Тайра покидают Фукухару. Князь Мунэмори и все другие вельможи Тайра, кроме князя Корэмори Комацу, взяли с собой жен и детей, но остальные их приближенные такой возможности не имели и

Князь Мунэмори и все другие вельможи Тайра, кроме князя Корэмори Комацу, взяли с собой жен и детей, но остальные их приближенные такой возможности не имели и пустились в бегство, побросав своих близких, не ведая, когда доведется вновь свидеться с ними.

Разлука всегда печальна, даже когда час новой встречи заранее известен, определенно назначен: какое же великое горе охватило людей нынче, когда расставаться им пришлось, быть может, навеки и они в последний раз видели своих близких! Немудрено, что и те, кто уходил, и те, кого покидали, проливали горькие слезы. Но нерушимы прочные узы, связующие вассала и господина! Мыслимо ли забыть о благодеяниях господ, которым служили долгие годы?! Оттого и шли вперед стар и млад, то и дело оглядываясь назад, и ноги, казалось, не хотели повиноваться их воле...

Многих, кто вел корабли,

огибая прибрежные скалы,

Вверясь теченьям морским, —

на волнах беспощадно качало.

Многие сушей ушли.

пробивались чащобой дремучей,

Плетью коней горяча,

по завалам взбирались на кручи,

Плыли по рекам в челнах,

на шесты и багры налегая.

Каждый по нраву избрал

путь на запад из отчего края...

Но вот прибыли Тайра в свою вотчину Фукухара, и князь Мунэмори, созвав самых доблестных, прославленных самураев, старых и юных, обратился к ним с речью:

— Настал конец счастью, сопутствовавшему нашей семье благодаря добродетели многих поколений прославленных наших предков! Род наш постигло возмездие за неправедные деяния. Боги отвернулись от нас, государь-инок нас покинул! Составив столицу, блуждаем мы по дорогам бесприютных скитаний — та-кова теперь наша участь, и впереди нас ждет неизвестность. Но мы знаем: не случайна связь между теми, кто хоть раз вместе укрывался от дождя под сенью дерева или вместе утолил жажду, зачерпнув воду из одного потока, — даже такая мимолетная встреча предопределена глубокой связью в предыдущих рождениях! Насколько же прочнее и глубже связующие нас узы! Все вы — не случайные люди, служившие нам лишь короткое время; вы — потомственные вассалы нашего дома, как и многие поколения ваших предков! Многие из вас связаны с нами узами родства, осыпаны щедрыми милостями нашего дома на протяжении нескольких поколений. В минувшие годы, когда процветал наш род Тайра, вы тоже благоденствовали и семьи ваши жили в довольстве благодаря нашим щедротам! Ныне пришло время воздать нам за эти благодеяния! Помните, здесь с нами император, владыка, украшенный всеми Десятью добродетелями, с нами три священных символа его власти! Отвечайте же, готовы ли вы следовать за ним на край света, в неведомые поля и горы?

Выслушав эти речи, и стар и млад ответили в один голос, проливая слезы волнения:

— Благодарность за добро свойственна даже несмышленым зверям и птицам! Так неужели же мы, родившись людьми, способны позабыть эту заповедь? На протяжении долгих двадцати лет мы лелеяли наших жен и детей и пеклись о наших вассалах единственно благодаря вашим щедрым благодеяниям. Мы, самураи, всадники, посвятившие себя служению луку и стрелам, почитаем двоедушие в особенности постыдным! Мы пойдем за государем повсюду, — не только здесь, в Японии, об этом и говорить нечего, — но и дальше, куда угодно, хоть в Силлу, в Пэкче, в Когуре, в Кидань[521], на край света, за моря-океаны, а там будь что будет! — так дружно ответили самураи, и вельможи Тайра воспрянули духом.

Ночь провели они в родном гнезде Фукухара. В небе низко висел тонкий, как натянутый лук, ущербный осенний месяц, нерушимо было безмолвие ночи, все вокруг погрузилось в тишину. Как обычно в пути, изголовье из трав насквозь отсырело от влаги — кто скажет, то роса ли была или слезы? Все вокруг навевало печаль. Не ведали Тайра, когда суждено им вновь вернуться сюда, и грустным взором глядели на многочисленные строения, воздвигнутые покойным Правителем-иноком, — вот Дворец на Холме, где весной любовались цветением сакуры, вот Дворец у Залива, где осенней порой наслаждались лунным сиянием. Дворец «Под сенью сосны», двухъярусный терем с решетчатыми террасами, дворец «Тростниковая кровля», беседка над прудом, павильон у конского ристалища, и другой павильон, для любования свежевыпавшим снегом, многочисленные усадьбы знатных родичей Тайра, и дворец самого государя, воздвигнутый по августейшему приказанию усердием покойного дайнагона Куницуны...

Яшма, устлавшая двор,

изразцовый узор черепицы —

Все по прошествии лет

стало меркнуть, ветшать и крошиться,

Сплошь за три года в саду

бурым мохом покрылись тропинки,

Жухлый бурьян заслонил

приоткрытых ворот половинки.

Дикий кустарник с быльем

проросли сквозь дырявую крышу.

Плющ по отвесной стене

извивался, взбираясь все выше.

Ярусы башен иных

покосились, оделись травою.

Ветер меж сосен шумел,

заунывно стеная и воя.

Занавеси порвались,

и в пустынные опочивальни

Только луне по ночам

заглянуть доводилось печально...

С рассветом Тайра предали огню дворец государя и взошли на корабль вместе с августейшим владыкой. И хоть скорбь была не столь велика, как при расставании со столицей, но и здесь разлука томила душу.

Вьется ли вечером дым

над костром солеваров у моря,

В горных ли падях олень

трубным зовом приветствует зори.

Бьются ли волны о брег,

серебрятся ли в лунном сиянье

Складки парчовых одежд,

орошенных слезами изгнанья,

Льются ли с темных дерев,

оглашают окрестные долы,

Трели вечерних цикад,

повторяя напев невеселый, —

Все, услаждавшее слух

и для взора отрадное прежде,

Ныне томило сердца,

пресекало дорогу надежде.

Будто бы только вчера

выступали походом в Суругу

Верных сто тысяч бойцов,

ратной доблестью равных друг другу,

Тех, что, сомкнув стремена

у восточной заставы Киёми,

Были готовы врага

поразить в его собственном доме.

Где же сегодня она,

та могучая, грозная сила,

Если семь тысяч всего

войска Тайра на запад отплыло?

Тихо клубы облаков

распростерлись над гладью морскою.

Вышних небес синева

предвечерней подернулась мглою.

Лег пеленою туман,

скрылся из виду остров Кодзима.

Месяц меж волн за кормой

плыл печально и невозмутимо.

Прочь от родных берегов,

покидая пределы залива,

Вверя теченьям судьбу,

уходили суда торопливо —

Шли чередой на закат

и за гранью небес исчезали,

Словно приютом для них

были те неоглядные дали...

Ночи сменялись и дни.

За горами оставив столицу,

В край незнакомый, чужой

углублялись судов вереницы,

И приходили на ум

храбрым витязям древние строки:

«Чаял ли я забрести

в этот край незнакомый, далекий...»[522]

Реяли всюду в пути

белых чаек шумливые стаи,

То припадая к волнам,

то под самые тучи взмывая.

Веяло грустью от них,

как от вестников прежнего мира, —

«Птицы столицы родной»

называл их поэт Нарихира...

Так, в двадцать пятый день седьмой луны 2-го года Дзюэй, Тайра навсегда расстались со столицей.