Фонтейн

Фонтейн выбирается из почерневших балок и бредет к Брайент-стрит с кувшином воды и парой сандвичей, выданных Красным Крестом. Там царит странная обстановка, уж очень похоже на фильмы-катастрофы. Они Фонтейну никогда не нравились. У медиа больше машин, чем у спасателей, хотя и тех там полно. Жертв удивительно мало, и он решает, что это связано с духом людей, живших на мосту: они всегда серьезно подходили к делу выживания и верили в неорганизованное сотрудничество. Может быть, думает он, ему никогда не узнать, что все это значило — в смысле причин и следствий, — хотя он уверен, что был свидетелем чего-то значительного.

Он хочет надеяться, что Шеветта и ее парень пробились, — впрочем, он полагает, что это именно так, и профессор исчез, ушел по делам, которыми занимаются люди вроде него, а об этих делах лучше вовсе не знать. Маршалла придется поставить в известность, что его чейн-ган пропал, но это все так, частности. Кто-то разбрызгал напротив лавки целый галлон этой штуки под названием "Килз" — на всякий случай, если липкая масса, оставленная выстрелом чейн-гана, вдруг окажется зараженной какой-нибудь опасной болезнью.

Он подходит к лавке, и до его слуха доносится шорох сметаемых стеклянных осколков. Фонтейн видит, что косолапый парень в больших белых ботинках проделал большую работу, даже расставил вещи на сохранившихся полках. Серебристый кусок железа, похожий на большой шейкер для коктейлей, занимает почетное место, возвышаясь над разбитой витриной между оловянными солдатиками и двумя вазами — изделиями окопного искусства, изготовленными из кайзеровских пушечных гильз.

– Куда она делась? — спрашивает Фонтейн, оглядываясь.

Парень перестает подметать, вздыхает, опирается на метлу и молчит.

– Улетела, а?

Парень кивает.

– Сандвичи, — говорит Фонтейн, протянув один из них парню. — Нам тут придется затянуть пояса на какое-то время. — Он вновь поднимает взгляд на серебряный сосуд. Откуда-то ему известно, что там ее нет — кем и чем бы она ни была. Сам сосуд стал историей — ни больше, ни меньше, чем грубые, но в своем роде элегантные вазы из пушечных гильз, выделанные в какой-то французской траншее. В этом тайна вещей.

– Фонтейн…

Обернувшись, он видит Клариссу, стоящую в дверях с сумкой в руках.

– Кларисса…

Беспокойство плещется в глубине ее глаз, зеленых, как море, или тревога, а может, забота.

– У тебя все нормально?

– Да, — говорит Фонтейн.

– Я думала, ты помер, Фонтейн.

– Нет.

– Я принесла еду.

– Дети в порядке?

– Им страшно, — отвечает она, — они с Турмалиной.

– С ней мне тоже было бы страшно.

Улыбка слегка касается ее губ. Она подходит к нему, отставив в сторону сумку. Ее губы мимолетом касаются его губ.

– Спасибо, — говорит он ей, приподнимая тяжелую сумку, откуда поднимаются приятные запахи. — Спасибо, Кларисса.

В глазах ее слезы.

– Подонок, — говорит она, — где мои куклы?

– Мне очень жаль, — отвечает он серьезно, как только может, — они стали жертвами страшного пожара. И они оба начинают смеяться.