Другой парень

Шеветта никогда не сдавала на права, так что везти их обеих до самого Сан-Франциско пришлось Тессе. Тесса, кажется, не возражала. В голове у нее сидела только документалка, которую они отснимут, и она могла продумывать ее вслух, не отрываясь от дороги, рассказывая Шеветте о разных сообществах, которые хотела охватить, и о том, как она все это смонтирует. Шеветте оставалось лишь слушать или делать вид, что слушает, и, в конце концов, она просто заснула. Она заснула в тот момент, когда Тесса рассказывала ей о месте под названием Крепость, о том, что когда-то и вправду был такой город, рядом с Гонконгом, и был разрушен еще до того, как Гонконг вновь стал частью Китая [12]. И вот тогда эти сумасшедшие хакеры совместно построили свой собственный город, что-то вроде огромного коллективного веб-сайта, после чего они вывернули его наизнанку и исчезли внутри. Все это казалось очередной небылицей, когда Шеветта заклевала носом, но рассказ остался у нее в голове картинками. Снами.

– Ну и что там твой другой парень? — спросила Тесса, когда Шеветта очнулась от этих снов.

Шеветта спросонья поглядела в окно на Пятую автостраду, на белую полосу, которая будто сматывалась в рулон под колесами фургона.

– Какой другой парень?

– Ну, коп. С которым ты гоняла в Лос-Анджелесе.

– Райделл, — сказала Шеветта.

– И почему же вариант не сработал? — спросила Тесса.

Шеветта на самом деле не знала ответа.

– Просто не сработал, и все.

– И тогда тебе пришлось приклеиться к Карсону?

– Нет, — сказала Шеветта, — не пришлось.

– Что это за белые штуки, их так много там, далеко в полях?

– Ветряные штуки: они дают ток. Просто казалось, что так надо поступить.

– Я сама так не раз поступала, — отозвалась Тесса.

12. "ЭЛЬ ПРИМЕРО"

Фонтейн первый раз замечает мальчишку, когда раскладывает утренний ассортимент в своей узкой витрине: жесткие темные волосы над лбом, прижатым к бронированному стеклу.

Фонтейн никогда не оставит на ночь в витрине ничего ценного, но вид полной пустоты ему не нравится.

Ему не нравится думать, что кто-то проходит мимо и мельком смотрит на пустоту. Это напоминает ему смерть. Так что каждую ночь он оставляет в витрине пару-другую не особо ценных предметов — якобы обозначить ассортимент лавки, на самом же деле в качестве частного акта искупительной магии.

Этим утром в окне содержится тройка плохоньких швейцарских механизмов с циферблатами в крапинках времени, двойной перочинный нож IXL с точеными костяными ручками, щит (в приличном состоянии) и восточногерманский военно-полевой телефон такого внушительного вида, будто он сконструирован не только для того, чтобы выдержать ядерный взрыв, но и для нормального в случае чего функционирования.

Фонтейн, все еще под действием первого утреннего кофе, пристально смотрит вниз, сквозь стекло, на немытые ершистые волосы. Поначалу думает о трупе, и далеко не первом, найденном им вот так, но ни разу в подобной позе, торчком, на коленях, как при молитве. Однако нет, этот труп живой: дыхание туманит витрину Фонтейна.

В левой руке Фонтейна часы "Кортебер" 1947 года выпуска — тройная дата, фазы Луны, ручной подзавод, корпус из золота, практически в том состоянии, в каком они в свое время покинули фабрику. В правой руке — оплавленная чашка из красного пластика с черным кубинским кофе. Лавка наполнена запахом кофе Фонтейна — таким, как он его любит: жженым и резким.

Конденсат вяло пульсирует на холодном стекле: ореолы серого цвета очерчивают ноздри преклонившего колени.

Фонтейн кладет "Кортебер" обратно в поддон со всем своим лучшим ассортиментом, в узких секциях выцветшего велюра лежат по дюжине часов в каждой. Он ставит поддон в сторону, на стойку, за которой стоит, когда приходят покупатели, перемещает чашку из красного пластика в левую руку и правой рукой с облегчением нащупывает боевой "смит-и-вессон кит ган" 22-го калибра, в правом нижнем кармане поношенного тренча, который служит ему халатом.

Маленький пистолет, древнее многих его лучших часов, на месте, потертая рукоять орехового дерева удобна и хорошо знакома. Возможно, предназначенный для хранения в сундучке рыболова и защиты от назойливых водных змей или обезглавливания пустых бутылок из-под пива, все-таки "кит ган" — продуманный выбор Фонтейна: шестизарядный револьвер со вставной обоймой и дулом в четыре дюйма. Он, Фонтейн, не хочет никого убивать, хотя, говоря по правде, ему приходилось и, вполне вероятно, еще придется. Ему неприятно ощущать отдачу стрелкового оружия и страшный грохот выстрела, он с недоверием относится к полуавтоматическому оружию. Он историк: он знает, что система "смит-и-вессон" развивалась вплоть до появления револьвера 32-го калибра с крутящимся барабаном, давным-давно исчезнувшего, но некогда бывшего стандартом американского карманного оружия. Превратившись в уютный "кит ган" 22-го калибра, система приняла форму этой модели и просуществовала почти до середины двадцатого века. Удобная вещь и, как и все предметы его коллекции, подлинный раритет.

Он допивает свой кофе, ставит пустую чашку на стойку рядом с поддоном, полным часов.

Он, Фонтейн, прекрасный стрелок. С расстояния в двенадцать шагов, встав в архаичную позу дуэлянта — одна рука за спиной, он при свидетелях попадал в середину туза червей.

Он никак не решается открыть парадную дверь своей лавки, это сложный процесс. А может, тот, преклонивший колени, там не один? У него на мосту почти нет настоящих врагов, но кто его знает, какую гадость может занести сюда с обоих концов, будь то Сан-Франциско или Окленд? А дикие джунгли Острова Сокровищ традиционно предлагают познакомиться с еще более зверским безумием.

Но все же.

Он сдвигает последний засов и вытаскивает пистолет.

Солнечный свет, будто некое странное благословение, пробивается сквозь пластик и ободранное дерево обшивки моста. Фонтейн вдыхает соленый воздух, причину коррозии.

– Эй, ты, — говорит он. — Мистер! — пистолет у него в руке, спрятан в складках тренча.

Под тренчем, который надет нараспашку по причине отсутствия пояса, на Фонтейне линялые, в крупную клетку, фланелевые пижамные штаны и белая сорочка с подогревом и длинными рукавами, загрубевшая от неоднократных стирок. Черные туфли без шнурков, на босу ногу, они заскорузли и потрескались.

Темные глаза смотрят на него снизу вверх, лицо почему-то упорно отказывается попасть в фокус.

– Что ты здесь делаешь?

Мальчик склоняет голову набок, словно внимая чему-то, недоступному для слуха Фонтейна.

– Отойди от моей витрины.

С полнейшим и странным отсутствием грации, которое потрясает Фонтейна как приближение к самой сути понятия грации, странная личность поднимается на ноги. Карие глаза таращатся на Фонтейна, но будто бы не видят его или, возможно, не признают в нем другое человеческое существо.

Фонтейн демонстрирует "смит-и-вессон", палец лежит на спусковом крючке, но дуло не направлено на мальчика. Он наводит дуло только тогда, когда бесповоротно решил пристрелить, — урок, давным-давно преподанный отцом.

Этот стоявший в молитвенной позе и дышащий на витринное стекло не живет на мосту. Фонтейну было бы трудно объяснить, откуда он это знает, но он знает. Это просто-напросто инстинкт, выработанный долгим проживанием в этом месте. На мосту он знает, конечно, не всех, да и вряд ли хотел бы, но, тем не менее, отличает людей с моста от прочих с абсолютной уверенностью.

В этом же типе явно чего-то недостает. Что-то с ним не в порядке; его состояние выдает не зависимость от наркотиков, а гораздо более серьезный вид умственного расстройства. И хотя среди населяющих мост есть такие дурачки, все они как-то сумели раствориться в своей среде и не склонны появляться вот так, ни с того ни с сего, да еще для того, чтобы мешать торговому бизнесу.

Где-то там, наверху, высоко-высоко, ветер с бухты лупцует съехавший шмат пластика, бешеные хлопки, будто сумасшедшее крыло гигантской раненой птицы.

Фонтейн, глядя в карие глаза на лице, которое по-прежнему упорно не желает быть в фокусе (по той причине, думает он сейчас, что оно на это не способно), сожалеет о том, что вообще открыл дверь. Соленый воздух даже сейчас вгрызается в начищенный металл жизненно важных деталей его товара. Он делает жест пистолетом: прочь отсюда.

Мальчик протягивает руку. Часы.

– Что? Ты хочешь мне это продать?

Карие глаза не реагируют на речь.

Фонтейн, побуждаемый чем-то, вроде чужой воли, делает шаг вперед, его палец напрягается на спусковом крючке с повторным срабатыванием. Полость под головкой детонатора пуста безопасности ради, но стоит лишь резко и сильно дернуть, и смертельный номер удастся.

Выглядят как нержавеющие. Циферблат черный.

Фонтейн видит грязные черные джинсы, изношенные кроссовки, линялая красная майка топорщится над вздутым животом, выдавая характерный признак недоедания.

– Ты хочешь мне их показать? Мальчик смотрит на часы в руке, потом указывает пальцем на те трое часов, что лежат в витрине.

– Конечно, — говорит Фонтейн, — у нас есть часы. Любых видов. Хочешь на них посмотреть?

Все еще вытянув палец, мальчик глядит на него.

– Давай, — говорит Фонтейн, — давай заходи. Здесь очень холодно. — Все еще держа в руке пистолет, хотя и ослабив нажим на спусковом крючке, он делает шаг назад, в лавку. — Ты идешь?

После короткой заминки мальчик входит следом, держа часы с черным циферблатом так, как держат маленького зверька.

Чтоб тебе пусто было, думает Фонтейн. "Арми Уолтам" с проржавевшими внутренностями. Дерьмо собачье.

Дерьмо собачье, зачем он впустил сюда этого урода. Мальчик стоит, уставившись в одну точку, посередине крохотной лавки. Фонтейн закрывает дверь, всего на один засов, и отступает за свою стойку. Все это он проделывает, не опуская ствола, оставаясь вне радиуса захвата и не спуская глаз с визитера.

Глаза мальчика становятся еще больше, когда он видит поддон с часами.

– Сначала — первое, потом — второе, — говорит Фонтейн, ловко убрав поддон свободной рукой с глаз долой. — Давай-ка посмотрим. — Показывает на часы в руке мальчика. — Сюда, — приказывает Фонтейн, постукивая по облупленному золоченому логотипу "Ролекс" на круглой подушечке темно-зеленой искусственной кожи.

Мальчик, кажется, понимает. Кладет часы на подушечку. Фонтейн видит грязь под обломанными ногтями, когда рука отпускает часы.

– Черт, — говорит Фонтейн. Командует глазами. — Отойди на минуточку во-он туда, — говорит он, нежно указывая нужное направление дулом "смит-и-вессона". Мальчик отступает на шаг.

По-прежнему глядя на мальчика, он копается в левом кармане плаща, извлекает оттуда черную лупу, зажимает ее левым глазом.

– Не вздумай теперь двинуться, понял? Не хочу, чтобы эта штука пальнула…

Фонтейн берет в руки часы, позволяет себе один раз прищуриться на них сквозь лупу. Невольно присвистывает. "Жаже Лекультр". Перестает щуриться, проверяя, не шелохнулся ли мальчик. Щурится снова, теперь уже на артикул на задней поверхности корпуса. "Королевские военно-воздушные силы Австралии, 1953 год", читает он.

– Где украл?

Ни звука.

– Они почти новые, — Фонтейн мигом ощущает неожиданную и глубокую растерянность. — Это копия?

Ни звука в ответ.

Фонтейн прищуривается в лупу.

– Так это подлинник?

Фонтейн хочет эти часы.

Он кладет их обратно на зеленую подушечку, поверх потертого символа золотой короны, заметив, что ремешок из черной телячьей кожи — штучной работы, вручную обшит вокруг стерженьков, намертво закрепленных между держателей. Один этот ремешок, сделанный, как он прикидывает, в Италии или в Австрии, может стоить дороже многих часов, что он продает. Мальчик мгновенно забирает часы.

Фонтейн выставляет поддон.

– Посмотри-ка на это. Хочешь, поменяемся? Вот "Грюэн Кюрве". Вот "Тюдор Лондон" 1948 года. Отличный, подлинный циферблат. А вот "Вюлькэн Крикет", золотая головка, стекло очень чистое.

Но он уже знает, что совесть никогда не позволит ему лишить эту потерянную душу часов, и от этого ему становится больно. Фонтейн всю жизнь пытался взрастить в себе семена бесчестья, того, что отец его называл жульничеством, но неизменно терпел фиаско.

Мальчик склоняется над поддоном, не замечая Фонтейна.

– Вот, — говорит Фонтейн, откатив поддон в сторону и заменив его своим подержанным ноутбуком. Он открывает на нем веб-страницы, где обычно покупает часы. — Просто жми вот сюда, потом вот сюда, и тебе скажут, как называется то, что ты видишь. — Он демонстрирует "Жаже" с серебристым циферблатом.

Фонтейн нажимает вторую кнопку.

– Хронометр "Жаже" 1945 года выпуска, нержавеющая сталь, подлинный циферблат, гравировка на задней поверхности корпуса, — сообщает ноутбук.

– Задней, — говорит мальчик, — поверхности корпуса.

– Вот смотри, — Фонтейн демонстрирует мальчику нержавеющую заднюю крышку нашпигованных золотом часов "Тиссо", имеющих форму бочонка, — но только с надписью типа: "Ударному Джо в двадцать пятую годовщину службы в Ударном корпусе, поздравляем!"

Мальчик выглядит совершенно бесстрастным. Нажимает на кнопку. На экране появляются другие часы. Нажимает вторую кнопку.

– Хронометр "Вюлькэн", движение часовой стрелки скачкообразное, корпус хромированный, ушки латунные, циферблат в очень хорошем состоянии.

– В очень хорошем, — советует Фонтейн, — а значит, недостаточно хорошем. Видишь вот эти пятнышки? — он показывает на явные червоточины, разбросанные по поверхности отсканированной картинки. — Если бы было сказано в "отличном состоянии", тогда без вопросов.

– В отличном состоянии, — говорит мальчик, подняв взгляд на Фонтейна. И нажимает на кнопку, выводящую на экран изображение следующих по списку часов.

– Дай я еще раз гляну на те часы, ладно? — Фонтейн показывает на часы в руке мальчика. — Все в порядке. Я тебе их отдам.

Мальчик переводит взгляд с Фонтейна на часы и обратно. Фонтейн убирает "смит-и-вессон" в карман. Показывает мальчику пустые руки.

– Я тебе их отдам.

Мальчик протягивает руку. Фонтейн берет часы.

– Так ты мне не скажешь, где ты их взял?

Ни звука.

– Хочешь кофе?

Фонтейн показывает на булькающую в глубине лавки кастрюльку на электроплитке. Чувствует крепчающий запах горького варева.

Мальчик понимает.

Кивает головой.

Фонтейн снова вкручивает лупу и углубляется в созерцание.

Черт побери. Он хочет эти часы.

Позже, после полудня, когда мальчик-разносчик бенто [13] приносит Фонтейну ленч, артиллерийский "Жаже Лекультр" лежит в кармане Фонтейновых слаксов из серого твида, с высокой талией и экстравагантными складками, но Фонтейн знает, что часы — не его. Мальчик помещен в глубине лавки, в той захламленной маленькой зоне, что отделяет бизнес Фонтейна от его частной жизни, и Фонтейн, увы, осознает тот факт, что чувствует запах своего гостя: чуть приглушенный утренним ароматом кофе ясный и настойчивый смрад застарелого пота и нестиранного тряпья.

Когда разносчик выходит из лавки к своему перегруженному коробками велосипеду, Фонтейн открывает защелки на собственной коробке. Так, сегодня совсем не любимая им темпура [14], совсем не любимый им сорт, потому что темпура быстро остывает, но ему все равно, потому что он голоден. Пар клубится над тарелкой мисо [15], когда он со щелчком снимает крышку из пластика. Пауза.

– Эй, — обращается он в пространство за лавкой, — хочешь немного мисо? — ни звука. — Суп. Ты слышишь меня или нет?

Фонтейн вздыхает, спускается вниз по деревянной лесенке и несет горячий суп в чулан.

Мальчик сидит на полу, скрестив ноги, у него на коленях раскрыт ноутбук. Фонтейн видит фото очень большого, сложной системы хронометра, которое плавает по экрану. Эта вещь из восьмидесятых, судя по виду.

– Хочешь немного мисо?

– "Зенит", — отвечает мальчик, — "Эль Примеро". Нержавеющий корпус. Тридцать один камень, точность хода 3019 РНС. Тяжелый нержавеющий браслет с замком-застежкой. Оригинальная ввинчивающаяся головка для перевода стрелок и подзаводки. С дарственной надписью.

Фонтейн таращит на него глаза.