны, например Троянская война, начались по либидозным причинам, большинство их велось за охотничьи угодья и другие источники пищи; в новое время – для того, чтобы «накормить» сырьем промышленность или удовлетворить ненасытную жадность ужасных завоевателей.

Отношение Фрейда к коммунизму было враждебным, по крайней мере в продолжение одного периода его жизни. В русской революции он видел прежде всего разрушение. Он питал отвращение к разрушению, что подтверждается его специфической теорией смерти, равно как и его любовью к археологии. Прошлое для Фрейда не должно оставаться в прошлом, а должно быть спасено и возвращено к жизни. Прежде всего это отвращение к разрушению проявилось в его отношении к интроекции.

* * *

Фрейд несомненно совершил ценнейшие открытия, касающиеся интроекции, как, например, меланхолию, которую он понимал как безуспешную попытку уничтожения интроецированного объекта любви. Однако, также как и Абрахам, он утверждал, что интроекция может быть нормальным процессом. Он проглядел тот факт, что интроекция означает сохранение структуры внедренных в психику объектов, в то время как организм требует их разрушения. Психоанализ рассматривает интроекцию как часть нормального психического метаболизма. Я же полагаю, что эта теория, принимающая патологический процесс за здоровый, в корне ошибочна. Интроекция – вдобавок к той роли, которую она играет в формировании совести, меланхолии и т.д. – часть параноидного псевдометаболизма, и в любом случае противоречит потребностям личности.

Возьмем в качестве примера Эго. Согласно Фрейду, в норме Эго формируется в результате ряда идентификаций. Хелен Дойч, по поразительному контрасту, считает, что природа идентификации Эго патологична, и даже настаивает, что идентификации могут аккумулироваться до такой степени, что подобные «как бы»-личности (которые быстро, но поверхностно принимают на себя ту роль, которая соответствует ситуации) не могут успешно пройти психоанализ. У меня, однако, имеются доказательства того, что «как бы»-личность доступна анализу, если подходить к этой проблеме не с позиции теории либидо, а с точки зрения психической ассимиляции.

Заглатывание мира происходит в три следующие фазы: полная интроекция, частичная интроекция и ассимиляция, соответствующие фазам «сосунка», «кусаки» и «жевуна» (предентальной, резцов и коренных зубов). В случае, изображенном на рис. 4–6, отношения между атакующим субъектом и атакуемым объектом просты.

На рис. 4 мы видим прямую агрессию, которая подвергается ретрофлексии на рис. 5 (т.е. саморазрушение). На рис. 6 агрессия проецируется: нападающий и жертва очевидно поменялись местами; нападающий испытывает страх вместо желания нападать.

Сложности возникают тогда, когда мы начинаем принимать во внимание

ПОЛНУЮ ИНТРОЕКЦИЮ

У представителя предентальной группы – ведущего себя так, «как будто у него нет зубов» – интроецированная личность или материал остаются нетронутыми, как чужеродное тело внутри организма. Объект проглочен. Он избежал контакта с агрессивными зубами, как показано на примере евхаристии. Образ поглощен более или менее in toto.

(а) При меланхолии (рис. 7) порыв к нападению нацелен на интроецированный объект. Он ретрофлексируется, отражается от реальной пищи (лень пользоваться челюстными мускулами; часто встречается пониженный тонус мышц лица).

(b) Если человека грызет суровая совесть (рис. 8), агрессия проецируется на интроецированный объект. Совесть обрушивается на те личностные структуры, которые вызывают ее неодобрение; атаки колеблются в пределах от легких уколов до жесточайшего наказания. «Эго» отвечает раскаянием и чувством вины. Немецкое слово «Gewissensbiss» (испытывать угрызения совести) отражает оральное происхождение совести так же, как и английское – «remorse»[37] (смертельный укус).

(c) В случае с «как бы»-личностями (рис.9) агрессия или любовь проецируются на ту личность, которая впоследствии интроецируется. С помощью этого «как бы»-личность избегает страха нападения и поддерживает благожелательность окружающего мира. Движущие силы, вовлеченные в этот процесс, слишком сложны для того, чтобы заниматься ими в данном контексте.

В трех последних примерах «интроект» не растворяется. Результатом этого является временная или постоянная фиксация; поскольку разрушения избегают, а ассимиляция не имеет места, ситуация остается по необходимости незавершенной.

ЧАСТИЧНАЯ ИНТРОЕКЦИЯ

Частичная интроекция относится к стадии «кусаки», и Фрейд считает ее нормальной. Здесь интроецируются лишь некоторые личностные структуры. Например, если некто говорит с оксфордским акцентом, а его друг ему завидует, то последний может подражать этому акценту, но не всей его речи. Судить об этом, как о здоровом развитии Эго, было бы парадоксально. Оксфордский акцент ни в коем случае не может являться выразителем истинного «я» друга. «Эго», построенное из содержаний, из интроекций, есть конгломерат – чужеродное тело внутри личности – также как и совесть или утраченный объект в случае меланхолии. В любом случае мы обнаруживаем в организме пациента инородный, неассимилированный материал.

АССИМИЛЯЦИЯ

Психоанализ невнимателен к дифференциации дентального периода, и вследствие этого развитие полной и частичной фаз интроекций не прослеживается до состояния ассимиляции. Вместо того, чтобы обратить внимание на эту важнейшую черту, присущую всему живому (скотома), психоаналитическая теория переключается со рта на анус. Ван Офуйсен был первым, кто увидел, что анально-садистская стадия уходит корнями в оральную агрессию, подобно тому, как Фрейд первым понял, что анус перенимает многие свои функции у рта. Однако рот не перестает ни функционировать, ни развиваться с началом того, что Фрейд назвал анальной стадией. Источником агрессии не служит ни зона ануса, ни какой-то инстинкт смерти. Предполагать, что оральная агрессия – лишь переходная стадия в развитии внутреннего мира индивидуума, все равно что утверждать, что у взрослых не существует дентальной агрессии.

Любая интроекция, полная или частичная, должна пройти через мельницу перетирающих моляров, чтобы не стать или не остаться инородным телом – мешающим изолированным фактором внутри нашего организма. Я собираюсь позднее доказать, что то же самое «Эго» должно быть не конгломератом из интроекций, но функцией, и чтобы достичь надлежащего функционирования личности, необходимо растворить, разложить химически такое субстанциональное «Эго», реорганизовать и ассимилировать его энергии, так же как Райх находит лучшее применение энергиям, поддерживающим мышечную броню.

Аварийные действия, типа тошноты или диаретической дефекации неиспользованных остатков пищи, не способствуют развитию личности. Психоаналитический эквивалент этого, катарсис, был отставлен в сторону, как только выяснилось, что успех катарсиса так же кратковременен, как и интроективное лечение гипнозом[38]. Одним из моих самых трудных случаев было лечение пожилого мужчины, страдавшего желудочным неврозом и параноидной манией ревности. Он испытывал глубокое удовлетворение от чистосердечного признания во всем том, что с ним приключалось. Он постоянно накапливал и продуцировал всевозможный патологический материал и чувствовал громадное облегчение, когда мог просто исповедаться и высказать свою проблему. Но когда я остановил его и заставил пережевать «жвачку» воспоминаний, он заупрямился. Излечение продвигалось вперед очень медленно и зависело от того объема агрессии, который нам удавалось высвободить и направить на пережевывание. Одновременно, как и следовало ожидать, уменьшилась его глупость, которая прежде не укладывалась ни в какие рамки.

Если утверждение Фрейда, что невротик страдает от воспоминаний, принимается не как объяснение невроза, а как указание на симптом, мы начинаем понимать, насколько велика (хотя и ограничена) ценность классического анализа. Если попытаться справиться с тем непереваренным мусором, который мы несем с собой из прошлого, со всеми незавершенными ситуациями и нерешенными проблемами, недовольствами, неоплаченными долгами и притязаниями по частям, несогласованно, то нам предстоит геркулесов труд по очистке авгиевых конюшен от непретворенных в жизнь ответных действий (мести и благодарности). Однако эта работа станет намного проще, если вместо того, чтобы заниматься каждым вопросом по отдельности, мы восстановим организмическую ассимиляцию целиком, раз и навсегда. Это окажется возможным лишь тогда, когда мы примем в расчет психический метаболизм и станем относиться к психическим содержаниям так же, как к материальной пище. Нам не следует успокаиваться на переводе психического материала из бессознательного в сознание, на вызывании «рвоты» находившимся в бессознательном материалом. Мы должны настаивать на его вторичном «обращении в прах» для подготовки к ассимиляции.

Если это годится уже для частичной интроекции, то для полной интроекции или задержки дентальной агрессии это оказывается еще более приемлемым. Использование зубов для разрушения при меланхолии (и в других случаях полной интроекции) настолько заторможено, что оставшаяся без применения агрессия направляется на саморазрушение индивидуума. Контакт с любым интроецированным материалом обычно бессильно агрессивен, что проявляется в злобности, ворчании, придирках, беспокойстве, жалобах, раздражении, «негативном переносе» или враждебности. Это в точности соответствует неиспользованному потенциалу разрушения материальной пищи: это искаженное приложение ‡ в психическом метаболизме.

Меланхолия чаще всего становится фазой маниакально-депрессивного цикла. В маниакальный период несублимированная, но дентально заторможенная агрессия не ретрофлексируется, как при меланхолии, но посредством сильнейших вспышек направляется во всей своей прожорливости против мира. Частым симптомом циклотимии является дипсомания, которая, с одной стороны, оказывается цеплянием за «бутылку», а с другой – средством саморазрушения.

В ходе лечения интроецированный материал разделяется, раскалывается и видоизменяется, становясь готовым к усвоению, что идет на пользу развитию личности, а образующийся эмоциональный излишек может получить разрядку или применение. В психоаналитической терминологии: вспоминание обладает терапевтической ценностью только тогда, когда сопровождается эмоциями.

Повышенному психическому метаболизму сопутствуют повышенный уровень кислотности и кишечной деятельности, а также возбуждение, которое может обернуться тревогой при недостаточном поступлении кислорода. Пониженный уровень метаболизма характеризуется депрессией, недостаточным притоком пищеварительных соков, сухостью во рту и аспастическим запором.

Открытие феномена интроекции произошло сравнительно недавно, но фольклору он хорошо известен еще с незапамятных времен. Сказочные персонажи имеют более-менее устоявшееся символическое значение. Фея означает добрую мать, ведьма или мачеха – злую. Лев символизирует власть, лиса – хитрость. Волк является символом жадности и интроекции. В истории про Красную Шапочку волк интроецирует бабушку, копирует ее, ведет себя так, «будто бы» он был ею, но его истинная натура вскоре разоблачается маленькой героиней.

В менее известной сказке братьев Гримм волк проглатывает семерых детей. Детей спасают, а вместо них дают волку камешки – действительно хороший символ для обозначения неперевариваемости интроекта.

В обеих историях интроецированные объекты, несмотря на то, что проглочены, не ассимилируются, но остаются целыми и невредимыми. Или все-таки права теория либидо, и волк совершенно не был голоден, а просто влюблен в бабушку?

Date: 2016-06-09; view: 746; Нарушение авторских прав