Глава 49

Следующей весной Александр продолжил свой поход по Согдиане, чтобы уничтожить последние очаги сопротивления, и в частности одну горную крепость, называемую «Согдийская скала». Это неприступное орлиное гнездо удерживал один местный властитель по имени Оксиарт, человек отважный, дерзкий и непреклонный. Добраться к крепости можно было только по узкой труднопроходимой дороге, высеченной в сплошном камне и ведущей к единственным воротам в высоченной стене, нависавшей над пропастью. Сзади стена примыкала к скалистой вершине, почти круглый год покрытой льдом и возвышавшейся над самой крепостью по меньшей мере на тысячу футов.

Александр послал к Оксиарту глашатая и толмача с предложением сдаться, но тот с высоты бастиона крикнул:

— Мы не сдадимся никогда! У нас в изобилии провианта, и мы можем сопротивляться годами, пока вы будете дохнуть от голода и холода. Передайте своему царю: будь у его солдат крылья, он еще мог бы надеяться завоевать мою скалу.

— Солдаты с крыльями! — повторил Александр, как только ему передали ответ. — Солдаты с крыльями…

Диад из Ларисы посмотрел ввысь, прикрыв глаза ладонью от ослепительного снега.

— Если ты думаешь о Дедале и Икаре, то не надо забывать, что, к сожалению, это всего лишь легенда. Человек никогда не сможет летать, даже если кто-то приделает ему крылья. Поверь мне, это невыполнимая задача.

— Мне неизвестно это слово, — ответил царь. — И когда-то тебе оно тоже было неизвестно, друг мой. Боюсь, ты стареешь.

Смущенный Диад замолчал и удалился. Как он ни бился, ему так и не пришло в голову мысли, как можно штурмовать подобное укрепление.

Но у Александра уже появилась идея. Он позвал глашатая, которого посылал в качестве парламентера, и велел ему пройти по всему лагерю с обещанием двадцати талантов всякому, кто вызовется ночью взобраться на нависающую над крепостью вершину.

— Двадцать талантов? — сказал Евмен. — Но это несоразмерная сумма.

— Награда должна соответствовать невыполнимости задачи, — возразил Александр. — Такая сумма сделает целую семью богатой на пять поколений вперед. Я уверен, что такие деньги могут придать человеку крылья.

Меньше чем через час явились триста добровольцев: больше половины из них — агриане, остальные — македоняне из горных областей.

— Нам пришла в голову мысль, — сказал один, похоже, главный среди них. — Ножи агриан здесь не помогут. Мы воспользуемся колышками от шатров, они из закаленного железа. Мы будем вбивать их в лед молотом, привяжем к ним веревки и поднимемся по одному. Может получиться.

— И я так думаю, — ответил царь. — Возьмите у Евмена знамя и, когда подниметесь на вершину, разверните его. Мы прикажем трубить в трубы, и тогда вам придется лишь высунуться, чтобы вас увидели из крепости.

С наступлением вечера невероятное предприятие началось. Пока было возможно, скалолазы поднимались пешком, неся на спине мешки с веревками и кольями, потом начали вбивать их в лед и подниматься один за другим.

Ни царь, ни его товарищи в эту ночь не смыкали глаз. Затаив дыхание, они смотрели вверх на смельчаков, которые медленно, со страшными усилиями карабкались по ледяной стене. К полуночи еще поднялся ветер, от которого коченели руки и ноги, ледяной ветер, пробиравший до костей, но воины продолжали подниматься. На нетронутой белизне снега была еле различима их темная линия.

Тридцать человек упали в пропасть и разбились о скалы, но двести семьдесят с первыми лучами солнца добрались до макушки пика.

— Знамя! — крикнул Пердикка, указывая на красное пятнышко, развевающееся на вершине. — У них получилось!

— О небесные боги! — воскликнул Евмен. — Никогда бы не поверил, если бы мне рассказали. Скорее трубите в трубы!

Тишину долины нарушил настойчивый сигнал, многократно отраженный эхом, и воины с громкими криками высыпали на вершину, чтобы их услышали обитатели Скалы. Часовые на бастионах сначала никак не могли понять, откуда исходят голоса, а потом, подняв глаза и увидев солдат Александра на вершине пика, побежали будить своего господина. Тот, не поверив, сам выскочил на стену. Вскоре опять явился глашатай Александра и закричал:

— Как видишь, у нас есть солдаты с крыльями, и их довольно много. Что скажешь?

Оксиарт посмотрел наверх, потом вниз, а потом снова наверх.

— Сдаюсь, — ответил он. — Скажи своему царю, что я готов принять его.

На следующий день, к вечеру, Александр со своими товарищами и гетайрами «Острия» поднялся в «Скалу» и направился в башню Оксиарта, ожидавшего его на пороге. Они обменялись любезностями, а потом гостя вместе с его друзьями хозяин проводил в зал, где по согдийскому обычаю все было готово к пиру. На полу вдоль столов в два ряда были уложены мягкие подушки. Царь оказался напротив Оксиарта, но вскоре его взгляд привлекла особа, сидевшая справа от хозяина дома, — его дочь Роксана!

Это была девушка невероятной красоты, божественных форм, легенда среди своего народа, давшего ей поэтическое имя «Звездочка».

Она улыбнулась молодому царю, и ее зубы сверкнули жемчугом; черты ее нежного лица казались совершенными; длинные ресницы блестели; гладкая, как мрамор, кожа имела янтарный отлив. Иссиня-черные волосы обрамляли чистейший лоб и, когда она двигала головой, волной оттеняли яркий и тонкий свет больших глаз цвета фиалки.

Александр и девушка посмотрели друг на друга, и обоих охватило вихрем, обволокло волшебной трепетной аурой, расплавленной и разреженной, как утренний сон. Для них больше ничего не существовало, голоса других сидящих за столом затихли вдалеке, и зал как будто опустел — лишь мелодия индийской арфы блуждала в расширившемся, вибрирующем пространстве и проникала в душу и тело, и даже их голоса, говорящие на разных языках, казались одинаковыми в невыразимой, уносящей ввысь музыке.

И тогда Александр понял, что до сих пор никогда не был по-настоящему влюблен. Раньше временами он переживал глубокую и яркую страсть, жгучее желание, привязанность, восхищение — но не любовь. Любовью было вот это — то, что он испытывал сейчас, это трепетное волнение, эта испытываемая к ней жажда, это глубокое упокоение души и в то же время неодолимое беспокойство, это ощущение счастья и страха. Вот что было любовью, о которой говорили поэты. Таков этот непобедимый и беспощадный бог, такова эта необоримая сила, бред ума и чувств, единственное возможное счастье. Александр забыл кровавые призраки прошлого, оставил былые тревоги и страхи; его безмерная тоска улеглась и утонула в глазах Роксаны с фиолетовым отливом, в ее небесной улыбке.

Очнувшись, царь понял, что все смотрят на них и всё понимают. Тогда он встал перед благородным Оксиартом и твердым голосом, с горящими от волнения глазами проговорил:

— Я знаю, что еще несколько часов назад мы были врагами, но теперь я предлагаю тебе долгую и крепкую дружбу и в залог этой дружбы, а также из искренней и глубокой любви, которую испытываю, прошу у тебя в жены твою дочь. — И пока толмач переводил, повернулся к девушке и добавил: — Если ты согласна.

Роксана встала и ответила на своем языке, столь странном и в то же время звучном. Только его имя она выговорила так, как его произносили его друзья:

— Я хочу стать твоей женой, Александрос, навсегда.

Свадьбу справили через три дня с большой пышностью, и Александр пожелал выполнить персидский ритуал с хлебом, но по македонскому обычаю разрубив его мечом. Потом новобрачные съели этот хлеб, глядя друг другу в глаза и чувствуя, что влюблены до конца дней своих и что связь эта не разорвется и за гробом. Роксана была в церемониальных одеждах — синем халате поверх красной длинной рубахи, перетянутой на талии поясом из золотых дисков, с вуалью на голове, ниспадавшей из-под диадемы чистого золота с подвесками из бус, украшенных ляпис-лазурью.

Во время свадебного ужина царь почти ничего не пил и лишь держал за руку свою новую жену, что-то тихо говоря ей на ухо. Она не понимала его слов, слов любви, стихов великих поэтов, образов из сновидений, призывов. Измученная душа Александра искала утешения во взгляде этой непорочной девственницы, в чувстве любви, что исходила из ее рук, из ее глаз, когда она смотрела на него с искренним и нескромным желанием, жгучим и в то же время нежным. При каждом вздохе ее цветущая грудь вздымалась, по щекам распространялся легкий румянец, и в этом дыхании царь в свою очередь искал признаки того внезапного и в большой степени неизвестного ранее чувства, пламенно желая, чтобы оно вечно оставалось неизменным.

Когда они, наконец, остались одни, Роксана, опустив глаза, начала раздеваться, медленно обнажая свое дивное тело и наполняя земную свадебную постель божественным ароматом своей кожи и волос. Александра охватило глубокое и сильное волнение, словно он погрузился в теплую ванну после долгого хождения под снежной бурей, в тисках мороза, словно выпил он чистой родниковой воды после долгого скитания по пустыне, словно снова почувствовал себя человеком после разврата, жестокости и зверств.

Его глаза светились, и, прижав девушку к себе, Александр ощутил соприкосновение с ее кожей. Он стал искать ее неумелые губы, целовать ее грудь, живот, бедра. Он любил ее с глубокой печалью, полностью отрешившись от себя, как никогда в жизни, и когда их тела содрогнулись, он ощутил, как вливает в ее лоно жизнь, ту таинственную дикую энергию, которой сметал города и полки, которая позволяла ему пережить самые страшные раны, с которой он топтал самые святые чувства, убивал в себе жалость и сострадание. И когда Александр в изнеможении отпустил Роксану и заснул рядом с ней, ему приснилось, что под черным небом он идет по долгой дороге к берегу океана, ровного, холодного, неподвижного, как плита из вороненой стали. Но ему не было страшно, потому что, как теплое покрывало, как таинственное счастье детских воспоминаний, его обволакивало тепло Роксаны.

Проснувшись и обнаружив ее рядом с собой, еще более прекрасную, с отсветом снов в глазах, он погладил ее с нескончаемой нежностью и сказал:

— Теперь пойдем, любовь моя, и не остановимся, пока я не увижу конец мира и городов Ганга, цапель на золотистых озерах и радужных павлинов Палимботры.

В те дни Александр снова взялся за приготовления и реорганизацию войска. Он набрал еще тысячи азиатских солдат из Бактрии и Согдианы, чья верность теперь вдвойне упрочилась царским браком с дочерью благородного Оксиарта. Прибыли десять тысяч персов, обученных и вооруженных на македонский лад, — их набрали в армию правители центральных провинций державы. Тогда Александру подумалось, что персидские ритуалы и «низкопоклонство» нужно распространить на всех, чтобы со всеми подданными обращаться одинаково. Но македоняне возмутились, а Каллисфен прямо воспротивился Александру, напомнив ему, что такое требование абсурдно.

— Что ты будешь делать, когда вернешься на родину? — спросил он. — Потребуешь, чтобы и греки, самые свободные из людей, воздавали тебе божеские почести? Они не таковы! И даже Геракл не получал подобных почестей — ни при жизни, ни после смерти, пока Дельфийский оракул недвусмысленно не потребовал этого. Ты хочешь стать таким же, как эти азиатские владыки? Но подумай об их судьбе: Камбиса разбили эфиопы, Дария — скифы, Ксеркса — греки, Артаксеркса — «десять тысяч» хорошо известного тебе Ксенофонта. Все были побеждены свободными людьми. Правда, мы на чужой территории и в некотором роде должны мыслить, как эти чужаки, но прошу тебя, помни о Греции! Вспомни уроки своего учителя. Разве могут македоняне общаться со своим царем, как с богом? Разве могут греки относиться к командующему их союза, как к богу? Человеку жмут руку, его целуют в щеку, а богу строят храмы, приносят ему жертвы, поют гимны. Есть разница в чествовании человека и почитании богов. Ты достоин величайших почестей среди людей, потому что был самым доблестным, самым мужественным, самым великим. Но удовольствуйся этим, прошу тебя, удовольствуйся почтением свободных людей, не вели им рабски простираться перед тобой, как перед богом!

Александр опустил голову, и бывшие рядом с ним услышали, как он прошептал:

— Вы меня не понимаете… Не понимаете…

Это слышал и один из оруженосцев, Ермолай, юноша, безмерно восхищавшийся Каллисфеном и презиравший царя. Теперь он был главой оруженосцев, поскольку Кибелин, когда-то спасший Александру жизнь, впоследствии не вынес тягот военной жизни и столь сурового климата. Во время похода на скифов он подхватил тяжелейшую лихорадку и через несколько дней умер. Ермолай почти все время только тем и занимался, что слушал Каллисфена, и нередко пренебрегал службой.

В конце концов, царь объявил, что те, кто не желает воздавать ему подобные почести, могут не делать этого. Однако такое решение не принесло покоя его землякам. Им было противно смотреть, как Александр принимает «низкопоклонство» от азиатов, для которых этот жест казался естественным и подобающим. Многие продолжали тайком клеймить царя как заносчивого тирана, ослепленного властью и непомерной удачей.

К несчастью, недовольство не ограничилось ворчанием и перешептыванием. Созрел еще один заговор с целью цареубийства. И на сей раз заговор затеяли самые юные, ближе всех допущенные к царской особе — те, кому доверили охранять сон царя.

После того как войско вернулось в Бактру, во время развлечения и веселья, на охоте на кабана, произошло неприятное событие. Ермолай как старший над своими товарищами скакал совсем рядом с царем. Внезапно, преследуемый Перитасом и прочими собаками, из кустов выбежал кабан и бросился на него. Александр занес дротик, чтобы поразить зверя, но Ермолай, увлеченный охотничьим пылом, ударил первым и свалил зверя, опередив царя.

Это был тяжелейший проступок, признак высокомерия и полного презрения к традициям и придворному протоколу. В подобных случаях только сам царь мог назначить телесное наказание оруженосцу, или командиру, или любому иному виновному, и Александр воспользовался этой прерогативой: он велел связать юношу и дать ему розог.

Это было суровое наказание, но в обычаях македонского двора подобное считалось нормальным. Всех мальчиков наказывали так, и не только Леоннат до сих пор носил на спине следы розог, но и Гефестион, и Лисимах не раз расплачивались за свою недисциплинированность по приказу царя Филиппа, принимая кару от руки Леонида или своего учителя военного дела. Традиционно наказание являлось заодно и упражнением в преодолении боли, способом приучения к послушанию, закалкой души и тела. В Спарте порка мальчиков практиковалась вообще без цели наказания, а просто для воспитания в них отваги, самопожертвования и выносливости.

Однако Ермолай счел себя жертвой беспричинно жестокого унижения и несправедливости и с того дня затаил такую глубокую злобу на царя, что стал вынашивать план убийства. Было бы нетрудно убить Александра во сне. Однако требовался помощник, который помог бы убийце скрыться. Одержимый лихорадочной мыслью о свободе, Ермолай не сознавал, что он не афинский гражданин, долг которого — защищать демократию родного города от тирана, а всего лишь македонский оруженосец на службе своему царю в дальних краях, среди всевозможных опасностей. Уроки Каллисфена о демократии не шли ему впрок. Кроме того, он не сознавал, что Каллисфен тоже кормится из рук Александра, получая от царских щедрот хлеб, одежду и кров.

Со свойственной подросткам безрассудностью Ермолай поделился своими планами с другом по имени Епимен, а тот рассказал одному товарищу, которому слепо доверял, некоему Хариклу, который в свою очередь рассказал брату Епимена Еврилоху, а тот, испугавшись, попытался всеми способами их отговорить.

— Вы с ума сошли? — сказал он однажды, когда все они собрались в шатре. — Вы не можете сделать подобного.

— Еще как сможем! — ответил Ермолай. — И освободим весь мир от зверя, от ненавистного тирана.

Еврилох покачал головой:

— Ты сам был виноват: ты же прекрасно знаешь, что первый удар наносит царь.

— Он чуть не упал с коня, как он мог нанести удар?

— Болван! Александр никогда не падает. И все равно, как ты мог задумать такое? По-твоему, это так легко — убить царя?

— Конечно. Думаешь, как умер царь Филипп, бывший куда лучше нынешнего? И злоумышленника так и не нашли.

— Но здесь мы одни, а вокруг варвары и пустыня. Нас разоблачат тут же. И потом, если хочешь знать, о тебе и Каллисфене уже ходят слухи, что вы ведете себя подозрительно. Кто-то тебя подслушал, когда ты спрашивал его, как стать самым знаменитым человеком в мире, и он тебе ответил: «Убить самого могущественного человека в мире». Вам обоим еще повезло, что эти слова не дошли до ушей царя, но нельзя долго нарываться безнаказанно. — Он обратился к Епимену: — Что касается тебя, тут достаточно одного: как твой старший брат я велю тебе порвать с этими бессовестными. А вы ведите себя почтительно, и, возможно, эти слухи понемногу исчезнут.

Ермолай пожал плечами.

— Я делаю, что хочу, и если ты не желаешь помочь мне, это не меняет дела: у меня найдутся другие друзья. Это же раз плюнуть.

Он плюнул Еврилоху под ноги, еще раз пожал плечами и вышел.

Юноши-заговорщики решили подождать, когда Александр с войском выступит против мятежников, чтобы его смерть показалась делом рук проникших в лагерь врагов.

Когда царь покидал дворец в Бактре, Роксана крепко обняла его.

— Не уходи!

— Ты делаешь большие успехи в греческом, — ответил Александр. — Когда выучишь его, я научу тебя также македонскому диалекту.

— Не уходи! — повторила Роксана с тревогой. Александр поцеловал ее.

— Но почему я не должен уходить?

Девушка со слезами на глазах посмотрела на него и проговорила:

— Два дня. Вижу… мрак.

Царь покачал головой, словно отгоняя неприятную мысль; потом вестовые облачили его в доспехи и проводили во двор, где уже ждали всадники, готовые к отправлению.

Прошло два дня, и Александр, встревоженный предсказанием, поговорил с Аристандром.

— Что, ты думаешь, может это означать?

— Женщины здесь занимаются гаданием и магией, они обладают способностью чувствовать угрозу, растворенную в воздухе. А, кроме того, Роксана тебя любит.

— И что же мне делать?

— Не спи сегодня ночью. Читай, пей вино, но ни на мгновение не теряй ясности мыслей. Ты должен оставаться начеку.

— Сделаю, как ты говоришь, — ответил Александр и стал ждать наступления темноты.