Как я съел асфальт 2 page

– Да уж понятно, хорошего мало.

– Так что с Олей? – Саше не хотелось вспоминать об испорченной вещи, хотелось пережить как‑то эту утрату или хотя бы забыть на время, поэтому он перевел разговор на нейтральную тему.

Чувствуя поддержку друга, Геша несколько пришел в себя:

– Я пока сам во всем не разобрался. Не было меня в Москве несколько дней, а тут такое… Мне рассказали… Короче, Оля хотела покончить жизнь самоубийством. Она вышла на крышу собственного дома и прыгнула с крыши.

– Ужас!!! – перебил рассказ друга Саша.

– Это еще не ужас, – успокоил Сашу Геша. – Ужас в том, что не рассчитала она свой прыжок и попала на крышу соседского балкона. Крыша оказалась из шифера, Оля ее проломила и упала на балкон. А там на полу варенья стояли. Ну и соседи обиделись, милицию вызвали… Они же эти варенья на зиму приготовили. Оля тоже расстроилась – платье почти новое испортила. Переживала очень.

– Господи, – произнес Саша. – А из‑за чего она на такое решилась?

– Не знаю, – жестко ответил Геша. – Ничего не знаю. Знаю только, что на этом она не успокоилась. На следующий день она повторила попытку. Но теперь для гарантии она мало того что прыгать с крыши собралась с той стороны, где нет балконов, так она еще веревку на шею накинула.

– О, господи! – воскликнул Саша.

Его всего затрясло от ужаса. Он даже на какое‑то время забыл о порванном рукаве элегантного плаща.

– Вот, а кроме этого она наглоталась таблеток каких‑то, – продолжал нагнетать обстановку Геша, – запила все это спиртом разведенным…

– Ужас, ужас!!! – продолжал причитать Саша.

– …облилась остатками этого спирта, чиркнула зажигалкой и прыгнула с крыши.

– Постой, Гена, ты же говорил, что Олю машина сбила, что она в реанимации. Так что, она после всего этого выжила?

– Представь себе, да. Спирт, оказалось, она развела слишком сильно, и он не загорелся. Веревка задержала падение Оли, и в районе четвертого этажа она влетела в раскрытое окно чужой квартиры, где веревка благополучно порвалась. Но это к лучшему, – пояснил Геша, – там под окнами «лексус» стоял, а «лексус», как ты знаешь, машина не из дешевых, неизвестно чем бы закончился для Оли этот прыжок.

– Да уж, – только и смог вставить Саша.

Саша скривил губы, он представил себе, точнее, отчетливо представил себе, а еще точнее, ощутил, как у Геши опустились усы вниз. Саша не мог представить себе, для чего это все понадобилось Оле, но усы Геши представил. А Оля всегда была рисковым человеком, человеком, который любит риск, но это был не совсем оправданный поступок, а точнее, совсем не оправданный. Ведь, как справедливо заметил Геша, неизвестно как бы все вышло, упади она на «лексус».

– Геша, ты говорил, что Оля таблеток наглоталась…

– Да, – подтвердил Геша, – но алкоголь нейтрализовал действие этих таблеток, так что и здесь ей не удалось приблизиться к смерти.

– Но, скажи, зачем она все это проделывала, что ее толкнуло на ряд этих шагов?

Саша был в недоумении. У Саши был в жизни период, когда он тоже не хотел жить, но это было очень давно, в детстве. В детстве он был так обижен на папу, потому что он не разрешил пойти маленькому Саше гулять с друзьями на стройку, что Саше хотелось умереть. Но умереть Саша хотел так… на время, точнее, и не умереть вовсе, а напугать всех. То есть вроде как бы умереть, а потом ожить. «Посмотрел бы я тогда, как они бы поплакали и побегали», – думал он тогда. А потом хотел ожить и сказать: «Ну что, испугались?!»

Но все это было давно. С тех пор Саша никогда не хотел умереть. Правда, несколько раз было такое, что ему хотелось провалиться сквозь землю, но дальше этого не вполне искреннего желания дело не шло. А еще ему иногда хотелось стать невидимым, но это все тоже было несерьезно.

– Не знаю, Саша. Сам ничего не знаю и не могу понять, – вздыхал в трубку Геша. – А потом эта авария…

– Где это произошло? – спросил Саша. – Это тоже попытка убить себя?

– Нет‑нет. Не думаю. Все вышло совершенно случайно. Ее тогда снова в милицию забрали, а когда все выяснилось, отпустили. Ну а на выходе из милиции… – Геша продолжал приглушенным и сдавленным голосом, – под «Запорожец»…

– Где это случилось? – Саша отчетливо вдруг понял, что это очень важно для него, важно для него – и для Оли это важно.

– За сто первым километром, у туалета придорожного.

– У туалета, у туалета… у придорожного туалета… – как зомбированный принялся повторять Саша.

Он не знал, для чего он повторял, скорее это просто была реакция на неприятные известия, но он все повторял и повторял эти два слова. А может быть, в голову пришла какая‑то еще не совсем оформившаяся мысль и Саша хотел ее обдумать. Хотел, но не мог, потому что мысль не совсем оформилась. Она ускользала и терялась, и Саша никак не мог уцепиться за нее, чтобы подумать. Он даже нервно закурил сигарету.

– Как она туда попала? И зачем? – Этот вопрос Саша адресовал скорее себе, чем Геше, да Геша и сам не мог толком ответить:

– Ничего не знаю.

– А как она сейчас? – бросил наконец погоню за беспокойными мыслями Саша и вернулся в действительность.

– Стабильно. Оля пока в коме, но врач сказал, что надежда есть. А в палату к ней никого не пускают.

А еще Саша понял, что непременно должен побывать в том туалете.

– Геша, а ты в туалет не хочешь? – спросил он у друга.

– Я? В туалет?! Н‑нет… С чего ты взял? Не хочу я… Что за?..

– Да ты не понял, Геша! В ту‑а‑лет, – раздельно проговорил Саша. – Ну просто посмотреть, что там и как?

– Чего я там не видел? – возмутился Геша. – У меня сестра… вон чего, а ты мне какую‑то…

Саша не обиделся на возмущенный тон друга. Слишком хорошо он понимал, что творится в душе у Гены.

– Ты не понял! Я говорю про тот самый туалет, где Олю… где Оля на «Запорожец»… наехала, точнее, «Запорожец» на Олю, а еще точнее, где они встретились друг с другом. Теперь понял?

Геша замолчал и тяжело задышал.

– Давай позже, – выдохнул он, – не могу я сейчас туда. Я вообще о туалетах и веревках слышать ничего не хочу. Приезжай лучше ко мне. Я очень устал.

– Хорошо, Геша. Я приеду. Скоро. Я скоро буду.

Оля возникла в жизни Саши очень давно. Сейчас ему даже казалось, что он знал Олю всю жизнь. Но это было невозможно. Оля родилась в Москве, училась в Москве и работала в Москве. Оля всю жизнь прожила в Москве, никогда из нее не уезжала. А Саша приехал в Москву из Ейска. Саша вдруг отчетливо вспомнил, что Оля всю жизнь мечтала побывать за границей, но так никуда и не выехала.

Оля была сестрой своего брата Гены, который тоже родился в Москве, учился в Москве, работал в Москве. Он тоже всю жизнь прожил в Москве и при этом был Олиным братом.

Саша и Геша познакомились в строительном институте, там же Саша решил примкнуть к музыкальной группе «Уличный фонарь». А когда у Саши не сложилось с учебой и ему пришлось бросить институт, перед ним замаячила перспектива вернуться домой в Ейск. Но кто хоть раз наступил на грабли, тот никогда не захочет покидать Москву. Не захотел уезжать из столицы и Саша. А поскольку жить Саше было негде, Геша великодушно предложил ему пожить у него. А жил Геша хорошо. Жил он с сестрой Олей в большой квартире на Сретенке. Их отец, некогда известный писатель, уехал жить в старую зачуханную деревеньку Тамбовской области и поселился в местах, упоминание о которых не встречалось не только у Паустовского, но даже и в фантастических произведениях Брэдбери.

Квартира престарелого писателя была большая, а еще она была на Сретенке. И Геша предложил Саше пожить в этой большой квартире, так как квартира была не маленькой, а большой. Большая квартира на Сретенке, где когда‑то жил известный писатель, была большой, но сильно заставленной всякой мебелью. Книжные шкафы с книгами, обилие которых поражало Сашу, сменялись стенами, плотно увешанными картинами в тяжелых рамах и фотографиями незнакомых ему людей.

Когда Геша рассказал сестре Оле о том, что он пригласил к ним пожить своего знакомого, Оля не стала возражать. Она только сказала, что в квартире и так бардак и много хлама, поэтому квартиру уже ничего испортить не сможет, даже очередной собутыльник ее брата.

На протяжении многих лет Оля оставалась такой же, как и тогда, когда Саша ее впервые увидел. Невысокая, скорее полненькая, чем стройная. Про таких обычно говорят «в теле». Одеваться Оля не умела и не любила. Это не означает, что она ходила неодетой. Точнее, Оля не любила одеваться правильно или хотя бы по моде. Походка у нее была мужской.

Вообще женские походки отличаются от мужской манеры ходить. Сколько раз Саша видел эти потухшие глаза у стремительно продирающихся сквозь толпу женщин с мужским типом походки. Слегка ссутулившись и повесив плечи, они быстро перебирают ногами в неухоженных туфлях. Они спешат все время. Спешат, словно боятся опоздать на последнюю электричку. Чаще всего они прекрасные хозяйки. Постоянно с сумками, авоськами и пакетами, из которых торчат батоны колбасы для эгоистичных сыновей и супругов‑деспотов. Мужья им достаются непременно алкоголики, у которых (если они окончательно не спились) есть на стороне любовницы. Чем быстрее, стремительнее бежит женщина, чем унизительнее она торопится, низко опустив голову, тем деспотичнее супруг, ожидающий ее прихода.

Оля тоже всегда по‑мужски широко шагала. Но походка у нее была быстрая и ровная. Наверное, потому, что она никогда не была замужем. А работала Оля в СЭС. И всегда занимала ответственный и очень нужный пост. И потому, что пост был нужный и ответственный, к Оле часто обращались с просьбами знакомые, знакомые знакомых и многочисленные знакомые знакомых знакомцев. А она всем всегда помогала или старалась помочь.

Саша никого не встретил из сослуживцев, когда на ходу застегивал порванный на рукаве элегантный плащ. Еще было слишком рано. Только минут через пять должна была подойти его секретарша, а за ней коммерческий директор фирмы «Эмжэ», въедливый и приставучий молодой человек по имени Женя. Но сейчас Саша совершенно не думал о сослуживцах, которые не застанут своего руководителя на привычном месте в рабочем кабинете. Он спешил к Геше, а еще он думал об Ольге. Саша отказывался понимать и принимать то, что произошло с ней.

Он сел в машину и вклинился в пробочный московский поток. Он спешил, но не в силах был сделать что‑то, не в силах что‑то изменить. Некоторое время Саша медленно двигался за черным «ауди». Он наизусть выучил все буквы и цифры номерного знака этого автомобиля, пока не сообразил, что едет неправильно. Тогда он стал думать мысль: как ему поехать, чтобы было правильно?

А еще Саша вспомнил, точнее, не вспомнил, а отчетливо понял, что он прожил под одной крышей с Олей несколько лет. Несколько долгих лет он прожил в их с Геной квартире на Сретенке. Оля сразу сделала так, чтобы Саша не чувствовал себя чужим. Она просто его не замечала. Вернее, не обращала на него никакого внимания, словно он старый шкаф, стоявший в углу с незапамятных времен. Ольга совершенно не стеснялась ходить при Саше в нижнем белье, а Саша отвечал ей взаимностью, совсем не стыдясь своих сатиновых трусов в синий цветочек. А еще утром Оля без всяких церемоний стучала в дверь туалета, подгоняя Сашу ускорить процесс утренних посиделок, а Саша весело кричал: «Занято!» А Оля кричала в ответ, что он не один и что ее уже ждут на работе.

Оля очень много читала. Читала все подряд. Именно она подсунула Саше «Рубашку», но не ту рубашку, что ближе к телу, а ту, что Саша безуспешно пытался прочитать.

«Почему, зачем? Зачем она это сделала? – задавался вопросом Саша. – Может, она не те книги читала?» Саша вспомнил, как он пришел к Оле и поздравил ее с днем рождения, а она, вместо благодарности, дала Саше очередную книгу автора «Рубашки». Саша вспомнил, как тогда Оля с каким‑то детским восторгом в глазах протянула Саше новую книгу.

– Ты «Рубашку» прочел? – спросила она его.

– В принципе да, – замялся Саша.

– Ну, как? Понравилась?

– Очень! – соврал он тогда.

– Какая глубина мысли у этого писателя! – нахваливала Оля книгу. – Какой талант! Представляешь, целую книгу написал, а мысль его так глубоко запрятана, что никто ее не находит. Только большой мастер способен простым набором слов держать читателя в напряжении.

– Пожалуй, – согласился Саша и вспомнил, как скрипели его зубы от нетерпения и, как Оля сейчас сказала, от напряжения, вызванного чтением такого очень непростого сочинения.

– А эта, – Оля пальцем указала на книгу в руках Саши, – эта вещь еще интереснее. Она лучше «Рубашки».

– Куда уж лучше… – Саша улыбнулся мертвенно‑бледной улыбкой.

А потом он наугад раскрыл книгу, в которой кто‑то «…сидел за столом, уложив в ладонь левой руки голову, смотрел, казалось, на угол холодильника, но холодильника не видел» и при этом «думал, какие то неожиданные мысли…».

«Может быть, это действительного интересно», – обрадовался тогда Саша. Он с детства любил читать про монстров. Героем этого произведения наверняка был монстр, у которого либо непомерно большая рука, в которую умещалась голова, либо невообразимо маленькая голова, способная удобно и без проблем разместиться в ладошке левой руки. К тому же он был косой, потому что, как писал автор, смотрел на холодильник, но не видел его.

Но Саша так и не прочитал «Рубашку», хоть и пытался издеваться над собой. Не дошли руки и до нового романа, который так понравился Ольге.

А еду Оля не готовила. Не то что она не любила поесть, просто она не любила и, наверное, не умела готовить. Точнее, она готовила очень редко. А если Оля готовила, то готовила одну сосиску. Отварить одну сосиску Оля могла, а более сложных блюд, к примеру из двух сосисок, Оля не готовила никогда. А еще она могла сварить кофе. Кофе Оля варила часто, варила на кухне. Кофе, который варила Оля, часто сбегал, потому что Оля либо висела на телефоне, либо курила, либо листала книгу.

В Гешином подъезде было тихо. Обычно здесь было шумно и многолюдно, а сейчас тихо. Тишина нещадно била Сашу прямо по ушам. Не было никого. Саша воспользовался ступенями и поднялся на второй этаж. Бронированная дверь Геши сейчас была бесполезна. Бесполезна, потому что была приоткрыта. А еще полоска желтого света пробивалась из квартиры Геши. Саша толкнул дверь, но дверь не открылась. Дверь не открылась, оттого что она открывалась на себя. Тогда Саша потянул за ручку, и дверь поддалась.

– Геша, ты дома? – спросил Саша у квартиры, скосив один глаз на холодильник, молча стоявший в углу просторного коридора.

Квартира молча не ответила. Ответил Гена. Он появился в коридоре со стаканом в руке:

– Саша, ты приехал?! Ну и правильно, ну и хорошо! А то я сижу здесь один и боюсь свихнуться от всего этого. Я тебе первому позвонил. Точнее, не первому, но первый приехал ты. Я звонил в милицию и пожарную охрану. Я просто хотел, чтобы хоть кто‑нибудь приехал. Я и в «Скорую» звонил. Лучше бы не звонил. Приезжайте, говорю, плохо мне. Спросили, что со мной. Говорю, что одиноко мне, тоска и выпить не с кем. Сказали, что если я больной, то мне надо лечиться. А они кто? Кто лечить‑то должен? Не врачи, что ли?

Саша не стал разуваться. Он только обстучал грязь с обуви о стену и молча прошел в гостиную.

Геша выглядел неважно. Вернее, для Саши было важно, как выглядит его друг, но сам Гена выглядел не очень, и ему, видно, было совсем не важно, как он выглядел. Лицо Геши сильно опухло, тяжелый подбородок стал еще тяжелее и казался совсем неподъемным. Его унылые висячие усы соломенного цвета повисли еще больше. Теперь они напоминали веревку, оборванную веревку, на которой Оля пыталась повеситься.

Геша поставил стакан на стол, где он присоединился к открытой бутылке коньяка. А потом Геша буквально упал на Сашу. Саша застонал, засопел, но удержался на ногах. А затем они долго стояли обнявшись. А еще Саша похлопывал его по спине, тихо приговаривая:

– Все хорошо, все хорошо…

Потом Геша присел на диван.

– Вот видишь, плащ?.. – виновато улыбнувшись, Саша показал прореху на рукаве своего элегантного плаща.

– Ага, ага, – живо заинтересовался Геша и даже запустил пальцы в дыру. – Да ничего страшного вроде. Может, и не будет заметно, когда твоя Алла зашьет. Непонятно только, зачем она вообще это сделала?

– Кто?! – удивился Саша. – Ты думаешь, Алла это сделала? Думаешь, Алла порвала рукав?

– Нет, нет, ну что ты… – отмахнулся Геша, – я сейчас про Олю говорю.

– А‑а, про Олю… – вспомнил вдруг Саша, зачем он здесь. – Как она, кстати?

– Пока ничего нового, – Геша подошел к столу с коньяком. – Все пока по‑прежнему.

Саша стоял и молча смотрел на стол. Ему тоже хотелось выпить, но Геша ему не предлагал. А еще Саша был за рулем. Гена поднес стакан с коньяком ко рту, и наступила тишина. В наступившей тишине слышно было лишь движение жидкости по пищеводу Геши. И еще кадык, гулявший по его длинной шее, нарушал невыносимо тягостную тишину.

– Саша, у тебя курить есть? – спросил Геша.

Саша ответил, что есть.

– Давай покурим, что ли, – предложил Геша.

Саша достал сигареты и положил их на стол. На столе лежала пачка дорогих американских сигарет, но Геша захотел покурить именно Сашины сигареты. Они оба закурили. Саша поискал глазами пепельницу. Она стояла на подоконнике. Саша зачем‑то пересчитал окурки. Их оказалось ровно семь штук.

Когда они закурили, Саша понял, что забыл снять свой плащ. «Не хватало еще пеплом испачкать или, того хуже, прожечь», – подумал Саша и снял его. Потом он повесил его на спинку стула. Саша не знал, что говорят в таких случаях, и молчал.

Вскоре они снова закурили. Саша боялся смотреть на пепельницу и окурки, лежащие в ней, как чьи‑то раздавленные жизни, и сбивал пепел в ладошку.

– Так что же произошло? – нарушил молчание Саша.

– Я же тебе все рассказал, – удивленно отозвался Геша. – У тебя с памятью все в порядке?

– Да, – успокоил друга Саша. – С памятью у меня пока нормально. Но просто совершенно непонятно, что могло толкнуть Олю на этот отчаянный шаг. Почему и зачем? Зачем и почему? Ты что‑то должен был почувствовать! Может, у нее на работе какие‑то неприятности были?

Геша задумчиво затянулся, а потом ответил, что все было нормально. Оля никогда ни на что не жаловалась, и накануне она тоже ничего не рассказывала. Они созванивались в начале августа. Оля была веселая и много шутила.

Саша хотел ехать в больницу, но Геша напомнил, что к ней в палату никого не пускают. От прежнего веселого Геши мало что осталось. Он был грустен и несчастен.

Саша познакомился с Гешей в институте. Они учились на одном курсе. В тот день Саша пришел на свою первую лекцию. Была лекция по высшей математике. Саша тогда отчетливо понимал, что он вступает во взрослую жизнь и что сейчас надо приложить все усилия, чтобы устроиться и закрепиться в этой жизни. С каким‑то юношеским, но зрелым задором он принялся записывать в тетрадку эту свою первую лекцию. Так продолжалось минуты четыре. Потом Саша подумал мысль, что лекция получается какая‑то сухая, не интересная, а даже скучная. Преподаватель не удосуживался скупые математические понятия перемежать смешными случаями из жизни, вставлять в свою лекцию подобающие к случаю анекдоты. Он не пытался оживить сухое изложение о комплексных числах живыми и красочными примерами из собственного опыта. Да и тема лекции не казалась интересной. Вспоминались строки из Маяковского: «Единица, кому она нужна?..» А здесь даже и не единица вовсе, а мнимая единица. Кому она, спрашивается, нужна?

Саша заскучал, его ручка замерла над тетрадной страницей. И тут Саша понял, отчетливо осознал, что это его последняя лекция, которую он записывает. Он попытался собраться, даже отругал себя за лень и легкомыслие, но снова настроиться на учебный процесс не мог. Не мог он заставить себя работать.

Саша огляделся вокруг. Все усердно писали. Все хотели, понимали и хотели приложить усилия, чтобы закрепиться и устроиться в этой жизни. Саша тоже хотел, но не мог. Тогда Саша оглянулся и встретился глазами с парнем, который, тоже отложив ручку, мечтательно разглядывал потолок. Потолок был интереснее для того парня со смешными усами, интереснее лекции по высшей математике. А еще Саша увидел в глазах однокурсника отражение своих желаний. А желание у него было одно: слинять, испариться из этой аудитории. Точнее, у них было одно желание на двоих. И в перерыве учебной пары они его осуществили.

А еще Геша, как звали нового знакомого Саши, сказал, что занимается музыкой. Этим он окончательно завоевал полное расположение Саши. Для Саши те, кто умел играть музыку, были кем‑то сродни волшебникам.

А потом была группа «Уличный фонарь», а потом знаменитое выступление и много чего другого. Без лекций и прочих никчемных атрибутов высшего образования студенческая жизнь протекала интереснее и насыщеннее. Насыщенности ей придавали новые цвета, в которые окрашивалась жизнь с помощью таких простых и, казалось бы, бесцветных красок, как водка.

Кроме алкогольных красок жизнь подсвечивалась музыкой. Геша постоянно сочинял какую‑нибудь музыку и, как следствие, стихи. И если в сочинительстве музыкальных тем никакой магии для Саши не было (музыка, сочиненная Гешей, почти ничем не отличалась от популярных пьес «The Doors» и «Deep Purple»), то способность писать складные тексты вызывала у Саши неподдельный восторг.

Репетировали в крошечной комнате, среди музыкантов группы любовно называемой каморкой. Иногда репетировали и в других помещениях, но всегда это сопровождалось вдохновляющими мероприятиями.

Спустя какое‑то время все как‑то само собой рассосалось. Каждый занялся своим делом, нашел себя в жизни – или, напротив, потерял. Но из всех музыкантов и завсегдатаев каморки только Геша остался верен музыке и длинным волосам. Он по‑прежнему играл музыку в группе. Играл на свадьбах и похоронах. Еще у Геши бывали концерты и на корпоративах, где все, перепившись, абсолютно не обращали на музыку внимания, как на разлитый кем‑то на столе соус. Для кого только не играли Геша и его группа, наверное в память об «Уличном фонаре», названная «Свет мечты». Все его песни были похожи одна на другую или одна на чужую, но Геша не переживал. Главное, что стихи были разными и со смыслом.

А Геша любил сочинять стихи на малоизвестных ему английском, испанском и итальянском языках. Но если с итальянским проходило (этот язык мало кто знал), то с английским было гораздо сложнее. Геша складывал свои стихи из малоупотребляемых в Англии и придуманных Гешей слов:

Лвинг винглз сеп темби.

Мег туд тьюзди.

Сент бенди коллче аран би…

И если у него спрашивали, на каком языке песня, а он отвечал, что на английском, его часто поднимали на смех те, кто немного владел этим языком. Тогда Геша переходил на итальянский. Его грустные стихи изобиловали словами: серпинто, луягуро, персольто, контине, реветти, люкомба, сорказти, бильяццо, полюццо. А еще, чтобы избежать возможных недоразумений, Геша говорил, что эта песня написана на древнем языке народов страны Парколло, которая была когда‑то расположена на древнем материке Гондвана. А песня, продолжал рассказывать Геша, о парне, который любил пиво и одну девушку, но у него не было Интернета и он не знал, как ей признаться в любви.

Саша всегда восхищался поэтическим талантом друга и пробовал сам что‑нибудь написать в этом роде, но у него не получалось. Точнее, получалось, но как‑то не так. Не так, как у Геши, у которого был к этому несомненный талант. Талант от Бога.

К своему творчеству и таланту в целом Геша относился совершенно серьезно и без тени юмора говорил, что он – один из настоящих поэтов‑песенников, в чьих словах есть глубокие мысли.

А скрипачка Маша, что придерживала тогда басиста на феерическом выступлении первого состава группы, неожиданно стала женой Геши.

Саша всегда любил Гешу, точнее, не всегда. Когда Геша женился на Маше, которой симпатизировал Саша, Саша перестал любить и Гешу, и Машу. Но вскоре опять полюбил. Полюбил, потому что Маша не стала женой Саши, а стала толстой, некрасивой и стервозной бабой и при этом женой Геши.

Они допоздна сидели и разговаривали про Олю. Саша и Гена. Они много чего вспоминали. Воспоминания, в основном, были теплыми и хорошими. А сидели они у Саши на кухне, в его, Сашиной, квартире. Геша сам захотел уехать к нему.

– Не могу я сейчас дома оставаться. Пока не могу, – объяснил он Саше. – Маша придет и все опошлит своим приходом. Понимаешь?

– Понимаю, – кивал головой Саша.

Он понимал друга как никто другой. Он скорее допустил бы мысль, что Геша мог бы покончить собой, имея такую спутницу жизни, как Маша. Но Ольга… при чем здесь Оля?

– А как они последнее время общались? Я говорю о твоей сестре и супруге, – спросил Саша, наливая себе и Геше чай.

– А никак, – махнул рукой Геша. – Видеть друг друга не хотели.

Когда Геша сообщил о своих намерениях осчастливить Машу предложением руки и сердца, Саша очень переживал. Мало того что он сам в то время имел виды на скрипачку, так теперь становилось совершенно понятным, что ему придется покинуть удобное жилье на Сретенке. И он стал скитаться по съемным квартирам.

Оля тоже не была в восторге от выбора брата. Женщины как‑то сразу не поладили между собой, и вскоре они разменяли писательскую квартиру на две отдельные.

– Оля давно перестала ходить к нам в гости, а я если и приходил к ней, то без Маши. – Рука Геши дрогнула, и он пролил чай себе на брюки.

Геша небрежно смахнул с брюк капельки чая и, уставившись в окно, рассказал, как он ходил на квартиру Оли. Ходил в тот день, когда это известие обрушилось на его плечи и на его мексиканские усы.

После разъезда Оля жила в Марьино. Геша, с трудом волоча отяжелевшие ноги, подошел к двери Олиной квартиры. Сердце его билось, точнее, не билось, а буквально выскакивало из груди. Геша взглянул на дверь квартиры своей сестры и закатил глаза. Непоправимость и неправильность всего произошедшего не давала ему покоя. С тяжелым сердцем он очнулся. Очнулся. Именно очнулся, как будто его включили. Геша открыл глаза. Точнее, один глаз, другой был закрыт. Геша не вздрогнул, не забоялся, не издал никакого звука, а просто молча смотрел на номер квартиры. Он искал разгадку в этих двух цифрах. Но двадцать второй номер на табличке не давал Геше никаких подсказок.

Входная дверь в квартиру Оли была не заперта, но он долго не мог туда попасть, так как ключей у него не было. Совсем. У Геши совсем не было ключей от Олиной квартиры. Геша вспомнил об этом. Вспомнил как‑то вдруг, неожиданно вспомнил. Свет везде горел. Геша с порога стал звать сестру. Но никто не отвечал. А потом он понял, что напрасно зовет Олю, потому что ее здесь нет.

Геша прошел в комнату. Свое тело он в этот момент не ощущал, вернее, ощущал, но как мешок, именно мешок, набитый пылью. Он прошел в комнату и увидел, что никого здесь нет. Совершенно никого. А еще увидел платье. То самое платье, в котором Оля попала на соседский балкон. Геша догадался, что это именно то самое платье, потому что оно было испачкано вишневым вареньем. В тот момент он ощутил досаду. Да, это была именно досада.

– Понимаешь, старик, – говорил о своих ощущениях Геша, – то самое платье лежало на диване. Скомкано и брошено на диван.

Саша участливо кивал головой, хотя не понимал, что в этом платье вызывало в Геше такое чувство.

– Ну почему она такая непрактичная? – Геша с какой‑то злобой погасил в пепельнице окурок.

Саша снова кивнул и отхлебнул из чашки.

– Ты уже испортила одно платье, – пояснял Геша, – так его и надень! Так ведь нет! Оля надела другое платье. Естественно, теперь и оно безнадежно испорчено. И что мы имеем в сухом остатке?

Этот вопрос был адресован другу. Саша подумал мысль и отчетливо понял, что он не совсем понял, куда клонит Геша. А еще точнее, он совсем этого не понял.

– Что в сухом остатке? – переспросил он у друга.

– А в сухом остатке – два… понимаешь, старик, два испорченных платья и несколько разбитых банок с вареньем.

Саша подошел и обнял Гешу за плечи:

– Не переживай так. Я все понимаю. Я сам через это прошел.

Плащ, испорченный плащ, белым пятном висел перед глазами Саши.

Когда Саша уже был студентом и учился в Москве, то после первой сессии приехал домой в Ейск на каникулы. Тогда он заявил матери, что ему нужны новые брюки. В условиях тотального дефицита, которым наградила нас коммунистическая партия, в магазинах готовой одежды купить что‑либо приличное было невозможно. Особенно в Ейске. Мама и папа – коммунисты с многолетним стажем – категорически отказывались посетить местную толкучку, где посредством спекулянтов можно было прикинуться вполне прилично. Саша не менее категорично заявил, что в старых поношенных брюках в столицу не поедет.

– Что же делать? – спросил папа.

– Может быть, сшить? – робко поинтересовалась мама.

Ее предложение неожиданно всем пришлось по душе. А потом Саше была выделена необходимая сумма денег на покупку материала и заказ брюк в местном ателье. А еще мама назвала имя‑отчество знакомого закройщика, который клятвенно пообещал ей сшить для сына все что угодно «недорого, но по высшему разряду» и уж никак не хуже, «чем в столицах варганят».