Глава 13. Должность инструктора на полигоне ГРУ, которую раньше занимал Забродов, до сих пор оставалась вакантной

Должность инструктора на полигоне ГРУ, которую раньше занимал Забродов, до сих пор оставалась вакантной. Желающих на нее хватало, но одного желания мало, нужно умение. Начальство уже решило, что инструктором станет майор Лев Штурмин, но дело оставалось за малым – чтобы он дал согласие. Его не торопили, Мещерякову еле удавалось сдерживать натиск генералов.

Разговор с ним провели только один – неофициальный, на дне рождения у Забродова.

– Подождите, – говорил Мещеряков, – Штурмин сам решит.

– Поскорее бы! – сетовал генерал Глебов, не без участия которого проводилось большинство диверсионных операций с людьми ГРУ.

Глебов сделал все, что мог. Оформил для Штурмина командировку на два месяца в Таджикистан, и как бы невзначай обмолвился, мол, если согласишься занять пустующее место Забродова, то в командировку пошлем кого-нибудь другого. Сказал и замолчал.

Командировка была опасной. Штурмин нервничал.

Никогда еще так рано его не знакомили с условиями, в которых придется работать – целый месяц дали на размышления. Две недели он ничего не говорил жене о том, что придется уехать. И та, казалось, была счастлива. Но тянуть до бесконечности было невозможно.

Не сделаешь же так – уедешь, а потом позвонишь с недосягаемого расстояния в несколько тысяч километров, поставишь перед фактом. Потом домой можешь не возвращаться, характер жены майор знал, обманывать ее нельзя, характер покруче, чем у любого генерала ГРУ.

Детей жена Штурмина воспитывала в строгости, в такой же строгости держала и мужа. И, на первый взгляд, они были образцовой семьей. Никто не знал, какие страсти кипят за закрытой дверью их квартиры. Майор раз десять в году вспоминал фразу, слышанную им от Забродова, что говорить с упрямой женщиной сложнее, чем штурмовать президентский дворец в Кабуле.

Жена, в отличие от президентских гвардейцев, никогда не сдается, стоит насмерть, и единственный способ сломить ее сопротивление – это уничтожить физически. Но пойти на такое радикальное изменение в личной жизни майор не мог.

Наконец он решился, назначил сам себе дату, когда скажет жене о командировке. Времени для раскачки оставалось два дня, такой люфт давал возможность собраться с силами и решиться. Эти два дня майор Штурмин ходил тише воды, ниже травы. Естественно, делал всю работу по дому. Пропылесосил ковры, починил розетки, поменял прокладки в смесителях. Жена улыбалась, хотя наверняка, как знал Штурмин, заподозрила недоброе. Ведь перед серьезными разговорами майор неизменно начинал мелкий ремонт.

И вот этот день настал. Штурмин не мог думать ни о чем другом, как только о предстоящем разговоре с женой. С утра он обрадовался, что назначил лишь дату, но не назначил точного времени. Он дождался, когда старший сын уйдет в институт, дочь в школу, и сел на кухне. Жена, как назло, затеяла вытирание пыли в комнатах. Позвать ее у Штурмина не хватало духа, хотя в боевых условиях майор всегда рвался вперед, иногда даже этим нарушая устав. Мог первым вскочить в атаку и собственным примером увлечь людей за собой. Он выпил уже столько чая, что почувствовал горечь во рту, язык одеревенел, успел выкурить четвертую сигарету, выбрасывая окурки в форточку.

Наконец он замер. Шуршание щетки, которой жена стирала пыль, приближалось к коридору, и вот он уже мог видеть ее руку со щеткой, которой жена протирала двустворчатую дверь.

– Варвара, иди сюда, – произнес майор и не узнал собственного дрожащего голоса.

Женщина обернулась, внимательно посмотрела на мужа и улыбнулась обезоруживающе:

– Как хорошо, когда ты дома. А я заработалась и даже забыла, казалось мне, что одна.

Варвара прошла на кухню, но и тут нашла себе дело.

Муж ее даже не просил, она сама принялась готовить бутерброды:

– А то все пьешь голый чай.

Она знала, чем можно купить мужа. Штурмин обожал бутерброды с чесноком и сыром. Майор ГРУ сидел, вдыхал запах и проклинал себя за то, что сейчас заставит жену страдать.

– Да погоди ты, не суетись, – сказал он, смотря в стол.

Протянул руку, обнял жену за плечи и усадил себе на колени.

Та продолжала мазать батон маслом.

– Значит так – сказала она, – я вчера с мамой по телефону разговаривала, обещала, что мы приедем на этой неделе.

– Ас чего это вдруг? – почти беззвучно проговорил Штурмин.

– И ты не помнишь? Твоей любимой теще… – женщина произнесла это без всякой иронии, – исполняется шестьдесят пять. Я уже с детьми договорилась, они тоже поедут, так что напомни начальству, пусть припомнят – у тебя есть отгулы.

– Есть, – мрачно проговорил Штурмин.

– Ты вроде бы не рад?

– Еще как рад, – майор покрепче обнял жену и проговорил. – Только я. Варвара, к сожалению, поехать не смогу.

– Опять?

– Да, уже подписаны бумаги, я улетаю в командировку.., в долгую.., длительную.

– Да ты что, один там, что ли? Почему других не посылают, все ты да ты?

– Это тебе только кажется. Все ездят, я не исключение.

– Так я тебе и поверила!

Жена зло сбросила руку мужа с плеча и задумалась, что лучше сделать – скандалить или плакать. То, что муж поедет в командировку, это однозначно, но сдавать позиции без боя она не собиралась, следовало выбрать способ, как его наказать, следовало дать бой.

– Так вот почему ты такой ласковый, столько по дому сделал! Я-то думала, ты наконец за голову взялся, вспомнил, что у тебя есть жена, дети, что их надо растить, кормить, что их предстоит крепко поставить на ноги…

– Все это я помню, – промямлил Штурмин.

А жена вроде бы и не услышала его слов:

– Прости, конечно, меня. Лева, но ты делаешь все, чтобы приблизить собственные похороны, а сам на них даже денег не отложил. Ты, небось, спишь и мечтаешь, как тебя понесут в гробу, а следом подушечки с орденами…

– Подушечки с орденами впереди гроба носят.

– Вот видишь, ты уже об этом думаешь. А все твои полковники и генералы будут стоять, вытирать скупые мужские слезы и.., салют из автоматов. А потом они все забудут и о тебе, и обо мне, и о твоих детях.

Тихо забудут, забудут даже памятник тебе на могилу поставить. Если я им не напомню.

– Нет, это не забудут, у нас не такие люди.

– И не про таких героев забывали, что ты мне рассказываешь!

Женщина уже завелась настолько, что больше не могла сидеть на коленях у мужа. Она вскочила и яростно принялась намазывать остатки масла на остатки батона, хотя бутербродов получилось уже столько, что при всем желании Штурмин не смог бы их съесть.

Единственное, чем семья Штурмина отличалась от семей многих своих коллег, так это тем, что все ножи в его доме были идеально наточены. Наконец, вытерев длинный острый нож о горбушку батона, жена набрала побольше воздуха в легкие.

Взмахнув ножом, словно разрубала невидимую веревку, женщина почти выкрикнула;

– Выбирай одно из двух: или я с детьми, или твоя дурацкая служба!

– Это запрещенный прием, – сказал Штурмин, – ты же знаешь, службу я не брошу.

– Значит, ты хочешь, чтобы все шло как прежде?

Чтобы ты возвращался измочаленный, в дырках, а я зализывала твои раны?

– Варвара…

– Так вот, учти, этого больше не будет! Все, кончено! И если хочешь, я сама сейчас позвоню Мещерякову и скажу, что он последняя свинья. Он мне обещал, что ты уже достаточно пролил крови, чтобы заслужить право каждый день бывать дома.

– Каждый день даже у генералов не получается.

– Ну, хотя бы не каждый день, но что бы ты не ездил в командировки. И не нужны мне дурацкие ордена, не нужна мне звезда Героя России на подушечке – посмертно. Мне нужен ты, живой и здоровый. И кстати, детям нужен отец, ты подумал об этом?

Штурмину в это время приходили в голову слова о том, что его долг – защищать родину, что он сам выбрал такую службу, что Варвара знала, за кого выходит замуж. Но говорить об этом он не рисковал, потому что о долге перед родиной жена могла слушать и не возражать против этого словосочетания лишь на торжественном вечере или на похоронах кого-нибудь из его друзей, боевых товарищей. А таких набиралось немного.

– Ты, наверное, мне хочешь сказать о долге перед родиной? – криво усмехнулась она, сделавшись от этого некрасивой.

Лицо Штурмина пошло пятнами.

– Вижу, вижу, хочешь. Ты уже даже рот открыл.

– Я рот открыл, чтобы бутерброд откусить.

– Уже даже твой бессовестный язык шевельнулся, чтобы говорить о долге перед родиной. А твоя родина – вот она, – женщина обвела рукой кухню. – И дети – твоя родина, и я – твоя родина.

– И твоя мама – моя родина?

– Да. А кто будет огород им сеять? Кто крышу починит?

– Затрахали меня огороды, крыши, – не выдержал Штурмин, – я лучше денег твоей теще дам.

– Какой моей теще? Моей матери? А теща-то она твоя. Думаешь, деньгами откупиться? Много будто ты их зарабатываешь, на жизнь едва хватает! Все твои одноклассники давным-давно людьми стали, а ты? Одна радость, что похоронят за казенный счет. Все за границу ездят отдыхать, а тебя не выпускают, ты не выездной. Даже в Болгарию долбаную и то съездить не можем!

Возразить на это Штурмину было нечего.

– Я уже не могу отказаться, – тихо сказал он, – поздно.

– А ты ни от чего отказаться не можешь, ты человек подневольный. Тебе прикажут меня убить, так ты придешь со службы и каким-нибудь своим приемчиком меня прикончишь. Я же не забыла, как ты соседу руку сломал.

– Ты хоть думай, что говоришь, Варвара, – вяло возразил Штурмин, зная, что в ответ последует новая порция упреков.

– Я уже тридцать пять лет как Варвара, а жизни хорошей не видела.

– Ну, что я могу поделать? Приказали…

– Думаешь, я не знаю, что у тебя есть выбор? – жена с ножом в руках развернулась всем корпусом и посмотрела в глаза мужа.

Ему она казалась сейчас страшной и мощной, хотя на самом-то деле была хрупкой и весила не больше пятидесяти килограммов, такую можно сломать двумя пальцами.

– И что тебе сказали? Кто сказал?

– Мещеряков звонил.

– Сволочь! Так на меня все навалились, просил же тебя не впутывать!

– Это ты сволочь, что до сих пор молчишь. Тебе место хорошее предлагают, может, последний раз в жизни, а ты отказываешься. Хоть дома тебя видеть стану, а то уедешь на три месяца, а то и на полгода, только телефонными звонками изредка и отделываешься. А бывает и того хуже, просишь кого-нибудь позвонить, мол, у тебя возможности до телефона добраться нет. А так под руками будешь, хоть покормлю нормально.

– Ты хотела сказать, не под руками, а под каблуком? – вставил Штурмин, понимая, что по большому счету жена права.

Но и он не хотел сдаваться, не тот характер. Варвара вышла в коридор и вернулась, неся телефонный аппарат, длинный шнур волочился за ней.

– Вот, звони.

– Кому?

– Сейчас же позвонишь Мещерякову и скажешь, что согласен.

– А может, они уже кого взяли? – с надеждой проговорил Штурмин, хотя знал, место Забродова на полигоне ГРУ ждет его.

– Звони при мне, чтобы я все слышала.

– Не стану.

– Тогда я сама позвоню, – и Варвара, сняв трубку, принялась набирать номер.

Не выдержав, Штурмин вырвал у нее трубку и, возможно, положил бы, но его остановил голос Мещерякова, зазвучавший в наушнике.

– Алло!

У того, как знал Штурмин, аппарат с определителем номера, а значит, он будет знать, кто звонил, поймет, что происходило.

– Говори, – шепотом приказала жена.

– Андрей, ты?

– А то кто же, – не к месту засмеялся Мещеряков, этот смех подлил масла в огонь.

– Какого хрена, ты моей жене сказал?

– Не ты, а вы. Я пока еще полковник, – сказал Мещеряков.

– А что бы ты на моем месте делал?

– То, что советует Варвара Станиславовна.

– Сговорились, сволочи, да?

Мещеряков захохотал:

– Сговорились с пользой для дела. Что, Лева, наехала на тебя покруче генералов? Я точно рассчитал, кого на тебя натравить надо. Генерала ты, подумав, послать можешь, а вот жену – никогда.

– И жену могу.

– Пошли. Я же знаю, она сейчас рядом с тобой стоит. Слушаю…

– Не стану.

– Вот видишь! Значит, я могу считать, что ты согласился?

– Не совсем.

Мещеряков сообразил, не хватает совсем немного, чтобы додавить несговорчивого майора, всего лишь одного штриха, и самому ему не справиться, тут без Забродова не обойтись. Тот убеждать умеет, даже без слов, одним своим присутствием, спокойствием, невозмутимостью. А может и рукой возле лица поводить, как тогда в лесу, на дне рождения, и Штурмин почувствует головокружение.., от успехов.

– Небось, после такой встряски у тебя желание выпить появилось?

– Не отказался бы, надо нервы в порядок привести, – Я тебе предлагаю чудесный план. Жене сейчас скажи, что ты согласился.

– Я еще согласия не давал.

– А ты скажи. Если потом передумаешь, всегда можешь соврать, что место уже занято.

– Не умею я так.

– Тогда дай трубку Варваре Станиславовне.

– Не хочу.

– Дай, я приказываю.

– Дома у меня ты не приказываешь.

– Конечно, там у тебя другие приказывают. Так вот и передай трубку генералиссимусу.

Неохотно Штурмин отнял трубку от уха и протянул ее жене:

– Варвара, тебя просят.

– Ну, слушаю, – как показалось Штурмину, ласковым, даже чересчур, голосом проворковала Варвара.

– Не сдается?

– Сдастся, куда денется, – уже зло и твердо сказала Варвара.

– Пара усилий осталась. Думаю, он сломается.

– Он уже дрогнул, трещины пошли.

– Вы, Варвара, честно сказать, молодец, сделали то, что не под силу дюжине генералов.

– Ага, всегда, когда что-нибудь тяжелое, то Варваре делать?

– Ну, не всегда. Я хочу, чтоб вы. Варвара Станиславовна, отпустили Леву часика на четыре…

– А может, на два месяца? – произнесла в трубку женщина.

– Нет, нет, – сказал Мещеряков.

– А если вы подъедете к нам? – предложила Варвара.

– К сожалению, не могу. Да и Лева не обрадуется.

Лучше мы на нейтральной территории коньяка граммов по пятьдесят выпьем и он согласится.

– Знаю я ваши пятьдесят.

– Ну, не пятьдесят, – сказал Мещеряков, – по сто. Идет?

– А что вы со мной торгуетесь, вы ему предложите.

– На это он согласен.

– Ему одно надо – лишь бы из дому уйти, лишь бы меня не видеть!

– Зачем вы так… – Мещеряков понял, что встрял в не очень приятную ситуацию и тут же громко произнес:

– Сейчас, сейчас, полковник, секундочку.., присядьте, – он говорил деловым голосом так, чтобы произвести на Варвару впечатление, хотя сидел в кабинете абсолютно один, даже ноги забросил на край стола. – Дайте, пожалуйста, трубочку вашему супругу.

– На, тебя, – Варвара сунула трубку майору.

Штурмин прижал ее к уху.

– Ну, как там?

– Нормально, – буркнул Штурмин.

– Я, ты знаешь, договорился с ней, она тебя отпускает.

– Куда отпускает?

– Встретимся где-нибудь.

– Где? – спросил Штурмин.

– Ко мне нельзя.

– Что, жена – ехидна?

– Нет, – признался Мещеряков, – теща приехала. Они сейчас с женой разбираются, как детей воспитывать. Давай к Иллариону, он один живет, и думаю, обрадуется.

Штурмину уже было все равно, где и с кем пить, самое главное – уйти хотя бы на пару часов из дому.

Ведь он хорошо знал, что этот накат, эта ссора, скандал – лишь начало, так сказать, первый всплеск, первый толчок большого землетрясения, а за первым должен последовать второй, третий, четвертый. И тогда ему уже небо покажется с овчину, жена выльет на голову все, что накопила за долгие годы. Припомнит мельчайшие подробности, причем, такие, о которых Штурмин даже не подозревает. Вспомнит его друзей, убитых и раненых, вспомнит инвалидные коляски, похороны, цветы, свадьбы, торжественные собрания, вспомнит тещу с ее огородом и дырявой крышей, которую Штурмин чинит каждое лето – в общем, все, что можно.

Память у нее дай бог, даже припомнит болезни детей, случившиеся, когда он был в командировке и защищал родину, отдавая ей священный долг. А слушать это Штурмину не хотелось.

– Я, Варвара, пойду.

– Да, да, – веско сказала Варвара, – и договорись с Мещеряковым, что ты станешь работать инструктором на полигоне и будешь приезжать домой хотя бы три-четыре раза в неделю.

– Но и это не близко.

– А мне все равно. Это ближе, чем Таджикистан или Югославия. Надеюсь, ты меня понял?

– Понял, понял… – пробурчал Штурмин, выбираясь из-за стола.

– Ты бы бутербродов перед пьянкой поел, – миролюбиво сказала Варвара.

– Вот приду и поем. Ты же знаешь, у меня аппетит не до пьянки, а после.

– Знаю. Минералки купить?

– Да, купи.

– Тогда иди.

Штурмин оделся быстро, словно бы у него в запасе, как у солдата новобранца, было всего лишь сорок пять секунд, словно бы дембель с ремнем в руке уже зажег спичку, и если он не уложится в сорок пять секунд, то железная пряжка со звездой обрушится на его спину.

– Куда ты бежишь? – прижавшись плечом к стене, бросила жена. – Словно на пожар летишь. Тебя по тревоге подняли, что ли?

– Я всегда так, – быстро всовывая руки в рукава и застегивая молнию, бросил Штурмин.

– Шарф поправь, – сказала жена, подошла и поправила мужу шарф.

– Брось, не маленький…

– И шапку в руках не носи, это тебе не перчатки, шапка должна быть на голове, – жена, поднявшись на цыпочки и едва дотянувшись до головы мужа, принялась надевать шапку. – Да наклонись ты, вырос до потолка.

– Я всегда такой был.

– Ну, да, это я стала маленькой, ты это хочешь сказать? Тебе, наверное, нравятся другие – толстые и длинные бабы?

– Такого не бывает, – заметил Штурмин, – если толстая, она уже не длинная.

– А я, значит, тебе уже не нравлюсь?

– Ты опять за свое…

– Естественно, за свое. Какого черта я буду за чужое переживать, я только за свое переживаю.

– По-моему, ты перебираешь, – Штурмин боком попытался протиснуться между женой и стенкой, но сделать это оказалось посложнее, чем прожаться между двумя бетонными колоннами.

– Ладно, – Штурмин за локти легко приподнял жену и поцеловал в плотно сомкнутые губы, – чтобы расслабилась, – сказал он.

– С тобой расслабишься. Когда перейдешь на полигон, вот тогда мы и расслабимся.

– Дался тебе этот чертов полигон! Как будто там мед ложками едят.

– Может, и не едят, – со знанием дела произнесла Варвара, – но зато в своих не стреляют и ножами животы не порют.

– Это точно, – хотя Штурмин прекрасно знал, что делается на полигоне, и временами там куда опаснее, чем в горах, где засели враги.

Он не успел прикрыть дверь, как услышал окрик:

– Ключи забыл! Придешь, начнешь греметь, детей разбудишь.

– Словно бы они маленькие.

– Маленькие, – сказала Варвара, – совсем несмышленыши, делают лишь бы что. А тебе с ними позаниматься некогда. Хотя чему ты их научишь? Сам такой. Иди.

– Иду…

Штурмин сжал в руке связку ключей, словно хотел заехать кому-нибудь по роже. Вышел на лестницу, быстро закурил, несколько раз затянулся. Почувствовал облегчение, словно бы стопудовый камень свалился с плеч и не тянет его больше ко дну. А затем, даже не вызывая лифт, побежал по лестнице, перескакивая через несколько ступенек.

На улице он преобразился окончательно. Теперь это был, уверенный в себе мужчина, которому встречные, как правило, уступают дорогу.

Варвара стояла у окна и любовалась своим мужем, какой он большой, сильный, за ним как за каменной стеной. И тут же подумала сама о себе:

«И все же, я счастливая. У многих, вообще, мужей нет, кого поубивали, кто спился. А мой – здоровый, хороший и, главное, не шумный. Никогда слова поперек не скажет, всегда я его побеждаю. А почему? Потому что как только замуж вышла, сразу его на место поставила и слабины ни разу не давала. Вот он и стал у меня таким правильным, все мне завидуют. А как мундир наденет, так, вообще, герой, ходить даже иногда с ним бывает стыдно, все заглядываются. Ладно, пусть выпьет, я своего добилась. Крови попортил, правда, мне, сволочь! Ну, да ничего. Вернется, я ему устрою, я ему еще не все сказала, – Варвара аккуратно сложила бутерброды на большую тарелку, затем прикрыла их второй – поменьше, и сунула на верхнюю полку холодильника. – Придет же, есть захочет. Кстати, надо не забыть купить ему минералки, а то жажда замучит», – и она продолжила уборку.

Вытирала пыль она так спокойно, как будто до этого ничего не произошло, словно и не случилось крутого разговора с мужем, от которого зависело их будущее. Она даже тихонько напевала.

«И откуда только пыль берется? Два раза в неделю влажную уборку делаю, а она появляется. И книг дома немного, и от тряпок шкафы не ломятся, а пыли… – и Варвара провела пальцами по экрану телевизора. На экране осталась диагональная полоса. – Сейчас, сейчас протру», – и она тщательно вытерла экран, нажала кнопку.

Заработал телевизор. Теперь уборка пошла веселее.

Варвара поглядывала на экран, слушала рассеянно.

Шли новости. Политика женщину интересовала лишь в том разрезе, пошлют куда-нибудь мужа или нет. Дебаты в Думе ей давным-давно надоели, кстати, как и всем остальным в России. Смотреть на полусумасшедшего Жириновского ей не хотелось, как не хотелось слушать и рассудительных спикеров обеих палат.

Она пошла сполоснуть тряпку, хоть та и была довольно чистой, а когда вернулась, то в телевизоре тоже произошли перемены. Политические новости кончились и теперь журналист с бесстрастным лицом, но дрожащим голосом рассказывал о криминальных ужасах, творящихся в Москве. Если к заказным убийствам, ко взрывам машин с бизнесменами Варвара привыкла, и эти новости ее не трогали, – как-никак к богатым она себя и мужа причислить не могла, а значит, и подобные ужасы им не грозили, – а вот когда пошел почти безобидный материал о том, как дети отравились обедом в простой московской школе. Варвара Станиславовна отложила тряпку и присела на край кресла. Такое же могло случиться и с ее дочкой.

«Наверное, лучше давать ей обеды с собой», – решила она и уже хотела встать, когда пошли кадры ночной Москвы.

Журналист стоял на тротуаре, вокруг сновали люди, мелькали огни машин. А он, выхваченный из темноты яркой лампой подсветки, взволнованно говорил:

«Совсем недалеко от людного места был обнаружен труп молодого сильного мужчины…».

Тут же показали акведук, такси с открытой дверцей, возле которого ходили криминалисты, что-то измеряли. А журналист продолжал рассказывать о том, что труп в этом месте далеко не первый. Из его рассказа Варвара узнала о том, что в городе завелся маньяк, жертвами которого становятся не девочки-подростки, не мальчики, не старики и даже не женщины, маньяк душит сильных и здоровых мужчин.

Когда пошел блок рекламы. Варвара тут же подумала о сыне. Парень он был хоть и совсем молодой, но видный, сильный. Пошел в отца, а не в нее. А вот дочь, наоборот, хрупкая и стройная, как она. Варвара сына любила больше, чем дочь, а вот отец – наоборот.

«Нужно сказать сыну, чтобы поздно не ходил, – и тут же Варвара усмехнулась, – будто бы он меня послушает. Он уже третий год занимается дзюдо у какого-то приятеля отца. Мужчины так устроены, что никогда не слушаются. Весь в отца сын пошел. Тот тоже, тихий, тихий, а все делает по-своему. Вот же, – спохватилась Варвара, – пыли на телевизоре было столько, что яркость до конца закрутили. Так и кинескоп сгорит».

Присев на корточки, она отрегулировала телевизор и выключила его.

Штурмин стоял на перекрестке неподалеку от мигающего желтого светофора, всматривался в проезжающие мимо машины. Он не знал, на чем сейчас подъедет Мещеряков – то ли на своей машине, то ли на служебной. Как и каждый мужчина, он засматривался на красивых женщин, проходивших мимо, даже сам. того не желая, сравнивал их с женой.

«Да, вот та ничего… – подумал Штурмин, скользя взглядом по стройным ногам молодой девушки. Но тут же спохватился, той было лет чуть больше, чем его дочери. – Вырядилась как проститутка! – со злостью подумал он и тут же переключил внимание на полную молодую женщину в короткой расстегнутой шубке. – Точно, права Варвара, – подумал он, – вот на таких меня тянет. Хотя тянет – не то слово, ведь никогда же не подойду, не заведу разговор. Это только так, в мыслях, могу изменить жене. На самом же деле, сколько лет живем, а никогда не изменял, хотя возможностей было не счесть», – мечтательно подумал Лев Штурмин и самодовольно улыбнулся, словно бы это являлось его большим достоинством, самым главным из всех положительных качеств.

Он радовался, что спокойно способен стоять неподалеку от перекрестка, и соблазны в виде красивых женщин могут проплывать мимо него, а он и шагу не сделает навстречу. Пусть даже ему улыбаются, пусть строят глазки, а он как часовой у полкового знамени – ни разговоров, ни лишнего движения.

Он даже не заметил, как возле него притормозила машина, и в окошко высунулся Андрей Мещеряков:

– Чего стоишь, как столб? Баб красивых разглядываешь?

– Тебя жду, дышу воздухом, – неторопливо Штурмин повернулся и кивнул Мещерякову.

– Садись быстрей, тут стоять нельзя.

– Это тебе нельзя, а мне без машины можно.

Мещеряков приехал на служебной «Волге».

– Чего не на своей приехал? – осведомился Штурмин, забираясь на заднее сиденье.

– Ты же знаешь, когда за рулем, ни грамма не беру. Святой закон, я его блюду, как ты свою верность, – Мещеряков, перегнувшись через спинку сиденья, крепко пожал руку Штурмину.

– А ты позвонил Иллариону? – спросил Штурмин.

– Я наверняка знаю, что он дома. Пусть это станет сюрпризом. Как-никак и Забродов приложил руку к твоему новому назначению.

– Я еще окончательного согласия не давал.

– Дашь, куда ты денешься. Ты как волк, обложенный красными флажками, выбирай из двух одно: или Варвару на тебя напущу, или улетаешь в командировку. А там не сладко.

– Я бы предпочел командировку. Но из нее возвращаться надо, а тогда жена достанет, хуже командования – печенку выгрызет.

– Да, она у тебя хуже душмана.

– Но не хуже тебя, Андрей. По достаче вы с ней примерно равны.

– Спасибо за комплимент. Хотел бы я быть таким, как твоя Варвара. Моя жена твою всегда в пример ставит, мол, вот как надо мужа держать – шаг в сторону – выстрел без предупреждения и наповал.

– Да уж… – хмыкнул Штурмин, с улыбкой вспоминая свою жену.

Он приспустил стекло и закурил.

– Не курил бы ты в машине, к тому же дрянные дешевые сигареты, а? Если хочешь, выброси эту, я тебе свою дам, хорошую.

– Хорошие – это те, к которым привык, – философски заметил Штурмин.

– Так что, сильно Варя на тебя наехала?

– Как танк, – признался Штурмин. – Да что на меня… – он махнул рукой с зажженной сигаретой и пепел упал на ковер.

– Эй, машину сожжешь! – одернул его Мещеряков.

– Не сгорит твоя машина… Она у нас как разойдется, – Штурмин говорил так, словно бы отпускал комплименты жене, – всю семью на уши поставит. И дочка, и сын, и я – все ее боимся. А спроси, из-за чего, так черт его знает! Маленькая, худенькая, голос тихий, но как начнет атаку – хуже атомной войны.

Мы прямо к стенам прижимаемся.

– Что, в укрытие сразу?

– Какие укрытия, от нее нигде не спрячешься, она как нейтронная бомба! Вот сижу сейчас рядом с тобой в машине, вроде от дома далеко, а впечатление такое, будто она мне в затылок смотрит и тихо так шепчет:

«Лева, смотри у меня, доиграешься!».

– То-то ты так мало пьешь. Возьмешь стакан, поднимешь и назад на стол поставишь.

– Да уж, привычка. А вообще-то, я к алкоголю равнодушен.

– Ты и к женщинам равнодушен. Единственное, что тебе нравится, так это пострелять, тут уж ты самозабвенно действуешь, – Мещеряков посмотрел на водителя. – Ты туда не заезжай, машину побьешь. Я на своей фару рассадил, потом бумаги пиши, отчитывайся.

– Получится, – уверенно сказал шофер.

– Нет, не получится. Остановишься перед аркой и в арку не едь. Я тебя потом вызову.

– Хорошо, – кивнул водитель. – А сколько вы будете отсутствовать?

– Часа три. Словом, позвоню, свяжусь с тобой.

– Понял, – сказал водитель, притормаживая возле арки.

– Ну, Лева, пошли.

Мужчины прошли сквозь длинную узкую арку, и Мещеряков, указав рукой, самодовольно хмыкнул:

– Вон стоит его «лэндровер». На такой обшарпанной машине ездит, но сносу ей нет. Что он с ней делает, никак понять не могу! Сколько просил секрет долгоживучести открыть…

– Что, не рассказывает? – пробурчал Штурмин.

– Не рассказывает.

Ни Штурмин, ни Мещеряков, занятые друг другом, не обратили внимание на машину, стоявшую на противоположной стороне. В салоне за рулем сидел бородатый мужчина с длинным шарфом на шее и в кепке, козырек которой был опущен прямо на глаза. На руле лежала развернутая газета. Мужчина читал криминальные новости, одну и ту же заметку – уже раз двадцать. В ней рассказывалось о страшном маньяке, который душит крепких мужчин, а на затылках вырезает кресты.

Временами мужчина ухмылялся, бросал короткие взгляды на прозрачный люк, сквозь стекло которого он наблюдал верхние этажи старого дома, построенного в стиле модерн. Он уже несколько раз видел, как за стеклом появлялся и исчезал силуэт женщины с бокалом в руке. Иногда за стеклом появлялся и мужчина.

Следивший за верхними этажами тоже не заметил появление Мещерякова и Штурмина, ведь машина в арку не заезжала. А мало ли кто может выйти на улице, место людное.

Штурмин и Мещеряков поднялись на верхнюю площадку.

– Он, говорят, ремонт сделал, но я этого ремонта не видел.

В руках у Мещерякова был пакет, в пакете позвякивали друг о друга две бутылки хорошего коньяка.

– Ты будешь звонить? – спросил Штурмин.

– Как звонить, если у него звонка нет, – оглядывая металлическую дверную коробку, пробурчал Мещеряков. – Давай, по телефону позвоним, – он вытащил из кармана пальто трубку мобильного телефона.

– Э, погоди, не надо. Давай, вежливо постучим в дверь.

Но Мещеряков уже успел набрать хорошо знакомый номер, и за дверью послышалось чуть различимое чириканье мобильного телефона. А Штурмин постучал по дверной ручке, собачка замка защелкала. С телефонной трубкой в руке Забродов двинулся к двери, на ходу сообщая невидимому абоненту:

– Погодите, я сейчас открою.

– Открой, – Забродов услышал голос Мещерякова, который доносился и из-за двери, и из трубки.

– Сволочь, первый раз разыграл по-человечески, а то вечно шутит, как школьник младших классов.

Он приоткрыл дверь, придерживая ее ногой.

– Лева, штурмуй! – услышал Забродов голос полковника.

Штурмин навалился на дверь, но та осталась стоять мертво, будто в паркет был вбит толстый лом.

– Незваный гость хуже татарина, – в узкую щель сообщил Забродов. – Кстати, Андрей, телефон выключи, чего аккумулятор садишь.

– Так впустишь нас или нет? Мы к тебе по делу.

– Слышу я ваше дело. В пакете звенит. Заходите.

Дверь открылась, мужчины пожали друг другу руки.

И тут же на лице Мещерякова появилось кислое выражение: из гостиной выглянула Болотова с бокалом в руке:

– Здравствуйте, Наталья.

– Здравствуйте, Андрей, здравствуйте. Лев.

– Здравствуйте, Наталья. Наверное, мы не кстати.

– Да уж, не кстати, – признался Забродов. – Но раз пришли, то входите.

Мужчины переминались с ноги на ногу, еще не успев принять решение.

– Мы тут рядом проходили, вообще-то, не рассчитывали… Но думали, если ты дома, то будешь рад нашему визиту, – говоря это. Мещеряков поглядывал на Наталью, ожидая увидеть либо положительную, либо отрицательную реакцию на лице женщины.

Но та лишь вежливо улыбалась. По обстановке Мещеряков не мог понять, провела ли Наталья здесь ночь, или пришла совсем недавно.

Он тут же подумал:

"Блин, надо было положить руку на капот «лэндровера». Если капот теплый, значит, приехали недавно, а если холодный, как труп, значит, всю ночь тусовались здесь.

– Кстати, мне пора уходить.

– Как это уходить? – услышав такое от Болотовой, забеспокоился Мещеряков, хотя в душе желал, чтобы Наталья ушла. Но потом, он понимал, Забродов съест его живьем за то, что испортил ему времяпрепровождение.

– Значит, так, – сказал Забродов, – или все вместе перекочуем в другое место, или все остаемся.

– Перейдем на нейтральную территорию, – предложил Лев Штурмин, понимая, что это лучший выход.

– Что ж, пойдем, – согласился Забродов. – Ты как, Наталья?

– Я не против.

– Времени у тебя немного есть? – в голосе Забродова звучала просьба.

– Да, конечно, – кивнула Наталья.

– Тогда идем.

– А зачем я это тащил? – Мещеряков встряхнул пакет, в котором звякнули бутылки.

Забродов принял пакет, вытащил одну бутылку, осмотрел, затем вторую.

– Хороший коньяк. Ты, Андрюша, уже и в спиртном начинаешь разбираться, успехи делаешь. Кстати, ты не забыл, что проспорил мне две бутылки хорошего спиртного. Я беру коньяком. Не таскать же их с собой? Не будем же мы пить в ресторане свой коньяк, разливая его по рюмкам под столом?

– Нет, не будем, – с досадой поморщился Мещеряков, – но учти, – тут же нашелся он, – я к тебе приду в гости, и этот коньяк мы выпьем вместе. И Лева придет. Придешь, Лева?

– Если Илларион позовет, то почему бы не прийти?

– По-моему, про меня забыли, – напомнила Наталья.

– Нет, что ты, что ты! Ты – само собой разумеющееся.

Илларион помог надеть Наталье пальто, причем обслужил ее так изящно и быстро, что никто из мужчин даже не успел прикоснуться к одежде.

– Профессионально, как швейцар, – улыбнулся Мещеряков. – Ты так, Штурмин, не умеешь. Пока ты будешь думать, женщина успеет сама одеться.

– Главное участвовать, – пошутила Наталья, – не в процессе одевания, а в процессе раздевания, – произнеся это, она немного покраснела, в конце концов, она не настолько хорошо была знакома с Мещеряковым и Штурминым, чтобы отпускать такие шутки, но присутствие Забродова всегда действовало на нее расслабляюще.

– Ну, что, господа, идем?

– Погоди, я же не посмотрел ремонт.

– Дальше нельзя, – расставил руки Забродов.

– Почему нельзя?

– Потому что нельзя.

Все четверо двинулись вниз. Уже на лестнице Илларион заметил, что Мещеряков осматривает ступеньки.

– Что ищешь? Что потерял?

– Мне уже позвонили.

– Кто позвонил?

– Наши коллеги, так сказать, братья меньшие. Говорят, ты тут дел наворотил.

– Каких дел? – прикидываясь простаком, буркнул Забродов.

Ему не хотелось, чтобы Наталья слышала о его вчерашнем приключении и о драке.

– И что они хотели?

– Уточняли, откуда ты такой шустрый взялся, четверых лбов заломал и у всех увечья. Одному челюсть вывернул, другого чуть без глаз не оставил, третьему горло повредил, а четвертому руку сломал.

– Ладно, Андрей, не шуми, не пугай женщину. Это у нас такие шутки.

– Так вот синяки откуда! – Наталья посмотрела на Забродова.

Наконец ей стало ясно происхождение ссадин и синяков на теле Иллариона. Этим она себя и продала, Мещеряков догадался, что Наталья ночевала у Забродова. Лицо-то Иллариона оставалось чистым.

– Так куда пойдем?

– Здесь недалеко, через полквартала, есть приличное кафе, там и посидим.

Мужчина в машине отложил газету и пригнулся к рулю, словно что-то искал в ящике. Трое мужчин и женщина, весело переговариваясь, двигались по улице. Когда они уже были метрах в сорока, двигатель автомобиля заработал, и машина двинулась вперед. Но ехала она медленно, словно бы в моторе были какие-то неполадки. Проехала немного и стала.

– Ну, вот и наше кафе, – произнес Илларион, останавливаясь у стеклянной двери. – Я здесь иногда обедаю, поэтому отношение ко мне тут дружеское, – он пропустил вперед Наталью, затем вошел сам. – Добрый день, Борис, – обратился он к официанту.

– Добрый, добрый, – сказал тот и улыбнулся. – А вы сегодня не один.

– Да, не один.

– Тогда предлагаю вам самый лучший столик у окна, в углу. Там тепло и уютно.

– Спасибо.

Илларион помог Наталье раздеться, опять же сделал это очень быстро и элегантно, даже швейцар не успел помочь. Затем они все четверо прошли в угол небольшого, но очень уютного зала. Столы устилали льняные темно-синие скатерти, стояли салфетки, продетые в блестящие колечки, на каждом столике – цветы. Когда все уселись, появился все тот же официант и подал меню – одно Иллариону, другое Наталье.

Илларион, даже не читая, передал меню Мещерякову.

– Что у них есть, завсегдатай злачных мест? – спросил полковник.

– У них есть почти все.

– А коньяк хороший?

– Коньяк у них не очень, – честно признался Илларион, – а вот вина хорошие. И водка у них всегда хорошая.

– Что значит всегда хорошая? – улыбнулся Штурмин.

– Всегда хорошая.

– Понятно, – не стал уточнять майор Штурмин, не очень искушенный в сортах спиртного. – Так, может, Илларион, ты сам закажешь?

– Погоди, пусть Наталья выберет то, что ей по Душе.

Болотова посмотрела на мужчин:

– Знаете, я буду пить то, что и вы, если это вино.

Крепче двадцати градусов – не для меня.

– Кстати, у них очень хороший кофе, – сказал Илларион.

Такие тонкости для Штурмина были удивительны.

Для него водка всегда была водкой, кофе всегда кофе.

Он не привык к всевозможным изыскам, и уже в который раз удивился Забродову. Когда надо, Забродов мог быть неприхотливым, мог пить неразбавленный авиационный спирт, лакать воду из следа конского копыта, мог утолить голод змеями, ящерицами, жуками, жабами – в общем, Забродов был абсолютно не брезглив и это качество прививал своим воспитанникам. И в то же время он знал толк в винах, во всевозможных экзотических блюдах, мог легко отличить одну национальную кухню от другой, знал названия фруктов, овощей, сортов кофе, причем настолько мудреные, что для Штурмина они звучали, как термины из высшей математики или из искусствоведения. Слова были звучные, красивые, но абсолютно непонятные.

Мещеряков в этом отношении ушел недалеко от Штурмина, хотя ему довольно часто приходилось бывать на всевозможных светских мероприятиях и, в какой руке держать вилку, а в какой нож, он знал четко.

Но в отличие от Забродова, щипцами для раздавливания панциря омара он не умел пользоваться, они ему напоминали стоматологический инструмент. Забродов же пользовался всеми этими штучками так легко, словно бы ел омаров каждый день, причем с раннего детства.

Иногда Забродов как бы между прочим объяснял Мещерякову, из какого фарфора или стекла изготовлена та или иная чашка, на каком заводе сделана тарелочка. И самое странное, когда Мещеряков пытался уличить друга в ошибке и заглядывал на донышко тарелки, то видел там клеймо фирмы, которую только что называл Забродов. А о книгах Мещеряков с Забродовым даже и говорить не решался. Здесь Илларион мог дать фору в сто очков любому из полковников или генералов ГРУ.

Хоботов, поняв, что компания мужчин вместе с Болотовой, за которой он следил со вчерашнего вечера, надолго устроилась в маленьком кафе, объехал квартал и остановил машину на противоположной стороне улицы – так, чтобы хорошо видеть дверь и заметить, когда вся компания покинет ресторан. Он бы и сам толком не мог объяснить, почему вчера отправился за ней следом, прячась, скрываясь. Проследил ее до самого дома на Малой Грузинской и просидел всю ночь в машине, дожидаясь ее появления, тая в душе злость, словно Болотова была виновна в том, что работа не клеится. Сейчас его больше всего злило то, что Болотова соврала. Он-то услышал от нее, что Наталья всецело занята статьей об его работе, спешит окончить ее, а сама, оказывается, не за компьютером сидит, а развлекается с каким-то мужчиной, явно не принадлежавшем к кругу людей искусства.

Хоботов был человеком импульса. Занявшись чем-то, он уже не мог думать ни о чем другом, это уже превращалось в манию.

"Сволочь! Я бы уже мог работать, а она выбила меня из колеи. Сука похотливая! Работать мне уже совсем не хочется, – Хоботов посмотрел на свои руки, которые подрагивали. – Мне хочется кого-нибудь убить.

И лучше всего его", – Хоботов посмотрел на силуэт Забродова, которого видел сквозь полупрозрачную штору, прикрывавшую кристально чистое окно.

Хоботов облизнулся. Взгляд его скользнул в сторону, он увидел широкие плечи Штурмина, крепкий, коротко стриженый затылок, прижатые к голове уши.

Наталья как раз подавала Штурмину меню. Тот был неповоротлив, протягивая руку, задел вазу с цветами и если бы Забродов не подхватил ее, вода разлилась бы по темно-синей скатерти. Хоботов наблюдал за происходящим в кафе, словно бы смотрел театр теней. Свет от настольной лампы отбрасывал причудливые тени на шторы, Забродов и Штурмин казались огромными, а вот Наталья – совсем маленькой, хрупкой, как девчонка-подросток.

Мужчины заказали себе водку, Наталье – легкое вино. Теперь Хоботов видел на занавесках тени бутылки и графина, словно бы рядом стояли две башни – одна тонкая, вытянутая, готическая, вторая же похожая на русскую колокольню, увенчанную пробкой-луковицей.

«Бутылка с вином похожа на одну из башен собора Гауди в Барселоне», – подумал Хоботов и со сладострастием в очередной раз перечитал заметку о маньяке в газете.

Эта заметка была не первой. Еще несколько газет лежали в ящичке под приборной панелью. Хоботов с ними не расставался и, приезжая в мастерскую, забирал из машины, клал на журнальный столик. Иногда он даже прерывал работу, бросался к газетам, вчитывался, черпал в этих заметках вдохновение и вновь бежал к станку, его руки давили, давили глину, а она вылезала, просачивалась между пальцами как живая плоть.

Сейчас же давить ему было нечего, и он изо всех сил вцепился в баранку. Ему казалось, захоти сейчас, и согнет баранку, превратит ее в эллипс, а если пожелает, вырвет с корнем и всю рулевую колонку.

Присутствие за столом женщины, причем умной, действовало на Мещерякова и Штурмина как лед на больную голову: вроде бы легче, но шею не повернешь.

Третья рюмка сделала свое дело. Глаза мужчин заблестели, посыпались комплименты, разговор за столом оживился. Штурмин уже и забыл, по какому поводу происходит встреча и почему он сейчас сидит в ресторане, а не у себя дома на кухне с любимой Варварой.

Когда же подали салат из жареного картофеля, он вспомнил о жене и, ковырнув вилкой, сказал, обращаясь к Мещерякову:

– Вот ты, Андрей, надо мной подтруниваешь, что я, мол, жену во всем слушаю. Но поверь, моя жена делает этот салат раз в десять вкуснее, пальчики оближешь. Я один могу легко съесть большую тарелку.

– И ты хочешь сказать, что ради картофельного салата можно позволить жене измываться над собой? – отпустил колкость Мещеряков.

– Так она же не со зла, для пользы дела.

– Да-да, для пользы дела.

– Вечно мужчины, как выпьют, – вклинилась в разговор Болотова, – начинают говорить о женщинах. И если бы еще о посторонних, я бы стерпела, но когда за столом начинают оговаривать жен – это невыносимо.

Мещеряков прикусил язык, а Илларион самодовольно улыбнулся. Ему понравилось, как Болотова поставила на место Мещерякова. Он и сам не любил разговоров о женах и детях. В общем-то, семейная жизнь – дело интимное, и втягивать посторонних или даже близких в нее – дело непозволительное. Он пожал руку Болотовой, та в ответ улыбнулась, накалывая на вилку кусочек помидора. Перед ней стоял бокал белого вина, из которого она отпила всего глотка четыре, не больше. Когда хорошо – тогда и спиртное не надо, – этого правила Болотова придерживалась неукоснительно, как пономарь придерживается церковного устава.

– И все же кафе – в любом случае гадость.

– Я понимаю, – заулыбался Илларион, – тебе, Лева, конечно же, больше нравится сидеть возле костра, хлебать спирт из фляги, а когда костер гаснет, лить спирт в огонь и жарить мясо на острие штык-ножа.

– Да, это мне нравится, – признался Штурмин. – Еще люблю прикуривать от уголька. Берешь его двумя пальцами, подуешь, поднесешь к папиросе и слышишь запах огня.

– Как это двумя пальцами? – изумилась Болотова. – Вы что, как и Илларион, можете черпать угли пригоршнями? Я думала, он уникален.

– И я могу, – сказал Мещеряков.

Илларион покосился на друга и сказал:

– Покажи ладонь, – свои положил рядом.

И Штурмин тоже положил свои огромные ручищи на стол. Болотова поддалась общему порыву и пристроила руки. Ее ладони были бледно-розовые, а вот руки Забродова и Штурмина казались загорелыми и с внутренней стороны. Руки Мещерякова хоть и отличались от ладоней Натальи, но не намного. Она даже позволила себе прикоснуться пальцем к ладони Штурмина. Кожа была твердой, как ремень.

– Да, такими руками можно брать уголья. И не только уголья…

Штурмин стыдливо сжал пальцы, и на столе образовалось два огромных кулака, как будто два осьминога, вытащенные из воды, сжали щупальца.

Илларион постучал пальцами по скатерти, как пианист по клавишам, пробуя, как звучит инструмент, а затем, щелкнув зажигалкой, зажег сигарету.

– Андрюша, ты врешь, цену себе набиваешь. Можно я погашу о твою ладонь окурок?

– Лучше о его, – кивнул Мещеряков на кулак Штурмина.

Тот разжал руку. Лев Штурмин делал это немного стыдливо, как ребенок, постоянно отводя глаза в сторону.

– Не буду, не буду. Лева, знаю, что ты даже не скривишься. Тебе хоть гвоздь-сотку в руку вгони, твое лицо останется непроницаемым.

– Нет, гвоздь не хочу, это больно.

– Конечно, больно, – улыбнулся Илларион, ловко подхватывая узкую бутылку и доливая в бокал Болотовой вина.

Одновременно левой рукой взял водку и разлил по рюмкам. Создавалось такое впечатление, что руки действуют самостоятельно, и пожелай Забродов, он сможет писать два разных текста правой и левой рукой.

«Как рычаги у запрограммированного робота», – подумал Мещеряков.

Но Штурмин сказал:

– Илларион, не делай так. Ты же знаешь, водку левой рукой не наливают.

– А, да. Лева, извини. За что выпьем?

– За твою Наталью.

– Я не его, – сказала Болотова, загадочно улыбаясь, – я сама по себе.

– Все равно, за красивую женщину стоит выпить.

Мещеряков рюмкой чокнулся с бокалом Болотовой, который еще стоял на столе. То же самое сделали Штурмин с Забродовым.

– Как я понимаю, он согласен? – продолжил тему службы на полигоне Забродов, глядя на Мещерякова.

– Потом, мы не одни, – сказал Штурмин.

– Не держите вы меня за полную дуру, – произнесла Наталья, – я же понимаю, вы встретились не случайно, у вас какие-то дела, серьезные разговоры. Я могу пойти. Кстати, я уже и так засиделась, у меня работы полным-полно.

– Он согласен, – произнес Мещеряков.

– Я хочу это услышать от него. Лева, как ты?

– Илларион, они меня так приперли к стене, что ни вздохнуть, ни пальцем пошевелить. Деваться некуда.

– Думаю, ты не пожалеешь, хотя хлеб нелегкий, вся работа на нервах.

– Знаю, не новичок.

– Если знаешь, – бросил Мещеряков, – тогда тебе и флаг в руки.

– Ты бы сам, Андрей, с этим флагом походил, узнал бы тогда почем фунт лиха. А то, небось, и норматив скоро не сдашь, толстый стал.

– Ничего не толстый, – обозлился Мещеряков, а Илларион громко засмеялся.

– Толстый, толстый. У тебя даже пальцы на руках от сидячей работы толстыми стали, и задница плоская, как речной камень.

– Ты еще скажи, что у меня на лбу сало наросло.

– Нет, Андрей, на лбу у тебя пока только кость.

– Выпьем и не будем переходить на личности.

– Они всегда так, – сказал Андрей, обращаясь к Наталье, – чуть что, найдут крайнего и, давай, измываться. Это они ради вас стараются, умники этакие.

Понравиться хотят. – Больше не будем. Правда, не будем, Лева?

– Не будем, – согласился Штурмин.

Наконец решение было принято, оставалось лишь произнести короткое слово «да». Но язык пока еще не поворачивался, и Мещеряков, – а он был неплохим психологом, – почувствовав слабину Штурмина, быстро налил ему рюмку водки:

– Выпьем за твое «да».

– Да, – сказал Штурмин.

– Что да?

– Выпьем.

– Ну и разговоры у вас – содержательные, – улыбнулась Болотова.

– Как она скажет, так тому и быть. Соглашаться мне, Наталья?

– Я же. Лев, не ваша жена и даже, честно признаться, не знаю, в чем дело. Но насколько могу судить, они пытаются вас подбить поменять призвание.

– Если быть откровенным, – признался Штурмин, – меня хотят поставить на место Иллариона.

Болотова дважды моргнула, мысленно сравнивая Штурмина с Забродовым. Конечно, плюсов было больше у Забродова, но это лишь на ее взгляд.

– Я бы, наверное, согласилась.

– Почему? – спросил Мещеряков.

– Я думаю, что Илларион на плохом месте не работал бы.

– Вот, в точку! – даже хлопнул в ладоши Мещеряков. – Это самое умное, что я услышал за сегодняшний день. Это самый веский аргумент. Лева, чтобы ты сказал «да». Илларион не дурак, на дерьмовом месте работать не станет.

– Перестань, Андрей, дерьма я за свою жизнь разгребал столько, что тебе и не снилось. Ты-то видишь одну верхушку айсберга, блестящую, в искорках снега и льда, а я знаю подводную часть – грязную, липкую, изъеденную рытвинами. Это как днище у корабля, там столько всего налипло, что даже счистить невозможно.

– Кстати, об айсбергах, господа. Вы знаете, где можно взять самую чистую воду?

– В каком смысле, чистую? – Мещеряков посмотрел на бутылку минералки.

– Самую чистую воду на планете Земля.

Илларион, конечно же, ответ знал. Штурмин втянул голову в плечи, как ученик, врасплох застигнутый учителем, причем вопрос был из домашнего задания.

Илларион хмыкнул.

– Мещеряков, Наталья и подсказку дала.

– Наверное.., из айсберга.

– Да, из айсберга. До этого японцы додумались.

Они отлавливают айсберг и буксируют его к берегу. А затем распиливают и растапливают на воду. Вода чистейшая.

– А вы пробовали?

– Да, меня один японский художник угощал. Она стоит дороже водки и дороже вина.

– И как на вкус?

– Вода, – сказала Наталья, причем произнесла слово так, что все прямо-таки почувствовали во рту вкус холодной ключевой воды.

Официант подошел и спросил:

– Подавать горячее?

– Я как-то и забыл, – изумился Забродов, – что мы сидим в кафе, настолько нам здесь хорошо.

– Спасибо, – ответил официант. – Так горячее все-таки подавать?

– Да, неси, Борис.

– Будет сделано.

Воцарилась пауза, какая всегда возникает при смене блюд, словно бы новое блюдо послужит новой темой для разговора. Это как в театре: при смене декораций меняется и смысл сцены.

И тут, в наступившей тишине запищал телефон в кармане пиджака Мещерякова. Наталья от неожиданности вздрогнула.

– Ну вот, все как дома, даже телефон под рукой.

Извините, – Мещеряков поднялся и с трубкой отошел в угол зала – туда, где никто не мог помешать ему разговаривать.

Наталья видела, как меняется лицо Андрея. До этого веселый, даже бесшабашный, он вдруг стал сосредоточенным. Лицо подобралось, напряглось, улыбка исчезла с губ, словно бы ее стерли салфеткой.

Болотова подумала:

"Интересно все-таки, сколько я ни наблюдаю за людьми, беседующими по телефону, замечаю, что они не могут избавиться от привычки жестикулировать, будто бы говорящий видит их, а вот Андрей лишь говорит, даже мимика лица его не выдает. А слышу только его короткие «да», «понял», «нет».

Наконец он захлопнул крышечку, зло опустил трубку в карман и, посмотрев на часы, подошел к столу.

– Извините, я думаю, мне придется вас оставить.

– Что-то случилось? – спросила Наталья и тут же осеклась, поняв, что раз Забродов и Штурмин ничего не спрашивают, значит, и задавать вопросы бессмысленно.

– Пока толком не знаю, но ехать должен.

– Надолго? – спросил Забродов.

– Вернуться уже не успею. Так что догуливайте без меня, – и он сунул руку во внутренний карман пиджака. – Может вам нужны деньги?

– С какой стати?

– Ну, как же, я все-таки спровоцировал встречу, из-за меня вы сидите здесь.

– Успокойся, Андрей, в следующий раз заплатишь за всех, а мы постараемся наесть и напить на максимально возможную сумму.

– Договорились, – наконец-то улыбнулся Мещеряков.

И тут Наталья тоже глянула на часы. Ей-то думалось, что сидят они всего лишь минут сорок, ну, от силы час, а как оказалось, они сидели в кафе уже два с половиной часа, и поняла, что опаздывает. Ей не хотелось никому портить настроение своим уходом, но работа есть работа.

– Извините, и мне идти нужно, я совсем засиделась, о времени забыла.

– Вот те на! – Забродов откинулся на спинку мягкого дивана и с укором посмотрел на друзей. – В кои веки выберешься из дому, и тут же у всех появляются дела, проблемы.

– Стоянка такси недалеко? – Наталья забрасывала в сумочку сигареты, зажигалку.

– Такси редко пользуюсь. Я провожу.

– А вам куда? – спросил Мещеряков.

– С тобой ей не по дороге, – сказал Илларион.

– Подожди, тебя не спрашивают. Вам куда?

Оказалось, что Мещеряков может подвезти Наталью, не изменив при этом маршрута.

– Вот и женщину увели, – вздохнул Забродов, провожая взглядом Андрея и Наталью, идущих к двери.

Хоботов, сидевший в машине на другой стороне улицы, тут же втянул голову в плечи, когда увидел, что дверь в кафе открылась. Он увидел Наталью и какого-то мужчину вместе с ней.

«Стерва, уже с другим!»

Но потом, бросив короткий взгляд на Болотову, понял, ее и спутника связывает малое.

«Скорее всего, спешит куда-то по делам», – решил Хоботов.

Мужчина, вышедший из кафе с Болотовой, даже не поднял руку, даже не посмотрел в сторону, но тут же к крыльцу подкатила черная «Волга», сверкающая лаком, с тонированными стеклами и с двумя антеннами спецсвязи на крыше.

«Начальство какое-то…» – Хоботов проследил взглядом за Мещеряковым, который открыл заднюю дверь, помогая даме сесть, а затем обошел машину и сам сел на переднее сиденье.

«Точно, они не вместе. Если бы было по-другому, сидели бы рядом на заднем сиденье», – решил Хоботов.

Черная «Волга» сорвалась с места и исчезла за поворотом.