Действующие лица, живые, мертвые и потерпевшие

Иоанна Хмелевская

Всё красное (пер. В. Селивановой)

OCR sardonios

«Всё красное, или Преступления в Аллероде»: Недра; 1992

ISBN 5‑247‑03246‑2, 5‑247‑03100‑8

Оригинал: Joanna Chmielewska, “Wszystko czerwone”

Аннотация

«Все красное» – так метко Иоанна перевела с датского название местечка Аллерод в Дании и, как говорится, «накаркала». Название оказалось провидческим.

На веселой вечеринке польских друзей происходит загадочное убийство. Несчастный пытается предупредить хозяйку дома Алицию о чем‑то очень важном, но не успевает... Алиция становится мишенью для серии следующих «неудачных» покушений. Объединив усилия, Иоанна и Алиция путем логики, азарта и прекрасного знания людской природы находят убийцу.

Конечно же, эта книга не для любителей «крутых» детективов, хотя количество «живых» трупов внушительно. Роман прежде всего привлекает читателя своим искрометным юмором и иронией. Иоанна Хмелевская способна прозреть иронию и гротеск в самых непривычных ситуациях.

Роман «Все красное» по праву признан одним из самых ярких и динамичных произведений польской писательницы.

Иоанна Хмелевская

Всё красное

Действующие лица, живые, мертвые и потерпевшие

1. Алиция – невероятно гостеприимная хозяйка дома.

2. Зося – подруга Алиции, приглашенная провести скучный отпуск в ее доме.

3. Павел – сын Зоси, молодой человек, только что окончивший школу.

4. Эдик – старый поклонник Алиции, приехавший по ее приглашению, но раньше назначенного срока.

5. Лешек – друг Алиции, приехавший без приглашения.

6. Эльжбета – дочь Лешека, самостоятельная молодая дама, в Дании проездом.

7. Эва – красавица полька, жена датчанина, постоянно проживающая в Дании.

8. Рой – муж Эвы, обожающий жену сверх всякой меры.

9. Анита – журналистка, ведущая весьма активный образ жизни.

10. Генрих – датский муж Аниты с ангельски спокойным характером.

11. Герр Мульдгорд – датский полицейский со знанием польского языка.

12. Казик – жертва любви к Эльжбете.

13. Тип в красной рубашке – таинственная личность, то и дело путается по ходу действия.

14. Владя – знакомый Алиции, вроде бы приглашенный ею вместе с женой.

15. Марианна – швейцарская жена Влади.

16. Агнешка – неприятельница Эльжбеты, приглашенная Алицией вынужденно.

17. Тетя – поразительно энергичная датская старушка, вовсе не приглашенная.

18. Кенгуриxа – австралийская родственница, проявляющаяся только в телефонных разговорах, зато в самое неподходящее время.

19. Грета – датская кузина Алиции, вызывающая противоречивые чувства.

20. Бобусь – сначала друг, а потом враг Алиции, прибывший из Англии.

21. Белая Глиста – любовница Бобуся, приехавшая из Польши.

22. Фру Xансен – домработница Алиции, безвинная жертва собственной фамилии.

23. Торстен – племянник Алиции, чрезвычайно приятный молодой человек.

24. Совершенно посторонний мужчина, которого просто подвезли на машине.

25. Xерберт – сын знакомых Алиции, ниспосланный Провидением.

26. Анна‑Лиза – жена Херберта.

27. Авторша – подруга Алиции, приехавшая по ее приглашению, но с опозданием.

Действие происxодит в Дании

– «Аллерод» вовсе не значит «все красное», – раздраженно возразила Алиция. – Не понимаю, как такая идиотская мысль пришла тебе в голову.

Вот чуть ли не первые слова, какими встретила меня лучшая подруга, когда я сошла с поезда на маленькой датской станции Аллерод. Мы с Алицией стояли на привокзальной площади в ожидании такси. Умей Алиция угадывать будущее, она наверняка еще энергичнее восстала бы против моего перевода названия «Аллерод».

– А что значит? – спросила я. – «Род» – «красный», «алле» – «все».

– На каком языке, хотела бы я знать?

– На среднем между немецким и английским.

– Ах, среднем… Скажи на милость, чем набит твой чемодан?

– Твоим бигосом, твоей водкой, твоими книгами, твоей колбасой…

– А своего у тебя там ничего нет?

– Как же, пишущая машинка. «Род» означает «красное», и баста, я так решила!

– Ничего подобного! «Род» означает нечто вроде вырубки. Знаешь, такой вырубленный лес. Рос лес, а потом вырубили – и не стало леса.

Подъехало такси, шоферу удалось затолкать в машину и мой багаж, и нас с Алицией. Ехать было всего минуты три, но неимоверная тяжесть чемодана совершенно исключала всякую мысль о возможности добраться пешком. А я продолжала отстаивать свою трактовку перевода.

– «Род» значит «красный», и все это знают, а о дурацкой вырубке никто не слышал. Раз не стало, то и говорить не о чем. «Аллерод» означает «все красное»!

– Сама ты красная! – вспылила Алиция. – Не веришь – посмотри в словаре и перестань молоть ерунду.

Бросалось в глаза, что она вообще была какая‑то нервная и излишне легко раздражалась. Почему – я не успела узнать, так как время в пути у нас целиком заняло «все красное», а когда приехали, оказалось, что дом Алиции переполнен гостями и поговорить с ней не было никакой возможности. Тем более, что я с ходу заразила их «всем красным» и они сразу же согласились с моей трактовкой. Это ухудшило и без того плохое настроение Алиции.

– Располагайся, помойся с дороги, вообще делай, что хочешь, только оставь меня в покое, – сказала она раздраженно. – С минуты на минуту должны явиться остальные гости.

Остальные гости! Не требовалось особой наблюдательности, чтобы понять – я угодила на какое‑то на редкость грандиозное сборище, вот только пока неясно: кто из гостей проживает в доме, а кто – гость приходящий; из проживающих же – кто приехал надолго, а кто лишь на несколько дней. Информацию я получила от Павла, сына Зоси, нашей общей с Алицией подруги. Сама Зося, неимоверно замотанная, была по уши занята на кухне и у нее не нашлось ни секунды для общения со мной.

– Когда мы приехали, Эльжбета уже тут жила, – просвещал меня Павел. – И сейчас живет. Эдик приехал сразу же после нас, три дня назад, а Лешек сегодня утром.

Приходящих четыре штуки: Анита с Генрихом и Эва с этим… как его… Роем. Алиция психует, мать психует, а Эдик пьет.

– Все время?

– Похоже, все.

– А сегодня Содом и Гоморра по какому случаю?

– Обмываем лампу.

– Какую еще лампу?

– Такой фонарь на длинной ножке, для садика, ну, знаешь, вроде торшера. А поставили эту лампу на террасе. Алиции на именины подарил ее, кажется, Енс, а может, еще какой родственник, хочешь не хочешь, пришлось поставить. На террасе. Датское обмывание уже состоялось, сегодня наше, польское.

Прибыли ожидаемые гости, и я с радостью встретилась с Эвой и Анитой, которых не видела почти два года. Обе очень похорошели. По сравнению с подчеркнуто беленькой Эвой сильно загоревшая худенькая Анита с большой шапкой черных вьющихся волос выглядела мулаткой. Ее датский муж Генрих, обычно добродушный и спокойный, показался мне как будто немного вздрюченным. Рой, датский муж Эвы, высокий, худой, очень светлый блондин, беспрестанно открывал в улыбке ослепительные зубы и смотрел на жену с еще большим обожанием, чем два года назад. Я подумала: похоже, Эва хорошеет в атмосфере окружающих ее нежных чувств, а Анита – в атмосфере скандалов и ссор. Каждой свое.

После ужина гости переместились на террасу, и торжество достигло апогея. Виновница торжества светила красным светом на высоте не более метра от земли, освещая лишь ноги расположившихся вокруг нее в креслах гостей. Большой приплюснутый абажур, черный сверху, не пропускал вверх ни малейшего луча света, так что головы и бюсты сидящих тонули в глубоком мраке, и все остальное пространство также окутывала непроглядная чернота. Экспозиция из одних пурпурных ног, лишенных своих хозяев, представляла весьма странное, но тем не менее эффектное зрелище.

И еще я подумала, что это торжество по поводу приобретения новомодного светильника лишь тогда имело бы смысл, если бы хоть минутку посидела в его свете с гостями сама Алиция. Ноги представляли самый выигрышный элемент ее фигуры, и Алиция имела полное право демонстрировать их по всякому поводу и без, а тут такой повод! А кто из присутствующих дам мог это сделать? Зося, Анита и Эльжбета были в брюках, Эва – в высоких лакированных сапожках, прикрытых каким‑то длинным одеянием до пят. Оставалась я, но на одну меня тратить целую лампу глупо, я бы сказала – непозволительная роскошь. Так что Алиция просто обязана была посидеть с нами.

Алиция же тем временем без конца курсировала между кухней и террасой, с каким‑то мазохистским упорством обслуживая гостей. Я изловила ее в дверях:

– Сядешь ты, наконец, когда‑нибудь? Меня уже начинает мутить от того, что ты без конца снуешь туда‑сюда! У гостей все есть, а если что и потребуется, сами себе принесут.

Алиция безуспешно пыталась вырваться от меня и удалиться сразу в нескольких направлениях, бормоча при этом:

– Апельсиновый сок. Кажется, стоит в холодильнике…

– Я принесу! – вызвался Павел, внезапно материализовавшись из темноты.

– Вот видишь, он принесет, сядь же, наконец, ради бога!

– Принесет, как же! Он раскроет холодильник и будет пялиться, как в телевизор. Ну, ладно, Павел, принеси сок, а в холодильнике разглядывать нечего!

Глаза Павла как‑то странно блеснули, и он скрылся в дверях дома.

Дом и сад тонули в глубокой темноте. Нарушали ее лишь красный круг под торшером да свет в кухне, время от времени пробивавшийся в комнату, когда отбрасывалась портьера, прикрывающая вход в кухню.

Оттащив Алицию на террасу и затолкав ее в кресло, я уселась рядом и потребовала объяснений, чрезвычайно заинтригованная ее замечанием:

– Почему Павел обязательно должен пялиться? Что там у тебя в холодильнике такое?

Алиция со вздохом облегчения вытянула ноги и взялась за сигарету. Между креслами на террасе мы порасставляли ящики, пуфики и прочие предметы, исполняющие роль столиков, на которых разложили все нужное гостям.

– Да ничего там особенного нет, – ответила она. – Просто холодильник нельзя долго держать открытым, иначе придется размораживать. Надо открыть дверцу, взять, что нужно, и сразу закрыть. А он раскроет холодильник и примется искать сок…

Из темноты внезапно вынырнули ноги Павла, а под лампой появилась его рука с бутылкой молока.

– Ты что принес?! – набросилась на сына Зося. – Не валяй дурака, мы ждем апельсиновый сок!

– Ой! – огорчился Павел. – Промазал! Я схватил с закрытыми глазами, Алиция не велела смотреть…

– Да не с закрытыми глазами, можно быстренько взглянуть и вынуть, что надо,

– возразила Алиция, делая попытку встать с кресла. – Я говорила, что этим кончится.

– Ты говорила совсем другое. Сиди спокойно!

– Сиди! – поддержала меня Зося. – Я принесу.

Но Павел воспротивился:

– Я сам. Теперь я уже не промахнусь, выбор там небольшой.

Эва и Анита произнесли одновременно – Анита: – Молоко оставьте, Генрих его с удовольствием выпьет.

Эва: – Твои клипсы просто изумительны в этом освещении! Ну, прямо рубины.

Следует заметить, что вот так же, перебивая и не слушая друг друга, говорили и все остальные. Одиннадцать человек толпились вокруг обмываемого светильника и метались в черном пространстве между кухней и террасой. В обычно тихом и спокойном доме Алиции в этот вечер царили шум и столпотворение. Поскольку среди гостей находились два аборигена – Рой и Генрих, разговор велся сразу на нескольких языках. Воспользовавшись тем, что Алиция на минуту оказалась в кресле рядом со мной, я, улучив момент, тихонько потребовала ответа на вопрос, который интересовал меня с самого начала:

– Почему в твоем доме живет столько народу? Ты что, спятила, приглашая сразу такую прорву? Или это просто катаклизм?

– Катаклизм! – с горечью вырвалось у Алиции. – Никакой не катаклизм, просто каждый поступает так, как ему вздумается. Я все распланировала, каждый должен был приехать в положенное время, по очереди, тогда все было бы в порядке. Но им, видите ли, так удобнее, вот и приезжают, когда захотят. Сейчас очередь Зоси с Павлом, и только они приехали по плану. Эдика я запланировала на сентябрь, а ты, не в обиду будь сказано, должна была приехать еще в прошлом месяце. У нас какой сейчас?

– Август, середина.

– Вот именно! А ты должна была приехать в конце июня.

– Должна была, но не смогла. Я влюбилась…

– А Лешек должен был…

Разогнавшаяся Алиция вдруг прервала себя на полуслове:

– Что ты сделала? – спросила она, будто не доверяя собственным ушам.

– Влюбилась, – сокрушенно повторила я.

– Как, опять? Ты сошла с ума!

– Возможно. Но что я могу поделать?

– И в кого же ты влюбилась?

– Так, в одного, ты его не знаешь. Похоже, тот самый роковой блондин, которого мне гадалка предсказала. Впрочем, это длинная история, я тебе расскажу все как‑нибудь в другой раз. Так откуда же взялись Лешек и Эльжбета?

– Лешек и Эльжбета… Послушай, а он что? Он в тебя тоже влюбился?

– Вроде влюбился, хотя я и боюсь поверить. Знаешь ведь, какая я невезучая. Ну так что с Лешеком и Эльжбетой?

– Так вот, они… А чем дело кончилось? Ты разлюбила и поэтому смогла приехать ко мне?

– Наоборот. Я утвердилась в своих чувствах. И поэтому смогла приехать. Так значит, Лешек…

– А кто он такой?

– Бог с тобой, ты что, Лешека не знаешь? Отец Эльжбеты, вон они оба, сидят рядом с тобой. Кшижановские их фамилия.

– Балда! Я спрашиваю о твоем хахале. Что же касается Лешека, то он прибыл сюда на яхте на несколько дней, а Эльжбета сама по себе приехала из Голливуда. Тоже на несколько дней, на будущей неделе отправляется в Стокгольм. Может, на яхте, вместе с отцом, я точно не знаю. По правде говоря, они приехали без приглашения, и если бы я их меньше любила…

– А почему Эдик вместо сентября приехал сейчас? У меня‑то уважительная причина, а у него что?

– А он должен сообщить мне нечто страшно важное и срочное, не терпящее отлагательства. Так по крайней мере он заявил. Потому и приехал срочно. Вот уже три дня, как приехал, а все никак не может сообщить это нечто важное, все не представляется случай.

– Почему же не представляется случай?

– Потому что ему никак не удается протрезветь.

Испытывая противоречивые чувства, взглянула я на вытянутые ноги Эдика. Его кресло стояло в некотором удалении от лампы, так что освещены были лишь ботинки и до колен брюки. Ботинки и брюки вели себя спокойно, не производили впечатления пьяных, но я‑то знала, что в данном случае впечатление может быть очень даже обманчиво. Основным занятием Эдика чуть ли не всю сознательную жизнь было злоупотребление алкоголем. Именно по этой причине в свое время Алиция, не посчитавшись с собственными юными чувствами, отказалась связать с ним судьбу, ограничившись сердечной дружбой. А может, теперь юные чувства понемногу возрождаются?

– А он по‑прежнему так же сильно пьет? – поинтересовалась я, ибо у меня к Эдику был свой интерес. – Не прекратил?

– Еще как пьет! Уже успел высосать половину того, что привез.

Со дня смерти Торкиля, датского мужа Алиции, прошло уже столько времени, что Алиция имела полное право проявить интерес к другому мужчине. Однако если Эдикова склонность к спиртному оттолкнула ее в свое время, вряд ли теперь Алиция пересмотрела свое мнение. Хотя, с другой стороны, она ведь всегда питала к нему слабость. Впрочем, и слабость и градусы – ее дело, у меня же были свои личные причины интересоваться Эдиком. И для меня было очень важно, чтобы он хоть ненадолго протрезвел.

Я еще собиралась спросить Алицию, не догадывается ли она, что именно хотел ей Эдик сообщить, но Алиция покинула свое кресло прежде, чем я успела запротестовать, и исчезла во тьме.

Павел с Зосей все никак не могли найти апельсиновый сок, и Анита отправилась к ним на помощь. Эва вдруг вспомнила, что они с Роем купили сегодня несколько банок разных соков, которые еще не успели вынуть из багажника машины, и погнала Роя за ними. Апельсиновый сок вдруг стал предметом всеобщего интереса, все только им и занимались, казалось, все пространство вокруг нас наполнилось апельсиновым соком, и я бы не удивилась, если бы он вдруг пролился на нас в виде осадков.

Отыскала сок все‑таки Алиция, и не в доме, а в чулане, где она держала запасы пива. С соком наконец дело уладилось, но тут Эльжбета вдруг почувствовала голод, пошла на кухню и принесла себе бутерброды, да такие аппетитные, что голод немедленно ощутили Павел и Лешек. Алиция помчалась на кухню, чтобы наготовить побольше бутербродов, тем более что ее уже беспокоило, чем это Анита так долго там занимается. Зося принялась искать вторую банку с кофе. Эва настойчиво требовала для Роя крепчайших польских сигарет «Экстра» – пронесся слух, что у кого‑то из польских гостей они есть. Анита по ошибке налила Генриху молока в пиво.

Вечер явно удался и становился все оживленнее. Гости проявляли невероятную изобретательность по части придумывания все новых и новых желаний и, безжалостно опустошая запасы Алиции, наперебой изъявили готовность принести любые продукты и напитки, так что большая часть присутствующих находилась в неустанном и хаотичном движении.

В неподвижности пребывали под красным абажуром лишь три пары ботинок. Две из них принадлежали Лешеку и Генриху, которые, сидя в соседних креслах, вели оживленную беседу на потрясающей смеси английского и немецкого о недостатках и достоинствах разных типов яхт. Беседа была столь увлекательна, что они совершенно не обращали внимания на все остальное. Третья пара ботинок принадлежала Эдику. Он тоже не покидал своего кресла под лампой, запасшись заблаговременно необходимыми напитками, которыми и пользовался в неумеренных дозах, благо они находились под рукой.

– Алиция! – неожиданно проревел он могучим басом, покрывшим царящий на террасе шум. – Алиция!!! Тебе грозит опасность! Почему ты так неосторожна?!

Рев прорезал темноту столь неожиданно, вопрос прозвучал столь странно, что все онемели. Издав рев, Эдик тоже онемел, и воцарилась гнетущая тишина. На вопрос Алиция не ответила – может быть, потому, что ее в тот момент не было на террасе.

– Ну вот, уже набрался! – послышался откуда‑то со стороны дома голос Зоси.

– Алиция! – опять проревел Эдик и для пущего эффекта грохнул кружкой с пивом по ящику, служившему ему столиком. – Алиция, черт возьми, почему ты так неосторожна?!

В красном свете лампы появились ноги Алиции, которой, по‑видимому, донесли об Эдиковых выкриках. Эдик сделал было попытку встать с кресла, но свалился обратно.

– Алиция! Почему ты… – затянул он свое, но Алиция не дала ему закончить.

– Эдик, не дури! Ты перебудишь весь Аллерод! Успокойся!

– Почему ты так рискуешь? – упорствовал Эдик, правда, уже немного тише.

– Зачем пускаешь в дом таких людей? Ведь я же тебе писал…

Мрак вокруг красного абажура взорвался разноголосым шумом. Собравшиеся, уяснив состояние Эдика, сочли нужным заглушить его выкрики – неизвестно ведь, что еще он вздумает проорать, лучше, щадя Алицию, сделать вид, что не услышишь. Усилия девяти человек увенчались успехом. Голос Эдика потонул в общем гаме. Лешек кричал Генриху что‑то о стеньгах и форштевнях, Анита настойчиво предлагала всем доесть два оставшихся бутерброда, Зося голосом валькирии заставляла Павла открывать бутылки пива.

Алиция присела на ручку кресла к Эдику и попыталась его образумить.

– Веди себя прилично, ты ведь находишься в Дании, здесь не принято кричать.

– Но я же писал тебе, чтобы ты была осторожна! Я тебя предупреждал! Ведь я же писал…

– Может, и писал, но я не читала.

– Алиция, вскипел чайник! – позвала из темноты Эльжбета.

– Ну дак я тебе сейчас скажу, – Эдик упорно придерживался темы. – Если ты не читала моего письма, я тебе скажу сейчас своими словами. И ему тоже скажу… А почему ты не прочла мое письмо?

– Потому что оно куда‑то подевалось, и я не успела. Ну, хорошо, хорошо, ты мне все скажешь, но не сейчас же, когда у меня гости!

– Нет, сейчас же! Вот именно сейчас же!

– Ну ладно, пусть сейчас же, только минутку подожди, пока я приготовлю тебе кофе.

Я бестактно подслушивала их разговор, который представлял для меня исключительный интерес. Алиция пошла готовить кофе, а я взялась ей помогать, чтобы она поскорее управилась и продолжила прерванную беседу. Мы быстро приготовили кофе, но потом понадобилось принести сливки, потом сахар, соленые палочки, пиво, коньяк, швейцарские шоколадки и польский сырник, сигареты и фрукты. В освещенном проеме дверей материализовывались из темноты и в ней же растворялись какие‑то фигуры, под торшером появлялись и исчезали какие‑то ноги. Эдик получил свой кофе, успокоился и умолк, возможно, утомленный коротким, но изматывающим выступлением.

– И ведь это еще не все, – мрачно сообщила Алиция, опустившись на минуту в кресло рядом со мной. – Еще приедут Владя с Марианной.

– Господи боже мой! И тоже к тебе?

– Тоже ко мне. Если до этого Лешек с Эльжбетой уедут, будет, где их положить, если нет – мне придется снять для них номер в гостинице. Того и гляди у меня кончится постельное белье. Самое же плохое, я не знаю точно дня их приезда, так как они путешествуют.

– Где путешествуют? – автоматически поинтересовалась я, хотя мне было до лампочки, где именно путешествуют Владя с Марианной. Меня ошеломило это форменное нашествие на Аллерод. Ужасно, что из своего путешествия они приедут именно сюда!

Алиция тем не менее удовлетворила мое любопытство:

– Кажется, в Бельгии.

– Ну, тогда им и в самом деле по пути, ведь из Бельгии в Швейцарию иначе как через Данию не попадешь!

– Они вовсе еще не возвращаются в Швейцарию, им надо в Норвегию. Как ты думаешь, он заснул?

Я взглянула на пурпурные ноги Эдика. Они были неподвижны.

– Похоже, спит. Показательные выступления утомили его. Будешь будить или оставишь его так спать до утра?

– Пока не знаю. Интересно, что он мне писал в своем письме?

– А ты хоть получила это его письмо?

– Получила, но не прочла. Меня кто‑то отвлек, когда принесли почту, а потом письмо куда‑то задевалось. Ума не приложу, куда я его могла сунуть. Пыталась разыскать перед приездом Эдика, неудобно все‑таки, да без толку. Понятия не имею, что он такое хотел сказать. Говорит, важное, но ведь по пьяной лавочке что угодно можно наговорить.

Стоит ей сейчас сообщить о моем деле к Эдику? Может быть, оно как‑то связано с его выкриками? Да и вдруг сама Алиция что‑нибудь знает? Подумав, я решила пока подождать, сейчас не самый подходящий момент для серьезного разговора, в этой обстановке вряд ли она в состоянии уяснить что бы то ни было. Все равно потом придется повторять, только лишний труд.

Была уже полночь, когда хорошо воспитанная Эва подала сигнал к окончанию вечера – к большому огорчению гостей. Алиция включила свет по другую сторону дома, над дверью у калитки. Наконец‑то стало светлее. Вся банда вывалилась на улицу, к машинам Роя и Генриха. Под торшером остался один Эдик, мирно спящий в своем кресле.

– Ну наконец‑то тихо! – измученным голосом произнесла Зося, когда мы с ней вернулись на террасу.

– Оставь, я сейчас уберу. Павел, за работу! И включи свет в комнате. Алиция, оставь посуду, говорю тебе, лучше займись Эдиком!

– Эдика советую приберечь на конец, – сказала я Алиции, собирая на подное посуду. – Сначала приготовь ему ложе, а потом мы его туда перетащим.

– Дайте мне в помощь Павла – постель принести, – попросила Алиция с тяжким вздохом. – Какое счастье, что больше нечего обмывать!

Эльжбета под нажимом отца приступила к мытью посуды. Мы с Зосей наводили порядок на террасе. Лешек с Павлом перенесли в комнаты часть стульев и кресел и помогли Алиции приготовить для всех спальные места.

– Кто спит на катафалке? – тихонько поинтересовалась я у Зоси, убирая вместе с ней ящики и пуфики, игравшие роль столиков.

– Спал Эдик, – так же тихо, чтобы не услышала Алиция, ответила Зося. – Но думаю, сегодня его лучше уложить здесь, на диване. До катафалка ведь придется тащить его или через весь дом и потом по лестнице, или через сад и опять же по ступенькам.

– Так посоветуй это Алиции.

Катафалк стоял на возвышении в бывшей мастерской Торкиля, в свое время пристроенной им к дому со стороны садика.

Разумеется, это был не настоящий катафалк, а просто очень сложной конструкции кровать, приобретенная заблаговременно гостеприимными хозяевами дома в заботе о возможных больных гостях. Торжественность и высота этого сооружения, на которое приходилось взбираться, как на верхнюю полку в спальном вагоне, неизбежно ассоциировались с погребальными свечами и запахом ладана.

Выглядело это спальное место, прямо скажем, не очень уютно, но при ближайшем знакомстве оказывалось неожиданно весьма удобным. Алиции почему‑то очень не нравилось, что мы между собой прозвали его катафалком, поэтому из уважения к чувствам хозяйки мы старались не произносить в ее присутствии этого слова.

– Может, ты и права, – согласилась Алиция с Зосей, бросив взгляд на Эдика, спящего в своем кресле, свесив голову. – Пожалуй, так и в самом деле будет проще.

– А кто же тогда будет спать на катафалке? – вырвалось у Павла. – Тьфу, я хотел сказать – на постаменте.

– Павел! – укоризненно прикрикнула на него Зося, подметив гневный блеск в глазах Алиции.

– Ну, на этом… как его… для больных гостей… операционном столе?

– Павел!!

– Ну ладно, молчу, молчу.

Я попыталась загладить бестактность Павла:

– А кто до этого спал на диване?

– Эльжбета, – Зося с готовностью приняла мою помощь. – Поэтому она пусть перейдет на пьедестал… то есть, я хочу сказать, на ту кровать…

– Эльжбета! – позвала Алиция, обескураженная всеми этими сложностями. – Будешь спать в гробу?

– Могу, – ничуть не удивившись, согласилась Эльжбета, появляясь в проеме кухонной двери с тарелкой в руках. – А у тебя есть гроб?

– Есть. В мастерской.

– Какое‑нибудь новое приобретение? – вежливо поинтересовалась Эльжбета.

– Вроде ничего такого у тебя раньше не было.

– Было. Катафалк, – Алиция ядовито посмотрела на нас. – Раз уж они уперлись называть это ложе катафалком, могу я себе позволить сделать следующий шаг?

– А, катафалк! Ну так бы и сказала. Пожалуйста, я могу спать на этом памятнике. Мне никогда не снятся сны.

Поскольку у меня нет никакого опыта в обращении с пьяными, к тому же я жутко устала – ведь прямо с дороги угодила на званый вечер – я не предложила своих услуг для транспортировки Эдика. Меня не было на террасе, когда Алиция, Зося и Лешек приступили к ней. Из дому я выскочила лишь на крик Зоси, столкнувшись в дверях с Павлом.

В свете, падавшем из комнаты, отчетливо предстало смертельно бледное запрокинутое лицо Эдика и его неподвижные широко раскрытые глаза, уставившиеся в черное небо.

Эдик был мертв.

* * *

Утром мы собрались в кухне, измученные бессонной, невыразимо тяжелой ночью. Алиция уже, наверное, в сотый раз что‑то объясняла по телефону полицейским властям. Надо сказать, что полицейские власти взялись за нас с энергией, превосходящей всякие ожидания. С полвторого ночи до пяти утра через сад и дом Алиции протопали целые табуны полицейских в поисках орудия преступления – пока еще точно не известно, какого. Все их усилия установить с нами контакт на датском языке оказались тщетными, хотя они вновь и вновь предпринимали попытки. Результаты как поисков орудия преступления, так и попыток получить от нас хоть какие‑нибудь сведения оказались плачевными, а измотаны мы были страшно. Слабым утешением служило лишь сознание того, что и четверым уехавшим гостям тоже не дали спать и что их тоже, в Роскилле и Видовре, терзают вопросами стражи порядка.

В нашем доме убили человека. Смертельный удар был нанесен сзади. Острое орудие пробило пиджак и рубашку, прошло между ребрами и достигло сердца. В доме не удалось найти ничего похожего на такое орудие. От потрясенных и растерянных друзей погибшего ничего узнать не удалось, ни у одного из нас никаких подозрений не зародилось.

Алиция держалась неплохо, главным образом благодаря Лешеку, который уже многие годы служил ей поддержкой и опорой. Возможность выплакаться ему в жилетку очень ей помогла. Лешек и Эльжбета сохраняли философское спокойствие

– их отличительная фамильная черта. Зося, напротив, никак не могла взять себя в руки, и у нее все из них валилось. Павлу стоило больших усилий скрывать распиравшее его чувство восторга от сопричастности к сенсации. Меня же неожиданное убийство Эдика повергло в полную прострацию – по разным причинам. Нет, не для того я приехала на несколько недель в Аллерод, чтобы в самом начале наткнуться на труп!

Очередной звонок из полиции принес новую информацию.

– Эдика пырнули сзади, удар нанесен профессионально, каким‑то особенным острым, тонким и не очень длинным орудием, – положив трубку, со вздохом сказала Алиция.

– Вертел! – вырвалось у Павла.

– Оставь вертел в покое, – раздраженно попросила я, а Алиция добавила:

– Никакой не вертел, они говорят – стилет. Возможно, пружинный. Не знаю, существуют ли пружинные стилеты, но у полицейских есть основания считать его таковым. И сейчас они приедут сюда, чтобы искать его, потому что ночью поиски были некачественными. Давайте ешьте скорее!

– Откуда они могут знать, что стилет, да еще пружинный? Ведь в Эдике ничего не было, – недоверчиво произнесла Зося.

– На это указывает, по их словам, характер ранения. Ешьте скорее!

– Ну, конечно, сейчас самое разумное – подавиться завтраком нам всем сразу! Или ты считаешь, у полиции еще мало работы?

– Ешьте скорее! – механически повторила Алиция, совершенно не способная воспринимать никакие доводы здравого смысла.

В соответствии с ее пожеланиями мы быстро проглотили завтрак и навели порядок на кухне. И оказалось, торопились совершенно напрасно, ибо датские фараоны прибыли лишь через полтора часа. Интересно все‑таки, как они намерены с нами общаться?

Языковые трудности минувшей ночи, как выясилось, заставили их пошевелить мозгами, в результате чего для общения с нами был делегирован некий господин Мульдгорд – очень худой, очень высокий, совершенно бесцветный и абсолютно скандинавский полицейский.

Господин Мульдгорд, служебное звание которого навсегда осталось для нас тайной, отличался от других датских полицейских тем, что среди предков у него были поляки – достаточное основание предполагать и у него знание польского языка. Во всяком случае, его начальство очень надеялось, что ему удастся с нами объясниться. И действительно, мы в большинстве случаев понимали вопросы герра Мульдгорда, хотя его польский был весьма оригинальным. Он несколько расходился с принятой у нас повсеместно грамматикой и почему‑то сразу заставил вспомнить библию.

Нас же господин Мульдгорд понимал значительно лучше, чем мы его, что для следствия было, конечно, важнее. А поскольку господин Мульдгорд произвел на нас весьма благоприятное впечатление, мы сразу же захотели ему помочь и очень старались.

Господин Мульдгорд приехал в сопровождении нескольких подчиненных, которых разослал по всему дому и саду, велев им искать тонкий и острый предмет из стали, а нас собрал в самой большой комнате, усадил вокруг стола, сел сам, раскрыл большой блокнот и приступил к допросу. Поскольку Алиция должна была присутствовать при обыске, за столом оказались люди, совершенно не знающие датского. И господин Мульдгорд, знающий польский.

Первый вопрос был задан приятным, доброжелательным тоном, причем в голосе полицейского явственно слышался живой человеческий интерес:

– Воистину на вече'ря было человецех, яко песку морского?

Мы дружно вытаращили на него глаза. Павел издал звук, как будто чем‑то поперхнулся, Зося застыла с сигаретой в одной руке и зажигалкой в другой. Лешек и Эльжбета, до удивления похожие друг на друга, с непроницаемым выражением, не мигая смотрели на него. На вопрос никто не ответил.

– Воистину на вече'ря было человецех, яко песку морского? – терпеливо повторил господин Мульдгорд.

– Да что же это значит? – не выдержал Павел.

– Думаю, он просто интересуется, сколько нас было, – неуверенно предположила я.

– Да, – с благодарностью кивнув мне, подтвердил полицейский. – Аз глаголю – сколько штука вкупе?

– Одиннадцать, – вежливо ответил Лешек.

– Кто суть оные?

С трудом продираясь сквозь форму задаваемых вопросов, мы старались вникнуть в их суть, чтобы удовлетворить любопытство следователя. Не будучи твердо уверенными, на каком языке надо отвечать – хотелось, чтобы собеседник понял нас как можно лучше, – мы все‑таки смогли довести до его сведения не только общее количество присутствовавших в момент убийства, но и сообщить их анкетные данные. Более того, мы уточнили и степень их знакомства с Эдиком. Господин Мульдгорд все старательно записал в своем блокноте. Потом опять начались трудности.

– Во оноже время, – сформулировал следователь свой следующий вопрос, – што она твориху?

– Кто «она»? И почему он спрашивает только о женщинах? – возмутилась Зося.

Лешек ее успокоил:

– Он имеет в виду нас всех. И пусть каждый из нас по очереди расскажет, что он запомнил.

– Я – ноги, – не задумываясь, выпалил Павел. – Я помню только ноги.

– Токмо ноги? – заинтересовался герр Мульдгорд. – Какова ноги?

Павел недоуменно смотрел на него, не понимая смысла вопроса.

– Ну откуда мне знать какие? Чистые, наверное…

– Пошто? – категорически прозвучал вопрос дотошного полицейского.

Павел был окончательно сбит с толку.

– Чтоб я лопнул, откуда мне знать, почему? Моют, наверное. Тут все моют…

– Павел, ради бога, перестань! – не выдержала Зося. А я подумала – какое счастье, что здесь нет ни одного из моих сыновей.

Господин Мульдгорд, по всему видно, обладал ангельским терпением.

– Пошто токмо ноги видевши очи твои? – спросил он. – А весь туловищ – нет?

– Нет! – поспешно подтвердил Павел. – Ноги был под лампа, а весь туловищ в темь.

Похоже, манера речи господина Мульдгорда оказалась заразительной. Зося попыталась призвать сына к порядку:

– Павел, как тебе не стыдно? На весь туловищ была тьма… Тьфу! Ну скажите же кто‑нибудь нормально по‑польски!

– Может, оставим туловище в покое? – предложил Лешек. – Мы вам просто покажем.

После того, как мы предъявили следователю торшер, тот совершенно логично потребовал от нас воспроизвести по возможности точно обстановку роковой ночи. Следствие переместилось на террасу, где мы расставили стулья и кресла так же, как и минувшим вечером. После непродолжительной дискуссии нам удалось довольно точно установить, кто где тогда сидел.

Перед моими глазами как наяву совершенно отчетливо предстали ноги в ботинках, и я рискнула высказать свое мнение:

– Вас, Лешек, и пана Генриха мы спокойно можем исключить из числа подозреваемых. – И, обращаясь к полицейскому, добавила:

– Вот этот господин и господин Ларсен весь вечер не вставали с места, что я могу подтвердить под присягой. Они сидели в креслах и весь вечер разговаривали. Я собственными глазами видела.

– А пани вставала?

– Ясное дело. Несколько раз. Ходила туда‑сюда (я с трудом удержала себя, чтобы не сказать более понятным для него языком – семо и овамо), приносила сахар и сигареты, помогала Алиции приготовить кофе. И всякий раз, возвращаясь на место, я видела ноги Лешека и Генриха. Их кресла стояли рядом с моим.

Если начинать от дома и двигаться по часовой стрелке, то мы сидели в таком порядке: Эльжбета, Эдик, Лешек, Генрих, я, Алиция, Эва, Рой, Анита, Зося и Павел. То есть сидели теоретически, а на практике не только сновали туда‑сюда, но и присаживались на чужие кресла. Лишь Генрих и Лешек ни на минуту не покидали своих мест, что единогласно подтвердили все. Дотошно изучая топографию, герр Мульдгорд проверил ее в деталях, в том числе и возможность совершения убийства Лешеком, не вставая с места. Несколько весьма добросовестных попыток убедили его в том, что это невозможно. Тем более не мог совершить убийства, не вставая с места, Генрих, который сидел еще дальше от Эдика. И в самом деле, этих двух можно было исключить.

Если исключить еще и Эдика, оставалось восемь человек, среди которых и следовало искать убийцу. Разве что какой посторонний…

Постороннего нельзя было исключить. В темноте и общей суматохе вчерашнего вечера и в сад, и на террасу могли совершенно спокойно войти сорок разбойников, и никто бы их не заметил. Вот только зачем этим разбойникам понадобилось убивать именно Эдика? В Данию он приехал первый раз в жизни четыре дня назад и все эти дни провел дома в злоупотреблении алкоголем, так что просто не успел никому ничего сделать плохого. Убили по ошибке?

Господин Мульдгорд, направив на нас внимательный, изучающий и даже подозрительный взгляд, попытался выяснить, чем и когда именно каждый занимался. Громадные усилия, потраченные им на это, оказались, к сожалению, совершенно бесплодными.

Затем он приступил к выявлению мотива преступления:

– Аще не возлюбила его присно некая особа?

Подчеркнув громадное значение своего вопроса внушительным тоном, полицейский, не сводя с нас бдительного взгляда, внимательно наблюдал за нашей реакцией.

Реакция была однозначной. Все попросту онемели. Ну как ответить на вопрос, сформулированный таким образом? Если давать прямой ответ, то можно сказать: да, его возлюбила Алиция. Но, во‑первых, это не полностью соответствует истине, а во‑вторых, следователю, мне кажется, хотелось узнать прямо противоположное: не питал ли кто к Эдику недобрых чувств. Мы о таких людях не знали, Эдик, как правило, подобных чувств в людях не возбуждал и трезвым в общении бывал очень мил.

– Нет, – ответил Лешек, первым переварив вопрос и сформулировав ответ.

– Его все любили.

Господин Мульдгорд задумался и выдал следующий вопрос, свидетельствующий о его недюжинных следовательских способностях:

– Имеющие уши да слышат! Был еси внегда инцидент? Та нощть алебо вспять?

– Во дает! – вырвалось у Павла. Парень не сводил восхищенного взора с полицейского, восторженно ловил каждое его слово, с нетерпением ожидая каждого нового вопроса, и откровенно наслаждался его формой, пропуская содержание мимо ушей.

– Павел, ты бы лучше помолчал! – одернула его Зося, которую, напротив, очень волновало содержание.

Господин Мульдгорд взглянул на Павла, потом на Зосю, потом опять на Павла.

– Отроче! Мать твою, – пожелал убедиться он, – зрю днесь?

Тут уже и я поймала себя на том, что с нетерпением ожидаю следующего высказывания полицейского, Павел же с Зосей старались не смотреть друг на друга. А любопытство следователя вежливо и исчерпывающе удовлетворила Эльжбета:

– Да. Это есть его мать.

Вполне удовлетворенный, следователь вернулся к поставленному вопросу:

– Инцидент. Был еси какая алебо несть?

Мы смотрели на него, боясь встретиться взглядом друг с другом и выдать себя. Нерешительность повисла в воздухе и сгущалась с каждой секундой. Никто не решался поведать полицейскому о событиях вчерашнего вечера без согласия Алиции. Пожалуй, пьяные выкрики Эдика вполне можно зачислить в разряд инцидентов. Но имели ли они какое‑то значение и вообще хоть какой‑то смысл? Лишь Алиция могла знать это. Нет, надо ее обязательно спросить, причем немедленно. Неважно, как это воспримет полиция.

– Я на минутку, – решительно заявила я и важно удалилась, не вдаваясь в объяснения. Если господин Мульдгорд и собирался запротестовать, то просто не успел.

Алиция отыскалась в мастерской. Ее ноги торчали из‑под катафалка. Поскольку в моем распоряжении было мало времени, я решила, что проще самой залезть туда, чем извлекать ее.

– Послушай, – начала я, пытаясь отцепить прическу от какой‑то пружины,

– мы дошли до инцидента, какая был еси алебо несть. И не знаем, стоит ли говорить о выкриках Эдика. Ты как думаешь?

– Сама не знаю, – ответила Алиция голосом, сдавленным как от неудобного положения, так и от сдерживаемой ярости. – Я думала, оно сюда завалилось. Ну никак не могу найти, черт его дери! Надеялась, может, во время обыска найдут, так нет! И куда оно могло подеваться!

– Ты о чем?

– Да об Эдиковом письме. Потерялось, и все тут. Так и не знаю, о чем в нем было написано.

– Но мы не можем ждать, пока ты его найдешь! Давай решим, говорим мы полицейскому правду или нет.

Алиция с трудом повернулась ко мне:

– Какую правду?

– Господи, я же тебе объясняю! Он спрашивает, были ли какие инциденты в роковую ночь, а мы все по‑идиотски молчим. Потому как верные друзья, не хотим тебя подводить. Ну так что, признаемся или нет?

– Нет, наверное… Не знаю. А ты как считаешь?

– Я тоже не знаю. Только если мы не скажем, могут сказать другие. Рой, Генрих… Они ведь датчане, ляпнут, не задумываясь, все, как было.

– Они не поняли, что кричал Эдик.

– Эва и Анита могли им перевести.

Алиция резко подняла голову и тоже запуталась волосами в пружинах.

– Анита!.. Да, ты права, Анита скажет. И куда я могла его сунуть? Скажите, что Эдик был пьян.

– Сама знаешь, что у трезвого на уме, у пьяного на языке. Главное, в его выкриках был какой‑то смысл или нет? Лично мне кажется – был. Вот мы и не знаем, хочешь ли ты сообщить полиции…

– Эй! – от неожиданности окрика Павла мы обе вздрогнули. – Теперь что, уже всегда будут только ноги, а остальной туловищ нет?

– Чего он? – удивилась Алиция. – Что‑то я не пойму.

– Я понимаю. Павел, чего ты хочешь?

– Я‑то ничего не хочу, а вот фараон желает, что‑бы вы обе пришли. Он прервал конференцию и ждет.

Мы отцепились от пружин и выползли из‑под катафалка. Алиция решилась.

– Ладно, о криках Эдика сообщаем, их не скроешь, но о письме ни слова. И вообще, кричал по пьянке…

Так господин Мульдгорд узнал, что да, инцидент‑таки был. Пьяный Эдик скандалил, ругал Алицию за неподходящие знакомства. Какие знакомства он имел в виду – понятия не имеем и мнения его не разделяем. Все знакомства Алиции считаем самыми что ни на есть подходящими.

По всей вероятности, злополучный инцидент оказался единственной добычей следователя. С обезоруживающей искренностью он признался, что в создавшейся ситуации задача найти преступника ему представляется чрезвычайно трудной, но надежды терять не следует. Еще не все возможности использованы, а именно: на завтра он назначает проведение следственного эксперимента. Надлежит воссоздать обстановку, максимально приближенную к роковой ночи, для чего в Аллерод приглашаются все лица, присутствовавшие накануне. Алицию чуть удар не хватил.

Отдав необходимые распоряжений, господин Мульдгорд удалился, прихватив свою бригаду и килограмма три острых металлических предметов (в том числе портновские ножницы, фрагмент старинного канделябра и стальной метр), чтобы проверить, не подходит ли что к Эдику. Стилета никакого не нашли.

В Аллероде наконец‑то воцарилось относительное спокойствие. Пришибленные избытком впечатлений гости разбрелись по углам и тактично делали вид, что занимаются своими делами. Надо было передохнуть и набраться сил для предстоящего на следующий день сомнительного развлечения.

Алиция предупредила: если будут звонить – ее нет дома и, когда вернется, неизвестно. Впрочем, это почти соответствовало правде, ибо мы с ней вдвоем, пока не стемнело, занялись в дальнем углу сада уничтожением крапивы, убеждая друг друга в том, что физический труд окажет благотворное воздействие на нашу психику. В зарослях крапивы, по слухам, скрывался пень, который мне вместе с Павлом предстояло выкорчевать. Уничтожением скрывающей его крапивы Алиция пожелала заняться лично, имея на нее (крапиву) какие‑то свои виды – то ли заваривать в лечебных целях, то ли настаивать на спирту и использовать как средство для уничтожения тли. Из сумбурных объяснений Алиции я этого так и не поняла, хотя, надо признать, слушала невнимательно, занятая своими мыслями.

Скоропостижная смерть Эдика, хоть я его почти совсем не знала, очень сильно затрагивала меня лично. Я выехала из Варшавы вслед за ним, через три дня после его отъезда, с твердым намерением задать ему один вопрос. Ответ на этот вопрос интересовал не только меня, но и человека, которого бы мне ни за что на свете не хотелось подвести. На вопрос, простой, невинный и бесхитростный, ответить мог лишь Эдик и наверняка бы ответил, если бы я успела его спросить. Впрочем, от него я не собиралась скрывать, почему спрашиваю. Да и вообще, дело было несложным, но требовало срочности. И еще: спросить Эдика надо было лично, письмо и телефон исключались. А вот теперь все вокруг усложнилось и стало чрезвычайно подозрительным. Простой и бесхитростный вопрос? Разговор с Алицией начала я, сердито заметив:

– Ума не приложу, кому здесь Эдик мешал! Все‑таки безобразие, вот так, ни с того ни с сего заколоть человека.

Держа пучок крапивы в руках, Алиция выпрямилась и задумчиво произнесла:

– Он что‑то знал. Как приехал, только об этом и говорил, все время порывался мне что‑то сообщить.

– И, похоже, не только тебе. – Я жадно ловила каждое ее слово. Мой интерес к теме еще более возрос. – А ты не догадываешься, что бы это могло быть?

Алиция неловко взмахнула крапивой, задела собственную ногу, ойкнула и чуть ли не со слезами произнесла:

– Ну какая же я кретинка, сама ведь не дала ему слова сказать! Не слушала, что он говорит, считая это пьяными бреднями, и отмахивалась от него, как от надоевшей мухи! Времени у меня, видите ли, не нашлось! Идиотка несчастная!

– Да перестань ты так себя казнить, кто же мог знать? И, в конце концов, ведь он же действительно не просыхал.

– А теперь он уже ничего не скажет…

– Ясное дело, не скажет… А кому Эдик собирался еще об этом сообщить?

– Кому еще?

– Ну да, какому‑то «ему». Помнишь, он кричал: «И ему тоже скажу!»

– А и в самом деле. Прижми вот это ногой. Так кому же?

– А мне откуда знать? Я тебя спрашиваю. Думала, ты догадаешься. Когда Эдик это кричал, мне показалось, он даже рукой махнул, показывая на «него». Ты стояла рядом и могла заметить, на кого именно.

– Ну, руками он махал все время. Было темно. И надо же было подарить этот дурацкий торшер! Кажется, он махнул в сторону тебя и Эвы.

– Обе мы женского пола, причем в тот вечер обе не были в брюках, – недовольно возразила я, буквально в последний момент увернувшись от крапивы, которой Алиция взмахнула перед моим носом. – Ну зачем столько энергии вкладывать в крапиву? Что касается меня, то я не нуждаюсь в ее лечебных свойствах, от ревматизма меня излечили красные муравьи, две недели меня кусали…

– При чем здесь красные муравьи?

– При том, что именно такие водились там, где я была.

– Погоди, это мне что‑то напоминает. Красные уравьи…

– Ясно, что. Муравьи красные, все красное. – Да погоди, не сбивай. Красные муравьи… Не знает ли Зося чего об Эдике? Вроде я от нее лышала что‑то такое, похожее на красных муравьев…

– Зося, конечно, может знать, ведь в Польше она с Эдиком встречалась. Надо будет ее порасспросить. А что с письмом?

– Пропало, – с тяжким вздохом ответила Алиция. – Никак не могу найти, хоть весь дом разбирай по кусочкам. И, знаешь, меня не покидает ощущение, что кто‑то здесь похозяйничал до меня, все в доме перевернуто вверх дном.

– Так ведь обыск делали, – напомнила я.

– А, правда. Да, Зосю надо порасспросить. Может, она знает, с кем Эдик в последнее время общался в Польше?

Нет, ее интуиция была прямо‑таки поразительна! От неожиданности я выпустила из‑под сапога крапиву, которая тут же обожгла меня через одежду. Ревматизм на ближайшие годы можно снять с повестки дня.

– Похоже, Эдик узнал что‑то нехорошее о каком‑то человеке и этот человек его укокошил, – осторожно начала я, одновременно решая, стоит или нет посвящать Алицию в мое дело, поначалу совершенно невинное, а теперь вдруг ставшее чрезвычайно подозрительным.

– Как ты думаешь, это кто‑то из нас или посторонний?

Алиция недовольно переспросила:

– Как это из нас? Ты, что ли?

– С ума сошла! Почему именно я?

– Ох, откуда я знаю! Уверена только, что не я. Ну, и не ты, наверное. Лешек и Генрих отпадают, я все время видела их ноги. Кто же тогда? Зося? Павел? Эльжбета?

– Остаются еще Анита, Эва и Рой. Почему ты их обходишь?

Алиция немного помолчала, задумчиво почесывая локоть стеблем крапивы, потом сказала:

– Потому что я мыслю логично. С ними Эдика ничто не связывало. Вряд ли он узнал что‑то компрометирующее о ком‑то из Дании, ведь он никогда здесь не был. Логичнее предположить, что тот человек был из Польши. И вообще, катись отсюда к чертовой матери! Надоела! Убирайся отсюда вон!

Признаться, я была не столько обижена, сколько удивлена:

– Но почему вдруг? Прямо сейчас? И куда мне деваться?

– Что? – рассеянно переспросила Алиция. – Пошла вон, говорю! Не хватает еще, чтобы меня ужалили! – И она принялась энергично отмахиваться.

– Я думала, ты меня гонишь. Не поняла только, убираться мне из крапивных зарослей или вообще из Аллерода. Хоть бы паузы делала, когда меняешь собеседников!

– Что ты! Это я осе. С моими гостями я пока что так не обращаюсь…

– … хотя они, возможно, и заслуживают этого, судя по вчерашним событиям. Эдик был прав. Ты действительно пускаешь в дом неподходящих особ.

Наступившая темнота прервала нашу работу. До пня мы так и не добрались, и Алиция даже стала сомневаться, есть ли он там вообще.

Оторвав Зосю от кухонных занятий, мы вытащили ее на террасу для участия в совещании. Выслушав наши расспросы, она недовольно произнесла:

– Никак не пойму, о чем вы говорите. Почему между Эдиком и красными муравьями должно быть что‑то общее, а я должна об этом знать? Ничего я не знаю. Павел!

Привлеченный к участию в совещании, Павел оказался гораздо полезнее. Он лишь на минуту задумался и тут же воскликнул, донельзя взволнованный:

– А, знаю! Точно! Это тот тип в красной рубашке. Дело тут не в муравьях, а в красном. Я ведь говорил тогда, помнишь?

– И в самом деле, говорил, – припомнила и Зося. – Павел видел Эдика…

– Что за тип? – нетерпеливо перебила ее Алиция. – Кто его знает?

На первый вопрос могла ей ответить я. Не только меня, оказывается, интересовали анкетные данные этого типа, но дело‑то как раз в том, что его никто не знал.

– Я не знаю, – ответила Зося. – Павел!

– Я тоже не знаю. Да я ведь вам рассказывал! Недавно, месяца два назад, я видел Эдика в обществе чернявого парня в красной рубашке. Ведь говорил же?

– Может, ты и говорил, но я невнимательно слушала, – призналась Алиция.

– Кто же это был?

– Да ведь я сто раз говорил – не знаю! Похоже, они оба сильно перебрали, то есть того… ну, оба в дым. Стояли на улице и пытались поймать такси. Черный парень в красной рубашке, из этих… ну… южных народов. Они с Эдиком еще остановили угольный фургон и пытались в него забраться. Потом все‑таки поймали такси. Я потому и запомнил их, что уж очень занятно было наблюдать за ними…

Павел спохватился, что сказал лишнее, виновато посмотрел на нас и осторожно спросил:

– Извините, если что не так, но, может быть, вы уже знаете, кто убил Эдика?

– А при чем здесь тот тип в красной рубашке? – недовольно скривилась Зося.

Я ответила сразу ей и Павлу:

– Пока мы этого не знаем. А вам ничего не приходит в голову?

– Что касается меня, то я вообще не желаю ничего общего иметь с такими делами, – нервно заявила Зося. – Я терпеть не могу преступлений! Я ничего не знаю и не желаю знать!

Алиция о чем‑то напряженно думала. На террасе воцарилось молчание. Его прервала Алиция, очнувшись от своих дум:

– Парень в красной рубашке может быть вообще ни при чем. По пьянке Эдик мог ездить в угольном фургоне с кем угодно.

Что касается меня, то я придерживалась как раз другого мнения: парень в красной рубашке был очень даже при чем. Именно он являлся центральным пунктом вопроса, который я собиралась задать Эдику. Однако высказывать свое мнение вслух я пока не стала.

– Нам это ничего не дает, – продолжала Алиция. – И я совершенно не понимаю, зачем полиции понадобилось устраивать здесь завтра представление? Опять выносить весь этот ад? Ведь все равно никто ничего не помнит. Да, кстати, ужин тоже должен быть таким же точно, как позавчера? В доме шаром покати, сегодня суббота, ничего не купишь.

– Легавые, небось, надеются, что если точь‑в‑точь повторить обстановку вчерашнего вечера, преступник клюнет и сделает то, что сделал вчера, – высказал предположение Павел.

– Глупости! – нервно бросила Зося. – Никаких ужинов! Пусть наедятся дома!

– Кофе! – сказала я. – Сделаешь для всех кофе. Ну и, может быть, подашь остатки водки, которую Эдик не успел высосать.

– Водку мне жалко.

– Тогда обойдутся без водки. Пиво. Будет типичный датский вечер с пивом. А Эва обещала привезти апельсиновый сок.

Накануне следственного эксперимента в наших рядах царили полнейшие разброд и сумятица. Зося категорически отказалась участвовать даже в разговорах на тему, связанную с убийством Эдика. Лешек не менее решительно заявил, что его участие в предстоящем мероприятии ровно ничего не дает, поскольку Эдика он, собственно, совсем не знал, встречаясь с ним раз в несколько лет в доме Алиции. Эльжбета проявила полнейшее равнодушие к затронутой теме. Отчаявшаяся Алиция возобновила поиски пропавшего письма, увы, вновь оказавшиеся безуспешными.

* * *

Как и следовало ожидать, Эва о соке забыла. И неудивительно – она была слишком расстроена и смертью Эдика, и необходимостью появиться на принудительном званом ужине в том же одеянии, что и в прошлый раз. Да и кто бы это вынес? Быть одетой точно так же, как позавчера, зная, что встретишь тех же самых людей! Однако полиция проявила непоколебимую твердость в своих требованиях. Может, у них были основания полагать, что орудие убийства скрывалось в складках одежды преступника, и они желали проверить, насколько это возможно. А может, они преследовали и еще какую‑то непонятную для непосвященных цель?

Разыгравшееся на террасе светопреставление превзошло самые страшные ожидания. Усаженный в кресло Эдика полицейский, задачей которого было в нужный момент что‑нибудь крикнуть и грохнуть пивной кружкой по ящику, никак не мог уловить нужного момента и издавал дикие крики в самый неподходящий, заставляя присутствующих нервно вздрагивать. Посланный за банкой апельсинового сока Рой принес из машины банку машинного масла. Пуфики и ящики, игравшие, как и в прошлый раз, роль столиков для гостей, были завалены неимоверным количеством сахара, соли и муки, причем в самых невероятных емкостях. Проникшись ответственностью, взволнованные участники эксперимента, искренне стремясь возможно точнее восстановить свои действия в роковой вечер, то и дело ошибались. Вместо того чтобы забыть о сахаре, как было в тот раз, они, как на зло, очень хорошо помнили о нем и приносили, а потом, в соответствии со своими действиями в роковой вечер, вынуждены были опять мчаться за сахаром и приносили его второй раз. Понятно, что сахар вскоре весь вышел, и пришлось прибегнуть к заменяющим его продуктам, например муке. И пиво вышло. Точнее, не столько само пиво, сколько закрытые бутылки с пивом, которые Павел должен был открывать. Содержимого же открытых нам наверняка хватило бы на целый месяц.

Все это светопреставление датские следственные власти во главе с господином Мульдгордом наблюдали со все растущей паникой на лицах.

Единственный элемент спокойствия в царящую на веранде суматоху вносили Лешек с Генрихом, которые, как только пришли, уселись на свои прежние места и тут же погрузились в прежний разговор, как будто и не прекращали его с пятницы.

Результатом светопреставления (то есть следственного эксперимента) явился лишь один‑единственный, но зато не подлежащий сомнению вывод: каждый из курсирующих между кухней и торшером участников вечера непременно проходил за спиной сидящего Эдика в непосредственной близости от нее, каждый нес, как правило, какую‑нибудь одну вещь, так что была свободна вторая рука, которой он и мог воспользоваться для нанесения удара стилетом или другим каким острым орудием. И этим человеком мог быть любой из нас. Информация вызвала в наших рядах смятение. Мы бросали друг на друга взгляды, исполненные подозрительности и даже страха.

– Лично я ставлю на мужчину, – доверительно шепнула нам Анита, наблюдая за Роем, как тот мечется в темноте со своей банкой машинного масла. – Ведь только сильная рука могла вот так, с маху, одним ударом прикончить беднягу.

Я возразила:

– Ну, не скажи. По‑моему, здесь требовалась не столько сила, сколько умение, ведь Эдик так набрался, что можно было сколько угодно щупать его спину в поисках подходящего места, он бы и не заметил.

– Да ведь он сидел, откинувшись нр. спинку кресла. Как щупать, через кресло, что ли?

– Он часто наклонялся вперед, чтобы взять стакан с водкой или кружку с пивом…

– …и убийца воспользовался таким моментом? Но все равно, нужен опыт. Кто из вас имеет подобный опыт? А ну, признавайтесь! Вам уже доводилось убивать?

– Иоанне несколько раз, – буркнула Алиция, но шутливого тона не поддержала Эва.

– Тебе хорошо говорить – мужчина, – обрушилась она на Аниту. – Ведь у твоего Генриха алиби. А несчастному Рою весь вечер пришлось мотаться туда‑сюда.

– Ах, милая, ведь это же так интересно – муж‑убийца!

Заметив, как сверкнули в темноте глаза Эвы, я подумала, что она, пожалуй, перестанет любить Аниту.

Анита же откровенно наслаждалась атмосферой сенсации и не скрывала этого. Она плавилась в ней, как саламандра в огне. Зося наблюдала за Анитой с плохо скрываемой неприязнью. Что ж, я понимала подругу. Ее восемнадцатилетный сын вымахал ростом под метр восемьдесят, активно занимался спортом и вообще был юношей в полном расцвете сил. Я еще подумала: пожалуй, Зося первый раз в жизни пожалела, что ее сын не какой‑нибудь слабосильный замухрышка.

Прелестный вечер наконец пришел к концу. Господин Мульдгорд с бесконечными извинениями, но тем не менее очень твердо осчастливил нас информацией, что пока никому не разрешается покидать Аллерод, не получив на то позволения от него лично. Эве, Рою и Аните разрешалось жить в своих домах, но им тоже запрещалось покидать Роскилле и Видовр. Выезд за пределы Дании совершенно исключался. Полной свободой могли пользоваться лишь Лешек и Генрих.

– Мне очень жаль, дорогая, что я вынужден оставить тебя в столь идиотской ситуации, – с грустью и некоторым смущением сказал Лешек Алиции, – но меня ждут на яхте. Помощь моя вряд ли понадобится, а для тебя все‑таки одним непрошеным гостем будет меньше.

Алиция безнадежно махнула рукой и вздохнула:

– Другие приедут. А ты когда отправляешься?

– Сегодня же, последним поездом. Завтра на рассвете мы отчаливаем. Ждут только меня.

– А Эльжбета? Ты разве не хотел захватить ее с собой?

– Во‑первых, неизвестно, сколько пришлось бы ждать, ведь она, как и все, под подозрением, а во‑вторых, она и не собиралась путешествовать со мной. Эльжбета давно ведет самостоятельный образ жизни и делает все, что хочет, не испрашивая моего позволения. Вот только надеюсь, что все‑таки не она убила Эдика…

Господин Мульдгорд собирал свои манатки и своих сотрудников. Стоя в открытых дверях на террасе, я видела, как в кухне Эльжбета остановила Алицию и что‑то ей сказала. Алиция с явным интересом повернулась к ней, но тут ее окликнули полицейские, и она поспешила к ним на террасу, пройдя мимо меня. Эльжбета же покинула кухню и исчезла в дверях ванной.

Я уже тоже хотела выйти на террасу, как вдруг заметила какое‑то движение в прихожей. Свет из кухни и комнаты не проникал в глубину небольшого коридорчика, ведущего к входной двери. И там, в темноте, кто‑то тихо и осторожно вышел из дома.

Обежав вокруг дома, я застала на площадке перед входной дверью всех в наличии. Рой и Эва, Анита и Генрих, Зося, Павел и Алиция прощались с полицейскими, которые уже рассаживались по машинам.

Я остановилась, не добежав до них, и глядела с беспокойством и смутной тревогой на хорошо знакомых мне людей. Один из них только что вышел из темной прихожей, стараясь, чтобы его не заметили. Кто?

* * *

Мы все без должного почтения восприняли известие о нашем домашнем аресте. Прощаясь с господином Мульдгордом, каждый из нас ознакомил его со своими планами на понедельник, и тому ничего не оставалось, как принять их к сведению.

Алиция сочла необходимым выйти на работу. Зося, Павел и я решили выбраться в Копенгаген, затем Зося планировала встретиться там с Алицией и вместе с ней вернуться домой. Мы с Павлом собирались посетить парк и казино Тиволи и вернуться позже. Эльжбета отправилась в гости к каким‑то знакомым и, следовательно, вернулась бы еще позже.

Поскольку в доме все до последней крошки хлеба было съедено, в понедельник утром мы с Зосей еще до отъезда в Копенгаген отправились закупать продукты в магазинах Аллерода. Накупили всякой всячины и среди прочего виноград, который Алиция жутко любила. Правда, в это время года виноград был еще дорог, но мы решили, что Алиция, при выпавших на ее долю переживаниях, имеет право на маленькие радости, и купили виноград специально для нее. Вымыв и красиво уложив его на блюде, мы поставили блюдо на низкий столик у дивана, после чего, заперев дом, отправились по своим делам.

Весь день, естественно, я не переставала думать об убийстве. И даже вечером, когда мы с Павлом стояли за рулеткой казино в Тиволи, голову по‑прежнему распирало от теснившихся мыслей. Некоторые сомнения я решила прояснить тут же:

– Павел, скажи правду! Тринадцать я пропускаю. Это ты угробил Эдика?

– Почему я? – возмутился Павел, не отрывая глаз от крутящегося круга. – А я пропускаю девятку…

Моя страсть к азартным играм была непреодолима. И так всю жизнь! Естественно, я немедленно переключилась на игру и с живым интересом спросила:

– Который раз пропускаешь?

– Вот сейчас уже восьмой.

– Тогда будь внимателен, скоро может выйти, так что ставь! Откуда мне знать, почему ты. Вот если окажется, Что ты, тогда и будем удивляться, с чего вдруг. А сейчас я просто спрашиваю, ты или не ты.

– Нет, не я, – рассеянно ответил Павел, всецело поглощенный игрой. – С какой стати мне его убивать? И вообще, у меня в жизни не было никакого стилета. Нет, ты гляди, чтоб мне лопнуть, тринадцать, а ты не поставила!

Диким взглядом уставилась я на цифры рулетки

Date: 2015-12-13; view: 358; Нарушение авторских прав