Октябрь 1990 г 5 page

* * *

Проснулась Фиби от громких стонов, доносившихся откуда-то из дальней комнаты. В постели она была одна, погода снаружи — серая и моросливая. Времени, как она догадалась, — где-то между девятью и десятью утра. Торопливо надев поверх ночной сорочки блузку и брюки и сунув босые ноги в туфли, Фиби вышла в коридор на разведку. Мимо хромал Гимор с подносом, на котором застыли остатки недоеденного завтрака.

— Доброе утро, мисс Бартон, — холодно просипел он.

— Что-то случилось? Похоже, кому-то очень больно.

— Боюсь, мистер Уиншоу страдает от последствий моей вчерашней неосторожности. Ушиб гораздо серьезнее, чем мы думали.

— А за врачом послали?

— Доктор, насколько я понимаю, предпочел бы, чтобы его не беспокоили в воскресенье.

— Тогда я сама на него взгляну.

Это предложение было встречено ошеломленным молчанием.

— Видите ли, я по профессии медсестра.

— Едва ли это будет пристойно, — пробормотал дворецкий.

— Очень жаль.

Фиби быстро прошагала по коридору и остановилась у двери, из-за которой доносились стоны, постучала и деловито вошла. Мортимер Уиншоу, чье бледное и перекошенное лицо она заметила накануне в окне спальни, сидел в постели, стиснув пальцами край одеяла и сжав от боли зубы. Когда Фиби вошла, он открыл глаза, чуть ахнул и натянул одеяло до самого подбородка, точно приличия требовали скрыть заляпанную яичным желтком пижаму.

— Вы кто? — спросил он.

— Меня зовут Фиби, — ответила она. — Я друг вашего сына. — Мортимер презрительно фыркнул. — А кроме того, я медсестра. Я услышала ваши стоны и подумала, что сумею чем-нибудь помочь. Должно быть, вам не очень хорошо.

— А откуда мне знать, что вы настоящая медсестра? — спросил он, секунду помедлив.

— Придется просто поверить. — Она выдержала его взгляд. — Где болит?

— Вот здесь везде. — Мортимер откинул одеяло и спустил пижамные штаны. Всю правую ляжку покрывал огромный кровоподтек. — Олух неуклюжий, этот дворецкий. Наверное, хотел меня прикончить.

Фиби осмотрела ушиб, потом стянула штаны совсем.

— Дайте знать, если больно.

Она приподняла ему ногу, проверяя подвижность бедра.

— Еще б не больно, черт возьми, — проворчал Мортимер.

— По крайней мере, ничего не сломано. Наверное, хватит болеутоляющего.

— Пилюли вон там, в комоде. Сотни.

Фиби протянула ему две таблетки копроксамола и стакан воды.

— Сейчас приложим лед. Опухоль спадет быстрее. Вы не возражаете, если я сниму эту повязку?

На его голени болтался пожелтевший бинт, сменить который следовало давно. Под ним открылась гнойная язва.

— А чего ради этот вероломный недомерок, сынок мой, таскает сюда медсестер? — спросил старик, пока она разматывала бинт.

— Еще я пишу маслом, — пояснила Фиби.

— Вот оно что. И как?

— Об этом не мне судить.

В комоде она нашла вату, в ванной набрала воды и принялась промывать язву.

— У вас нежные пальцы, — сказал Мортимер. — Художница и медсестра. Так-так. Обе профессии довольно ответственные, я бы сказал. У вас своя студия?

— Нет, не собственная. Делю ее с подругой.

— Это не очень хорошо.

— Справляюсь. — Фиби отрезала чистый бинт и начала обертывать тощую, хрупкую голень. — Когда последний раз меняли повязку?

— Доктор приезжает раза два в неделю.

— А нужно каждый день. Сколько вы прикованы к креслу?

— Год или около того. Все началось с остеоартрита, а потом эта язва. — Он некоторое время наблюдал за ее действиями, потом сказал: — А вы хорошенькая, а? — Фиби улыбнулась. — Приятно для разнообразия увидеть здесь девушку.

— Если не считать вашей дочери, вы имеете в виду?

— Кого — Хилари? Только не говорите мне, что она тоже здесь.

— Вы что, не знали?

Губы Мортимера сжались.

— Позвольте предупредить вас насчет моей семейки, — сказал он наконец, — если вы сами еще во всем не разобрались. Это самая мерзкая, жадная и жестокая банда жмотов и предателей, что только ползала по земле. Включая моих собственных отпрысков.

Фиби, собравшаяся было затянуть узел, замерла и удивленно подняла взгляд.

— У меня в семье было только два приличных человека: мой брат Годфри, но он погиб в войну, и моя сестра Табита, которую им удалось упрятать в психушку почти на полвека.

Ей почему-то совсем не хотелось этого слышать.

— Я схожу за льдом, — сказала она, поднимаясь.

— Пока вы не ушли, — остановил ее Мортимер у самой двери. — Сколько вам платят?

— Простите?

— Ну, в больнице или где вы там работаете?

— О. Не очень много. Вообще-то — очень и очень немного.

— Переходите работать ко мне, — сказал он. — Я положу вам достойное жалованье. — Немного подумав, он назвал пятизначную цифру. — За мной здесь совсем не смотрят. Даже поговорить не с кем. А вы бы могли здесь рисовать. В половине этих комнат все равно никто не живет. У вас была бы своя студия — настоящая, большая.

Фиби рассмеялась.

— Как мило с вашей стороны. Самое забавное — если бы вы попросили меня об этом вчера, я бы, вероятно, согласилась. Но похоже, я насовсем оставлю медицину.

Мортимер хмыкнул и недобро произнес:

— Я бы на это не рассчитывал.

Но Фиби его уже не слышала.

* * *

Покончив с неотложной помощью, Фиби умылась, оделась и вышла в столовую, где Гимор уже убирал тарелки и супницы.

— А я так надеялась позавтракать, — сказала она.

— Завтрак уже подавали, — ответил дворецкий, не повернув головы. — Вы опоздали.

— Я могла бы сделать себе тост — можно где-нибудь здесь найти тостер?

Гимор взглянул на нее как на сумасшедшую.

— Боюсь, это окажется невозможным, — ответил он. — Остались холодные почки. Больше ничего. И еще немного требухи.

— Ну и ладно. А вы, случайно, не знаете, где сейчас Родди?

— Молодой хозяин Уиншоу, насколько мне известно, в настоящее время пребывает в библиотечном флигеле. Равно как и мисс Хилари.

Гимор выдал Фиби набор инструкций, как добраться до библиотеки, и она, выполнив все до единой буквально, оказалась в какой-то подвальной прачечной. Нимало не смутившись, Фиби снова поднялась наверх и минут десять побродила по коридорам, пока не услышала из-за полуотворенной двери хохот брата и сестры. Толкнув дверь, она оказалась в просторной комнате — одновременно промозглой и душной. Родди и Хилари разложили на столе ее папку и быстро просматривали листы, едва глянув на один и сразу хватаясь за другой. Хилари подняла голову и осеклась, увидев в проеме Фиби.

— Так-так, — произнесла она. — Никак сама Флоренс Найтингейл. Тимор рассказал нам о вашей миссии милосердия.

— Вы хотите, чтобы я вам что-нибудь поясняла? — спросила Фиби, проигнорировав Хилари и подходя к Родди.

— Наверное, я вас, пташки, должна оставить поворковать наедине. Спланировать ваше блистательное будущее, — сказала Хилари. — Коктейль на террасе через полчаса, если вам интересно.

— Давай через четверть, — ответил Родди. — Много времени это не займет.

Хилари закрыла за собой дверь, и он возобновил свой бессвязный просмотр. В душе у Фиби трепыхнулось предчувствие. Она не знала, чего бояться больше — его молчания насчет ее работ или его нежелания, по крайней мере до сих пор, хоть как-то признать, что между ними ночью что-то произошло. Она встала с ним рядом и легонько коснулась его руки, но он не отреагировал. Фиби отошла к окну. Примерно через три минуты Родди захлопнул папку. На столе осталась единственная картинка — безыскусная акварель заснеженных крыш, остаток заказа какой-то местной фирмы на рождественские открытки, который она после многих колебаний согласилась выполнить. Родди отошел с ней к стене и повертел в руках, разглядывая на разной высоте. Потом положил обратно на стол.

— За эту — пятьдесят, — сказал он.

Фиби не поняла.

— Простите?

— Если честно, то это больше, чем она того стоит. Но я сегодня утром щедр. Как хотите — можете не соглашаться.

— Вы предлагаете мне продать эту картину… за пятьдесят фунтов?

— Да. Она неплохо прикроет вон то сырое пятно, как вы считаете?

— А как же остальные?

— Остальные? Ну, честно вам скажу — я надеялся обнаружить нечто более волнующее. Здесь я не вижу ничего, что оправдает капиталовложения.

Фиби на минуту задумалась.

— Подонок, — наконец сказала она.

— Вовсе не нужно переходить на личности, — ответил Родди. — О вкусах не спорят, тем паче о вкусах всего мира. По большому счету все это субъективно.

— И это после всего, что вы наговорили мне ночью.

— Так ночью я еще толком не видел ваших работ. Как вы сами неоднократно мне указывали.

Фиби нахмурилась и глухо вымолвила:

— Это что — шутка?

— Дорогая моя. У галереи «Нарцисс» международная репутация. Мне кажется, шутить здесь изволите вы, если всерьез полагаете, будто что-то из этой… студенческой мазни когда-нибудь окажется на ее стендах.

— Понятно, — Фиби посмотрела в окно, покрытое толстым слоем пыли, — Не слишком ли далеко мы забрались, чтобы по-быстрому перепихнуться? Я к тому, что ваши критерии в этом отношении мне неизвестны, но едва ли они слишком высоки.

— Ну разумеется, я имел удовольствие наслаждаться вашим обществом весь уик-энд. Не принимать этого в расчет тоже нельзя. Останетесь на лат, я полагаю?

Фиби резко вдохнула и двинулась к нему:

— Склизкий кусок дерьма. Вызови мне такси. Немедленно.

— Как угодно. Я распоряжусь, чтобы машина ждала вас в конце аллеи.

То были его последние слова, сказанные ей. Родди закрыл за собой дверь, и Фиби осталась одна — оглушенная, приниженная габаритами огромной комнаты. На следующие несколько часов ей удалось закупорить в себе ярость, онеметь и смотреть на мир стальным взором. Таксисту, доставившему ее до станции в Йорке, Фиби не отвечала всю дорогу: его неиссякаемый поток пустой болтовни радиопомехами бессмысленно шелестел в ее горячечном мозгу. Она ничего не отвечала ни соседям по купе в поезде, ни пассажирам в автобусе, который довез ее до дома. И только войдя к себе в спальню и обнаружив, что Дэррен не только не убрал свои гири и штангу, но еще и разбил гантелей стекло на ее любимой литографии Кандинского, Фиби рухнула на кровать и разрыдалась в голос. Слезы вытекли быстро — чистые и соленые от ненависти.

В конце недели она позвонила Мортимеру и сообщила, что передумала и готова принять его предложение. Тот обрадовался настолько, что сразу поднял ее жалованье еще на две тысячи.

* * *

Более года спустя Фиби стояла в углу галереи с липким бокалом в руке — вино нагрелось, и пить его было неприятно — и нисколько не жалела о принятом тогда решении. Она радовалась возможности вырваться из квартиры, где жить становилось все труднее; Мортимер оказался весьма привередливым пациентом (склонным к необузданным преувеличениям своих недугов), а также неприятным собеседником (неспособным надолго сосредоточиться ни на одной теме, кроме маниакальной, граничащей с кровожадностью ненависти к собственному семейству), но ей приходилось проводить с ним лишь несколько часов в день. Оставшееся время она была вольна заниматься собственными делами — на втором этаже ей выделили под студию просторную комнату с хорошим светом. Жизнь чуть ли не затворническая, однако ее друзья могли оставаться на ночь, а время от времени на выходных ей разрешали брать отгулы. Фиби не хватало самоуважения и ощущения собственной полезности, которыми она наслаждалась, работая патронажной сестрой, но она утешала себя мыслью, что скоро вернется к этой работе. Нет, она не собиралась бросать Мортимера, все более зависевшего от нее. Просто было очевидно, что следующая тяжелая болезнь станет для него последней.

Родди, судя по всему, понятия не имел, что она устроилась на эту работу: после их совместного уикэнда в Уиншоу-Тауэрс он не навестил отца ни разу. Когда подошел день рождения Мортимера, он выполнил сыновний долг, отправив родителю открытку и приглашение на последний закрытый показ в галерее, полностью отдавая себе отчет, что прикованный к инвалидному креслу отец приехать не сможет. С угрюмой улыбкой Мортимер отдал приглашение Фиби и позволил съездить, если ей захочется. И вот она здесь.

Когда пренебрежение прочих гостей ей осточертело, она собралась было подойти к Майклу и напомнить о себе, но увидела, как тот со своим спутником надевают пальто, готовясь уходить. Оставив недопитый бокал на столе, Фиби протолкалась через публику и вышла следом. Увлеченная беседой пара успела изрядно удалиться — бежать за ними не имело смысла. Фиби провожала их взглядом, пока они не свернули за угол, затем поежилась и застегнула куртку. Кусачий ноябрьский холод давал о себе знать. Она посмотрела на часы и поняла, что успеет на последний поезд в Йорк.