Декабрь 1990 г 5 page

Сейчас он ждал звонка от старшего коллеги по станкостроению — тот уехал на встречу в Лондон и обещал позвонить Грэму с известиями, как все прошло. Встреча была назначена с министром торговли и промышленности и касалась выдачи экспортных лицензий.

Станкостроители, желавшие экспортировать свою продукцию в Ирак, до сих пор не могли преодолеть препоны Министерства иностранных дел. Совсем недавно Джеффри Хау предложил кабинету министров ввести новые ограничения — уже одно это взрывной волной прокатилось по всем членам Ассоциации станкостроительных технологий, одной из основных сил британского проиракского лобби (их самый влиятельный член, «Матрикс Черчилль», был куплен иракцами именно для того, чтобы те имели гарантированный плацдарм в британском машиностроении). В Министерство торговли и промышленности отправили официальные запросы, потребовали разъяснений, и нынешняя встреча оказалась результатом этих усилий. По крайней мере, станет ясно, в каком направлении пойдет политика правительства.

Телефон мог зазвонить в любое время. Грэм просидел у аппарата весь день. Он жутко проголодался, а морозно-синее небо за окном давно почернело.

Звонок раздался в десять минут седьмого.

По пути домой Грэм сунул кассету в магнитолу и услышал:

— Грэм. Прости, что заставил тебя так долго ждать.

— Ничего, ничего.

— Некоторые тут ушли на ланч, и боюсь, он немного затянулся.

— Да все в порядке, правда. Вам, значит, было что праздновать?

— Хорошая встреча. Очень позитивная.

— То есть они…

— Все чисто. Никаких проблем. С их точки зрения, мы — гордость страны. Тащим за собой весь экспорт и все такое.

— Да нет, я об ограничениях…

— Ну, понимаешь, тут придется чуточку поосторожнее, вот и все.

— Поосторожнее? Что ты им…

— Ну, в общем, нам посоветовали, понимаешь, не выпячивать военное… военное применение машин. Просто нужно осторожнее описывать их предназначение и так далее.

— Как общее…

— Да, как «общее машиностроение» или, понимаешь, подчеркивать, что эти машины могут применяться в мирных…

— Целях?

— …мирных задачах, понимаешь, в общем, подчеркивать вот такой аспект нашей заявки.

— Но, то есть, они же знают, очевидно…

— Ох, конечно, всё знают, да.

— Но очевидно же, что мы продаем именно… это.

— Ну, как мы там сказали, в условиях военного времени они же смогут производить много автомобилей, правда?

— Вы прямо так там и сказали?

— Нет, уже потом кто-то сказал.

— И им безразлично?

— Ох, да никому никакого дела нет, черт возьми. Им это всем до лампочки.

— Значит, можно…

— Им вообще плевать, что мы продаем, в сущности.

— Значит, можно шефу доложить. Он будет…

— …вне себя от радости, я бы…

— Ну, в смысле, тут все наверняка…

— Мы тут уже отметили. Ты там тоже парочку раздави.

— Так и сделаю. То есть почему бы и нет?

— Ладно, мне пора бежать.

— Что ж, спасибо, что выкроил время и… позвонил. У меня как гора с плеч. Знаешь же, я тогда могу… кое-что ускорить тут, оно давно не давало…

— Я пойду, ладно? В другой раз поговорим.

— Ладно. На днях увидимся.

— На днях, хорошо.

— Давай. Спасибо, что позвонил.

— Ага. Всего тебе.

— Тебе тоже всего. Пока.

Грэм вытащил кассету. И снова заиграло радио. Бирмингемская станция, старая песня Хьюи Льюиса. Не самая любимая притом.

28 апреля 1989 г.

— Я вижу, вы много снимаете. Показать дома жене и детишкам, как тут отпуск провели?

Грэм резко обернулся, ожидая лицом к лицу столкнуться с охранником в форме, но перед ним стоял коренастый темноволосый человечек с гуттаперчевой улыбкой, похожий на благодушного гоблина. Представился как Луи и объяснил, что он — коммивояжер из Бельгии. Протянул Грэму визитку.

— Здесь столько интересного, — ответил Грэм. — Все хочется запомнить.

— Вы правы. Это просто что-то невероятное, да? Знаете, день рождения Саддама Хусейна в Ираке всегда великое событие. Все автобусы в цветах, а в школах дети поют особые поздравительные песни. Но в этом году просто что-то особенное.

Первая Багдадская международная ярмарка военной продукции действительно оправдывала великолепие своего названия. На ней были представлены двадцать восемь стран, почти сто пятьдесят различных компаний установили свои павильоны и стенды: от фирм помельче вроде «Железных изделий» или «Матрикс Черчилль» до таких международных гигантов, как «Томсон-Си-эс-эф», «Конструччионес аэронотикас» и «Бритиш аэросиейс». Собрались все звезды индустрии: независимый конструктор Джералд Булл показывал миниатюрную модель своего суперорудия на стенде «Астра холдинге», французский торговец Юг дел’Эстуаль дружелюбно соперничал с главным помощником Алана Кларка Дэвидом Хэсти: кто из них выиграет контракт на разработку проекта «Фао» — долговременной аэрокосмической программы, которая поможет Ираку создать свою авиастроительную базу; а Сержу Дессо — сыну великого Марселя Дессо, единолично создавшего все французское авиастроение, — иракцы аплодировали, как заезжей поп-звезде, когда тот входил в ложу на трибуне.

— Я думал, будет больше ограничений, — сказал Грэм, сильно переживавший, как он провезет в Ирак фотоаппарат, а теперь ругавший себя за то, что не взял видеокамеру.

Казалось, Луи удивился.

— Но почему? Это же не тайное сборище. Весь смысл как раз в том, чтобы все было открыто, чтобы с гордостью демонстрировать наши достижения. Со всего света собрались журналисты. Нам нечего скрывать. Никто не делает ничего незаконного. Мы все верим в сдерживание — каждая страна имеет право себя защищать. Вы не согласны?

— Согласен, конечно…

— Конечно согласны. Иначе ваша компания не отправила бы вас сюда представлять эти превосходные образцы современной технологии. Вы не проводите меня к своему стенду, кстати?

То, что Луи увидел в павильоне «Железных изделий», явно произвело на него впечатление; техника сильно выигрывала по сравнению с довольно жалкими на вид станками 60-х годов, которые предлагали польские, венгерские и румынские участники выставки. Бельгиец обронил несколько намеков, что мог бы организовать тут сделку кое с какими иракскими покупателями; но намеки так и остались смутными. Сам же он, судя по всему, проникся к Грэму симпатией и несколько следующих дней выступал его неофициальным гидом. Сводил на трибуну для особо важных гостей, чтобы посмотреть, как иракские летчики показывают на своих «МиГах-29с» такие трюки, что волосы дыбом вставали, а иным зрителям приходилось падать наземь — так низко проносились над трибунами самолеты. (Не удалось только одно представление: египетский пилот по ошибке пролетел над президентским дворцом, и его немедленно подбили республиканские гвардейцы; его «Альфа-джет» рухнул на жилой район Багдада; погибло около двадцати гражданских лиц.) Луи познакомил Грэма с полковником Хусейном Камилем Хасаном аль-Маджидом, восходящей звездой партии Баатх, главным организатором всего этого мероприятия: тот встречал гостей в огромном павильоне, напоминавшем шатер кочевников. Луи всегда был под рукой, если требовалось познакомиться с кем-то из поистине влиятельных фигур: например, Кристофером Дрогоулом и Полом Ван-Веделем, американскими банкирами из «БНЛ-Атланта», предоставившими И раку долгосрочные займы на четыре миллиарда долларов.

— Вы заметили их часы? — спросил Луи.

— А что у них с часами?

— В следующий раз при встрече присмотритесь внимательнее: заказное швейцарское производство. На циферблате — портрет Саддама Хусейна. Его личный подарок — большая честь, я полагаю. Очень немногие здесь, человека три-четыре, были ее удостоены. По-видимому, мсье де л’Эстуаль. И само собой, ваш мистер Уиншоу.

Грэм попытался скрыть неожиданный всплеск интереса.

— Марк Уиншоу из «Авангарда»?

— Вы с мистером Уиншоу знакомы, я полагаю? Вы ведь как-то раз занимались с ним бизнесом?

— Да — пару раз от силы. А он, случайно, сейчас не здесь?

— О, конечно же здесь, какие сомнения? Но ему не нравится держаться на виду, как вы знаете. Кстати, я сегодня вечером с ним ужинаю. Передать ему от вас привет?

— Будьте так добры. — Грэм чуть помедлил, потом задал вопрос в лоб: — Встреча деловая, я полагаю?

— В действительности, — ответил Луи, — мы оба принадлежим к некой организации: нечто вроде весьма элитарного клуба. Она занимается преимущественно техническими вопросами. Мы регулярно встречаемся и обсуждаем проблемы безопасности производства и распространения наших систем вооружения.

Грэм знал, о какой организации тот говорит: ЕЗОП, «Европейцы за оружейную безопасность». Удивило его другое — что Марк тоже в нее входит. Он никогда не думал, что у Уиншоу есть время на подобные вещи.

— Как бы то ни было, — продолжал Луи, — мне кажется, сегодня о делах мы говорить не будем. Я ожидаю, что событие окажется больше светским. Вы тоже должны быть там, мистер Пакард. Вы будете очень и очень желанным гостем.

Грэм принял приглашение.

В глубине одного из тихих и дорогих ресторанов в центре Багдада была зарезервирована небольшая комната. Гостей присутствовало всего пятеро: Марк, Луи, Грэм, сурового вида голландец и горластый немец. Кухня — французская (присутствовавшие не скрывали своего отвращения к восточной), шампанское — коллекционное («Рёдерер Кристал» 1977 года) и в изобилии. Каждому прислуживала персональная официантка — хорошенькая миниатюрная филиппинка; все они хихикали и проявляли видимое удовольствие, если рука гостя скользила им под мини-юбку или хватала за грудь, когда они пытались подать очередное блюдо. Официантку Грэма звали Люсила; насколько он понимал, никто больше не побеспокоился узнать имена остальных. Его посадили между Луи и Марком, который вел себя заметно менее сдержанно и настороженно, чем в их прежние встречи. Он безостановочно болтал о своей работе и Багдадской ярмарке — о том, как хорошо она демонстрирует милитаристские амбиции Саддама тем, кто достаточно наблюдателен, чтобы это заметить. Грэм записывал беседу на тоненький диктофон во внутреннем кармане пиджака: приходилось тщательно следить за временем, чтобы выскальзывать в туалет всякий раз, когда требовалось перевернуть кассету (с собой он принес две девяностоминутки), иначе машинка отключилась бы с предательским щелчком.

Правда, записи эти по приезде домой он сотрет — по личным причинам.

Луи первым скрылся наверху со своей официанткой — между первой и второй переменами блюд. Не было их около получаса. Когда они вернулись, настала очередь голландца. Во время этих отлучек остальной компании вместе с тем удалось опустошить, по прикидкам Грэма, восемь бутылок шампанского. Он чувствовал, что Люсилу озадачивает его отношение к ней: другие гости вели себя с официантками иначе. Она не отличалась привлекательностью в общепринятом смысле, как прочие девушки: кожа не совсем чистая, в оспинках, а затаенную грусть не удавалось прятать за фасадом пустоглазой веселости. Девушка нервничала, а иногда, подавая тарелки, даже что-нибудь роняла. Грэм понимал, что, если бы он немного расслабился, ей стало бы легче, но расслабиться было трудно: изо всех сил он старался не опьянеть.

Едва пришло время для главного блюда — говяжьей лопатки, — Марк повернулся к нему и сказал:

— Надеюсь, это не покажется вам грубым, мистер Пакард, но нам нужно обсудить кое-какие деловые вопросы. Мне кажется, очень удобный момент, чтобы вам удалиться.

— Удалиться?

Марк показал на Люсилу и выразительно повел глазами. Грэм кивнул и вышел из-за стола.

Они поднялись в маленькую и неудобную спальню с разобранной постелью, смятой предыдущими парами. Комнатка была чистой, но тускло освещенной и совершенно неэлегантной. На ковре — пятна крови; похоже, впиталась давно. Как только дверь закрылась, Люсила принялась раздеваться. Однако Грэм попросил ее остановиться, и она очень удивилась. Он объяснил, что не хочет заниматься с ней любовью, поскольку же наг и не считает, что женщины должны ложиться в постель с едва знакомыми мужчинами. Люсила кивнула и присела на краешек кровати. Грэм устроился рядом, и они улыбнулись друг другу. Он чувствовал, что от такого расклада ей и легче, и обиднее. Грэм попробовал расспросить ее, откуда она, что делает в Ираке, но английского Люсиле не хватало, да и, кроме того, расспросы, похоже, ей не нравились. Оба знали, что, прежде чем спуститься, должно пройти какое-то пристойное время. Затем Люсила что-то вспомнила и, выдвинув ящик комода, вытащила колоду карт. Но они не знали правил ни одной настоящей игры, поэтому сыграли несколько партий в «снэп». В бутылке на тумбочке осталось немного шампанского — прошло немного времени, и оба начали неудержимо хихикать. После всех ухищрений, настороженности, напряжения последних дней Грэм вдруг почувствовал освобождение: на свете ничего нет лучше, чем безмозгло играть в карты с пьяненькой и прелестной девушкой в чужой комнате; неожиданно его захлестнула волна желания, Люсила тотчас же заметила это по его глазам и отвернулась. Игру они закончили в молчании, а вскоре настало время возвращаться в ресторан.

Там Марк и его друзья спорили — шумно, однако поддразнивая друг друга, — рисовали карандашами на салфетках и скатерти какие-то кружки. Каждый был разделен на неравные секторы, обозначенные буквами ВБ, Г, НЛ и Б. С некоторым усилием Грэм выжал из Луи пояснение, а позднее информация подтвердилась и его собственными изысканиями. Как выяснилось, ЕЗОП не имел никакого отношения ни к исследованиям, ни к мерам безопасности. Он представлял собой неформальный картель европейских торговцев оружием, созданный для решения проблем, которые Ирак создал своей активной милитаризацией: как в условиях возросшего спроса не превысить производственные квоты, чтобы не возбуждать подозрений правительств? Ответом стал ЕЗОП — форум, в рамках которого ведущие дилеры стран-участниц могли бы собираться и распределять военные заказы поровну среди своих производителей.

— Мы постановили, что цифры таковы, — сказал Луи, протягивая Грэму салфетку и тыча в разрезанный на дольки кружок. — Они представляют наши комиссионные. На следующий год.

— Но до ста они не доходят, — сказал Грэм.

Луи истерически засмеялся, и глаза его блеснули:

— Эго не проценты — это миллионы долларов! — Видя неприкрытое изумление Грэма, он захохотал еще громче, и все тело его затряслось. Одной рукой он широко обвел комнату, официанток, троих друзей и раскуроченную говяжью тушку на серебряном блюде. — Какое надувательство, господин Пакард, а? Какое надувательство!

Следующие полчаса веселье за столом не смолкало, компания становилась все оживленнее, и Грэм все больше и больше чувствовал себя лишним.

— Ваши губы сложились в отчетливую гримаску неодобрения, — в какой-то момент заметил Марк Уиншоу. — Я не очень понимаю почему. Я только что обеспечил вашей компании львиную долю иракского рынка в обозримом будущем.

— Я немного устал, только и всего, — ответил Грэм. — Для меня все это немножко чересчур.

— Или же вы, подобно мне, находите эту праздничную оргию довольно-таки громкой и вульгарной?

— Вероятно.

— Однако, я понимаю, в колледже вы были юным смутьяном, мистер Пакард?

Грэм чуть не поперхнулся кофе.

— Кто это вам сказал?

— О, я просто навел кое-какие справки, как на моем месте поступил бы любой разумный бизнесмен. Похоже, за последние несколько лет вы изрядно повзрослели.

— В каком смысле?

— В политическом. Постойте — кто имел удовольствие пользоваться вашими услугами казначея, «социалистические рабочие» или «революционные коммунисты»?

Грэму удалось выдавить мужественную улыбку, хотя настроение его вошло в пике.

— Социалистические рабочие.

— Длинный путь вы прошли, значит, — от рассадника революции до этого багдадского ресторана?

— Вы же сами сказали, — ответил Грэм. — Я изрядно повзрослел.

— Надеюсь, мистер Пакард. У нас здесь станки высокие. Мне бы хотелось вам доверять, мне бы хотелось считать вас человеком, который не потеряет голову в трудной ситуации.

— Мне кажется, у меня получится, — сказал Грэм. — Мне кажется, я уже это доказал.

Марк схватил одну из официанток за мини-юбку и подтащил к себе.

— Яблоки, — сказал он. — Нам нужны яблоки.

— Слушаюсь, сэр. Вам печеные или как-то глазировать?

— Просто принесите пять яблок.

— И музыку погромче! — крикнул ей вслед Луи. — Совсем громко, чтобы ничего слышно не было!

Когда она вернулась, Марк поставил всех официанток у стены.

— О, это же игра! — завопил Луи. Восторженно хлопая в ладоши. — Обож-жаю эту игру.

На макушке каждой официантки Марк утвердил по яблоку, потом залез во внутренний карман и достал револьвер.

— Кто первый? — спросил он.

Хотя выпито было изрядно, все оказались отменными стрелками — кроме Луи, чья пуля ушла фута на три от мишени и разбила бра. Женщины визжали и хныкали, но не двигались — даже после того, как яблоки с их макушек были сбиты.

Наконец настала очередь Грэма. Раньше он пистолета и в руках-то не держал, но знал: таким чудовищным способом Марк Уиншоу проверяет его, и если он сейчас отступит, если у него не выдержат нервы, то вся легенда его пойдет насмарку, и через несколько недель, если не дней, с жизнью расстанется он сам. Он поднял револьвер и наставил на Люсилу. По ее лицу текли слезы, а в полных ужаса глазах читалось непонимание — эхо мольбы после того смеха и близости, которые они пережили в комнате наверху. Рука Грэма тряслась. Должно быть, он простоял так некоторое время, поскольку услышал голос Марка:

— Не торопитесь, мистер Пакард, — а остальные забили в ладони и замычали и зазудели увертюру из «Вильгельма Телля», будто играли на казу. И едва только Люсила вся содрогнулась от первого всхлипа, Грэм сделал это — то, за что будет ненавидеть себя всегда: просыпаясь среди ночи, в поту и ознобе от одного воспоминания, выходя из комнаты посреди разговора, резко съезжая на обочину автотрассы, чувствуя, как от одной ясности этого воспоминания к горлу подкатывает ком. Он нажал курок.

Грэм отключился почти сразу же, поэтому не видел, как пуля сшибла с яблока черенок и вошла в стену над головой Люсилы, не видел, как та рухнула на колени и ее вывернуло на полированный паркет. Он смутно сознавал громкую музыку и голоса, кто-то хлопал его по спине и вливал в рот кофе — но полностью в себя он пришел, только сидя на унитазе, зажав голову в руках и спустив брюки до самых лодыжек. Воздух вокруг загустел от вони его собственного поноса, и крохотная уборная без окон механически реверберировала только одним словом, неживым и бестонным.

Джоан. Джоан. Джоан.

* * *

Грэм завоевал уважение Марка Уиншоу. Оно проявилось в виде двадцатимесячного молчания, за которым последовало приглашение на новогоднюю вечеринку в мэйферский особняк.

31 декабря 1990 г.

Грэм рассчитывал, что раньше одиннадцати уходить неприлично. Марку он сказал, что должен этим же вечером вернуться домой в Бирмингем, чтобы встретить Новый год с женой и восьмимесячной дочерью.

— Но я же еще не представил вас Хельке, — запротестовал Марк. — Перед уходом вы должны обязательно переброситься с нею хоть парой слов. Ваша машина где-то рядом?

Машина была рядом. Марк взял у него ключи и отдал служителю, распорядившись подогнать машину к парадному подъезду немедленно. Грэм тем временем был вынужден обмениваться любезностями с молодой миссис Уиншоу — на удивление, та оказалась обескураживающе прелестна. Ему не хотелось, чтобы она ему нравилась: Грэм знал, что она дочь богатого промышленника, печально известного своими нацистскими симпатиями, — однако ее бледная красота и странное кокетство не позволяли относиться к ней иначе даже в такую краткую встречу.

Через несколько минут, рухнув на водительское место у себя в машине, Грэм с облегчением перевел дух. Он был весь в поту. После чего его оглушили ударом по затылку.

Его отвезли в запертый гараж где-то в Клэпеме. Водитель вытащил его из машины, не выключая двигателя, и положил на бетон под самой выхлопной трубой. Четыре или пять раз он пнул Грэма в лицо, а один раз — в живот. Затем снял с него штаны, забрал видеокамеру и попрыгал по его ногам. А после этого вышел из гаража и запер за собою ворота.

Пинок в живот был ошибкой — шок привел Грэма в какое-то полусознательное состояние. Однако несколько минут он был неспособен пошевелиться: хотя тело набиралось сил, кислород в мозгу быстро истощался. В конечном итоге, очень медленно, ему удалось втащить себя внутрь и усадить за руль. Он завелся и дал задний ход, прямо в ворота гаража. Те не поддались, и он пошел на таран снова. Тщетно, но на большее он был не способен.

Однако грохот привлек внимание подвыпившей компании — гулякам удалось взломать ворота и вытащить машину на улицу. Один побежал искать телефон-автомат.

Грэм лежал на мостовой, вокруг столпились незнакомые люди.

Вот он в машине «скорой помощи». Вспыхивает и гаснет мигалка, на лице — кислородная маска.

Вот он в больнице. Очень холодно.

Донесся перезвон Большого Бена.

Date: 2015-12-13; view: 276; Нарушение авторских прав