Императорский выезд

Многие из сгоревших покоев удостоились в прошлом августейшего посещения, сам император бывал здесь.

Камни остались в золе

там, где Феникса высилась зала[509].

Выбоины от колес —

там, где прежде карета стояла.

Сколько прекрасных принцесс,

царедворцев когда-то съезжалось

В этот чертог, где звучит

бури стон, пробуждающий жалость!

Веет печалью в садах

при покинутом женском покое.

Будто слезами, кропит

их вечернее небо росою.

Стены в убранстве зеркал

и на ширмах узоры нефрита

Стали добычей огня.

Драгоценная утварь разбита.

Даже сторожек лесных

не осталось в угодьях, где птица,

Рыба, непуганый зверь

на приволье любили резвиться.

Множество пышных палат,

где первейшие жили вельможи

Вплоть до министров, князей,

что к монарху пресветлому вхожи,

— Все, услаждавшее взор,

что века богатело и крепло,

Пламени обречено,

стало грудами угля и пепла.

Жерди, солома, камыш —

все бессчетные смердов жилища,

Верных вассалов дворы

были отданы пламени в пищу,

И трепетали сердца

перед страшным всевластием рока,

Что низлагает владык

и державы карает жестоко.

Так и в былые года

погибали великие страны:

Росные травы взросли

на руинах твердыни У-вана[510].

Циньской империи мощь,

безнаказанным злом одержима,

Пала, и стольный Сяньян

запылал в черном облаке дыма[511].

Строили Тайра в горах

на крутых перевалах заставы,

Чтобы с заставой Ханьгу,

с Сяошань им соперничать славой[512].

Грозной оградой засек

ощетинились горные склоны.

Северных варваров рать[513]

прорвалась, разметала заслоны.

Словно Цзиншуй и Вэйшуй[514],

были реки в горах, но преграды

Не убоялись в пути

супостатов восточных отряды.

Ведал ли кто, что придет

час для Тайра бежать из столицы,

Повесть о доме Тайра

Чтобы в безвестных краях

по лачугам убогим селиться?

Им ли, привыкшим блюсти

при дворе церемоний порядок,

В западных весях сносить

дикость нравов и грубость повадок!

Равные славой имен

богу водной стихии, Дракону,

Что, восседая меж туч,

неподвластен земному закону,

Стали подобны они

мелкой вяленой рыбе на низке[515].

Кто из великих досель

опускался с вершины столь низко?

По мановению вмиг

чередуются радость и горе,

Недолговечный расцвет

увяданьем сменяется вскоре.

Тяжко порой провожать

даже день, вытесняемый ночью,

Что же о смертных сказать,

бренность мира узревших воочью!

В годы правленья Хогэн

были Тайра — как вишня весною,

В годы Дзюэй перейдя,

стали палой осенней листвою...

Самураи восточных земель, Сигэёси Хатакэяма, Арисигэ Оямада и Томоцуна Уцуномия, с седьмой луны минувшего 4-го года Дзисё находились в плену в столице. Теперь, когда Тайра решили бежать на запад, все эти пленники подлежали казни. Но князь Томомори сказал, обращаясь к старшему брату:

— Вы не измените судьбу и не вернете ушедшего счастья, если велите обезглавить даже сотню или тысячу человек! Как, наверное, стосковались их жены, дети, все домочадцы! Не лучше ли, вопреки обычаю, отпустить их? Если случится чудо и счастье вернется к нам, они не забудут этих благодеяний!

— Истинно так! — ответил князь Мунэмори и отпустил их. Касаясь челом земли и проливая благодарные слезы, все трое упорно твердили:

— С минувших лет Дзисё и вплоть до настоящего времени только ваше милосердие сохранило нашу бесполезную жизнь!

Позвольте же следовать за вами повсюду, куда направится императорский поезд!

Но князь Мунэмори сказал им:

— Все ваши помыслы устремлены на восток. Душой вы летите на родину, зачем же вести за собою пустую оболочку, лишенное души тело? Ступайте домой, возвращайтесь без промедления! — И, утерев слезы, самураи возвратились на восток, в Канто. Ведь, как-никак, целых двадцать лет князь Мунэмори являлся их господином, что ж удивительного, что слезы разлуки не иссякали!