IV. Убей меня нежно

Макнайт Малмер

Гроза

Она вставила ключ в замочную скважину, повернула ручку. Порыв мартовского ветра вырвал дверь из ее рук и с силой ударил о стену. Ей пришлось преодолевать сопротивление воздушного вихря, с шумом бросавшего в спину водяные брызги, швырявшего их на оконное стекло. Она даже не слышала, как заурчал мотор такси и машина отъехала от дома.

Из груди вырвался вздох благодарного облегчения — наконец–то она дома, и притом вовремя. В такую непогоду перекрестки обычно заливает, и через каких–нибудь полчаса они бы наверняка застряли, а другой дороги не было.

В доме было темно. Значит, Бен еще не пришел. Нажав кнопку выключателя стоявшей рядом с диваном лампы, она почувствовала облегчение. Всю дорогу домой — надо было навестить сестру — ей виделась картина: она входит в освещенный дом и идет к Бену, сидящему с газетой в руках у камина. Она не без удовольствия представляла его приятное изумление видеть ее на неделю раньше запланированного срока и знала, как радостно переменится выражение его круглого лица, заблестят за очками глаза, как он обнимет ее за плечи и станет рассматривать, стараясь найти происшедшие за месяц разлуки перемены, после чего звонко, подобно французскому генералу, производящему процедуру награждения, расцелует в обе щеки. Затем она приготовит кофе, достанет кусок торта, они усядутся у камина и заведут разговор.

Но Бена все не было. Она взглянула на каминные часы — уже около десяти. А вдруг, не зная про ее приезд, он вообще не придет сегодня ночевать–он и раньше, еще до ее отъезда, нередко оставался на ночь в городе, из–за дел не поспевая на последний поезд. В общем, если вскоре он не появится, значит, уже не приедет.

Мысль эта ее не обрадовала. Буря за окном становилась все сильнее, она слышала дикое хлестание ветвей и свист ветра, огибающего углы их маленького дома. Впервые за все это время она пожалела, что они поселились в такой глуши. Поначалу у них были соседи, которые жили в четверти мили по дороге, однако вот уже семь месяцев, как те переехали, и теперь они пребывали в полном уединении.

Ее не донимали мысли об одиночестве: жизнь для двоих здесь была просто изумительна. Ей доставляло такое удовольствие заниматься домом, ставшим родным, ухаживать за ним, что кроме Бена ей, в сущности, никто не был нужен. Но сейчас, когда она осталась наедине с рвавшейся внутрь грозой, ей стало страшно от того, что рядом никого не было. В этой стороне дороги, узкой лентой петлявшей между фермерскими полями и углублявшейся через милю в густые дебри леса, никто кроме них не жил.

Уложив последние локоны, она отвернулась oт зеркала; плечи чуть опустились, и вообще было в ней что–то от маленькой, нуждающейся в покровительстве девочки, что–то незрелое и, при всей своей простоте, очень трогательное. Между тем ей шел тридцать второй год, и хотя поженились они лишь полтора года назад, ей до сих пор казалось чудом, что она вообще вышла замуж.

Она пошла по дому, всему зажигая свет. Бен в относительном порядке оставил внутреннее убранство помещения, и она смогла обнаружить лишь незначительные следы неаккуратного мужского присутствия: в конце концов, ее супруг был достаточно опрятным человеком. Наконец она почувствовала, что в доме холодно. Бен, конечно же, ослабил подачу тепла — в подобных вещах он был особенно внимателен и не терпел лишних трат.

Она посмотрела на термометр: шестнадцать градусов. Понятно, откуда же быть теплу? Повернула рычажок на отметку «двадцать пять», и мотор в подвале тут же отозвался неожиданным и гулким воем, так что она даже вздрогнула.

Потом прошла на кухню и приготовила себе кофе. В ожидании, когда горячая жидкость стечет через фильтр, она стала бродить по нижнему этажу. Ее охватила странная неугомонность, никак не удавалось расслабиться. И все же как хорошо было снова оказаться среди близких тебе вещей, в своем собственном доме. Она окинула гостиную свежим взглядом. Что и говорить, приятное помещение, хотя и маленькое. Светлый мебельный ситец в цветочек, украшавший и окна, казался таким милым и прелестным, а стоявший прямо по центру длинной стены небольшой комод на низких ножках, казалось, был просто создан для этого места. А вот цветы ее, браво выстроившиеся вдоль подоконника, засохли — вопреки всем строгим указаниям Бен все же забывал их поливать, и сейчас они поникли, съежились и побледнели, стоя в горшках с иссохшей землей. Вид их лишь усилил чувство депрессии, начавшее охватывать ее несмотря на все удовольствие от возвращения домой.

Она вернулась на кухню и налила себе кофе, не оставляя надежды на то, что Бен все же приедет и разделит с ней эту скромную трапезу. Затем отнесла чашку в гостиную и поставила ее на маленький круглый столик рядом с креслом Бена. Мотор продолжал глухо урчать, посылая в дом все новые порции тепла, но ей почему–то стало даже холоднее, чем прежде. Она поежилась, взяла из шкафа старый вязаный жакет Бена, закуталась в него и села.

Ветер колотил в дверь, окна, и весь воздух вокруг казался наполненным звуками воды, сбегавшей по желобам, струившейся по водосточным трубам, шлепавшейся на крышу. Вслушиваясь в эти звуки, она страшно желала возвращения Бена. Никогда ей не было так одиноко. А с ним она ощущала себя в безопасности… И как он был добр, когда ей понадобилось поехать навестить заболевшую сестру. Предусмотрел буквально все и под конец посадил ее, заваленную коробками с книгами, конфетами и фруктами, на поезд. Ей было известно, чего стоили ему все эти подарки, — он не любил сорить деньгами. Сказать по правде, он всегда был скуповат.

Но он был хорошим мужем. Она невольно вздохнула, сама не подозревая, что скучает по ушедшей юности и романтичности. Он был хорошим мужем, повторила она про себя, поднося чашку к губам. Ну и что же, что на десять лет старшее ее и немного консервативен, а подчас похож на диктатора, подверженного сменам настроения. Но он давал ей чувство безопасности и ощущение собственного дома, и даже если чувство это оказалось не столь сильным, как ей хотелось бы, она едва ли могла упрекать его за это.

Ее взгляд выхватил кусочек чего–то белого, вылезавшего из–под лежавшего на столике рядом журнала. Испытывая неловкость и нежелание делать это, она протянула руку и ухватила пальцами то, что, как она и ожидала, оказалось лишь очередным белым конвертом. Пусто, а на его поверхности, как и обычно, аккуратно отпечатано: «Бендж.Т.Уилсон, эксвайр, Уайлдвуд Роуд, Фэапорт, Коннектикут». На марке стоял штемпель: Нью–Йорк. В общем, все как всегда.

Сжимая конверт в руках, она почувствовала знакомое покалывание в сердце. Так ни разу не узнав, что было в этих конвертах, она хорошо помнила, какое воздействие они оказывали на Бена. Получив очередное письмо — а приходили они раз–два в месяц, — он очень сердился, подчас был просто взбешен. Тогда–то их совместная жизнь и дала трещину. Поначалу она пыталась расспрашивать его, как–то успокаивать, но потом заметила, что лишь еще больше распаляет его гнев, а потому перестала даже упоминать о них. После получения одного из таких писем оба в течение целой недели чувствовали себя за столом и в постели как чужие друг другу люди, храня молчание: он мрачно–отчужденное, она — испуганное.

Конверт этот был проштемпелеван три дня назад. Если Бен приедет сегодня, он будет явно не в духе и погода лишь усугубит его мрачность. И все же ей очень хотелось, чтобы он приехал.

Она порвала конверт на мелкие клочки и швырнула их в камин. Ветер обхватил дом своими ручищами, толстая ветка громыхнула о край крыши. Женщина подняла голову и неожиданно заметила какое–то движение за окном.

Едва дыша, она замерла, чуть наклонившись в сторону холодного камина и протянув к нему руку. Она была уверена в том, что белое размытое пятно, мелькнувшее за мокрыми стеклами, есть не что иное как лицо человека с глазами, глядевшими на нее.

Послышалось новое завывание ветра, угрожающее и, как ей показалось, угроза эта теперь уже была обращена — лично к ней. Она долго не могла пошевельнуться, а потому сидела и неотрывно смотрела на окно. Но там все оставалось неподвижным, не считая струившейся по стеклу воды, за которой чернела темнота — и больше ничего. Единственный доносившийся снаружи звук представлял из себя смесь шума хлеставших друг о друга ветвей деревьев, грохота стекавшей воды и зловещего подвывания ветра.

Она нашла в себе силы сделать вдох, выключила свет и подошла к окну. Темнота стояла стеной, непроницаемая и таинственная, а окружавшая чернота помещения словно приблизила грозу, превратив ее в скопище осаждающих дом волков. Она поспешила снова зажечь свет.

Наверное, ей просто пригрезились эти глаза. Да разве в такую ночь может кто–нибудь быть снаружи? Нет. И все же потрясение оставалось.

Если бы только Бен вернулся. Только бы не оставаться одной…

Она поежилась и, проклиная дурацкую разбушевавшуюся фантазию, плотнее запахнула жакет Бена. Одиночество становилось невыносимым. Уши начали различать крадущиеся звуки шагов за окном; она почти убедила себя в том, что слышит их — медленные и тяжелые.

Может ей удастся дозвониться до отеля, в котором Бен иногда останавливается? Сейчас ее уже не волновало, как бы он отнесся к ее неожиданному приезду — ей надо было услышать его голос. Она подошла к телефону и сняла трубку.

Гробовое молчание.

Разумеется, провода оборвало.

Она боролась с подступавшей паникой. Лицо за окном было лишь иллюзией, игрой света на покрытом потоками воды стекле; и точно такой же галлюцинацией были и звуки шагов. Да разве можно в такую–то грозу расслышать настоящие шаги?! Кому вздумается выйти наружу в такую погоду? Так что ей ничто не угрожало. Гроза останется там, за стенами, а утром снова засветит солнце. Самое главное сейчас устроиться как можно поудобнее и найти подходящую книгу. Спать ложиться не было смысла — заснуть все равно не удастся. Она будет лежать с открытыми глазами и думать о том лице за окном, и еще о шагах…

Надо только принести дров для камина. У входа в подвал она чуть замешкалась. Свет, когда она повернула выключатель, показался ей слишком блеклым, бетонные стены выглядели осклизлыми и отнюдь не приветливыми. Лодыжки холодил промозглый сквозняк; брызги дождевой воды хлестали внутрь помещения, потому что внешняя дверь в подвал была распахнула настежь.

Засов иногда соскакивал, она это знала. Если дверь как следует не захлопнуть, ветер мог его разболтать.

И все же откинутая створка вновь всколыхнула ее панику, словно намекая на нечто более одушевленное, зловещее, нежели бушующая гроза. Только спустя несколько секунд ей удалось заставить себя спуститься на несколько ступеней и потянуться в темноте к дверной ручке.

Лишь сейчас женщина почувствовала, что насквозь промокла. Бросив взгляд назад, она не смогла разглядеть ничего, кроме окружавших дом черных, обмякших под влагой ветвей клена. Ветер явно решил помочь ей, подтолкнув дверь, а затем шумно хлопнув ею. Она энергично двинула засов и еще несколько раз подергала, проверяя и убеждаясь в его надежности. Из глаз едва не брызнули слезы облегчения — настолько приятно было осознавать свою защищенность от возможного вторжения.

Она стояла, обтянутая промокшей, истекавшей водой одеждой, когда ее внезапно пронзила еще более леденящая мысль: а что, если просто предположить, что лицо за окном было настоящим?! Вдруг этому человеку удалось найти убежище, а им на протяжении четверти мили в округе мог оказаться только этот подвал?

Она едва не взлетела обратно по лестнице, но тут же заставила взять себя в руки. Нельзя так распускаться! И раньше, случалось, бывали грозы, но даже если сейчас она одна, это не значит, что нужно придавать значение всяким дурацким фантазиям. И все же ей не удалось окончательно сбросить с себя оковы этого беспричинного страха, хотя она и смогла частично освободиться от него. Снова до нее донесся звук крадущегося снаружи пришельца. Конечно, она знала, что все это лишь воображение, однако оно оставалось страшным — хруст шагов по гравию дорожки, медленных, навязчивых, тяжелых, словно поступь часового.

А всего–то ей надо было набрать охапку дров; после этого у нее будет огонь, свет, тепло и комфорт, и она забудет про все эти ужасы.

В подвале стоял запах пыли и застарелой влаги. Лучи света путались в скопищах паутины, хотя источником его была лишь одна–единственная лампочка в углу помещения.

По стене стекал одинокий ручеек, успевший, однако, образовать на полу внушительных размеров лужицу.

Поленница дров находилась в противоположном от света углу. Она остановилась и огляделась вокруг. Разве мог здесь кто–то находиться? Сплошь открытое пространство, а подпирающие снизу балки слишком тонки, чтобы за ними мог кто–то спрятаться.

Резко щелкнул отключившийся керосиновый обогреватель. До нее только сейчас дошло, что его медленное урчание было каким–то человечным, даже сочувствующим; теперь же вокруг не оставалось ничего, кроме опутывающих тенет грозы.

Чуть ли не бегом она бросилась к кладке дров. Но что–то заставило ее задержаться, прежде чем прикоснуться к поленьям.

Что это было? Только не звук. Что–то, что она увидела, когда неслась по этому пыльному полу. Что–то странное…

Она поискала глазами, затем заметила вспышку света там, где ее вроде бы не должно было быть.

Неописуемый ужас сковал грудь женщины, глаза расширились, округлились, потемнели, словно у испуганного оленя. Сундук, ее старый сундук, стоявший у стены, был чуть приоткрыт, и из образовавшейся щели струился тот самый лучик света, который смущал своей яркостью мрачную мглу подвала.

Как загипнотизированная, она подошла ближе. Подумаешь, еще один ничего не значащий предмет, вроде того конверта на столе, видения лица в окне, открытой двери. Чего это ей так уж бояться?

Но она знала, более того — была уверена в том, что еще раньше накрепко захлопнула сундук, положив в него две или три шубы, тщательно завернув их в газеты, чтобы уберечь от моли.

А теперь крышка сундука оказалась приподнята примерно на два–три сантиметра. И свет поблескивал именно оттуда.

Она откинула крышку.

Долго не отрывала женщина взгляда от его содержимого, стараясь, чтобы каждая деталь увиденного запечатлелась в мозгу подобно лучу света, отраженному от объекта и зафиксированному на фотопленке; чтобы все представшее взору оказалось отпечатанным навеки и никогда не подверглось забвению.

В тот момент она не могла пошевелить ни единым мускулом. Словно черным плащом окутал ужас, остановил дыхание, сковал все члены.

Затем ее лицо потеряло свои прежние очертания, растворилось в бесформии. Она грохнула крышку сундука и, как безумная, бросилась наверх по лестнице.

И снова ее грудь разрывали глубокие, душащие, вонзающиеся в легкие рыдания. Она захлопнула дверь со стуком, потрясшим все здание, затем повернула ключ. Задыхаясь, схватила один из крепких кленовых стульев, что стоял у кухонного стола, и непослушными руками подоткнула его под ручку двери.

Ветер вонзил в дом свои зубы и затряс его, как собака полудохлую крысу.

Первым ее желанием было бежать из этого дома. Но едва она приблизилась к входной двери, в памяти возник образ лица, увиденного в окне.

А вдруг оно не пригрезилось? Вдруг это был лицо убийцы — того самого убийцы, который поджидал ее в грозу, готовый наброситься из–за спины в темноте?

Она рухнула в кресло, все ее тело сотрясала дрожь. Она не могла оставаться в этом доме — не могла, покуда там лежит это. Но и не могла найти в себе сил уйти. Всем своим существом она звала Бена. Он придумает, что сделать в этой ситуации. Закрыла глаза, снова открыла, отчаянно потерла их. И снова увиденная картина всплыла в сознании, словно протравленная кислотой. Волосы обмякли, распустились над лбом, рот неузнаваемо искривился от ужаса.

В ее сундуке лежало скрюченное тело женщины.

Лица она не видела — голова была загнута куда–то вниз, под мышку, поверх которой раскинулся веер белокурых волос. И кругом красное платье. Одна рука покоилась на краю сундука, средний палец украшал мужской перстень с печаткой; поднявшийся лев, сжимавший в передних лапах бриллиант.

Именно этот камень и отражал замеченный ею отблеск света; одинокий луч тусклой лампы в дальнем углу подвала высветил этот перл и заставил его светить наподобие маяка.

Никогда ей не забыть увиденного, не стереть в своей памяти того, как выглядела та женщина — бледную, почти светящуюся плоть ее рук, согнутые в коленях, прижатые к краю сундука и покрытые мягко отсвечивающим тонким шелком ноги, закрывающие лицо пряди волос.

Она дрожала, словно в лихорадке, даже прикусила язык и теперь прижала ладонь к челюсти, чтобы хоть как–то остановить эту пляску зубов Солоноватый привкус крови немного успокоил ее, она даже попыталась заставить себя действовать рационально, по какому–то плану, однако осознание того факта, что все это время она пребывает в заточении наедине с телом мертвой женщины, напрочь сокрушало все попытки взять себя в руки.

Она плотнее запахнула жакет, стараясь избавиться от завладевшего ее телом ощущения могильного холода. Постепенно и очень медленно в ее мозгу стала зарождаться иная, отличная от осознания собственно смерти и убийства мысль.

В голове возникало понимание того, что появлению тела в подвале предшествовала определенная цепь фактов, а значит…

Сюда прибудет полиция.

Поначалу эта мысль показалась ей успокоительной: крупные дюжие мужчины в синей форме извлекут этот предмет из подвала, унесут с собой, так что ей не будет никакой необходимости в дальнейшем вспоминать про его существование.

Но потом она поняла: ведь это же ее подвал — ее и Бена, а полицейские всегда так подозрительны и недоверчивы.

Вдруг они подумают, что она убила ее? Сможет ли она убедить их в том, что никогда раньше не видела эту женщину?

Или подумают, что ее убил Бен? Увяжут друг с другом эти письма в белых конвертах, деловые отлучки Бена, ее отъезд к сестре, в организации которого Бен оказал такое активное содействие, и на основании всего этого сделают вывод о его двойной жизни? Станут настаивать на том, что женщина эта была отвергнутой любовницей Бена, всюду преследовавшей его и тем самым заставившей в порыве отчаяния убить ее? Что и говорить, фантастическая получалась версия, хотя полиция вполне может ухватиться и за нее.

Может, это точно.

Внезапно ее охватила новая волна паники. Надо убрать мертвую из подвала, спрятать где–нибудь. Полиция не должна найти какую–то связь между телом и этим домом.

Убитая женщина была очень крупной, так что ей не удалось бы даже сдвинуть ее с места.

Ее желание поскорее увидеть Бена переросло в отчаянную потребность. Ну когда же он придет домой?! Приходи и убери это тело, спрячь его где–нибудь, чтобы полиции не вздумалось искать связь между ним и их домом! У Бена хватит сил сделать это.

Но даже если бы она сама могла перенести тело, вряд ли она осмелилась бы на подобный поступок. Ведь где–то снаружи бродит преступник — реальный или мнимый. Как знать, вдруг дверь подвала оказалась открытой не случайно. А если даже и так, кто знает, вдруг убийца посчитал это добрым знаком судьбы и воспользовался сложившейся ситуацией, чтобы взвалить вину за содеянное на невинные плечи Уилсонов.

Продолжая трястись, она присела на корточки. Ей казалось, что вокруг нее сомкнулись зубья громадной ловушки: на одной стороне гроза и безмолвный телефон, на другой преступник и это застывшее, скрюченное тело в сундуке. А она сидит внутри дома, совершенно беспомощная…

Словно чтобы еще более усугубить это ее состояние, ветер с удвоенной яростью набросился на дом, и на дорогу с ужасающим грохотом свалилось сломанное дерево. До нее донесся звон разбиваемого стекла.

Ее дрожащее тело напряглось как натянутый лук. Может, это убийца пытается проникнуть внутрь? Она заставила себя встать и медленно обошла окна первого этажа, даже заглянула на второй — все они были целы и невредимы и стойко отражали яростные атаки дождя.

Никакая сила на свете не могла заставить ее сейчас спуститься в подвал и посмотреть, что там происходит.

Шум грозы заглушил все другие звуки, и все же она не могла отделаться от странного ощущения, будто слышит чьито ступающие по дому шаги, что чувствуетна себе чей–то внимательный взгляд.

Она опустила шторы на лоснящихся от влаги черных окнах, что вселило в нее чувство относительной безопасности, хотя разница оказалась совсем незначительной. Она твердо сказала себе, что звон стекла был ничем иным как звуком удара ветки о поверхность окна в подвале.

Впрочем, мысль эта оказалась малоутешительной и лишь напомнила, что той женщине, которая лежит внизу, сейчас уже совсем не страшно. Ее же саму не могло теперь успокоить ничто, кроме ощущения крепких плеч и рук Бена, сжимающих ее в своих объятиях, его сообразительного и прозорливого ума, способного придумать что–то, лишь бы убрать из подвала это тело.

Ее стала окутывать какая–то цепенящая отупелость, будто она потеряла даже способность бояться. Она вернулась к креслу, села, сжавшись в комочек, и стала беззвучно молиться скорейшему приходу Бена и наступлению утра.

Часы пробили половину первого.

Прошел еще один час, а она все так же сидела в своем кресле съежившаяся, не шевелящаяся, даже ни о чем не думающая — просто отрешенная от всего. На какое–то мгновение шум грозы утих, словно ветер решил устроить себе краткую передышку, и в наступившей тишине она различила звук шагов по дорожке — настоящих шагов, жестких и быстрых. В замке повернулся ключ, дверь распахнулась и в комнату вошел Бен.

Он насквозь промок, был весь в грязи и бледен от усталости. Но это был Бен. Едва убедившись в TOM, что это он, она бросилась к нему, тут же начав бессвязно пересказывать все, что имело отношение к ее находке.

Он легонько поцеловал ее в щеку и снял ее руки со своей шеи.

— Ну–ну, что ты, дорогая, ты же промокнешь. На мне сухой нитки нет. Он снял очки, протянул ей, и она тут же принялась протирать их. Он щурился от яркого света.

— Пришлось от самого перекрестка топать. Ну и ночка!

Он начал снимать пальто и туфли.

— Никогда тебе не понять, что это такое — найти место, в котором горит огонь. Бог мой, как все–таки приятно оказаться дома.

Она попыталась еще раз начать рассказ о пережитом и увиденном, но он и сейчас прервал ее.

— Ну подожди, дорогая. Я понимаю, ты чем–то расстроена. Но дай мне хоть переодеться во что–нибудь сухое, потом я спущусь и ты мне обо всем расскажешь. Почему бы тебе не приготовить кофе и тосты? Вымотался страшно это был какой–то кошмар, я даже стал сомневаться, что вообще доберусь до дому. Несколько часов прошагал.

Бен заметно устал, озабоченно подумала она. Ну да ладно, теперь, когда он здесь, можно чуточку и подождать. Минувшие часы показались ей теперь просто кошмаром — ужасным, но, как ни странно, отнюдь не настоящим. Находясь в обществе Бена, такого надежного, будничного и веселого, она стала даже сомневаться, а был ли вообще этот кошмар? Была ли и та женщина в сундуке, хотя образ ее вполне отчетливо стоял перед ее взором. А что, если настоящей была лишь гроза?

Она прошла на кухню и занялась приготовлением свежего кофе. Стул, который все так же подпирал кухонную дверь, оставался напоминанием ее ужасов. С приходом Бена это показалось ей глупым, и она поставила его на прежнее место у стола.

Спустился он довольно скоро, даже кофе еще не был готов. Как приятно было снова видеть его в старом сером банном халате с руками, засунутыми глубоко в карманы. Каким естественным и здоровым казался он ей сейчас со своим раскрасневшимся круглым лицом и торчавшими вокруг лысины маленькими стрелками влажных волос. Она почти испытывала стыд, когда рассказывала ему о лице в окне, об открытой двери и, наконец, о теле в сундуке. Теперь ей и самой казалось, что ничего из рассказанного попросту не могло произойти.

Ни секунды не колеблясь, Бен так прямо и сказал об этом.

Потом подошел и обнял ее.

— Бедняжка ты моя. Гроза до смерти напугала тебя, впрочем, это и неудивительно. Она просто накачала тебя страхом.

Она нерешительно улыбнулась.

— Да, я и сама начинаю подумывать, что это было именно так. Сейчас, когда ты здесь, все кажется таким спокойным и безопасным. Но… но ты ведь посмотришь на этот сундук? Я должна убедиться. Я так отчетливо вижу ее. Как я могла вообразить подобное?

— Ну конечно же, — снисходительно проговорил он, — я взгляну на нее, если это принесет тебе облегчение. Причем сделаю это прямо сейчас. А после спокойно допью свой кофе.

Он прошел к двери в подвал, открыл ее и щелкнул выключателем. Сердце ее снова заколотилось как бешеное, уши наполнились оглушающим шумом. Раскрытая дверь подвала всколыхнула в сознании вереницу ужасающих мыслей: тело, полиция, подозрения в отношении ее самой и Бена, необходимость спрятать где–то это свидетельство чьего–то преступления.

Не могла она придумать всего этого; чудовищно было даже предположить, что ее разум выкинул с ней подобную злую шутку. И Бен сейчас сам все это поймет.

До нее донесся звук открываемой крышки сундука. Она вцепилась в спинку стула, ожидая, коща он что–то скажет.

И он сказал — почти тотчас же.

Она не могла этому поверить. Голос его звучал столь же весело и обнадеживающе, как и прежде.

— Но здесь же ничего нет — только кучи какого–то тряпья! Посмотри сама. Ничего!

Ноги едва несли ее, когда она снова спустилась в подвал.

Те же заплесневелые стены, покрытые свалявшейся паутиной. По одной из стен все так же сбегала струйка воды, хотя лужа под ней на сей раз оказалась уже гораздо больше. Тот же тусклый свет лампочки.

Все было так же, как она помнила, с той лишь разницей, что ветер со свистом прорывался в разбитое окно и капли дождя заливали осколки на полу. Лежащая поперек подоконника ветвь дерева смахнула с оконной рамы все остатки стекла, и теперь она выглядела совершенно чистой.

Бен стоял у распахнутого сундука и ждал, когда она подойдет. Его налитое тело чем–то походило на мощный надолб.

— Ну, сама видишь, здесь ничего нет. Только твои старые платья.

Она встала рядом с ним. Или разум покидает ее? Неужели она снова увидит то же самое искривленное тело, красное платье, чуть лоснящиеся колени, тогда как Бен ничего не замечает? И тот же перстень с бриллиантом, зажатым между лапами льва?

Словно через силу она заглянула в сундук. Ничего!

На дне сундука лежали какие–то вещи, аккуратно завернутые в старые газеты — она сама занималась их упаковкой, однако больше там ничего не было.

Значит, это тело лишь пригрезилось ей. Это открытие принесло ей желанное облегчение, хотя в глубине души все же оставались следы смущения и страха. Если ее рассудок способен выкидывать подобные фокусы, если она может в мельчайших деталях вообразить ужасные вещи, подобные тому, что увидела в сундуке, перспектива ее будущего оказывалась весьма мрачной. И когда же следует ожидать очередную подобную галлюцинацию?

Непосредственной физической угрозы как таковой не было — ни сейчас, ни раньше. Угрозы юридического преследования Бена, таким образом, основывались лишь на чистой фантазии.

— Мне все это приснилось, да, точно, — призналась она. — И все же все это было ужасно и, кроме того, я не спала. — Ее голос дрогнул. — Я думала… О, Бен, я думала…

— Что ты думала, моя дорогая? — голос его звучал странно, совсем не как обычно, в нем появились какие–то холодные, острые нотки. Он стоял не шелохнувшись и смотрел на нее, причем от его неподвижности она леденела даже сильнее, чем от холодного ветра, прорывавшегося через разбитое окно» Ей хотелось вглядеться в его лицо, но свет от лампочки оказался слишком слабым и лишь прочертил на нем глубокие борозды теней, отчего вид Бена показался ей сейчас неожиданно чужим, даже зловещим.

— Я… — начала было она, но тут же осеклась.

Он продолжал стоять неподвижно, но голос его стал тверже.

— Что ты подумала?

Она отшатнулась от него.

Бен шагнул к ней, одновременно вынимая руки из карманов и протягивая их в ее сторону, а она стояла и как завороженная смотрела перед собой, чувствуя как в горле собирается немой вопль ужаса.

Ей так и ие суждено было узнать, намеревались ли эти руки заключить ее в свои объятия или же собирались сомкнуться на ее шее. Обернувшись, она опрометью пробилась к лестнице, спотыкаясь и в отчаянной, безумной попытке стремясь достичь спасительной двери.

— Джант! Джанет! — закричал он, и она услышала за спиной его тяжелые шаги. Споткнувшись о нижнюю ступеньку, он упал на колено и выругался.

Ужас придал ей новые силы, добавил скорости. Ошибки быть не могло. Хотя она видела это какие–то мгновения, но все же успела заметить, что на левом мизинце Бена красуется тот же самый перстень, который ранее был на руке убитой женщины.

Благословенный ветер ударился в дверь прямо перед ее носом и настежь распахнул ее, оставив женщину под черным покровом безопасной уже грозы.

Date: 2015-12-12; view: 329; Нарушение авторских прав