Хозяйка Дома Риверсов 33 page

— Жакетта! — воскликнула с неподдельной радостью Маргарита. — Слава Богу! Как хорошо, что мы встретились!

Она натянула поводья и свернула на обочину, пропуская войско вперед. В нем, по-моему, было несколько тысяч воинов.

— Слава Богу, ты здорова и невредима! — все повторяла королева. — Как хорошо! А вот король был так разгневан гибелью лорда Одли, что даже сам надумал выступить в поход и призвать йоркистов к ответу. — Она понизила голос. — К нему вдруг полностью вернулись рассудок и здравомыслие, и он заявил, что сам возглавит армию и отомстит за смерть лорда Одли, нашего истинного друга. По его словам, он никого больше прощать не намерен. Я так счастлива!

— Лорд Одли погиб? — спросила я, чувствуя, что начинаю дрожать при мысли о том, какой может оказаться ее следующая фраза. — А нет ли вестей о моем…

Тут человек, ехавший среди рыцарей, вдруг начал пробиваться сквозь их плотные ряды, а потом, подняв забрало, громко закричал:

— Это я, Жакетта! Дорогая моя, это же я!

У меня перехватило дыхание; впрочем, Ричарда трудно было узнать: все эти рыцари казались одинаково придавленными весом своих доспехов, а лица их были скрыты опущенными забралами. Подъехав ко мне, Ричард с грохотом спрыгнул с коня, отшвырнул в сторону шлем и заключил меня в объятия, прижимая к жесткой нагрудной пластине доспехов. Его колючие наручи впивались мне в спину, но я все равно льнула к нему, целовала и клялась, что люблю его по-прежнему.

— И Энтони тоже в безопасности, — сразу же сообщил он. — И муж нашей Элизабет тоже. Все мы целы и невредимы. Я же говорил тебе, что я везучий!

— Не смотри на меня! От меня, должно быть, жутко воняет, — промолвила я, вдруг вспомнив, где провела ночь, что платье мое и волосы в беспорядке, а все тело покрыто волдырями от укусов блох. — Мне за себя стыдно.

— Тебе вообще не следовало оставаться на ночь в этой деревне, — заметил он, с укором взглянув на королеву. — И приезжать туда вам обеим не следовало. И уж тем более не следовало бросать тебя там одну!

Маргарита весело улыбнулась и прощебетала:

— Ваш муж, Жакетта, был чрезвычайно зол на меня. Так зол, что даже отказывался со мной общаться. Но ведь теперь все хорошо, правда? Вы живы-здоровы и в безопасности.

— Да, теперь в безопасности, — согласилась я.

— Ладно, поехали! Поехали! — потребовала она и пояснила: — Мы преследуем этого предателя Солсбери. И не так уж сильно от него отстаем.

Дня два мы скакали без передышки, точно безумные. Столь активные действия совершенно пробудили короля и не только привели его в чувство, но и помогли ему вновь стать тем молодым мужчиной, который, как нам когда-то казалось, вполне способен управлять государством. Он мчался во главе своего войска, и Маргарита находилась с ним рядом; они действительно выглядели как муж и жена, как добрые друзья, как верные союзники. Погода стояла теплая — чудесная пора в конце лета, когда урожай с полей уже убран, и осталось лишь золотистое жнивье, по которому, петляя, носятся сотни зайцев. Вечером восходила луна урожая, такая огромная и яркая, что путь можно было продолжать до поздней ночи. Однажды мы остановились на ночлег прямо в поле, разбив палаточный лагерь, словно припозднившаяся компания охотников. К тому времени нам уже было известно, что йоркисты встречались в Вустере и в тамошнем соборе поклялись в верности королю, о чем и послали ему депешу с гонцом. Королева рвала и метала.

— Везите их депешу обратно! Мы уже видели, чего стоит их верность! — кричала она. — Они убили лорда Одли и лорда Дадли, они убили Эдмунда Бофора! Мы ни в какие переговоры с ними вступать не намерены!

— А мне кажется, можно было бы послать им общее прощение, — мягко возразил ей король; он жестом подозвал к себе епископа Солсберийского. — Публичное прощение; пусть знают: и они могут быть прощены!

Королева поджала губы и, качая головой, обратилась к епископу:

— Никаких посланий и никаких прощений!

Точно крыса в своей норе, Ричард Йоркский занял оборонительную позицию, разместив войска близ Ладлоу, его родного города. Йорк, Уорик и Солсбери стояли по ту сторону реки, за Ладфордским мостом, а на этой стороне был вывешен королевский штандарт. Король все же в последний раз передал им, что простит любого воина, который откажется от присяги, данной герцогу Йоркскому, и займет нашу сторону.

В тот вечер мой муж вошел в королевские покои, где сидели Генрих, Маргарита, я и еще парочка фрейлин.

— Один мой товарищ, с которым мы вместе служили в Кале, хотел бы оставить графа Солсбери и перейти на нашу сторону, — доложил Ричард. — Я уже пообещал ему полное прощение и сказал, что буду рад видеть его в наших рядах. Но мне нужно знать наверняка: может ли он доверять нам?

Мы все посмотрели на короля, а тот с ласковой улыбкой заверил моего мужа:

— Конечно, каждый может получить прощение, если искренне раскается в своих грехах.

— Так вы даете мне слово, ваша милость? — уточнил Ричард.

— О да! Каждый может получить прощение, — подтвердил король.

Тогда Ричард повернулся к Маргарите:

— А вы, ваша милость, даете мне слово?

И она, привстав, поинтересовалась:

— Кто же это такой?

— Я не могу предлагать моему другу стать перебежчиком, пока вы — именно вы, ваша милость! — не дадите мне гарантий его безопасности, — сурово заявил Ричард. — Вы даруете ему прощение за то, что ему пришлось воевать против вас? Могу ли я доверять вашему слову?

— Да! Да! — воскликнула королева. — Но сообщите все же, кто хочет к нам присоединиться?

— Эндрю Троллоп и его отряд в шестьсот надежных и хорошо обученных воинов! — провозгласил Ричард.

Чуть отступив в сторону, он представил королевской чете худощавого мужчину с суровым лицом. А потом, уже стоя со мной рядом, прошептал мне:

— И это только что решило исход грядущего сражения.

Ричард был прав. Как только йоркисты узнали, что Троллоп переметнулся на нашу сторону вместе со своим войском, три лорда из числа сторонников герцога исчезли, как утренний туман, растворившись в ночной темноте, бросив своих людей, свой город и даже герцогиню Сесилию Йоркскую. Когда наша армия вошла в город Ладлоу и начала его грабить, Сесилия Невилл стояла в воротах своего замка с ключами в руках и ждала королеву. Она, эта гордячка, жена лорда королевской крови, была напугана почти до безумия, о чем свидетельствовало ее белое, как мел, лицо. И я, которая не так давно тоже была вынуждена ждать в Маклстоуне, когда мимо меня промчится победоносная армия врага, не испытывала сейчас ни малейшего удовлетворения, видя, как низко пала эта высокомерная женщина.

— О, вы сами принесли мне ключи от вашего замка? — пропела королева, сидя в седле и взирая на герцогиню сверху вниз.

— Да, ваша милость. — Сесилия явно старалась говорить совершенно спокойно. — И молю вас обеспечить безопасность мне и моим детям.

— Разумеется, — тут же ответил король. — Сэр Ричард… возьмите ключи и сопроводите герцогиню и ее детей в какое-нибудь безопасное место. Считайте, что она находится под моим покровительством.

— Погодите минутку, — вмешалась Маргарита. — Это все ваши дети?

— Да. Это моя дочь Маргарет, — представила герцогиня.

Высокая девушка лет тринадцати, мучительно покраснев, склонилась перед королевой в низком реверансе, потом поправилась и склонилась в реверансе уже перед королем.

— А это мои сыновья: Джордж и самый младший, Ричард, — добавила герцогиня.

По-моему, Джорджу было лет одиннадцать, а Ричарду — около семи. Оба выглядели немного испуганными и были явно потрясены до глубины души; ясное дело — еще вчера они были уверены, что их отец, законный наследник английского престола, с оружием в руках проложит себе дорогу к трону, а сегодня их город и замок взяла королевская армия, а их отцу пришлось бежать. Грохот, раздавшийся в доме у нас за спиной, и пронзительный крик женщины, умолявшей о помощи — ее, судя по всему, волокли обратно в дом, собираясь изнасиловать, — напомнили нам, что вокруг продолжается война, и беседу эту мы ведем буквально на поле брани.

— Уведите отсюда детей, — кратко приказал король.

Однако королева продолжала терзать побежденную герцогиню:

— Как это ваш муж мог оставить вас здесь? А помните, как вы стремились в мои родильные покои? Я тогда только что родила сына и еще не оправилась после всех этих мучений, а вы все твердили, что вашему супругу непременно нужно повидаться с моим мужем. Он ведь тогда буквально силой пробился в королевский совет. Впрочем, теперь мне очевидно, что он совершенно зарвался и вечно сует свой нос туда, где его вовсе не хотят видеть; зато, когда он нужен, его нет. Ведь он, собственно, бросил вас на произвол судьбы, не так ли? Нам объявил войну, а потом взял да и исчез с поля боя!

Герцогиня слегка пошатнулась; лицо ее покрыла синеватая бледность, точно снятое молоко. Через рыночную площадь поплыли клубы дыма — кто-то явно поджег тростниковую крышу. Та женщина, что так пронзительно звала на помощь, теперь в голос рыдала, прерывисто и ритмично: видимо, ее уже насиловали. Я заметила, как маленький сын герцогини, Ричард, оглянулся, услышав, как кто-то сбил топором замок на двери и вломился в дом, а оттуда слабым пузырьком воздуха вылетела невнятная старческая мольба о пощаде и милосердии, вот только тот, к кому были обращены эти слова, их вовсе не слушал.

— Ваша милость, — обратилась я к королеве. — Здесь не место женщинам и детям. Пусть ваши лорды восстанавливают порядок в городе и призывают к дисциплине своих солдат, а нам лучше поскорее отсюда убраться.

К моему удивлению, она восприняла мое предложение с улыбкой, хотя в этой улыбке и блеснула искра коварства, прежде чем она успела опустить глаза и стала перебирать гриву лошади.

— Это очень тупое и грубое оружие — армия неуправляемых людей, — заметила она. — Когда Йорк, собрав такую армию, пошел на меня войной, он и вообразить не мог, что и я сделаю то же самое, что все в итоге получится именно так. Что ж, он преподал мне хороший урок, и я неплохо его усвоила. Армия, состоящая из бедняков, способна творить поистине ужасные вещи. Йорку почти удалось испугать меня. Но теперь он, должно быть, жалеет об этом, поскольку огромная армия, тоже состоящая из бедняков, терзает и разрывает на куски его родной город.

Темноволосый маленький Ричард, явно взбешенный речами Маргариты, вспыхнул, гордо вскинул голову и уже открыл было рот, собираясь выразить свое несогласие и неповиновение, но я помешала ему, быстро отдав команду:

— Поехали!

Мой муж, подозвав к себе слугу с двумя лошадьми, довольно бесцеремонно приподнял герцогиню Сесилию и посадил в седло, а затем и ее детей усадил перед тремя бравыми кавалеристами. Мы покинули город, и, когда наши кони, цокая копытами, уже шли по мосту, раздались пронзительные крики еще одной насилуемой женщины, а потом топот множества бегущих людей. Ладлоу платил жестокую цену за бегство своего лорда, герцога Йоркского.

— Да, но Йорк по-прежнему жив, — заметил мой сын Энтони, когда мы втроем ехали домой в Графтон.

Мы ускакали немного вперед, не желая смотреть, как отряд наших людей, растянувшись по дороге, тащится за нами следом и люди буквально сгибаются под грузом награбленного добра. У каждого в вещевом мешке был спрятан либо туго скатанный отрез материи, либо драгоценная фарфоровая посуда, либо оловянные кубки. Все это были наши вассалы, наши арендаторы, и это мы заставили их присоединиться к армии королевы, и они присоединились, но действовали уже по ее правилам. Им разрешили разграбить Ладлоу, чтобы наказать предателей Йорков, и нам оставалось только наблюдать за этим; если б мы вздумали испортить им такое удовольствие или, что еще хуже, потребовали бы вернуть украденное, то они никогда больше не отправились бы воевать за нас.

— Пока жив Йорк, пока жив Уорик, пока жив Солсбери, война не закончится; и теперь она лишь ненадолго отложена, — рассуждал Энтони.

Ричард был полностью с ним согласен.

— Уорик вернулся в Кале, а герцог Йоркский — в Ирландию, — сказал он. — Это значит, что самые сильные враги короля укрылись в безопасных убежищах за пределами Англии. Нам придется снова готовиться к вражескому вторжению.

— Королева держится очень уверенно, — произнесла я.

Да, Маргарита была прямо-таки невероятно в себе уверена. Наступил ноябрь, но она и не думала возвращаться в столицу. Лондон она прямо-таки ненавидела и обвиняла лондонских сочинителей песенок и баллад, а также торговцев дешевыми книжными изданиями, в том, что это из-за них ее так не любят в стране. Ведь в их песнях, байках и анекдотах ее изображали как волчицу, командующую Королем-рыболовом, человеком, от которого, по сути, осталась лишь пустая оболочка. В наиболее смелых песенках лондонцев говорилось даже, что Маргарита наставила королю рога с одним весьма прытким и спесивым герцогом, а потом уложила рожденного ею бастарда в королевскую колыбель. Ходили в народе и довольно непристойные рисунки, на которых был изображен лебедь с лицом Эдмунда Бофора, вперевалку направлявшийся к трону. Маргарите было также посвящено немало всевозможных фривольных куплетов и кабацких шуточек. У нее были причины ненавидеть Лондон и этих ремесленников, которые в открытую над ней смеялись.

И королева велела парламенту явиться в Ковентри — словно она, женщина, имела полное право командовать парламентом, как собственной охраной! И парламент послушно туда явился, подобно толпе слуг, обязанных исполнять то, что им прикажет хозяйка. И она приказала им вновь принести клятву верности королю — а на самом деле ей и малолетнему принцу. Никто никогда еще не клялся в верности королеве, однако теперь такая клятва была принесена. Маргарита объявила троих Йорков предателями, забрала у них земли и состояние и все это раздала — казалось, как-то необычайно рано наступил праздник Двенадцатой ночи. Мало того, Маргарита велела герцогине Сесилии присутствовать на королевском суде и слушать, как ее мужа назовут предателем и вынесут ему смертный приговор. Все, чем владели Йорки, вплоть до последнего клочка земли, даже их боевые знамена, награды и титулы, а также все их золото, было у них отнято. Бедная герцогиня Йоркская, став нищей, отныне должна была существовать на пенсию, которую ей выплачивает король, и была помещена практически под домашний арест — в имение своей сестры герцогини Анны Бекингемской, которая осталась верна королеве. Это была настоящая пытка для той, кого в народе прозвали «гордячкой Сис»; теперь она стала всего лишь женой опального беглеца, живущего в ссылке, и матерью, лишившейся старшего сына, поскольку ее сын Эдуард также бесследно исчез. Она, дочь знатнейшего Дома, потеряла и все свои земельные владения, и все свое наследство.

Сэндвич, Кент и Кале, зима 1460 года

Мой муж Ричард расплатился за свое предупреждение о том, что Уорик, захватив власть в Кале, превратится в опасную угрозу для нашего южного побережья. Сразу же после битвы при Блор-Хите и установления временного перемирия королева попросила его отправиться в Сэндвич и укрепить этот город на случай нападения со стороны Кале.

— Я тоже поеду с тобой! — сразу же заявила я. — Не могу больше выносить эту бесконечную разлуку, и мне даже страшно подумать, какой опасности ты там можешь подвергнуться.

— Но я вовсе не собираюсь подвергать себя опасности! — возразил он, пытаясь меня подбодрить, и, заметив мое скептическое выражение лица, захихикал, точно мальчишка, пойманный на вопиющем вранье. — Ну, хорошо, Жакетта, не смотри на меня так. Мы поедем вместе. Но как только со стороны Кале возникнет угроза вторжения, я немедленно отправлю тебя домой, в Графтон. Кстати, Энтони я тоже возьму с собой.

Я кивнула. Было бесполезно напоминать, что уж моего-то драгоценного Энтони я в первую очередь не хотела бы подвергать опасности. Энтони был уже не мальчик, да и родился он в такой стране, которая вечно пребывала в войне с самой собой. Его ровесник, Эдуард Марч,[64]сын герцога Йорка, там, за проливом, тоже проходил школу жизни, служа в войсках графов Уорика и Солсбери. А мать Эдуарда, герцогиня Йоркская, содержалась под домашним арестом и вряд ли могла прислать ему из Англии хотя бы короткое письмо. Ей оставалось только ждать и тревожиться, как не раз ждала и тревожилась я, как ждали и тревожились тысячи английских матерей. В такое время ни одна мать, наверное, не могла и надеяться, что ее повзрослевший сын останется дома, в безопасности.

Мы с Ричардом сняли дом в порту Сэндвича, а Энтони принял на себя командование вооруженным отрядом в форте Ричборо, находившемся неподалеку от нас. Город еще не оправился от налета французов, имевшего место несколько лет назад, и обгорелые остовы домов были живым свидетельством той угрозы, которая еще висела над нами, ведь от врага нас отделял лишь узкий пролив. Во время того налета оборонительные сооружения в городе были почти полностью разрушены — расстреляны французами из пушек; особенно пострадали стены, обращенные к морю; французы также прихватили и все принадлежавшее городу оружие. В порядке издевательства над горожанами они играли на рыночной площади в теннис, намекая, что считают англичан не способными к сопротивлению, а потому их мнение ровным счетом ничего не значит. Ричард тут же заставил строителей приступить к восстановлению стен, а главного оружейника Тауэра попросил отлить для защиты города новую пушку; кроме того, он начал обучать жителей военному делу, готовя из них защитников Сэндвича. Энтони тем временем натаскивал людей из того отряда, который мы привели с собой, и тоже старательно восстанавливал стены старой римской крепости, возведенной в устье реки.

Мы прожили в Сэндвиче чуть больше недели, когда меня среди ночи разбудил громкий гул набатного колокола. На мгновение мне почудилось, что это просто гуси зовут птичниц, возвещая предрассветный час — на часах еще и пяти утра не было, — однако затем я поняла: этот неумолчный звон набата означает вражеский налет.

Ричард уже вскочил с постели, надел кожаный колет, шлем и опоясался мечом.

— Что это? Что происходит? — в ужасе выдохнула я.

— Бог его знает, — пожал он плечами, — но тебе в любом случае лучше остаться здесь. Ступай на кухню и жди вестей. Если выяснится, что Уорик все-таки явился из Кале и высадился со своим войском на берег, немедленно спускайся в погреб и покрепче запри за собой дверь.

И Ричард, не прибавив больше ни слова, выбежал из дома. И почти сразу я услышала, как барабанят в нашу дверь и что-то громко кричат, а потом раздался звон скрестившихся мечей.

— Ричард! — воскликнула я и настежь распахнула маленькое окошко, чтобы посмотреть, что происходит внизу, на мостовой.

Мой муж был без сознания, и какой-то человек как раз собирался швырнуть его на мостовую. Но тут, подняв глаза, он увидел меня и произнес:

— Спускайтесь, леди Риверс! Теперь вы не сможете ни спрятаться, ни убежать.

Я тут же захлопнула окошко. В дверях появилась моя служанка, трясущаяся от страха.

— Они схватили нашего хозяина, — причитала она, — и вид у него такой, будто он уже умер! По-моему, его убили…

— Я знаю, — ответила я. — Я видела. Подай мне платье.

Она помогла мне одеться и завязать многочисленные тесемки и кружева, и я, сунув ноги в домашние туфельки, поспешила вниз; волосы мои так и остались заплетенными в косу, как обычно на ночь, и я накинула на голову капюшон плаща. На улице царил ледяной январский холод. Я озиралась по сторонам, но перед глазами у меня стояла одна и та же картина: тот человек, бросающий Ричарда на землю, и безжизненно повисшая рука моего мужа. В конце улицы я увидела с полдюжины стражников, бившихся с одним-единственным мужчиной; наконец мне удалось разглядеть лицо этого смельчака — это был мой сын Энтони. Он в отчаянии посмотрел на меня, когда они все-таки схватили его и потащили к причалу, где стояло какое-то судно.

— Что вы делаете? Это мой сын! Немедленно отпустите его! — завопила я и бросилась за ними.

Никто даже не обратил на меня внимания. Они исчезли на борту судна, и я побежала назад, оскальзываясь на булыжной мостовой. Ричард лежал на том же месте, где они и оставили его, сочтя, судя по всему, покойником. Но когда я приблизилась к нему, он шевельнулся и открыл глаза. Кажется, он не совсем понимал, где находится, но меня узнал.

— Жакетта, — прошептал он.

— Да, любимый, это я. Ты ранен?

Я с ужасом ждала, что он сообщит, что его проткнули кинжалом.

— Просто головой сильно ударился. Ничего, выживу.

К нам подошел какой-то человек и грубо подхватил моего мужа под мышки.

— Отнесите его в наш дом, — попросила я.

— Я отведу его на борт, — ответил он. — И вас тоже.

— С какой стати вы арестуете нас? По чьему приказу? На войне так не поступают! Это же преступление! — возмутилась я.

Но он полностью меня игнорировал. Двое людей взяли Ричарда — один за ноги, второй за плечи — и потащили его, точно тушу убитого животного, в сторону того же судна.

— Вы не можете просто так его забрать! — упорствовала я. — Он знатный лорд, он выполняет распоряжение нашего короля. Это что же, бунт?

Я впилась одному из этих людей в плечо, однако они продолжали волочить Ричарда по пристани, не реагируя на мои возмущенные речи. Отовсюду с улиц города доносились крики мужчин и пронзительные голоса женщин — это солдаты шли по городу, грабя его, настежь распахивая двери и ударом ноги вдребезги разбивая в окнах драгоценное стекло.

— Куда вы намерены увезти моего мужа? — допытывалась я.

— В Кале, — отозвался тот, что велел мне следовать на судно.

Путешествие было коротким, но Ричард успел прийти в себя, и нам принесли чистой воды и какую-то еду. Энтони, к счастью, совершенно не пострадал. Сперва нас заперли в тесной каюте, а затем, когда корабль вышел в море, нам разрешили выйти на палубу. Над головой на ветру трепетал огромный парус, поскрипывали мачты, во тьме уже не было видно земли — Англия исчезла за кормой. Но вскоре впереди, на самом горизонте, возникла темная полоска суши, а потом и приземистая, словно присевшая на четвереньки на вершине холма, крепость с мощными стенами и округлыми сторожевыми башнями. Только тут я окончательно осознала, что возвращаюсь в Кале под стражей, точно заложница, — хотя некогда въезжала в этот город как герцогиня, как его хозяйка.

Взглянув на мужа, я поняла: он вспоминает то же самое. Это был наш аванпост; Ричард сам долгое время был командиром этой крепости, а теперь плыл туда в качестве пленника. Вот уж поистине постаралась Фортуна, вращая свое колесо!

— Осторожней, — тихо предупредил он Энтони и меня. — Тебе, Жакетта, они, скорее всего, не причинят вреда: тебя здесь хорошо знают и любят. И потом, не станут же они воевать с женщиной. Однако их явно разозлило то, как королева обошлась с герцогиней Йоркской. Все мы сейчас в полной их власти, и, судя по всему, никто не собирается нас спасать, так что придется самим пораскинуть мозгами и выбираться из этой ситуации. Больше нам помочь некому.

— Герцог Сомерсет мог бы прийти нам на помощь, — заметил Энтони.

— Ближе чем на полмили он к крепости и подойти не сможет, — возразил Ричард. — Я сам укреплял этот город, сынок. Уж мне-то известно, сколь прочны его стены. В этом столетии никто не сможет взять Кале штурмом. Так что теперь мы с вами здесь всего лишь заложники во вражеских руках. Впрочем, у них есть все основания пощадить тебя, Жакетта. Но, увы, немало оснований прикончить меня.

— Они не могут тебя прикончить! — воскликнула я. — Ты же ничего плохого им не сделал! Ты просто выполнял распоряжение короля, которому был верен с первого дня своей жизни.

— Именно поэтому им и следует меня прикончить, — вздохнул Ричард. — Это и остальных заставит бояться. В общем, я намерен вести себя с ними максимально вежливо, почти ласково, и если мне придется поклясться, что я никогда больше не возьму в руки меч, я это сделаю — чтобы спасти свою жизнь. И ты, — он повернулся к Энтони, который уже готов был начать спорить, — сделаешь то же самое. Если они потребуют от нас клятвы в том, что мы никогда больше не будем участвовать в военных действиях против них и никогда не поднимем против них оружия, мы оба эту клятву дадим. У нас просто нет выбора, ведь мы потерпели поражение. А я вовсе не хочу лишиться головы на плахе, которую сам же здесь и построил. И не хочу, чтобы меня похоронили на здешнем кладбище, которое по моему же приказу расчистили и привели в порядок. Ты понял меня, Энтони?

— Да, я все понял, — кивнул тот, — но я все-таки не понимаю, как мы допустили, чтобы нас взяли в плен!

— Что сделано, то сделано, — отрезал Ричард. — Такова военная удача. Теперь нужно думать только о том, как выбраться из этой передряги живыми. И мы постараемся это осуществить и будем разговаривать с ними предельно уважительно, не торопя события и изо всех сил сдерживая гнев. Да, главное, вести себя спокойно и вежливо. Более всего на свете, Энтони, я хочу, чтобы ты научился сдерживать себя в любых обстоятельствах и вышел бы из этой истории живым.

Они продержали нас на корабле до наступления ночи: явно не желали вести Ричарда через весь город — ведь это могли бы увидеть жители Кале. Тамошние влиятельные купцы любили моего мужа, поскольку он защитил их, когда на командование крепостью претендовал Йорк. Да и все жители города помнили его как верного и храброго командира гарнизона, чьи распоряжения были для солдат законом, а честное слово — чистым золотом. Любили Ричарда и в самом гарнизоне, так как он был суров, но справедлив. Кстати, именно благодаря долгому служению под началом моего мужа шесть сотен человек в Ладлоу перешли на нашу сторону и поддержали короля. Все, кем он когда-либо руководил, готовы были последовать за ним в огонь и в воду, а если понадобится, то и к дьяволу в пасть. Естественно, Уорику вовсе не хотелось, чтобы столь популярный командир, проходя через город, обратился бы к народу.

Так что, дождавшись глубокой ночи, нас под покровом темноты провели, точно тайных пленников, в главный зал крепости, и яркий свет горевших там факелов даже немного ослепил нас, когда мы, нырнув под каменную арку, оказались в просторном помещении, где по обе стороны от входа в каминах жарко горел огонь. Воины гарнизона, сидевшие за столами, при нашем появлении явно почувствовали себя неловко.

Мы трое стояли, точно бежавшие от войны бедняки, и озирались, изучая знакомый зал со сводчатыми потолками, закопченными балками и ярко пылавшими факелами на стенах. В зале было довольно много народу; некоторые, выстроившись кружком, пили эль, а другие ужинали, расположившись за просторными столами; кое-кто при виде моего мужа даже вскочил и обнажил голову, приветствуя его. В дальнем конце зала на возвышении сидели за столом граф Солсбери, его сын граф Уорик и молодой граф Эдуард Марч, сын герцога Ричарда Йоркского; за спиной у них висело знамя с белой розой Йорка.

— Мы захватили вас как военнопленных, а значит, готовы учесть ваше обещание никогда более не участвовать в военных действиях, — заявил для начала граф Уорик с видом истинного судьи, не вставая из-за стола.

— Но мы не совершали никаких военных действий против вас, — возразил Ричард, — и, поскольку я подчиняюсь непосредственно королю Англии, любые действия, направленные против меня, это действия мятежные и предательские по отношению к моему верховному правителю. — Он говорил совершенно спокойно, его сильный глубокий голос отчетливо раздавался в притихшем зале. А его судьи так и застыли, услышав в этом голосе и твердую решимость, и откровенное неповиновение. — Должен предупредить вас: любой, кто поднимет руку на меня, на моего сына или на мою жену, будет виновен в предательстве и незаконном нападении на командира королевской армии и сочтен мятежником. Каждый мужчина, даже помысливший причинить моей жене какой-либо вред, разумеется, недостоин ни своих шпор, ни своей фамилии. Если мужчины воюют с беззащитной женщиной, значит, они не лучше дикарей и заслуживают самого жестокого порицания. И мне будет искренне жаль того, кто посмеет оскорбить мою жену, герцогиню королевской крови и наследницу Дома Люксембургов. Такой человек будет навеки опозорен. Имя и репутация моей жены безукоризненны и должны защищать ее повсюду, где бы она ни оказалась. А наш сын находится и под моим, и под ее покровительством; он всегда преданно служил законному королю. Все мы верные подданные короля Генриха и должны быть незамедлительно освобождены, дабы иметь возможность отправиться, куда нам будет угодно. Я требую предоставить нам возможность безопасно вернуться в Англию. Я требую этого именем английского короля.

— Ничего себе ласковая речь, — шепнул мне Энтони. — И этими словами он надеется отвратить их гнев? Что-то я не уловил в них намерения сдаться! И, по-моему, отец вовсе не собирается обещать, что никогда более не будет участвовать в войне протии Йорка. Нет, ты только посмотри, какое у Солсбери стало лицо!

Действительно, старый граф выглядел так, словно вот-вот взорвется.

— Ты! — взревел он, гневно взирая на Ричарда. — Ты еще осмеливаешься так со мной разговаривать?

Лорды Йорка сидели довольно высоко, и моему мужу приходилось задирать голову, обращаясь к ним. А теперь еще и все они привстали из-за стола и смотрели на него сверху вниз. Но Ричард по-прежнему казался абсолютно спокойным. Мало того, он подошел чуть ближе к возвышению и, подбоченившись, ответил графу Солсбери:

— Да, осмеливаюсь. А почему бы и нет?

— Да ты даже не заслуживаешь чести находиться в нашем обществе! — завизжал граф. — Ты не имеешь права даже рот открывать, пока тебя не спросят! В наших жилах течет королевская кровь, тогда как ты — полное ничтожество!

Date: 2015-12-12; view: 342; Нарушение авторских прав