Сакип Сабанчи

На следующий день «Дизайнеры снов» заехали за мной в отель, а оттуда мы двинулись параллельно Босфору. Группу возглавлял Архан, похожий на турецкого Тэн-Тэна, с торчащей надо лбом прядью волос. «Фабрика» в основном занимается графическим дизайном, но к тому же устраивает презентации, показы мод и рэйвы. К нам присоединились Эсра — женщина, которая, повидимому, спланировала сегодняшний выезд, — и друг Архана по имени Саба, пожилой художник-турок, живущий сейчас на Эльбе, острове у берегов Италии. Идет дождь, движение как обычно перегружено, по этой улице я уже проезжал на своем байке, так что я тихонько засыпаю на заднем сиденье. Сквозь дремоту слышу, как Саба, чуточку марксист, возмущается при виде новых биллбордов, наводнивших город в последнее время: «Кому принадлежат мои глаза? Кто заплатил за то, что я вижу?»

Молодая «гражданка мира» Эсра, художник левых убеждений Саба и дизайнер-промоутер-рэйвер Архан — интересная получилась компания…

«Дэвид, мы прибыли!» — тормошит меня Эсра, и я просыпаюсь. Прямо впереди — большие белые ворота, которые открываются, чтобы впустить наш автомобиль. Дорожка за ними упирается вдали в громадную усадьбу с видом на Босфор. Слева расположился недавно выстроенный домик поменьше. Я шагаю к усадьбе, еще не успев толком проснуться. «Нет, нам не туда, нам в другой дом!» — окликают сзади. Проходя перед массивным венецианским окном, я машу рукой женщине с ребенком, сидящей на диване в обставленной со вкусом современной комнате.

Женщина выходит встретить нас. Странно, но она не стала намного выше, поднявшись с дивана: ее ноги скручены церебральным параличом. К нам выходит ее сестра, которая предлагает напитки, за которыми бежит дворецкий в двубортном пиджаке. Светская беседа. Извинения за отсутствие на открытии моей экспозиции. Молчаливая женщина, которую нам так и не представили, кормит ребенка. Я брожу по комнате, разглядывая висящие на стенах картины в резных позолоченных рамах.

Эсра объявляет, что мы можем взглянуть на коллекцию отца Сакипа, если хотим. Я понятия не имею, о какой коллекции речь, но с энтузиазмом соглашаюсь. Мы направляемся в большой особняк, предупредив слуг по телефону о своем появлении. Сестра, няня и ребенок остаются. Сакип Сабанчи был одним из успешнейших бизнесменов Турции. К тому же он известен и как филантроп: на его средства строились больницы, он основал университет.

У входа встречает все тот же дворецкий: должно быть, он незаметно выскользнул, чтобы опередить нас. Этот огромный дом — настоящий музей, в викторианском смысле этого слова. Весь первый этаж завешен картинами от пола до потолка, повсюду вазы, старинная мебель, статуи и застекленные витрины с серебряными предметами. Когда мы переходим в следующий зал, звучит объявление: «Это Синяя комната» — и ни слова больше. Дворецкий отвечает на все вопросы об отдельных произведениях живописи. Залы сменяют друг друга. Саба, многое повидавший в жизни благодаря возрасту, узнает работы собратьев — турецких художников, эмигрировавших в Париж. Большинство других полотен выполнены в «ориентальном» стиле, это сентиментальные изображения уличной жизни Стамбула оттоманской эпохи. Впрочем, здесь встречаются и русские романтические пейзажи: «Закат над Невой» и виды Санкт-Петербурга.

Второй этаж, куда мы поднимаемся по лестнице, отведен удивительному собранию образчиков каллиграфии. Суждения о законе и политики той же оттоманской эпохи, письма, а также, разумеется, экземпляры Корана, открытые на вызолоченных страницах с искусно украшенными отрывками из «Книги книг». Все они великолепны. Любопытно, что шедевры оттоманской и азиатской каллиграфии оказывают на нас, с нашим сегодняшним (западным) вкусом, куда большее впечатление, чем представленные этажом ниже, вполне западные по духу картины и скульптуры. Произведения старых художников Запада, в особенности ориенталистов, имеют для нас привкус устаревшей колониальной романтики, они рисуют нам тот Восток, который навсегда остался в прошлом — к радости некоторых. Эти картины слишком настойчиво напоминают о былых предубеждениях и самодовольстве. А вот каллиграфия — по крайней мере, на данный момент — кажется идеально синхронизированной с современным западным мироощущением: текст как произведение искусства, слово — безупречно овеществленная мысль… Даже если в эпоху создания этих шедевров восприятие искусства на Западе и близко не подбиралось к столь абстрактным, формальным идеям.

G. Dagli Orti/ De Agostini Picture Library/Getty Images