Провал Арториса Великолепного

Ради любви люди совершают всевозможные глупости; ради спасения близкого – творят чудеса; а во имя охватившей их разум идеи готовы пожертвовать даже собственной жизнью. Люди – существа иррациональные, импульсивные, в особенности те, кто не старше двадцати пяти, и те, кто носит юбки, а не штаны. Танва не понимала, зачем ей понадобился безумный флейтист, но она почему‑то хотела его увидеть, и на ее пути не нашлось достойной преграды.

Едва выбравшись из гущи сражения, девушка остановилась и осмотрелась, пытаясь определить, с какой из крыш разносилась по округе заунывная мелодия. На самом деле это было не так уж и просто: бой все еще продолжался, и его шум мешал найти точное местонахождение источника звука. Танве казалось, что она слышит его отовсюду, что флейтист не один, что их несколько, минимум четверо, и этот безумный квартет расположился на крышах вдоль всей улицы. Сначала девушка растерялась, ее охватило отчаяние, но пришедший в трудный миг на помощь разум подсказал, что у этой вроде бы неразрешимой задачи имеется весьма простое решение. Если пристанище музыканта нельзя определить по звуку, значит, его нужно увидеть; а для этого всего лишь необходимо забраться на крышу, на любую из одинаковых черепичных крыш.

Танва выбрала ближнюю справа, поскольку кладка дома была неровной, выступающие из стены камни могли стать удобной опорой для ее маленьких босых ножек. Если бы у платья своевременно не оторвался подол, девушке пришлось бы помучиться, но теперь, когда ногам ничто не мешало, а рукам не приходилось придерживать намокшую под дождем ткань, карабкаться вверх оказалось не так уж и сложно. Всего несколько ловких движений, и белошвейка уже зацепилась руками за карниз окна на втором этаже.

«А из меня бы мог получиться неплохой воришка. На что я талант в лавке трачу?!» – подумала красавица, весьма удивленная своим проворством, ведь в детстве она даже по деревьям не лазила, а забор высотою в метр казался скромной девчушке непреодолимым препятствием.

Первый успех вдохновил, но затем белошвейке пришлось столкнуться с суровой реальностью: выше кладка была идеально ровной, карниз мал и покат, чтобы на него опереться локтями, а руки оказались слишком слабы, чтобы подтянуться. Из всех возможных вариантов дальнейших действий, из всех возможных путей подъема оставался лишь один, вроде бы простой, но чреватый последствиями. Девушка не знала, кто проживает в этом доме, но догадывалась, как среагируют обитатели на ее внезапное появление в окне. Спускаться вниз Танве не хотелось, да она и боялась, поскольку вид сверху вниз куда страшнее, чем снизу вверх. Однако положение было безвыходным (долго висеть на стене не только бессмысленно, но и утомительно… рано или поздно силы оставили бы ее), скромница решилась на отчаянный шаг, утешая себя тем, что если будет действовать быстро, то успеет проскочить мимо обескураженных ее внезапным появлением жильцов и сможет избежать заслуженной кары.

Естественно, девушка, никогда не промышлявшая воровством, не могла и представить, насколько нелепа ее затея. Во‑первых, чтобы разбить толстое винтийское стекло кулаком, нужно было вложить в удар силу, намного большую, нежели ее скромные возможности. Далеко не каждый здоровяк был бы способен справиться с подобной задачей. Во‑вторых, об острые грани стекла можно было поранить не только руку. Фонтан осколков изуродовал бы ее головку и красивое личико. В‑третьих, Танва не подумала о том, что на шум разбитого стекла мгновенно сбегутся обитатели дома, явно проснувшиеся, как только внизу, на улице, началось сражение.

Уставшая висеть на стене белошвейка не придала значения мелочам, которые мелочами вовсе и не являлись. Она изо всех своих хиленьких сил ударила по стеклу, даже не додумавшись обмотать руку тряпкой и отвернуться. Ей повезло, звона стекла не последовало, как впрочем, не послышалось и звука самого удара. Рука девушки пролетела внутрь комнаты и по инерции зацепилась за край подоконника. Удивленно захлопав длинными ресницами, Танва с открытым ртом таращилась на окно, которого на самом деле и не было… а иначе как бы через него могла пройти ее рука?

«Иллюзия!.. Чародейский обман!.. Мерзкие происки нечестивцев чернокнижников!» – посетила голову девушки мысль, навеянная воскресной проповедью отца Ментаксина, с заутренней почти до самой обедни увлеченно рассказывавшего, на что способны приспешники темных сил. Слушая речь святого отца, Танва и не думала, что когда‑нибудь в жизни столкнется с подобными чарами, и уж тем более не предполагала, что будет обрадована такому своевременному и полезному богомерзкому злодейству. «Колдовство, безусловно, зло, но если ты столкнулся с богомерзкими заклинаниями, то почему бы их не использовать для осуществления благих помыслов?» – примерно так рассуждала девушка, пропустив вторую руку сквозь видимое, и только видимое стекло, а затем со старческим кряхтением подтянулась и переползла на подоконник погруженной во тьму комнаты. Только когда ее босые ноги коснулись холодного пола давно не топленного помещения, Танва проделала простенький ритуал развеивания чар, которому святой отец обучил прихожан в прошлое воскресенье.

Читая про себя довольно точно заученное наизусть заклинание, белошвейка трижды окрестила каждый угол фальшивого окна, а затем зажмурилась и плюнула на оконную раму. Что‑то зашипело, как будто слюна попала на горячую сковородку. Открыв глаза, праведница обнаружила, что ритуал подействовал: больше не было ни стекла, ни рамы, перед глазами зиял пустой оконный проем. Еще секунду назад тихая и погруженная в кромешный мрак комната заполнилась светом с улицы и звуками пока не затихшего сражения.

В убранстве маленькой комнатушки не было ничего необычного: маленький столик с зеркалом, комод и кровать. Так живут или бедные горожане, балансирующие на краю пропасти под названием «нищета», или слуги в доме богатых хозяев… ничего лишнего, никаких изысков и дорогих безделушек. В точно такой же каморке жила и сама белошвейка, разве что ее обитель была раза в два меньше и куда чище. «Как же глупый хозяин держит в слугах такую грязнулю?! Что проку от замарашки в доме?!» – подивилась девушка, с ужасом глядя на толстый слой пыли не только на полу, но и на всех немногочисленных предметах мебели. Похоже, в комнате никогда не убирались; босые и мокрые ноги девушки оставили за собой весьма отчетливые следы, а сами мгновенно покрылись грязью.

Не одна лишь служанка, вероятно живущая в этой комнатке, но и остальные обитатели дома имели весьма своеобразное представление о чистоте: повсюду была пыль и ползали тараканы. Танва уже подумала, что попала в жилище последователей культа грязнуль, о котором слышала в детстве из сказок, пока не зашла на кухню и не поняла, как сильно она ошибалась. Сердце девушки чуть не разорвалось, когда она зажгла свечу, и мрак, царивший в небольшом помещении, отступил. В отличие от остального дома эта комната оказалась не пустой, из зловещей темноты появились расплывчатые очертания человеческих фигур. Вначале белошвейка хотела бежать, но обитатели дома не только не закричали при ее бессовестном вторжении, но даже не пошевелились. Вторая свеча, которую девушка зажгла трясущейся рукой, осветила большую часть безмолвного пространства, а третья с четвертой прогнали темноту из самых дальних уголков. Вот тут‑то как раз Танва и испугалась по‑настоящему: ее ноги онемели, а язык просто присох к гортани.

Почтенное семейство чинно восседало за обеденным столом. Хозяин, хозяйка и парочка рыжеволосых детишек склонились над глиняными тарелками с ложками в руках. Они не были мертвы, они дышали, но сидели совершенно неподвижно. Мир для них замер, возможно, навеки. Их распущенные волосы, прилипшие к телам одежды, как и сам стол, были покрыты толстым слоем пыли, который мог образоваться лишь за парочку‑другую недель. Наваристый суп давно испарился из плоских тарелок, а его остатки виднелись лишь на дне поварского горшка. Овощи, кусочки мяса и жир образовали однородную вязкую массу, по которой ползали тараканы и еще какая‑то мелкая живность. От крошек хлеба на столе не осталось и следа, их пировавшие насекомые уничтожили в первую очередь. Неподвижную, леденящую кровь композицию гармонично дополняла нагнувшаяся служанка с кочергою в руке. Перед тем как застыть, она явно перемешивала угли в камине, но теперь почему‑то стояла ближе к окну. Видимо, пятидесятилетняя женщина мешала окутавшему чарами невинных людей злодею, и он переставил ее на другое место, при этом не упустив возможности поиздеваться. Сзади из подола поношенной юбки был аккуратно вырезан большой кусок материи, так что Танва поневоле смогла подивиться стройности ног пожилой женщины.

Увидев неповторимое по абсурдности зрелище всего пару дней назад, белошвейка тут же бросилась бы бежать, читая на ходу все известные ей молитвы. Быстрые молодые ноги сами привели бы ее в храм, и она поступила бы как истинно верующая, то есть все без утайки рассказала бы святому отцу. Однако недолгое, но полное впечатлений общение с Домом Ортанов, а затем и события этой ночи поставили под сомнение многие и многие непоколебимые ранее истины. Нет, за последнее время она не расплескала ни капельки из Чаши Веры, зато сильно усомнилась в людях, носящих священные одеяния. Неужто они не видели, неужто они не ведали, что творится в городе? Притом не в обычном городишке, а в самом Висварде, оплоте Благочестия и Веры, в святой обители духовных ценностей, куда, по словам священнослужителей, не могли проникнуть ни вампиры, ни прочая нежить…

Столкнувшись с богомерзкими чарами, Танва не кинулась прочь, не отправилась в храм, а решила продолжить свой путь на крышу, тем более что из давно потухшего камина виднелся конец веревочной лестницы, а через его трубу в комнату проникала заунывная мелодия тоскующей флейты. Стараясь не соприкасаться ни с зачарованным столом, ни с живыми статуями за ним, девушка прокралась к очагу и, согнувшись в три погибели, забралась в трубу камина.

* * *

Их осталось всего пятеро, пятеро каких‑то несчастных стражников, не считая тех, кто полез на крыши. Как это мало, и как это много! Тибар едва держал в руках меч, а из троих его соратников уже никто не стоял на ногах. Запекшаяся кровь покрыла одежду и кожу омерзительной липкой коркой.

«Какое счастье, что наша кровь, кровь Ортанов, густеет куда быстрее, чем человеческая! А иначе… иначе бы я уже давно истек ею и, потеряв сознание, превратился в труп!» – радовался в душе теперь уже единственный наследник древнейшего в Висварде рода, прижимаясь спиною к стене дома и едва успевая парировать не ослабевающие по силе удары противников.

Граф не сомневался, что его жизни приходит конец. Он остался один и был тяжело ранен сразу в нескольких местах: острая боль терзала разрубленную ключицу, проколотый живот изводили жуткие спазмы, а поврежденное колено правой ноги едва выдерживало его вес. На теле вельможи было еще с десяток мелких ранений, на которые он просто не обращал внимания, воспринимал их как незначительные царапины. Он заметно ослабел, в то время как противники бились с прежней силой.

Воевать с «марионетками» сложно, даже труднее, чем мериться силами с оборотнями или вампирами. Подчиненные чужой воле тела не чувствуют боли, а порабощенный мозг концентрирует все силы организма лишь на выполнении поставленного приказа. Один из стражников ловко орудовал массивной алебардой и доставлял Тибару много хлопот, нанося удары, страшные по силе и поразительные по быстроте, а ведь он дрался всего одной рукой, вторая была по локоть отрублена еще в самом начале сражения. «Марионетку» нельзя вывести из строя, парализовать или напугать, ее можно только убить, но сделать это не так уж и просто. В отличие от зомби, живых мертвецов, мертвые живые были куда опасней, они обладали повышенной реакцией и богатырской силой. С гниющими мертвецами Тибар сталкивался множество раз и мог один уничтожить целое войско едва передвигавших ногами, безжизненных, протяжно завывавших тел, но каких‑то пятеро стражников с порабощенным рассудком заставляли его попотеть, причем шансы выжить в этом бою были ничтожны.

Парируя кинжалом, зажатым в раненой руке, идущий сбоку удар алебарды, Тибар чуть‑чуть зазевался и лишился пряди волос. Рубящий удар вражеского клинка был бы точнее и снес бы полголовы, если бы нанесший его стражник видел вельможу. Незадолго до этого граф сам снес ему обе брови и переломил переносицу скользящим ударом перекрестья меча. Обычный человек упал бы и, жутко завывая от боли, закатался бы по мостовой, но превращенный в «марионетку», он с опухшим, залитым кровью лицом уверенно стоял на ногах и продолжал сражаться, полагаясь лишь на чуткость слуха.

Испорченная прическа – незначительная потеря, тем более для бойца, балансирующего на грани жизни и смерти. Кроме того, буквально в следующий миг Тибару уже некогда было оплакивать потерю пряди волос, вельможу поджидала куда более значительная беда. Однорукий стражник метко метнул алебарду и пригвоздил к стене левую руку вельможи. Острие оружия не причинило боли, ведь оно пронзило лишь ткань рубахи да чуть‑чуть задело кожу, однако граф был ограничен в возможности двигаться, а в бою «один против пятерых» без маневров и быстрых перемещений просто не выжить. Чтобы избавиться от оков собственной рубашки, Тибару пришлось отвлечься всего на пару кратких мгновений, но эта заминка чуть не привела к необратимым последствиям. Один из стражников, отбросив в сторону меч, прыгнул на вельможу и, плотно прижавшись к нему всем телом, заключил в тиски смертельных объятий. Тем временем трое других подняли мечи и собирались с разных сторон разрубить врага вместе со своим соратником.

Тибара спасло лишь чудо, оно примчалось к нему на помощь в виде внезапно появившейся из проулка кареты. Стоящий на козлах, грозно орущий проклятия и нещадно хлеставший хлыстом по спинам коней возница направил разогнавшийся экипаж точно по центру небольшого отряда. Граф инстинктивно зажмурил глаза. Он ощутил лишь сильный порыв ветра, услышал лишь грохот мощного удара и жуткий хруст ломаемых костей. Когда вельможа поднял веки, то запряженная парой гнедых лошадей карета уже уносилась вдаль по улице, а спрыгнувший на ходу кучер спешил к нему, чтобы освободить хозяина из объятий повисшего на нем тела.

Оторвать вцепившуюся мертвой хваткой в жертву «марионетку» оказалось не так‑то и просто. Для этого кучеру понадобилось острое лезвие, а не хлыст. Подобрав с мостовой выроненный Тибаром кинжал, верный слуга умелыми движениями перерезал на руках стражника сухожилия, а затем отпихнул его тело в сторону. Лишенный возможности шевелить руками враг все равно кинулся в бой, хоть обе его конечности и болтались, как плети. Порабощенный разум все еще отдавал телу приказ атаковать, и изуродованный стражник открыл рот, собираясь загрызть графа, на худой конец, кучера… Резкий удар кинжала по горлу упокоил несчастного, отделив его голову от тела. Обычно на такое способен лишь боевой топор или меч, но кинжал был из хорошей стали, а возница не только управлял лошадьми, но еще и служил кузнецом в Доме Ортанов.

– Спасибо, Тарвил, я не забуду… – поблагодарил спасителя Тибар и, как равному другу, подал ему руку.

– Рад служить, Ваш… – добродушно улыбаясь, ответил возница, но вдруг осекся и, вздрогнув всем телом, замер.

Граф не сразу понял, почему веки вытянувшегося в струнку слуги вдруг так широко открылись, а глаза чуть не выскочили из орбит, но уже в следующий миг причина стала очевидной. Еще до того, как изо рта кузнеца пошла кровь, его тело стало заваливаться вперед, а затем упало. В спине, точно между лопатками, торчала рукоять кинжала.

Не все «марионетки» погибли под копытами коней. Один из стражников, держа в руках меч, скакал по направлению к графу на одной ноге; а другой, лишившийся обеих нижних конечностей, полз в его сторону на руках. Однако не они были повинны в смерти спасшего Тибару жизнь слуги. Невдалеке, всего в шагах пятнадцати от дома, о стену которого спиной опирался граф, стояла парочка гаржей. Один из них помахал рукой, не столько приветствуя пока еще живого вельможу, сколько признаваясь: «Это моя работа!»

Стервятники слетаются на падаль, стая гиен загрызает раненого льва – это закон жизни, закон дикой природы, по которому, к сожалению, хочешь иль не хочешь, а приходится жить. Всего на несколько кратких мгновений граф почувствовал себя в безопасности, и вот ему опять пришлось посмотреть в зеркальный лик смерти, точнее, в два лика. Гаржи не принимали участия в сражении, они ждали его конца, чтобы без усилий и риска получить незаслуженные плоды чужой победы. Тибар не знал, кто превратил городскую стражу в безвольных «марионеток», но был абсолютно уверен, что без гаржей при этом не обошлось… Когда что‑то не можешь сделать сам, то не стоит учиться, гораздо проще кого‑нибудь подговорить и загрести жар чужими руками. А кто, как не гаржи, самые расчетливые и хладнокровные среди нежити, лучше всех умели вести торги и убеждать?

Видимо, решив, что настала пора приступить к исполнению финальной части кровавого спектакля, парочка убийц переглянулась и не спеша направилась в сторону застывшего у стены графа. Они хотели не просто добить вельможу. Перед тем как вонзить в его грудь кинжал, убийцы в зеркальных масках явно собирались поговорить с ним, поэтому и застрелили из арбалета стражника, все‑таки доскакавшего до стены на одной ноге, а затем, мимоходом, по пути к цели, отрубили голову ползущему.

Тибар выпустил из руки меч. Он был не в том состоянии, чтобы бороться. С каждым из гаржей справиться трудно; один на один почти невозможно, когда же их двое, а ты один и едва держишься на ногах, не стоит и помышлять о сопротивлении. Вельможе лишь оставалось надеяться, что его смерть будет быстрой, а разговор недолгим. Гаржи не любили играть словами и ходить вокруг да около, они всегда излагали лишь суть: выдвигали требование и ждали его исполнения…

– Свиток… где он? – не обманув ожиданий графа, произнес лаконичный убийца, после того как запустил руку за пазуху Тибара, и, не найдя желаемого, приступил к обыску штанов и сапог.

– О чем ты? – довольно умело разыграл удивление молодой Ортан.

Надеясь на случай, а может, и на то, что кто‑нибудь из его людей все еще остался жив, Тибар попытался потянуть время, но противники оказались смышленей, чем он ожидал. Пока один обыскивал его, другой осматривал поле сражения.

– У меня! – победоносно выкрикнул счастливчик и, чтобы привлечь внимание своего напарника, высоко поднял над головой испачканный запекшейся кровью цилиндр. – Выпал во время боя, – с уверенностью констатировал гаржа, но потом усомнился в своих словах и чуть тише добавил: – Возможно…

Тибар приготовился к смерти. Гаржи всегда убивают тех, кто им больше не нужен, и у этого правила не бывает исключений. Однако молодой вельможа не предполагал, что интересы убийц не ограничивались лишь цилиндром и свитком в нем.

– Принесешь Армантгул, – встав с колен и почти вплотную прижавшись зеркальной маской без глаз к лицу Тибара, проскрежетал обыскивавший графа убийца.

– У меня его нет, – честно признался Тибар, весьма удивленный, что гаржам известно о реликвии его рода.

– Знаю, его украли, но ты найдешь! – столь же кратко изрек хозяин положения и его жизни. – А иначе смерть!.. Всем Ортанам, всему городу! Нас здесь много, мы здесь все! На третью ночь, в парке… ровно в полночь!

Тибар открыл было рот, но вдруг ощутил головокружение и непреодолимую слабость. Боль от ран вдруг куда‑то ушла, граф почувствовал, что теряет сознание, а его тело превращается в мягкую вату.

* * *

Свежий воздух пьянит, в особенности если до этого ты надышался затхлостью давно не проветриваемого помещения и раздражающей нос пылью. Едва Танва выбралась из трубы и ступила на крышу, как у нее тут же закружилась голова, ноги сами заскользили по черепице, а неведомая сила повлекла ее безвольное тело к краю карниза. Смерть была как никогда близка, однако белошвейке удалось удержаться и при этом даже не нашуметь, что было важно, поскольку на крыше она была не одна. Шагах в десяти от трубы (впрочем, возможно, и ближе, ведь расстояние обманчиво и далеко не каждый обладает отличным глазомером), свесив ножки вниз, на крыше восседал безумный флейтист.

Девушка по‑иному представляла себе музыкантов: высокие, красивые, статные, с утонченными чертами лица, вьющимися, ниспадающими на лоб волосами и тонкими, белоснежными, никогда не ведавшими ни сохи, ни молотка пальцами. Таких творцов чудесных звуков и хорошего настроения она частенько видела в городе; некоторые из них в перерывах между игрой даже пытались оказывать ей знаки внимания. Но то, что сейчас сидело, раскачиваясь из стороны в сторону и болтая коротенькими ножками в воздухе, даже человеком назвать было нельзя, а тем более причислить это нелепое убожество к славному братству трубадуров и менестрелей. Маленький, низенький и плешивый толстячок вряд ли достал бы ей до пояса, если бы встал. Над грузным, закутанным в рваную тряпку вместо одежды телом возвышался непропорционально большой и блестящий шар головы, кое‑где украшенный пучками черных волос. По бокам несуразного образования торчали заостренные, мохнатые ушки… чуть короче, чем у осла, но гораздо длиннее кроличьих. Толстые и покрытые порослью густых волос аж до самых кончиков пальцев ручки сжимали несчастную флейту так сильно, что казалось – вот‑вот переломят ее пополам. Странное существо не играло, а просто, раздувая по‑жабьи щеки, дуло во флейту, как в обычную дудку, но почему‑то благородный инструмент не противился такому обращению. Флейта не жалобно пищала, как это обычно бывает, когда за нее берется неуч, а издавала прекрасные, мелодичные звуки.

Волосатый комочек жира не услышал и не почувствовал появления поблизости девушки. Его внимание было полностью поглощено идущим внизу боем. Время от времени он отрывал инструмент от слюнявого рта, картаво ругался на чужом языке, а затем продолжал измываться над флейтой с пущим рвением. Умом девушка, конечно же, не могла постичь, как красивая музыка могла воздействовать на стражников, превращая их в послушных марионеток, но совсем не обязательно знать, как варится пиво, чтобы его пить, или как устроена карета, чтобы в ней ездить. Танва догадалась, что низкорослый толстячок – мерзкий колдун, наложивший на стражей порядка сильное заклятие. Чудесные звуки, издаваемые изящным инструментом, почему‑то не действовали на нее, но заставляли солдат подчиняться чужой воле и нападать на Тибара и его спутников. Мерзкое существо губило не только слуг графа, но и других людей. Белошвейка не сомневалась, что беда, постигшая живущее в доме семейство, – дело этих волосатых ручонок, а также была почему‑то уверена, что стражники умрут в страшных муках, как только убийственная мелодия перестанет звучать. Вряд ли человек способен выжить, если кровь течет даже из глаз… Хоть девушка и не знала, кто сидит в нескольких шагах перед ней и зачем он устроил бойню, но решила, что он, а точнее, оно должно умереть.

Стараясь не шуметь и не привлекать внимания «флейтиста» резкими движениями, Танва стала подкрадываться к краю крыши. План праведного возмездия был прост: всего один толчок или удар ногой, и отвратно выглядевший колдун, беспомощно размахивая в воздухе уродливыми конечностями, полетел бы с крыши. Однако замыслу девушки не было суждено осуществиться, и дело заключалось не в том, что она двигалась недостаточно тихо, просто, как оказалось, загадочное существо обладало чутким слухом. Кончики мохнатых ушек быстро задергались, стоило лишь злоумышленнице сократить расстояние до пяти‑шести шагов. Колдун не вскочил, не повернулся, а, не выпуская изо рта несмолкающую флейту, перекатился калачиком и встал почти вплотную перед Танвой.

Девушка не испугалась грозной физиономии злодея и блеска его узеньких, прищуренных глазок, лишь про себя отметила, что если человек уродлив, то во всем. Убогий вид «флейтиста» дополняли засыпанные мерзкими бородавками подбородок и щеки.

– Че притащилась?! – прогнусавил низенький человечек, не отрывая ото рта флейту. – Не вишь, я уже здесь!.. Иди поищи другое местечко для охоты! Че, мало в городе, где кровь сосать?!

«И он туда же! И этот безобразный сморчок принял меня за вампира! Назовет Виколью, все бородавки повыдергиваю! Не назовет – его счастье, просто с крыши спихну!» – подумала белошвейка, не воспринимая сурово взиравшего на нее противника всерьез. Да и как можно было бояться такое жалкое ничтожество, ущербное во всех отношениях? Мысль, что «флейтист» все же колдун и может быть очень опасен, почему‑то не посетила голову девушки. Ее обманула внешность низенького толстячка, не только отталкивающе уродливая, но и смешная до колик.

Вместо ответа девушка ударила «флейтиста» обеими руками в грудь. Как Танва считала, силы неожиданного толчка должно было хватить, чтобы омерзительное создание отлетело на несколько шагов назад и, не найдя опоры под коротенькими да еще вдобавок и кривыми ножками, свалилось с крыши. Однако любитель смертоносных мелодий устоял. Сокрытый под стареньким балахоном, в котором Танва признала кусок материи, вырезанный из платья служанки, жир вдруг напрягся, стал твердым, как сталь, и отпружинил удар ее рук. Белошвейка пошатнулась назад и, поскользнувшись на черепице, упала на спину.

– А‑а‑а, ты так! – визгливым голоском заверещал рассерженный уродец. – Я с тобой по‑хорошему, а ты вот как!.. Ты драться, пиявка?!

Не успела девушка и моргнуть, как обслюнявленный кончик флейты больно ткнул ее в лоб, а затем по ее и без того пострадавшим ногам забарабанили твердые, будто конские копыта, ступни «флейтиста». Вскочив на поверженную противницу, толстячок заплясал, а музыкальный инструмент, всего на миг покинувший уродливый рот с оттопыренными толстыми губами, вновь вернулся на прежнее место и заиграл веселую деревенскую мелодию, под которую толстушки‑крестьянки давят по осени виноград.

Неизвестно, как долго продолжалось бы это издевательство, но только боль и завладевшая рассудком Танвы ярость быстро положили ему конец. Девушка изловчилась, согнулась дугой и вцепилась обеими руками в кожу на дряблых, волосатых ляжках танцора. Привыкшие часами держать иглу пальцы мертвой хваткой впились в податливую плоть, сжали ее и принялись с силой крутить то влево, то вправо… В этот миг белошвейка почувствовала себя музыкантом, настраивающим перед игрой свой инструмент. С каждым поворотом ненавистный мучитель истошно орал, причем в различных тональностях, и, позабыв об игре вместе с пляской, пытался оторвать ее кисти от терзаемых, раскрасневшихся и моментально опухших ног. Пока «музыкант» выл и дергался в борьбе за свои конечности, инструмент выпал из его рта, покатился по черепицам покатой крыши и свалился вниз…

– Во, дура! Во, дрянь! Че натворила, мерзавка!!! – брызгая на всю округу слюною, запричитал толстяк, едва ему удалось вырваться из безжалостных тисков девичьих пальцев. – Я ж тя щас порву! Собственными кишками подавишься!

Угрозы, угрозы, угрозы… Как часто они всего лишь пустые слова и как редко соответствуют действительности! Стоило лишь разгневанному толстяку кинуться к вставшей на четвереньки девушке, как в его упитанную ягодицу с жужжанием впился неизвестно откуда прилетевший арбалетный болт. Душераздирающий вопль прищемившего хвост кота – тихая, убаюкивающая колыбельная по сравнению с теми звуками, которые издал высоко запрыгавший, заметавшийся по крыше толстяк. Выделывая в воздухе сложные акробатические перевороты и демонстрируя поистине чудеса пластики, злодей все‑таки вытащил инородный предмет из мягкого места.

Борьба с «подарком» от невидимого стрелка отняла у колдуна слишком много сил. Когда Танва встала и осторожно приблизилась к врагу, грозивший ей жестокой расправой уродец уже не был способен не только осуществить обещанное, но даже оказать мало‑мальское сопротивление. Широко расставив конечности, он стоял на четвереньках возле самого края крыши и, надрывно хрипя, проделывал головою движения, какие совершает кот, отрыгивая попавший в желудок комок шерсти. Колдуну было плохо, он задыхался, притом не только от боли и слез. Из продырявленного седалища фонтаном хлестала кровь. Злодей страдал, ему было больше не до борьбы, но это отнюдь не означало, что поединок окончен…

Без всяких сомнений и капли сострадания Танва занесла ногу и, вложив в последний удар весь остаток сил, пинком отправила толстяка в полет.

– Не‑е‑ет! – заверещало нелепое создание, кувыркаясь в воздухе, забавно размахивая коротенькими ручками и быстро двигая кривыми ножками.

Белошвейка отвернулась. Ей не хотелось видеть, что будет дальше. Достаточно того, что она услышала громкий шлепок, бесспорно означавший ее победу.

* * *

Мы часто совершаем поступки, о последствиях которых задумываемся лишь потом… когда уже слишком поздно, чтобы что‑то изменить. На крыше Танве казалось, что она поступает правильно, напав на толстячка‑«флейтиста». Белошвейка искренне радовалась, когда вслед за флейтой на мостовую полетел и ее мерзкий хозяин. Она полагала, что со смертью колдуна богомерзкие чары развеются, что она освободит людей от оков чужой воли, однако на самом деле девушка их погубила…

Спустившись вниз через трубу камина, Танва обнаружила за обеденным столом лишь трупы, причем очень быстро разлагающиеся. Мертвая плоть, местами уже отделившаяся от костей, добавила к спертости воздуха новый аромат, настолько омерзительный и тошнотворный, что девушка наверняка мгновенно избавилась бы от содержимого своего желудка, если бы там, конечно, хоть что‑нибудь было. По случайности, как оказалось, счастливой, белошвейка уже давно не ела, и поэтому закономерным следствием ее мук не стало неприличное действо.

Девушка не знала, что именно поддерживало жизнь в застывших телах: жизнь колдуна; мелодия, которую издавала флейта, или целостность самого инструмента, уж точно разбившегося в результате падения с крыши. По большому счету, это не имело уже значения. Искренне полагая, что действует во благо, она совершила поступок, приведший к смерти людей. Бдительная совесть проснулась и начала покусывать хозяйку, как злая собака.

Борясь с нею и ища себе оправдание, Танва поспешила покинуть дом, причем избрала для этого тот же самый путь, каким и пришла, то есть вылезла через окно в комнате служанки. И дело было даже не в том, что героической белошвейке, как ни странно, понравилось лазить по стенам. Получив за одну ночь массу негативных впечатлений, девушка не хотела приобретать новые, а неизвестно, на кого или на что она могла бы натолкнуться, пока станет бродить по дому в поисках двери на улицу.

За время ее отсутствия, не такого уж и долгого, снаружи многое изменилось: бой прекратился, и, вопреки ожиданиям красавицы, в жестокой схватке победили Тибар и его люди. Вся мостовая была красной от крови, перемешавшейся с водою из луж. Танве показалось, что она попала на лесную топь, но только застоявшаяся вода была не зеленой, а красной; а кочками служили нагромождения мертвых тел.

Вокруг стояло много карет, бегали люди: одни оттаскивали трупы, другие искали живых, но лишь для того, чтобы превратить их в мертвых. Слуги Ортана, а судя по одеждам это были именно они, разыскивали раненых стражников и безжалостно добивали их, отрубая изуродованные чарами головы. Девушка вдруг поймала себя на мысли, что зверство, представшее ее глазам, не так уж и раздражает взор. Эмоции хоть и сильны, но недолговечны! Страх, ужас, отвращение парализуют человека лишь в первые мгновения, а затем… затем приходит осознание суровой необходимости. Если кто‑нибудь из суетившихся рядом слуг графа попросил бы ее о помощи и всунул бы ей в руки меч, она, ни мгновения не колеблясь, помогла бы отделять головы стражников от тел.

Однако за помощью к ней никто не обратился. Занятые своим делом наемники игнорировали ее присутствие, что не могло не показаться девушке странным. Не зная, куда идти и что дальше делать, белошвейка стала озираться по сторонам в надежде, что ответ сам собой придет в ее затуманенную недавними событиями голову. Возвращаться в лавку ей однозначно не стоило. Убоявшись гнева Дома Ортанов, хозяин все равно выставит ее за дверь, а возможно, и забьет до полусмерти. Бежать же из города ей бы не удалось. Наверняка вся до единого солдата стража поднята по тревоге и рыщет по улицам в поисках пожаловавшего в город колдуна, попавших под его чары стражников, а заодно и ее…