Дурные предчувствия Клары

Жена Александра, Клара Ткаллер, после церемонии у дверей концертного зала сразу направилась домой. По пути ей повстречалась подруга Грета в компании давних общих друзей. Они удивились, отчего Клара не остается на празднике, ведь ожидается столько интересного. Клара им ответила, что устала за последние дни, кроме того, вымокла под дождем – ей бы хотелось согреться и немного отдохнуть. Как друзья ни уговаривали, Клара с ними не осталась.

Придя домой, она переоделась, приняла душ, выпила розового горячего пунша, взяла с полки книгу и легла в постель. Прочитав несколько страниц, Клара поймала себя на том, что ничего не понимает в прочитанном. Принялась перечитывать заново, делая над собой усилие, чтобы вникнуть в написанное. Что‑то отвлекало и мешало сосредоточиться. В голове роились совершенно посторонние мысли, и какие‑то картины навязчиво мелькали перед глазами в общем гуле и неразберихе.

Отложив книгу, Клара задумалась – вроде бы никаких дурных предчувствий в течение дня она не испытывала. Значит, с вечера?.. Эта неожиданная гроза с ливнем… И крики этой странной бродяжки Марии, и раненая птица… И вся сумятица на площади, а потом – полнейшая тишина и одинокий валторнист в мокром фраке. Печальная мелодия в тумане… А был туман или нет? Неважно. Важно другое – с этого момента пришло ощущение тревоги и все стало вдруг иным. Скорбным, печальным. Вся площадь: иное освещение, иные дома, иные люди…

Клара погасила лампу в надежде уснуть или хотя бы подремать, но тут же картина за картиной явились в ее сознании из темноты. И снова особую тревогу вызывала согбенная фигура одинокого валторниста: облипающий худое тело мокрый фрак, жалостный взгляд, невыразимо печальная мелодия… Вот и теперь от этих совершенно спокойных звуков не было ей никакого покоя. Именно они тревожили и даже мучили Клару. Именно они предсказывали, что с Александром не все в порядке. Может быть, даже беда…

Лежать в пугающей темноте она больше не могла. Клара снова включила лампу, достала из столика гадальные карты. В юности ее научила гадать бабушка по линии матери – наполовину испанка. Система была нетрадиционная, скорее всего, собственного изобретения. В юности эта процедура лишь забавляла Клару, но как‑то она предсказала двум подругам любопытные перемены, и через месяц все сбылось. Кларе ничего не оставалось, как поверить в пророчество маленьких атласных карт.

Какие же карты выпали теперь ее мужу Александру – королю трефовой масти? Справа (дому и телу) – легли девятка пик острием вниз, бубновый туз и король пик. Это означало печаль, отсутствие покоя в доме, может быть, даже удар. Под загадочным термином «удар» гадалки разумеют сильное потрясение, внезапное горе. Внизу (взору и слуху) расположились бубновая восьмерка и семерка пик – разговоры и надежды, которые опять‑таки могут привести к досаде и огорчению. Слева (глубоко в сердце) оказались валет и десятка пик – печальные и пустые хлопоты, тяжелые переживания. Сверху – ближайшие и главнейшие события – бубновый валет, туз червей острием вверх и туз пик острием вниз. Это сочетание испугало Клару. Она быстро перевернула три карты, лежащие «на сердце», – десятка червей, трефовая восьмерка и восьмерка пик. Выходил любезный, приятный разговор в казенном доме, однако эта любезность ничего не могла изменить для короля ни в лучшую, ни в худшую сторону. Более всего гадалку насторожило соседство червового и пикового тузов – такое выпадает исключительно редко. Туз пик выпал острием вниз – удар, удар! И тут же червовый туз острием вверх – свадьба или колоссальный выигрыш. То есть рядом с Александром смерть и женитьба – прямо сейчас. Что это значит? Ни того ни другого Клара не могла допустить даже в мыслях. Что же с мужем происходит? Что там вообще происходит за тяжелыми шторами окон?

Клара твердо уверилась, что в эту ночь ей не уснуть. Оставаться дома и мучиться неизвестностью было выше ее сил. Она наспех оделась и, даже не посмотрев на себя в зеркало, чего никогда с ней не бывало, вышла на улицу. Смятение чувств подталкивало ее в сторону концертного зала. Наверняка нужна ее помощь. Ветер трепал ее волосы, каблуки нервно стучали по брусчатке тротуара. Клара спешила.

За пять лет совместной жизни Клара хорошо изучила своего мужа. По документам он был старше ее на двенадцать лет, но для нее был ребенком – капризным, нуждающимся в поддержке, совете. А она любила давать советы. Чрезвычайно. Ткаллер лишь улыбался, называя ее то кремень, то металлический стержень. Иной раз ее напористость и нежелание идти на компромисс выводили Александра из себя, и он после долгого терпения высказывал жене все, что считал нужным. Клара на время отступала, с врожденной грациозностью маневрировала при абсолютной уверенности в том, что она сумеет доказать мужу свою правоту и преданность и он будет просто обязан считаться с нею и искать в ней поддержку и опору. И эта поддержка прибудет незамедлительно. Так и только так она представляла их семейную жизнь.

Клара быстро шла по ночной улице в сторону центральной площади. Отовсюду – из винных погребков, из раскрытых окон слышались выкрики, смех, песни. Подгулявшие люди окликали ее, здоровались и приглашали повеселиться. Клара не останавливалась и никому ничего не отвечала.

На площади продолжался концерт. Негритянский унисон виолончелей исполнял токкату. Струны визжали под смычками, как чердачные кошки. Свет бокового прожектора был направлен на смычки, поэтому создавалось впечатление, что смычки играют сами – лица, руки и фраки негритянских музыкантов были так черны, что музыкантов никто не видел. Смычки же яростно работали сами по себе, словно пневматические орудия.

Клара обогнула забитую народом площадь и подошла к пограничной зоне у главного входа в концертный зал. У входа прогуливался полицейский, на углу дежурил еще один. Вид у них был абсолютно спокойный. Осторожная Клара обошла вокруг зала, поглядывая в окна, будто ожидая, что в назначенное время кто‑то подаст ей условный сигнал. Особенно пристально она вглядывалась в окна директорского кабинета – ни единого намека на то, что там неблагополучно. Так чего же она тревожится?

Вдруг Клара почувствовала на себе чей‑то пристальный взгляд. Клара осторожно скользила глазами по площади. Присмотрелась к полицейским – нет, не они. Клара опустила голову, пошла быстро, вдруг резко повернулась и – ап! Конечно, он! Взгляды на долю секунды пересеклись, и Клара узнала Кураноскэ. Фантастически моментально он растворился в толпе. Эта слежка Клару еще более насторожила и усилила ее тревогу. Теперь уже и зал выглядел по‑иному. Какие‑то тени блуждали по стенам, окна фосфоресцировали, предупреждая или напоминая о возможной опасности. А может, это все глупости? Карнавально‑фестивальная чепуха? Как Клара себя ни успокаивала, а знала одно: что‑то нужно предпринимать…

– Вечно вы, женщины, что‑то выдумываете. Вечно вам что‑то мерещится, грезится, – улыбался начальник 1‑го участка майор Ризенкампф, стройный красавчик и, конечно же, любимец женщин, усаживая Клару в кресло, – Вот почему в полиции почти не служат женщины.

– И все‑таки я бы желала избавиться от своих дурных предчувствий, – стояла на своем Клара, – У вас ведь есть связь с залом?

– Уверяю, нет.

– Вы не хотите мне помочь?

– Уверяю, ваши опасения напрасны.

Клара оценивающе посмотрела на Ризенкампфа.

– Нет, не хотите, – Она как бы слегка отвернулась.

Ризенкампф с хозяйским видом прошелся по своему кабинету. Изо всех сил он старался выглядеть бравым, но во всем его облике чувствовалась усталость. Клара даже об этом ему сказала.

– Вот теперь интуиция вас не подвела, – прищелкнул пальцами майор, – Как бы я счастлив был, если бы вы обо мне беспокоились, а не о любимом муже, который давно спит, пока компьютер преспокойно печатает ноты. А я из‑за фестиваля, затеянного вашим мужем, не сплю третьи сутки.

И майор стал рассказывать, что за времена для него наступили. В барах и ресторанах постоянно возникают потасовки. Изловили злоумышленников, задумавших похитить любимого внука Мэра. И самое ужасное: понаехало столько крикунов‑самородков, что создается впечатление, будто для них и организован фестиваль.

– Только что разбирался с каким‑то дебоширом, именующим себя Генделем Вторым, и его пеликаном. Пеликаном! – продолжал майор, – Но даже с птицей поладить можно, а вот Карлик, увязавшийся за ними, – совершенный кретин и выродок. Кричал на весь участок, что великим творцам всегда выпадают великие испытания. Рвал на себе одежду. Затем стал выдергивать брови. В виде протеста грозился облить себя виски и поджечь. Его спросили, не болен ли он. Он обрадовался, выкатил свои коровьи глаза и закивал: «Болен! Болен! Дайте мне градусник под мышку!» На лейтенанта надели белый халат, представили его доктором и дали Карлику градусник. Брал он его с таким трепетом, будто он из чистого горного хрусталя. Едва не облизывал его, затем трясущимися руками поставил под мышку. Мы занялись другими делами и не заметили, как Карлик сбежал вместе с градусником. Скажите, зачем ему исчезать вместе с градусником? – спрашивал майор Ризенкампф и тут же сам отвечал: – О, у каждого убогого придурка столько собственных примет, символов, что и полицейская выучка, и мой многолетний опыт зачастую бессильны.

– Напрасно вы женщин не берете в полицию, – сказала Клара. – Женщина легче найдет подход, общий язык. Успокоит словом, взглядом… Даже просто своим видом.

Ризенкампф громко расхохотался.

– Успокоит словом, взглядом… Мадам, вы ошиблись дверью. Это не пансион для слабонервных и не церковь. На успокоение здесь нет времени. И никогда не будет.

Майор щегольски прошелся по кабинету, явно любуясь собой и предоставляя возможность полюбоваться Кларе. Действительно, он был неотразим: молод, строен, даже гибок, черняв, с ровным пробором и тонкими выразительными чертами лица. Главная же его прелесть была в карих глазах, одновременно и ласковых, и хищных.

Ризенкампф продолжал:

– В полиции, мадам, прежде всего необходим рассудок – мужской, жесткий, циничный. Действия полицейского должны быть просчитаны и в то же время неожиданны. Он должен быть ловок и безжалостен. Вынослив и смел. Твердо идти к намеченной цели, где его ждут успех и награда. А женщины пребывают в плену пылкого воображения и таинственных эмоций. Так что позвольте, моя несравненная, детективный воз тянуть нам.

– Позволю, – согласилась Клара, – если вы мне объясните, зачем японец за мной шпионил.

Ризенкампф хитро улыбнулся, взял Клару за руку.

– Мне это совершенно ясно. Вы не дама, вы сосуд соблазнов с повадками домашней кошечки. Искусительница. Какие у вас фруктовые пальчики. Янтарно‑прозрачные. Можно, я один пальчик поднесу к губам?.. М‑м‑м?..

Клара высвободила свою руку. Ризенкампф расстроенно вздохнул, достал бутылку вина, два фужера.

– Вы пьете на службе? – удивилась Клара.

– В исключительно торжественных случаях.

– И какое у нас торжество?

– Визит такой приятной особы. Эти апельсиновые пальчики не дают мне покоя.

Майор принялся целовать руки Кларе. На сей раз она их не отстраняла. Наоборот, кокетливо играла пальчиками.

– Льстец окаянный, – улыбалась она, – Еще недавно пальчики были лимонными.

– Апельсиновые. Они оказались слаще, чем я предполагал.

И Ризенкапмф поцеловал каждый пальчик по очереди. Затем поднял бокал.

– Мне предсказал индийский гороскоп, что на этой неделе пылкая, искренняя любовь принесет мне множество сюрпризов. Хочется в это верить. Люблю сюрпризы. Пью за вас!

Пригубив бокал, Клара вздохнула:

– Мне приятно ваше внимание, но Кураноскэ меня все‑таки беспокоит.

– Согласен. Ужасная бестия, – кивнул майор, – И зачем ваш Ткаллер с ним связался… А чтобы он вас не беспокоил, мы его задержим. Хотя бы на три часа. Для начала…

Ризенкампф нажал кнопку – появился сержант.

– Вилли, проверь посты возле зала и узнай, где находится и чем занимается наш дорогой японец.

Когда сержант ушел, майор снова поднял бокал:

– Отвлекитесь от Кураноскэ… На три часа минимум. Не волнуйтесь, дорогая. Ох, как зашумела кровь! Ах, эти пальчики… фруктовые… виноградные…