Ритм и эмоциональность

В распределении внимания представительствуют все три группы потребностей; они борются за внимание к себе - за место во внимании, за внимание к объектам внешнего мира, сулящим им удовлетворение. Конкуренция тенденций, претен­дующих на господство в круге внимания, выражается в ритме поведения и в его эмоциональности.

В основе ускорения или обострения ритма всегда лежит стремление «поймать двух зайцев» - использовать одновре­менно разные способы или удовлетворить разные потребности, достичь нескольких несовпадающих целей. Одна из них, ска­жем, близкая, но относительно менее значительная, чем дру­гая, далекая; или: одна влечет направо, другая - налево. Примирить такое противоречие можно только быстрой сменой способов - поочередным использованием тех и таких, какие служат той и другой. В торопливости их поисков и примене­ния легко возникают неожиданные удачи и неудачи, за ними - надежды и разочарования. Чем сильнее эти эмоции, тем яснее и стремительнее реализуется их назначение - трансфор­мация и конкретизация потребности. При отрицательной Эмо­ции притязания уменьшаются и цели упрощаются; при поло­жительной эмоции притязания увеличиваются и цели делаются все более значительными, приближаясь к исходной потребнос­ти и к процессу ее непосредственного удовлетворения. Так страх, горе, печаль, а затем гнав, ярость, негодование вынуж­дают ограничиваться меньшим, чем предполагалось, и выра­жают сопротивление этой нужде. Удовольствие, радость, на­слаждение, восторг, наоборот, открывают возможность повы­шать притязания и выражают перспективность притязаний и целей человека.

В том и другом случаях трансформации делают поведение эмоциональным, а ритм - взволнованным, обостренным. Но успешность и быстрота этих трансформаций скрывают и по­гашают эмоциональность - выполнив свою функцию в регу­лировании поведения, эмоция исчезает за ненадобностью. По­этому наиболее эмоциональными бывают те моменты или периоды поведения, когда эмоция требует трансформаций, а память, воображение, мышление, интуиция на успевают требо­вание это выполнить. Практически это выглядит так: человек неожиданно оказался в обстоятельствах, которые требуют нового поведения, но он не находит, что именно нужно делать. При отри­цательной эмоции это - тупик, отсутствие выхода и, следова­тельно, поиски выхода, более или менее стремительные, энер­гичные или лихорадочные - в зависимости от силы эмоции. Именно теперь горе и печаль превращаются в негодование, гнев и ярость. При положительной эмоции - опять тупик, но противоположного содержания. Теперь «глаза разбегаются» от неожиданно открывшейся перспективы возросших возможнос­тей, и человек не знает, на какой из них остановиться. Пред­вкушение и поиски пути сопровождаются эмоцией не от безвы­ходности, а от обилия соблазнительных выходов. Эмоция, в сущ­ности, длится, пока «выход» ищется или пока «выходы» ищут­ся один за другим. Когда «выход» найден, эмоция гаснет.

Как уже говорилось, чаще всего в конкуренции потребнос­тей биологические и идеальные давят на социальную, но воз­можны, разумеется, и такие случаи, когда под давлением на­ходится временно господствующая биологическая или идеаль­ная. Так, удовлетворяя биологическую нужду (в случае, на­пример, острого заболевания), человек заботится все же и о приличиях и не расстается ни с эстетическим вкусом, ни со своими верованиями, убеждениями; в этом сказывается при­вычная заинтересованность в будущем.

Также при обострении идеальных потребностей, когда за­деты какие-либо категорические верования человека, его идеа­лы, он защищает их, уделяя некоторое внимание и своим биологическим нуждам и своей социальной репутации.

Наиболее ярко эмоционально окрашенными бывают столк­новения потребностей, когда в столкновениях этих сильны потребности биологические; их удовлетворение не терпит от­лагательств, а социальные и идеальные их требуют. Поэтому повышенная эмоциональность чаще всего выдает участие в конкуренции сил биологических, которые всегда торопят, под­гоняют, даже и не главенствуя. (Это отчетливо видно в пове­дении детей.)

Одно и то же дело может осуществляться для удовлетво­рения различных потребностей - той или другой преимуще­ственно или нескольких одновременно. Человек, например, ест. Как это примитивное дело осуществляется? Сытый или ли­шенный аппетита ест не так, как голодный; гурман - не так, как равнодушный к пище; деловой педант - не так, как чело­век беспорядочный и легкомысленный. Для одного процесс еды - чуть ли не самоцель; для другого - скучная обязан­ность; для третьего - серьезное дело, требующее полной со­средоточенности, выполняемое как необходимое средство.

Так же по-разному - иногда в противоречиях, а иногда и без них - люди лечатся, одеваются, укладывают чемодан в дорогу, располагаются в жилище и т.д. и т.п.

Особенно ярким примером может служить то, что назы­вают «любовным объяснением». Чем больше в нем нетерпе­ния, торопливости (чем ближе цель), чем небрежнее и полнее (яснее) пристройки, чем меньше расчета и экономии сил - тем сильнее давление биологических потребностей. Чем больше плана, расчета (чем определеннее перспектива), чем тщательнее пристройки и строже экономия сил - тем сильнее в нем по­требности социальные (например, самолюбие). Чем больше бескорыстного любования или увлеченности самим процессом объяснения (чем искреннее клятвы в вечной верности) - тем более давление потребностей идеальных.

Здесь видно, что по мере усиления биологических побуж­дений отпадает надобность в самом объяснении. При возрас­тании роли социальных потребностей объяснение делается все менее любовным. Идеальные потребности свидетельствуют о силе любви, но она при этом делается идеальной, платоничес­кой. Следовательно, в настоящем смысле любовное объяснение мотивировано всеми тремя исходными потребностями, но в разных конкретных случаях и в разные моменты его протека­ния та, другая или третья выходят на первый план и прояв­ляются наиболее ярко.

Поэтому для любовного объяснения характерна борьба различных тенденций, поэтому оно всегда трудно и невозмож­но без обостренного ритма и его изменений в ходе объясне­ния, без эмоциональности. При этом каждое любовное объяс­нение может быть охарактеризовано присущим только ему соотношением сил движущих его потребностей. В одном слу­чае в нем наиболее настойчивы биологические, в другом -социальные или идеальные. Превалирование тех, других или третьих ясно обнаруживается в том, какие слова фразы в объяснении произносятся, а особенно ясно - в том, как они произносятся. Об этом речь впереди.

Эмоции были названы индикатором потребностей. Это значит: если вы видите, что человек обрадовался или огор­чился, получив определенные новые для него сведения, то вы видите также и соответствие или несоответствие этих сведений его потребностям и интересам по его собственным представ­лениями; вы узнаете их содержание. Если же новая информа­ция не вызвала у человека никакого эмоционального отклика, то можно быть уверенным - она не коснулась его интересов и потребностей, как он их себе представляет.

Но если появление эмоции обнажает существование по­требности, то характер возникающей эмоции должен отражать характер потребности, которая ее вызвала, - от какой из трех исходных она произошла.

Действительно, каждая реальная эмоция обладает некото­рыми качествами, продиктованными происхождением потреб­ности, откликом на которую она является. Эти качественные отличия видны, хотя и не поддаются ни измерению, ни даже однозначным словесным определениям. Вы, например, видите, что человек обрадовался («стал легче») или огорчился («потя­желел»), но доказать это невозможно - никакие весы не заре­гистрируют и не измерят бесспорного, очевидного факта; кроме того, бытовые, всем понятные наименования эмоций, в сущно­сти, многозначны, в значительной степени субъективны. К тому же содержание и характер любой реально протекающей эмоции зависит также и от предынформированности субъекта и от содержания самой новой информации. Поэтому исходная потребность определяет возникающую эмоцию лишь в некото­рых основных чертах - отнюдь не полностью, не в оттенках, которые придают эмоциональному процессу всегда присут­ствующее в нем своеобразие. Но основные черты эти все же видны в определенных тенденциях, которые могут быть уста­новлены и в которых исходные потребности проявляются.

Вызванные биологическими потребностями эмоции поло­жительные видны как та или иная степень удовлетворенности, довольства, успокоения и демобилизации; отрицательные - как физическая боль, угнетающий груз, мучение, требующее немед­ленного прекращения любыми средствами; к предчувствиям такой боли и угнетающей тревожности относится по сути своей и страх.

Социальные потребности проявляются в положительной эмоции подъема сил, повышения активности и мобилизованно­сти, в бодрости мыслительной деятельности и телесноп легкости; часто эмоция эта проявляется в смехе. «Смех не связыва­ет человека, он освобождает его»; «Смех подымает шлагбаум, делает путь свободным», - отметил М.М.Бахтин (23, стр.339).

Отрицательная эмоция, вызванная социальными потребнос­тями, тоже мобилизует, но как бы в обратном - активно оборонительном - направлении. Таковы разные степени доса­ды, раздражения, гнева. Это - не боль, физически ощущаемая, а мучительное мышление, мышление, бесплодно мечущееся. Отсюда - избыточная мобилизованность, лихорадочность сосредоточен­ного думанья в поисках отсутствующего средства при недо­статочно конкретной цели. Поэтому злость, гнев, досада, раздра­жение и т.п. часто побуждают хвататься за цель или способ, случайно подвернувшийся; поэтому сгоряча, в раздражении, люди совершают поступки, в которых после раскаиваются.

Идеальные потребности, согласно их сущности, «питаются» информацией и удовлетворяются ее новизной, какова бы ни была ее прикладная значимость. Поэтому потребности эти «в чистом виде» проявляются только в положительных эмоциях - в бескорыстной радости (которая ведь и доказывает факт их существования). Эта радость «окрыляет», «облегчает» челове­ка, но не для практической деятельности, а для созерцания, для все более глубокого, полного и многостороннего понима­ния полученного знания. Причем такая оценка знания возни­кает только при превышении предынформированности данного субъекта о данном объекте в данный момент. Так бескорыст­но радуются дети: удивление и понимание выступают тогда как эмоция восхищения тем, что превзошло ожидания. Эмоция эта свойственна, разумеется, и взрослым людям в самых раз­нообразных степенях, но для малых ее степеней это название представляется неподходящим.

Идеальные потребности практически проявляются, конечно, и в отрицательных эмоциях, поскольку исходные потребности в «чистом виде» не выступают. Но это - отрицательная эмо­ция не боли, раздражения, гнева, требующих активности, а - депрессия широком диапазоне: от апатии, томительной скуки, которая ощущается как беспричинная, до нетерпимого отчая­ния. Таковы ощущения пустоты, отсутствия, взамен должно­го, нормального, обычного присутствия. Это - все виды и оттенки отрицательных эмоций потери интереса, вплоть до потери интереса к жизни, к факту своего существования. Так возникает и обнаруживается нетерпимость для человека суще­ствования без цели, без какой бы то ни было заинтересован­ности, без функционирующих потребностей.

Эмоции, обслуживающие биологические и социальные по­требности, как положительные, так и отрицательные, во всех их трансформациях, сочетаниях и оттенках по назначению своему конструктивны. Они участвуют в трансформациях по­требностей - в структурировании желаний - с тем, чтобы возникающие цели и применяемые способы их достижения служили сохранению и развитию человека в наличных услови­ях. Идеальные потребности конструктивны, потому что вызы­вают положительные эмоции. Их роль тем больше, чем быст­рее и успешнее идет накопление знаний. Поэтому они - пока­затель нормального роста и развития человека преимуще­ственно в детстве, юности и молодости. По мере накопления человеком знаний, он реже восхищается и приходит в восторг, а с утратой бескорыстной любознательности его положитель­ные эмоции все больше перемещаются в сферу потребностей социальных и в рациональное планирование деятельности, а далее - в дряхлости - в сферу нужд биологических.

Новое всегда существует вокруг любого человека. Но обычно человек замечает в нем только то, что касается его социальных и биологических потребностей, поскольку он имен­но их удовлетворением занят. Если же они удовлетворяются в соответствии с господствующей общественно-исторической нормой и его личные потребности по силе своей этих норм не превышают, то, казалось бы, должно наступить вполне благополучное существование. В действительности такая ситу­ация граничит с катастрофой. Тут и возникает та самая поте­ря интереса к окружающему, которая ведет к отчаянию.

Человек, не привыкший заботиться об удовлетворении своих идеальных потребностей, не знающий о их существова­нии, вдруг оказывается перед лицом их актуализации без вся­ких представлений о средствах и возможностях их удовлетво­рения. Он наугад пробует что-то делать, терпит неудачи, не видит спасения и не понимает причины постигшей его беды.

Можно предполагать, что игнорирование бескорыстных идеальных потребностей, даже при успешном удовлетворении всех других, ведет к болезням самой структуры потребностей человека - к болезням в его интересах и желаниях. Легкая форма этой болезни - апатия и беспричинная скука; крайняя степень - отчаяние и самоубийстве; на промежуточных звеньях - алкоголизм, наркомания, преступность.

Пока и поскольку идеальные потребности не главенствуют, они остаются незамечаемыми. Но вот биологические и соци­альные удовлетворены; обостряется неведомая и занимавшая скромное место идеальная. Прошлая норма делается недостаточной, новой нормы нет. Наступает болезнь - расплата за пресыщение биологическое и социальное - за спокойное бла­гополучие как таковое, при забвении духовного начала в ес­тественной природе человека.

В самой грубой схеме проявления потребностей человека в эмоциях можно охарактеризовать приблизительно так: эмоции самодовольства и самоуспокоения и, с другой стороны - эмо­ции боли, сострадания и страха свидетельствуют о давлении биологических потребностей. Всякий оттенок злорадства и лю­бая радость в соединении с любой озабоченностью и, с дру­гой стороны - раздражение, гнев обнаруживают социальную потребность. Бескорыстие в радости и все степени и оттенки «беспричинной» депрессии указывают на давление потребнос­тей идеальных. Самая характерная черта этого рода отрица­тельных эмоций - их «беспричинность» - иногда скрывается за всевозможными кажущимися или выдуманными якобы при­чинами. Так же, впрочем, и бескорыстной радости люди иногда придумывают обоснование в какой-нибудь корысти.

В зависимости от того, когда и чему человек радуется и огорчается, слагается и некоторое общее представление о нем и впечатление о его состоянии в данный момент. Во многих случаях особую роль играет то, как он радуется и как огор­чается. При этом можно заметить, что характер эмоций, вы­дающий лежащие за ними потребности, вызывает определен­ную оценку у окружающих. Так, злорадство обычно воспри­нимается как нечто неприятное, хотя бывает, конечно, и на­оборот; радость бескорыстная часто радует и окружающих, но опять же, разумеется, не всех. Так же, и опять-таки с исклю­чениями, раздражение и злость не вызывают сочувствия, а депрессия, разочарованность располагают к нему; физическая боль и страх за других вызывают сострадание, и успокоенное самодовольство и трусость в сопереживании не откликаются.

В эмоциональных откликах и оценках эмоций наблюдае­мого, вероятно, проявляются потребности наблюдателя - его социальная потребность в господстве справедливости и его представлении о ней.

Речь (в быту и на сцене)

Структура потребностей человека проявляется в его зву­чащей речи. На ней отражается все, что связано с характером цели: ее сложность или простота, расстояние до нее и все, о чем речь шла выше. В звучании речи проявляется и асиммет­рия человеческого мозга.

В. Деглин пишет: <«...> словесная речь - и «создание» слов и их восприятие - целиком и полностью связана с деятельно­стью левого полушария. И это понятно. Система слов - это система символов, обобщений, поднявшихся над непосред­ственными индивидуальными явлениями. <...> Но в речи есть и несловесное средство связи, несловесный носитель информации - интонации и голос. Интонирование собственной речи и восприятие интонаций связаны с деятельностью правого по­лушария <...>. «Правополушарная» речь по своему эволюцион­ному возрасту старше, древнее «левопол у тарной» (88, стр. 112).

Отсюда уже ясно, что в звучащей речи тяготеет к целепо-лаганию и к расходованию сил и что - к средствам и к эко­номии сил, в чем - влечения и нужды, в чем - разумность, логика и здравый смысл.

Художник и учитель живописи П.П. Чистяков писал: «По-моему, в солнечной системе (на Земле) существуют в основе три цвета - желтый, красный и синий» (313, стр.371). Три группы исходных человеческих потребностей можно уподобить этим трем основным цветам солнечного спектра. Ни один из них нельзя получить из двух других, но любой реальный цвет может быть из них составлен, и каждый из них в совершенно чистом виде практически не встречается. Так же, я полагаю, независимы одна от другой потребности биологические, соци­альные и идеальные.

Несводимость каждой из трех групп потребностей к любой другой предопределяет и выбор средств ее удовлетворения. Значит, давление каждой должно выразиться в стремлении к определенным, тем, а не другим, средствам, из числа тех, ко­торые применимы в данной ситуации и находятся в распоря­жении субъекта.

Человек бывает более или менее вооружен, но некоторым минимумом обладает все. В минимум этот входит и речь: некото­рый, больший или меньший, запас слов и голос, дающий возможность разнообразно использовать имеющийся словарь.

Употребляя слова, человек либо обозначает, либо обосно­вывает то, что ему нужно, а обозначая нужное, он руковод­ствуется и тем, для чего оно ему нужно. Значит, это «обозначение» есть аргументация или, во всяком случае, может быть понято как аргументация.

Литературный текст пьесы складывается из ремарок автора и «речей» персонажей, в которых отражаются их потребности. Но текст пьесы есть, кроме того, художественное произведение словесного искусства, и он, следовательно, есть результат осо­бого отбора, а потому выражает потребности не только дей­ствующих лиц, но и автора, создавшего их. Со словом в дра­ме происходит то же самое, в принципе, что и в поэзии, где, как пишет Ю.М. Лотман, «уже простое включение слова в стихотворный текст решительно меняет его природу: из слова языка оно становится воспроизведением слова языка и отно­сится к нему, как образ действительности в искусстве к вос­производимой жизни. Оно становится знаковой моделью знако­вой модели. По семантической насыщенности она резко отли­чается от слов языка нехудожественного» (164, стр.174).

Подчеркнем, что отмеченная Ю.М. Лотманом особенность по­этического слова служит иногда поводом игнорировать на сцене его исходную первоначальную функцию - служить аргументаци­ей во взаимодействиях. Тогда театр теряет качество того рода искусства, средством выражения которому служит действие, а само поэтическое слово теряет отмеченную Ю.М. Лотманом семантическую насыщенность. Словесная аргументация делает­ся как бы случайно подвернувшейся действующему лицу, и связь ее с целостной структурой его потребностей ослабевает.

Повышенная семантическая насыщенность слова в художе­ственном тексте обязывает к повышенной ответственности в обращении с ним на сцене, в частности - в проникновении через текст высказываний к структуре потребностей и в воп­лощении этой структуры характером использования данного текста. Драматург изображает борьбу не ради нее самой, а ради ее обобщающего, метафорического смысла, на который лишь более или менее ясно намекают события сюжета. Но, чтобы намекать на обобщающий смысл, события эти должны, прежде всего, состояться, а речи действующих лиц должны строить их.

Речь по природе и назначению своему может служить удовлетворению, только тех потребностей, которые так или иначе связаны с человеком - партнером, значит - с взаимо­действием, с борьбой.

Из этого очевидного факта могут быть сделаны простые, но существенные выводы: во всех случаях и неизбежно драма­тургия тяготеет к изображению борьбы специфически челове­ческой - связанной с социальными потребностями людей; далее: вслед за разнообразием словесной аргументации и по мере усложнения борьбы разного рода оттенками, борьба эта может рассматриваться как жизнь человеческого духа -ду­шевная жизнь борющихся; и наконец: последний вывод может быть выражен и в обратном порядке - не только борьба выявляет душевную жизнь через применяемую аргу­ментацию, но и уяснение аргументации есть, в сущности, вы­явление содержания взаимодействий - обнажение борьбы, происходящей между действующими лицами. В этих трех вы­водах - основные начала профессиональности в работе совре­менного режиссера, как они рассмотрены мною в «Режиссуре как практической психологии».

Date: 2016-06-08; view: 274; Нарушение авторских прав