Тихие ночи Висварда

Лучшие Дома набирают в услужение лишь лучших людей, а иначе и быть не может, а иначе они бы и не были лучшими! Танва не видела, как протекали сборы отряда, задачей которого было поймать убийцу на живца, то есть на нее. Как только конечности девушки освободились от тисков, Вернард тут же завязал ей глаза и, крепко схватив за руку чуть пониже локтя, куда‑то потащил. Тот факт, что пленница была абсолютно нагой и босой, нисколько не смутил палача, что, впрочем, не удивило белошвейку. Девушка успела привыкнуть, что на ее прелести, вызывающие обычно восторги у мужчин и зависть у женщин, здесь не обращают внимания.

Вассалы Ортанов были какими‑то странными, они разительно отличались от домашних слуг иных вельмож, и весьма сдержанное отношение к обнаженным красавицам являлось не единственной их особенностью. Все без исключения слуги графа, которых девушка успела узреть, были рослыми и плечистыми. Походка, движения и жесты выдавали в них бывших солдат или наемников, одним словом, людей, прошедших через горнила войн, хотя на скуластых лицах и сильных руках не виднелись отпечатки былых сражений: ни шрамов, ни иных уродующих отметин. Их одежды были похожи по покрою, хотя Ортаны в отличие от иных благородных семейств Висварда не одевали своих людей в форму. Из всего цветового многообразия тканей и кож слуги графа отдавали предпочтение лишь черному, коричневому и серому, правда в различном сочетании пропорций и оттенков. Такое единство вкуса не могло не поразить белошвейку, тем более что эти три цвета отсутствовали на родовом гербе хозяина, где доминировали красный и желтый, а черный использовался лишь для окантовки и прорисовки мелких деталей. Кроме того, еще ни на одном из слуг Танва не видела доспехов, хотя не только стражники в Висварде бренчали латами, но и большинство зажиточных горожан редко выходили на улицу, не надев под одежду кольчугу. Случайная стычка с вассалами другого господина, пьяная драка в трактире или просто кинжал разбойника могли оборвать тонкую нить жизни не только ночью, но и средь бела дня. Подобная беспечность слуг Ортанов и какое‑то пренебрежительное отношение к собственной жизни не могло не броситься в глаза юному созданию, хоть и далекому от ратных баталий и воровского мира, но все же не совсем затерявшемуся в безоблачных высях прекрасных вышивок и кружев.

Пока Танва размышляла о странностях обитателей особняка, пыхтевший не хуже матерого кабана палач тащил ее к только ему известной цели. Они поднялись наверх и начали длительное плутание по узким, извилистым коридорам, результатом которого стали несколько синяков и ссадин на ногах девушки. Она постоянно обо что‑то спотыкалась, стукалась, задевала и налетала на торчащие из стен не всегда тупые предметы. Торопыга‑поводырь тянул ее за собой и недовольно рычал, когда невольница хоть на миг останавливалась. Толстяка ничуть не волновало, вписалась ли его подопечная в очередной поворот и не больно ли ей было проехаться коленками по скользким каменными ступенькам лестницы.

К счастью, рано или поздно, но всем неприятностям обязательно приходит конец. Явно недовольный, что ему поручили нянчиться с пленницей, палач наконец‑то завел Танву в какую‑то комнатку и, изрыгнув приказ «Стоять!», закопошился в ворохе тряпок. Видимо, Вернард не был модником, поскольку не утруждал себя долгим выбором платья для подопечной. Его не интересовало, как будет смотреться на девушке обновка, подойдет ли она к цвету ее глаз, который он явно не запомнил, и будет ли фасон подобранной одежды гармонировать с гардеробом охотников за убийцей. То, на что опытный портной или придирчивая модница потратили бы не менее часа, отняло у палача не более минуты. «Надеть!» – прозвучал второй приказ, и в лицо белошвейке полетело более‑менее подходящее по размеру, относительно чистое и, самое главное, целое платье.

Женщины наряжаются долго. Не так‑то просто натянуть на себя несколько юбок и придать талии подобающий вид, затянув ее тугим корсетом. Застежки на спине – отдельная история. Маленькие крючки ужасно непослушны: вечно отрываются, выскальзывают из пальцев или, как большинство мужей, стараются воссоединиться с противоположностью, но только не своей. Одним словом, одеваться – настоящая морока, и какое счастье, что в основном женщины занимаются этим хлопотным делом по утрам, когда у них еще много сил, нерастраченных на готовку, уборку и прочие домашние хлопоты.

Танве повезло гораздо меньше, ведь ей предстояло справиться с задачей не только быстро, не только после болезненного путешествия по коридорам, но и с завязанными глазами. Красавица начала осторожно облачаться, боясь запутаться в складках или надеть чересчур длинное платье задом наперед. Темп ее туалета явно не устраивал тяжко сопевшего палача, желавшего как можно быстрее распрощаться с хлопотным занятием няньки и вернуться в компанию любимых щипцов да штырей. В конце концов, не выдержав утомительного процесса, более походившего на очень медлительный ритуал, Вернард пришел на помощь одевавшейся вслепую девице. Он просто впихнул ее в платье, не став возиться с крючками, сколол разрез на спине брошью, а затем, собрав в комок длинные волосы жертвы, нахлобучил ей на голову чепец. В общем, палач он и есть палач, пытка продолжилась, но только на ином поприще и вне привычного для него помещения…

Подбирать туфельки для своей подопечной Вернард не собирался, что не расстроило, а, наоборот, несказанно обрадовало белошвейку. Во‑первых, ей не терпелось избавиться от опеки громилы и покинуть ненавистный дом, ради этого она была готова побродить по лужам босой, тем более что ее прежняя обувь совсем не защищала от холодной дождевой воды. Во‑вторых, в этой кладовке, скорее всего, обуви не было. Блуждания же вслепую по дому означали новые удары о попадающиеся на пути предметы и болезненные падения. В‑третьих, единственным, что мог подобрать палач по размеру и по ноге, были колодки. Танве не хотелось вдобавок ко всем ее злоключениям стереть себе ступни в кровь или расшибить лоб о мостовую из‑за свободно болтавшихся на ногах башмаков.

Сборы были окончены. Обругав белошвейку за то, что с ней так долго пришлось провозиться, толстяк снова схватил ее под руку и потащил за собой. На этот раз путь оказался гораздо короче. Пройдя по еще одному коридору и спустившись по лестнице, девушка и ее поводырь вышли во двор. Стылый ветер и холодные капли дождя напомнили Танве о мире, в который она только что вернулась. События последних часов вдруг показались призрачными и нереальными, как будто произошли не с ней, а с какой‑то другой девушкой, ей совсем незнакомой. Однако голоса и многочисленные звуки избавили ее от этого странного, продлившегося всего несколько мгновений наваждения. Белошвейка вдруг поняла, что возврата к прежней жизни уже не будет; что все, чем она жила до этого дня, кануло в Лету, ушло и никогда не вернется.

В силу прагматичного и весьма приземленного ремесла Вернарду были чужды лирические настроения и душевные переживания. Палач не осознал всей трогательности момента и вместо того, чтобы дать пленнице спокойно завершить торжественный ритуал прощания с прошлым, грубо впихнул ее в карету. Танва не сопротивлялась его рукам, была безмолвна и послушна, одним словом, вела себя, как идеальная жертва – мечта любого палача. Белошвейка даже не заплакала, когда верзила больно ударил ее по рукам, а случилось это, как только она попыталась стянуть с глаз повязку.

– Не лапай! Глазеть будешь, когда позволят! – просопел палач в оправдание своего грубого обращения и, ступая необычайно бесшумно для грузного человека, отошел на пару шагов от кареты.

Мир представляется совершенно иным, если у тебя завязаны глаза. В нем нет картинок, нет красок и образов, но зато, как ни странно, четче определяется суть происходящего вокруг. Слепец ориентируется по звукам, а они дают ему только главное, отметая все, что второстепенно. Это подобно тому, как, не читая книги, ознакомиться с ее кратким содержанием; узнать лишь основные линии и конкретные факты, опуская утомительные диалоги и скучные описания. «Он пошел туда, она сделала это. Злодей закрутил интригу, но любящие сердца нашли способ воссоединиться, а заодно и избавить королевство от власти недостойных людей. Потом был пир, все жили долго и счастливо!» – вот и все. Зачем долго утруждать глаза и тратить драгоценное время на изучение подробностей? Зачем жечь свечи, просиживая над многими и многими страницами красочного текста, когда можно быстро узнать суть?

Танва сидела в карете и слушала, внимательно слушала все, что происходило вокруг. Вот подъехал экипаж, затем еще один, потом послышался протяжный скрип закрываемых ворот и недовольное ворчание разбуженного среди ночи конюха. Девушка поняла, что на охоту за головою убийцы отправляются три кареты, следовательно, Тибар возьмет с собой не более дюжины человек. Зачем больше, если лиходей привык действовать в одиночку? Чем крупнее отряд, тем труднее им управлять. Характерные щелчки спусковых механизмов выдали ей, что охотники в эту ночь взяли с собой не только мечи, но и арбалеты. Стрелков было четверо, и, пока их товарищи запрягали лошадей, умельцы дальнего боя подготавливали свои инструменты убийства. Отсутствие звона доспехов говорило лишь о том, что слуги Ортанов по‑прежнему пренебрегали броней, должно быть, не считая латы достойной защитой.

Хоть девушка и не видела своего надзирателя, но она точно знала, что он находится рядом и не сводит с нее глаз. Она чувствовала сопение Вернарда, она ощущала на себе его взгляд, который, как ни странно, был намного добрее, чем мимолетные взоры собиравшейся на задание челяди. Витавшие в ночном воздухе флюиды ненависти буквально заполняли двор, и именно она являлась причиной их возникновения.

«Но почему? Что я сделала этим людям?! Да и их господину ненавидеть меня вроде бы не за что?!» – мучил белошвейку вопрос, на который она пока не могла найти ответа. Танве оставалось лишь ждать и надеяться на свою звезду, которая, быть может, наконец‑то сжалится над ней и даст возможность потихоньку улизнуть этой ночью.

Едва различимый скрип открывающейся двери мгновенно вызвал гробовое затишье, уже через миг сменившееся шумной возней. «Вот и Сиятельный Тибар пожаловал к своему воинству!» – догадалась девушка, и ее смелое предположение было подтверждено новыми звуками: скрипами дверец карет, лязгом открываемых ворот и конским ржанием. Экипаж, в котором сидела девушка, тронулся первым, и в него на ходу впрыгнули трое, судя по ударившему в нос запаху благовоний, одним из попутчиков был сам граф.

– Не трогай повязку! Я скажу, когда снять! – прозвучал усталый голос молодого вельможи.

– Слушаюсь, Ваше Сиятельство, – прошептала в ответ белошвейка, вжавшаяся в угол кареты.

* * *

Карету почти не трясло, хоть ехала она довольно быстро, а мостовая не всегда была идеально ровной. Ортаны умели подбирать себе людей, и кучер был, бесспорно, лучшим возницей в Висварде, несмотря на то, что однажды все‑таки оплошал и чуть не опрокинул карету на крутом повороте.

Однако не дорожные неудобства, не опостылевшая повязка на глазах и даже не неприятная компания, от которой Танва пыталась хоть как‑то отгородиться, забившись в угол, беспокоили девушку, вселяя страх и неуверенность. Пленницу смущало совсем другое! Ее везли в неизвестность, ведь ни граф, ни палач так и не поинтересовались во время допроса, где же она спрятала цилиндр со свитком. Не расспрашивали ее о том и сейчас; попутчики хранили молчание, а возница вел экипаж уверенно, как будто уже получил подробные указания и точно знал, куда ехать. К тому же уж больно нелепой получалась охота! Даже начинающий ловец дичи или просто стрелок знает, что приманку следует или отпускать, или класть на видное место, а самому – прятаться в кустах и сидеть тихо. Ни один рыбак не шумит на берегу и не бегает по воде, а когда насаживает живца, внимательно следит, чтобы живая плоть прикрывала сталь крючка. Охотники везли ее с собой, а не отпустили, чтобы следить за нею. Только полный болван осмелился бы напасть на дичь, разъезжавшую по городу в сопровождении целого отряда вооруженных до зубов головорезов.

Танва не понимала задумку графа, поэтому боялась еще сильнее! «Куда едет карета? Почему два других экипажа отстали? Что сделают со мной, когда доберутся до места? Выпадет ли мне шанс бежать?» – эти вопросы мучили девушку куда сильнее, чем тот прискорбный факт, что ей, по большому счету, совсем некуда было податься…

Прожив в городе почти всю свою жизнь, девушка так и осталась в нем чужой. Танва практически никого не знала в Висварде, кроме хозяина лавки с его семейством да нескольких слуг, таких же нищих, запуганных и бесправных, как и она. Конечно, среди постоянных клиентов лавки было несколько симпатизирующих ей заказчиков, неоднократно намекавших, что с удовольствием возьмут красавицу под теплое крылышко и займутся ее судьбой, но к ним белошвейка обращаться не собиралась. Во‑первых, они непременно потребовали бы пылкой благодарности за их участие, а во‑вторых, просто отреклись бы от своих слов, как только узнали, что беглянку разыскивают слуги Тибара. Ни один дворянин, купец или состоятельный горожанин в Висварде не осмелился бы пойти против Дома Ортанов, тем более из‑за смазливой, но глупой простушки, умудрившейся насолить очень влиятельным господам и накликать тем самым на себя беду.

Бессмысленно было искать защиты и у священников. Ближайший женский монастырь находился слишком далеко, а под святыми куполами городского собора нельзя было надежно укрыться. Расскажи она церковникам правду, ей бы не поверили, а возможно, и саму бы обвинили в сговоре с нечестивцами. Только оскверненная бесами душа способна чернить честное имя почитаемого в городе вельможи. Хоть с колдуньями в Висварде поступали довольно мягко: не пытали, не рвали раскаленным железом плоть, не сжигали на костре, а всего лишь топили в колодце, но Танва все равно не осмелилась бы пойти на такой риск. Если же она утаила бы истину и придумала иную причину гонения, например намекнула бы на слишком страстную натуру Тибара, то служители Веры все равно не поверили бы. Ее заперли бы в подвале, как обычную воровку, а затем выдали бы слугам Ортанов.

Плавное течение далеко не приятных мыслей неожиданно было прервано. Кучер пробасил «Пр‑р‑р‑у‑у‑у!», лошади остановились, и двое из троих попутчиков девушки покинули экипаж. Остался один, и он тут же распустил руки: левой схватил за шею и грубым рывком притянул пленницу к себе, а правой быстро сорвал с ее глаз повязку. Как и предполагала Танва, это был сам Тибар.

– Не ори, ударю! – предостерег молодой граф, неправильно истолковав широко открывшийся рот девушки.

Танва и не думала кричать, она просто задыхалась, ведь пальцы вельможи слишком сильно сдавили ей горло. Мужчины порой чересчур примитивны в своем мышлении, в частности, они думают, что если дама открыла рот, то непременно будет ворчать или бесноваться в истерике.

– Сейчас ты выйдешь из кареты и отведешь меня туда, где спрятала эту чертову грамоту!

– Свиток, – поправила белошвейка графа, а затем, испугавшись блеска темно‑карих, почти черных, глаз, робко добавила, – в цилиндре был свиток, Ваше Сиятельство…

– Не важно, – как будто гипнотизируя жертву тяжелым взглядом из‑под нахмуренных бровей, произнес Тибар. – Свиток, грамота, манускрипт, разрешение на строительство нужника посреди площади… Меня совершенно не интересует, что это за бумага, мне лишь нужно, чтоб за ней пришел убийца моего брата! И вот что я тебе скажу, девица, – молодой граф не повысил голоса, да и на лице его не было заметно признаков гнева, отчего белошвейке стало еще страшнее, а руки девушки предательски затряслись. – Вздумаешь умничать, начнешь дурить, я не стану возвращать тебя Вернарду, я сам порву на куски! Веди меня к тайнику и не смей открывать рот!

Распахнув дверцу кареты, граф силой выпихнул девушку. Танва чуть не упала, но все же умудрилась сохранить равновесие на скользких булыжниках мостовой. Ее привезли на площадь Повядших Роз. Как и в прошлую ночь, лил дождь, вокруг не было ни души, только она, граф Ортан да улегшийся на козлах возница, наверняка привыкший дремать еще и не в таких условиях. Парочки слуг, вместе с которыми они ехали в карете, уже и след простыл… Видимо, у Тибара был какой‑то особенный план, какой‑то верный, проверенный способ ловить на живца убийц, но только не сведущая в подобных делах белошвейка его, увы, не понимала. Вопрос «А не лучше ли будет, если я пойду одна, а вы, Ваше Жестокое Сиятельство, немного поодаль?» вертелся у девушки на языке, но так и не был озвучен. Танва боялась Тибара даже гораздо сильнее, чем его палача, и поэтому не решилась нарушить запрет, не осмелилась заговорить с графом, явно не желавшим общения с нелепо выглядевшей в чужом платье простолюдинкой.

Они шли молча, почти рядом, но не под руку. Девушка почтительно держалась на расстоянии двух‑трех шагов от чуть отстающего вельможи и все время оглядывалась по сторонам, рискуя поскользнуться и упасть в одну из огромных луж. Граф не делал ей замечаний и не приказывал не вертеть головой. Наверняка Тибар объяснял нелепое поведение пленницы страхом перед убийцей, который мог притаиться где угодно: в темной подворотне, которую они вот только прошли; на карнизе одной из крыш; за углом ближайшего дома. Далеко не каждый мужчина способен идти спокойно, зная, что в любой миг в воздухе может раздаться зловещее жужжание арбалетного болта или свист брошенного в спину кинжала. А что можно ожидать от девушки, видевшей в жизни только платки с простынями и умевшей лишь вышивать кружева?

Однако беспокойство Танвы было вызвано иным. Она понимала, что нужно бежать, но никак не решалась; она ждала удачного момента, она надеялась на чудо, которое все никак не происходило. Странная парочка уже прошла больше половины пути от площади до лавки, впереди уже маячил пустующий особняк, за оградой которого покоился проклятый цилиндр, а девушка так и не отважилась подобрать длинный подол намокшего платья и задать стрекача.

– Здесь? – удивленно вскинул брови Тибар, видя, что его спутница остановилась возле заброшенного дома.

– Там, – робко ответила Танва, указав кивком головы на ограду. – Вчера я закинула его туда, вон в те кусты.

– Странно, – произнес граф после того, как внимательно осмотрел всю окрестность, ощупал пристальным взором каждый закуток подворотни напротив, каждое темное окно и даже крыши ближайших домов. – Может, мерзавец видел, как ты прятала свиток, и сам его уже забрал, или ты мне наврала?

– Не‑а, – девушка интенсивно замотала головой, отрицая и первое, и второе предположение. – Если б он знал… не стал бы меня пытать… Вы же сами вчера видели, как он меня… Он, наверное, где‑то здесь… он следит, но боится… я ж ведь не одна!..

– Хватит болтать! Что бы ты понимала, дуреха! – голосом, не терпящим пререканий, и таким же строгим взором прервал вельможа невнятное бормотание Танвы. – Проверь, на месте ли приманка?!

Часто заморгав и по‑детски пожав плечами, Танва удивленно уставилась на графа. В длинном платье было невозможно перелезть через заостренные прутья ограды. Тибар тихо выругался, видимо поняв суть проблемы, а затем сделал шаг в сторону девушки. Белошвейка не отпрянула, поскольку подумала, что вельможа решил преодолеть преграду сам, но, только взмыв в воздух, поняла, как же она ошибалась… Когда аристократы что‑то и делают, то их усилия направлены не на достижение цели, а на принуждение других выполнить за них грязную работу. Видимо, Тибару были дороги расшитые золотыми нитями штаны. Он боялся их порвать об острые прутья забора или испачкать, ползая по кустам в поисках того, чего он ни разу в жизни не видел, поэтому и избрал самое приемлемое и не хлопотное, с его точки зрения, решение…

– Ну, что ты разлеглась?! Что возишься, как вошь на сносях?! Давай ищи, не трать мое время! – услышала девушка, едва успев приподняться на руках из грязевой жижи.

Впервые за почти целые сутки общения Танва ощутила желание ударить надменного красавца по лицу. И желание это было настолько сильным, что чуть не толкнуло девушку на необдуманный поступок. Вряд ли граф позволил бы какой‑то замарашке дотронуться до него рукой, а последствия тщетной и неуклюжей попытки могли оказаться плачевными. Вельможа и так пребывал в расстроенных чувствах и так корил себя, что попусту потратил время и силы, идя по ложному следу, в то время как убийца, возможно, уже покинул пределы Висварда и, потягивая пиво где‑нибудь в придорожном кабаке, смеется над его нерасторопностью. При данных обстоятельствах любая дерзость, любая выходка со стороны белошвейки могли стоить ей жизни. Вельможи нещадно карали простой люд и за меньшие проступки, чем неудавшаяся пощечина.

Испугавшись только что овладевшей ее рассудком, но, к счастью, быстро покинувшей голову мысли, девушка быстро нырнула в кусты и закопошилась среди листвы и веток с удвоенной силой. После долгих неудач ее пальцы наконец‑то нащупали заветную кожу цилиндра.

– Здесь, он здесь! – громко выкрикнула обрадованная Танва, схватив находку и высоко подняв ее над головой.

– Чего орешь, убогая?! Давай его сюда! – прикрикнул граф, даже мельком не взглянув в сторону белошвейки.

В данный момент Его Сиятельству было не до возни с простушкой, он был занят куда более важным делом, а именно, шепотом отдавал указания неизвестно когда и откуда появившимся возле него слугам. Трое вооруженных мечами и кинжалами воинов внимали каждому слову хозяина, но о чем именно вещал Тибар, так и осталось для Танвы загадкой. Граф замолчал, как только белошвейка приблизилась к ограде, и, не тратя времени на слова, вырвал из ее перепачканных грязью рук цилиндр.

Хоть бедная девушка никогда прежде не общалась с высокородными господами, но из песен иногда забредавших в Висвард трубадуров знала, что человек, в чьих жилах течет благородная кровь, непременно придет на помощь даме, будь та хоть принцессой, хоть деревенской дурочкой. До этого дня, точнее ночи, Танва была искренне убеждена в этой неоспоримой истине, так же как в том, что небесное светило всходит на востоке, а не на западе, ну а зимою идет снег, а не дождь. Однако поведение старшего сына графа Ортана развеяло этот наивный, не имеющий ничего общего с реальной жизнью миф. Ее благородный тюремщик был настолько занят осмотром находки, что не только сам не подал девушке руку, но даже не приказал слугам помочь ей перелезть через забор. Как Танва ни старалась, как высоко ни задирала подол, а так и не смогла преодолеть препятствие без потерь: длинное платье зацепилось за острые прутья и порвалось сразу в трех местах.

Хозяин лавки обычно серчал, когда кто‑нибудь из девушек пачкал или по иному портил старенькие обноски, носить которые не стыдно было лишь попрошайке или огородному пугалу. Когда раздался треск рвущейся ткани, девушка не на шутку испугалась, но этот звук даже не привлек внимания осторожно державшего в руках цилиндр графа. Вопреки ожиданиям белошвейки вельможа не вскрыл цилиндр и не достал из него странно пахнувший свиток, а вместо этого поднес его к самым глазам, как будто пытаясь что‑то прочесть. Губы озадаченного и одновременно необычайно сосредоточенного вельможи бесшумно шевелились, произнося про себя, видимо, очень мудреные сочетания звуков.

Стоявшие рядом слуги затихли и боялись даже дышать. Не зная, что ей делать дальше, Танва робко шагнула вперед, но тут же попятилась под суровым взором мужчины, резко повернувшего в ее сторону голову. «Стой, где стоишь! Еще шаг, и я тебя прирежу!» – прочла белошвейка в его глазах, но не расстроилась, резонно рассудив, что если хозяин немного со странностями, то почему бы и слугам не быть чуть‑чуть не в себе?

Неизвестно, сколько бы продлилось гнетущее Танву молчание; неизвестно, как долго изучал бы граф замысловатые узоры, вырезанные на коже цилиндра и, возможно, являющиеся древними письменами, если бы не рев охотничьего рожка, неожиданно ворвавшийся в монотонный шум дождя. Кто‑то, видимо засевший на крыше, подал графу сигнал, и поскольку все четверо мужчин одновременно выхватили из ножен оружие, белошвейка поняла, что это сигнал тревоги, предупреждение о приближавшейся опасности…

* * *

Несколько секунд мужчины стояли неподвижно, словно каменные изваяния, как скульптурная композиция, зачем‑то снятая с постамента и установленная посреди улицы. За все время ожидания на их напряженных, суровых лицах не дернулся ни один мускул, да и лезвия мечей как будто зависли в воздухе и даже не дрожали в крепких руках. Если бы не капли дождя, барабанящие по широкополым шляпам и плечам, Танва решила бы, что время остановилось или что какой‑то могущественный колдун наложил заклятие и заморозил ее попутчиков на века.

Время шло. Ох как мучительны были те мгновения, растянувшиеся до бесконечности! Взоры живых статуй были обращены в сторону площади Повядших Роз, ведь именно оттуда прозвучал тревожный сигнал. Однако дождь по‑прежнему мерно лил, и ничего иного не происходило. Если враг и приближался, то он явно был невидим, поскольку на ночной улице не было ни души, да и в подворотнях не плясали зловещие тени.

– Может, гаржи струсили? Почуяли ловушку и отступили? – наконец‑то подал голос один из мужчин, тот, что стоял от графа слева.

– Чепуху несешь! – буркнул в ответ другой воин. – Гаржи не ведают страха, да и злость им чужда! Этими тварями движет только расчет!

– Заткнитесь вы оба! Подходящее место нашли… – прервал спор слуг недовольно хмурящий брови граф. – Тинс, подай знак стрелкам!

– А стоит? Вроде бы все рог Онвьера слышали… – пытался возразить третий подручный Тибара, но, стоило лишь хозяину слегка повернуть голову в его сторону, тут же одумался и, прикрыв левой ладонью рот, издал звук, похожий на любовный зов матерого кота.

Из краткого разговора, внесшего хоть какое‑то разнообразие в утомительное ожидание, Танва поняла три вещи. Во‑первых, между Тибаром и остальными мужчинами существовали какие‑то особые отношения. Граф являлся не просто хозяином, а наемники – не обычными слугами. Во‑вторых, она ошибалась, по наивности предположив, что «Гаржа» это имя убийцы в зеркальной маске без прорези для глаз. Исходя из того что Ортаны общались с вампирами, девушка пришла к выводу, что так, скорее всего, может называться какой‑то неизвестный ей вид нежити. Священники никогда не утруждали себя сложными классификациями богомерзких созданий. Любой прихожанин знал, что в ночи бродят вампиры, оборотни, бесы и ПРОЧИЕ твари из преисподней. В‑третьих, что на данный момент было особо важно именно с практической точки зрения, белошвейка решила, что ей стоит держаться подальше от группы вооруженных мужчин, а еще лучше вспомнить о своем плане и, воспользовавшись тем, что тюремщикам не до нее, просто бежать.

Стараясь не шуршать складками юбки и по возможности находиться за спинами попутчиков, Танва сделала несколько осторожных шажков назад. Мужчины в этот момент были почти слепы, они настолько внимательно наблюдали за улицей впереди себя, что не заметили ее осторожного маневра. Однако бегство не удалось. Подобно длани господней, с небесной выси прилетел арбалетный болт и, испугав тихоню‑беглянку страшным жужжанием, прошил подол платья насквозь. Сердце девушки чуть не разорвалось со страху, а глаза изумленно взирали на маленькую рваную дырку в ткани, внезапно появившуюся точно между колен.

– Молодец, Квис! – не повернув головы, подбодрил граф засевшего на крыше стрелка. – В следующий раз бей сразу в тупую башку… я разрешаю!

Неизвестно, что больше унизило Танву: обращение с нею, как с глупой овцой, которую надо пасти; то, что вельможа даже не снизошел до наказания ее за проступок; или порча единственного платья?.. Девушка как раз решала, на какое из оскорблений ей больше обидеться, когда из темноты, в которую были устремлены взоры мужчин, наконец‑то появился заставивший долго себя прождать враг.

Танва ожидала, что вот‑вот перед ней появятся несколько убийц в зеркальных масках, братьев‑близнецов того мерзавца, кто прошлой ночью как следует погонял ее по грязным задворкам и из‑за которого она, собственно, и попала в эту, мягко говоря, неприятную историю. На худой конец, девушка надеялась узреть безобразную, диковинную тварь, проводившую дни напролет среди сточных вод городского коллектора и выползавшую на охоту за человеческой плотью лишь по ночам. Белошвейка замерла в ожидании пугающего, но все же интересного зрелища, ведь не каждому доведется увидеть настоящее клыкастое чудище с огромными резцами‑когтями, перепачканными в крови только что умерщвленных жертв. Как ни странно, но под защитой Дома Ортанов девушка чувствовала себя в безопасности. Когда твоей жизни ничто не грозит, так приятно пощекотать нервы видом мерзкого чудища…

Однако увиденное разочаровало пленницу, как впрочем, не только ее… Из темноты появились не уродливый зверь высотой в два человеческих роста, не отряд загадочных убийц, а обычный патруль городской стражи. Шестеро промокших, замерзших и кутающихся в форменные плащи фигур медленно брели по лужам, неся на сутулых плечах надоевшие алебарды. Хоть горожане и считали стражей порядка бездельниками, хоть за глаза и называли их ленивыми пожирателями казенных харчей, но, увидев солдат в этот момент, любой, даже самый несдержанный на язык злопыхатель проникся бы к служивым сочувствием. Далеко не каждому приходится ради краюхи хлеба, бутылки вина и пары медных монет в день долгими часами мокнуть под дождем.

– Вернемся, устрою Онвьеру взбучку! – пообещал недовольный потерей времени граф, вкладывая в ножны меч. – Будет знать, дармоед, как беспокоить по пустякам!

– Да ты ж сам дал приказ трубить, как только кого увидит! – заступился за товарища один из подручных, тоже убирая оружие. – Ну, не разобрался парень, понял приказ слишком дословно… Не лютуй зазря, Тиб!

Слова наемника заставили белошвейку открыть от удивления рот. Усатый рубака чересчур фамильярно обращался со своим господином, к тому же настоящим графом, а тот, вместо того чтоб ударить наглеца, не обратил на его дерзость внимания. Пока Танва размышляла, сходит ли она с ума или просто мир вокруг немного изменился, отряд стражи приблизился к графу со слугами на расстояние пяти шагов и остановился. Невысокий, но широкий в плечах стражник без алебарды, видимо командир, подошел вплотную к Тибару и без соответствующего его высокому положению поклона или хотя бы легкого кивка обратился к вельможе:

– Граф Тибар Кервилонг Ортан, – прозвучал из‑под шлема монотонный и немного неестественный голос, – властью, данной мне герцогом Финцером, управителем провинции Деленруз и Главою Совета славного города Висвард, прошу вас и ваших людей сдать оружие и следовать за мной!

Пораженные услышанным слуги графа окаменели, а сам вельможа непроизвольно заулыбался от удивления и уставился на командира стражников, как на диковинное животное.

– Ты что городишь, пугало?! – рассмеялся Тибар, когда к нему вернулся дар речи. – Какой такой властью?! А ну, пшел вон отсюда, болван, пока я не заставил тебя слизывать грязь с моих сапог!

– Граф Тибар Кервилонг Ортан, – точно так же монотонно и невозмутимо заскрежетал голос из‑под шлема, а пятеро стражников за спиной сержанта одновременно взяли алебарды на изготовку, – в случае неповиновения мы будем вынуждены применить силу! Будьте благоразумны, не усугубляйте свое положение!

Насмешливая ухмылка на лице графа Ортана мгновенно сменилась суровым выражением. Рука вельможи, решившего лично преподать урок зарвавшемуся наглецу, легла на рукоять меча, но неожиданно один из слуг плотно прижался к хозяину и прошептал ему что‑то на самое ухо. Танва, естественно, не расслышала слов, но смысл предостережения и так был понятен, ведь отовсюду – из открывшихся дверей домов, из темных подворотен и, конечно же, с противоположной стороны улицы – вдруг появились стражники. Их было много, дюжины три‑четыре, а может, и больше; не знавшая, то ли ей радоваться, то ли горевать, белошвейка не могла точно сосчитать. Стража взяла небольшой отряд в кольцо, и солдаты молча ждали; ждали, что высокородный арестант внемлет гласу рассудка и отдаст сержанту меч.

Танва инстинктивно попятилась к ограде особняка, чтобы, как только начнется сражение (в том, что Тибар будет сопротивляться аресту, белошвейка почему‑то не сомневалась), повторить свой недавний подвиг: перелезть через прутья и попытаться укрыться в ближайшем доме, выбив, к примеру, окно. Предчувствия не обманули девушку, но события стали развиваться совершенно не так, как Танва ожидала. Граф не издал боевой клич, не выхватил меч и вместе с верными, полными решимости умереть за хозяина слугами не накинулся на врагов, а впросто подошел к сержанту и резким, едва уловимым движением сорвал с его головы шлем.

Танва не удержалась и громко ахнула. Нет, на плечах у служивого была обычная человеческая голова, а не рожа, скрытая зеркальной маской без прорезей, да вот только выглядела она уж больно странно. Щеки бледные, нижняя губа сержанта отвисла, и с нее на ворот кольчуги капала слюна. Взор человека был мутным, как будто он пьян, а из глаз вместо слез текли тонюсенькие ручейки крови.

Поступок графа, а возможно, и ее крик послужили сигналом к началу сражения. Еще до того, как Тибар и его соратники выхватили оружие, в ушах девушки загудело от противного, многократно повторяющегося жужжания. Стражники стали вдруг падать; бесшумно, без криков и стонов, и Танва не сразу поняла, что виной тому были не какие‑то чары, не какое‑то могущественное заклинания, беспощадно разившее ряды врагов, а обычные арбалетные болты, летевшие с крыш ближайших домов.

Мирная, не ведавшая оружия страшнее, чем розги хозяина, горожанка впервые наблюдала за настоящим сражением, да еще с такого расстояния, что фактически являлась его участницей. Она вжалась в ограду, даже не заметив, что острые прутья поранили ее ладони, и с ужасом следила за тем, как вокруг кипел бой: сверкали мечи, вспыхивали искры от соприкосновения стали клинков со сталью доспехов и лилась кровь… настоящая, человеческая, а не морковный сок, как во время базарных представлений. Стражники хоть и выглядели пьяными, но в бою проявляли завидное проворство. Вопреки бытовавшему о них мнению, как о нерасторопных увальнях, служители закона и порядка действовали необычайно умело и слаженно. Несмотря на первые потери, которые явно должны были снизить боевой дух, они отважно набросились на четверых врагов и взяли Ортана со слугами в плотное кольцо. Схватка только началась, а один из троих наемников уже был мертв. Его обезображенное кровоточащими ранами тело вывалилось из гущи сражения и рухнуло прямо на девушку, опрокинув ее через ограду.

К счастью, Танва упала удачно, то есть не сломав шею и не разбив затылок о валявшиеся на земле камни. Однако ее падение не прошло бесследно. Красавица мгновенно ощутила боль, поразившую ее сразу в трех местах. Мало того что мертвое тело свалилось прямо на нее и чуть не раздавило грудную клетку, так еще обе ноги заныли так, как будто их разом оторвали. Это во время падения острые прутья решетки лишили девушку не только нижней части платья, но и небольших кусочков кожи. Жуткая резь парализовала сознание, но тем не менее не лишила белошвейку способности действовать. Плача и крича от боли, девушка все же нашла в себе силы выбраться из‑под заливавшего ее кровью мертвеца и подняться на ноги.

Тибар лишился еще одного слуги и сам был ранен. Несмотря на отменное умение владеть мечом, положение вельможи и его единственного соратника было плачевным. Численный перевес и доспехи, надежно защищавшие тела противников, давали о себе знать. Парочка бойцов еще стояла на ногах лишь по одной причине: большая часть стражников покинула поле боя и полезла на крыши, откуда уже, подобно огромным черным птицам, нет‑нет да и слетали на мостовую мертвые стрелки.

Отчаявшейся убежать (ведь все еще идущее сражение перекрыло ей все пути к отступлению) белошвейке оставалось лишь смотреть и слушать, как проходит самая настоящая резня, по сравнению с которой посещение скотобойни – веселый детский праздник. Звуки схватки: вопли, крики, пыхтение, шум ударов и лязг стали слились в один демонический хор, и только едва слышимая мелодия флейты, доносившаяся откуда‑то сверху, с одной из крыш, выделялась чутким ухом и никак не сочеталась с остальными звуками.

«Странно! Какому чокнутому пришло в голову поиграть на флейте во время боя?! Вот правду хозяин говорил, все музыканты не в себе! Разве подобное зрелище способно вдохновить нормального человека?!» – посетила белошвейку мысль, тут же побудившая ее к действию. Танва сама не понимала, зачем она это сделала, но как только между сражавшимися возникла брешь, девушка подобрала то, что осталось от подола, и, ловко прошмыгнув между не заметившими ее стражниками, побежала на звук.