Как укрепиться в вере

После «медового месяца продолжительностью почти год», во время которого Коллинз «ощущал безмерную радость и облегчение и побеседовал о своем обращении в веру со множеством людей», сомнения начали закрадываться в его душу, заставляя гадать, «не иллюзия ли все это». Однажды в воскресенье, когда сомнения особенно усилились, Коллинз «подошел к алтарю и некоторое время стоял возле него в сильном смятении, со слезами на глазах беззвучно молясь о помощи». И тут он почувствовал, как кто‑то положил руку ему на плечо. «Я обернулся и увидел человека, который, как оказалось, в тот день начал посещать эту церковь. Он спросил, что гнетет меня. Я объяснил, он пригласил меня пообедать, мы разговорились и стали хорошими друзьями. Выяснилось, что мой новый знакомый – физик, который проделал почти тот же путь, как я. Он помог мне понять, что сомнения – неотъемлемая часть пути веры». Успокоенный коллегой‑ученым Коллинз «смог мысленно вернуться назад, восстановить в памяти события, которые первоначально привели меня к вере, и сделать вывод, что мои религиозные убеждения подлинные, а не поддельные».

Помогло ли то, что ваш новый знакомый тоже был ученым?

Конечно! Побеседовав со множеством верующих людей, я обнаружил, что придаю своим убеждениям интеллектуальный характер в гораздо большей степени, чем делает большинство людей, поэтому мне было особенно полезно поделиться своими сомнениями с коллегой.

Наличие сомнений не помешало укреплению вашей веры?

Нет, сомнения дали ей возможность развиваться и впредь.

Как позиция «Бог существует, сомнения – нормальная составляющая веры» отличается от позиции «Бога нет, сомнения разумны и приемлемы»?

Существует целый спектр убеждений: от абсолютной уверенности в существовании Бога до абсолютной уверенности в том, что Бога нет. Убеждения каждого из нас занимают некое положение на этой шкале. Мои находятся ближе к тому концу, на котором вера, но это ни в коем случае не означает, что они занимают конечную точку шкалы. Кроме того, мне известно, что значит жить, придерживаясь диаметрально противоположных убеждений, поскольку так я и жил в свои двадцать с небольшим лет. Если взглянуть на этот спектр исключительно с рациональной точки зрения, ни тот, ни другой его конец не являются оправданными, хотя по причинам, перечисленным в моей книге, я пришел к выводу, что «верующая» сторона спектра более разумна, чем «неверующая».

* * *

«Доказательство Бога» – искренняя и по‑настоящему примирительная попытка навести мост через пропасть между наукой и религией. Я часто ссылаюсь на нее в спорах с креационистами, так как Коллинз, обладатель высокого научного статуса в своем религиозном лагере, тем не менее доступно объясняет, почему такое направление креационизма, как разумный замысел, – чепуха. А его глава, посвященная генетическим свидетельствам эволюции человека, – одно из самых убедительных резюме, какое когда‑либо было написано по данному вопросу. Не помешает кратко пересказать ее здесь, так как эта глава прекрасно отражает принципиальное отношение Коллинза к фактам и создает парадоксальную ситуацию, которую ему (и всем нам) приходится обходить, когда затрагиваются основные вопросы природы.

Коллинз начинает с описания «древних повторяющихся элементов» (ARE) в ДНК. Эти элементы – результат «прыгающих» или «мобильных» генов, способных воспроизводиться и встраиваться в другие участки генома, как правило, не выполняя никаких функций. «В отношении генома в целом теория Дарвина предсказывает следующее. Мутации, не влияющие на функционирование организма (т. е. локализованные в «мусорных» ДНК), должны накапливаться с постоянной скоростью, – объясняет Коллинз. – Те же, которые затрагивают кодирующие участки, должны встречаться реже, поскольку, как правило, они вредны для организмов: полезное изменение, дающее организму преимущество при отборе и сохраняющееся в процессе дальнейшей эволюции, – исключительный случай. Так и происходит». В сущности, геномы млекопитающих замусорены элементами ARE, геном человека состоит из них примерно на 45 %. Если сравнить отдельные участки геномов, скажем, человека и мыши, окажется, что идентичные гены и многие ARE занимают одинаковые положения. Коллинз завершает эти выводы язвительным замечанием: «Если не предполагать, что Бог специально разместил эти усеченные ARE так, чтобы сбить нас с толку и ввести в заблуждение, мы практически неизбежно приходим к выводу о существовании у человека и мыши общего предка».

Если наука так успешно объясняет природу, что нам незачем ссылаться на божества как причину таких удивительных явлений, как ДНК, почему же тогда Фрэнсис Коллинз верит в Бога? И в самом деле, зачем вера в Бога ученому или любому мыслящему человеку? На этот вопрос можно дать два ответа: интеллектуальный и эмоциональный. В интеллектуальном отношении Коллинз строго следует примеру своих коллег‑ученых, когда речь заходит об объяснении всего в мире законами природы – с двумя исключениями (по поэтическому определению Иммануила Канта): звездного неба над головой и нравственного закона внутри нас.[14]Здесь, в сфере космического происхождения законов природы и эволюционных истоков нравственности, Коллинз стоит на осыпающемся краю пропасти. Вместо того чтобы и дальше развивать науку, он совершает «рывок веры». Почему?

Один из основных прогностических факторов для религиозных убеждений какого‑либо человека – вера его родителей и религиозное окружение в семье. Однако в случае Фрэнсиса Коллинза это правило не действует: его родители, светские и свободомыслящие выпускники Йеля, обучали своих четырех сыновей (Коллинз – младший из них) на дому до шестого класса и никогда не поощряли мысли о религии, но и не порицали за них. После динамического влияния родителей, братьев‑сестер и других родственников в формировании убеждений важную роль играют сверстники и учителя, и во время учебы в средних классах школы Коллинзу встретился увлеченный своим делом учитель химии. Тогда‑то Коллинз и решил, что естественные науки – его призвание. Поскольку скептическое отношение к религии считалось неотъемлемой составляющей научного склада ума, Коллинз по умолчанию обратился к агностицизму, но не после тщательного анализа доводов и свидетельств, а «скорее по принципу «не знаю и знать не хочу». Вычитанные в биографии Эйнштейна сведения о том, как великий ученый отрицал олицетворенного Бога Авраамова, «только подкрепили мой вывод, что ни один мыслящий ученый не в состоянии всерьез принимать во внимание возможность существования Бога, не совершая при этом нечто вроде интеллектуального самоубийства. И я постепенно совершил переход от агностицизма к атеизму. Не испытывая никаких негативных эмоций, я оспаривал духовные убеждения каждого, кто упоминал о них в моем присутствии, и отметал подобные взгляды как сентиментальные и устаревшие суеверия».[15]

Вера родителей и окружение в семье – один из основных факторов формирования религиозного будущего человека.

Интеллектуальное строение, которое он возвел на скептическом конце спектра, постепенно было расшатано эмоциональным опытом, полученным в роли студента‑медика и стажера, ошеломленного болью и страданиями пациентов, потрясенного тем, как успешно служила им вера в час испытаний. «Сидя у постели этих добрых жителей Северной Каролины и беседуя с ними, я до глубины души поражался духовной стороне испытаний, через которые многие из них прошли. Я повидал множество людей, которым вера придала непоколебимую уверенность в достижении высшего покоя, если не в этом мире, то в другом, несмотря на ужасающие страдания, которых многие из них ничем не заслужили. Если вера и служила им психологическим «костылем», сделал вывод я, то на редкость прочным. Если же вера – не что иное как тонкий налет культурных традиций, почему тогда эти люди не потрясали кулаками, обращаясь к Богу, и не требовали, чтобы их друзья и родные прекратили всякие разговоры о любящей и благожелательной высшей силе?»

Вопрос уместный, как и тот, что задала ему женщина, страдающая тяжелой и неизлечимой стенокардией, «Во что именно о Боге он верил?» В тот момент скептицизм Коллинза отступил перед вдумчивой впечатлительностью: «Я почувствовал, как краснею, пока, запинаясь, выговаривал: «Я и сам точно не знаю». Явное удивление собеседницы со всей очевидностью высветило ситуацию, которой я избегал почти все свои двадцать шесть лет: я действительно никогда всерьез не задумывался о доказательствах в пользу веры и против нее».

Семейное окружение Коллинза, его воспитание и образование привели его к скептическому отношению к религии, эту позицию усилили занятия точными науками и общение с другими скептически настроенными учеными. Но теперь эмоциональный триггер заставил его встрепенуться и вновь исследовать доказательства и доводы в пользу религиозных убеждений, но уже с другой точки зрения. «Внезапно все собственные аргументы показались мне на редкость неубедительными, и у меня возникло ощущение, будто под моими ногами трескается лед, – вспоминал Коллинз. – Это осознание ужаснуло меня. Если впредь я не мог рассчитывать на прочность своей атеистической позиции, значит, мне предстояло взять на себя ответственность за поступки, которые я предпочел бы оставить без внимания? Должен ли я отвечать за кого‑нибудь, кроме самого себя? Теперь этот вопрос стал слишком остро, игнорировать его было уже невозможно».

В этот решающий момент, на интеллектуальной «точке перегиба», по достижении которой эмоциональный триггер способен спровоцировать стремительное движение по другому пути, Коллинз обратился к впечатляющим произведениям К. С. Льюиса, который сам пережил состояние потери и обретения. Дверь, ведущая к вере, приоткрылась, слова Льюиса нашли отзвук в душе Коллинза и непреклонно повлекли его к эмоциональной готовности, в состоянии которой замерзший водопад закрыл дверь, ведущую к скептицизму. «Долгое время я дрожал на самом краю этой зияющей пропасти. И наконец, понимая, что бежать некуда, прыгнул».

* * *

Что это был за прыжок?

Разумеется, он внушал страх, иначе я бы не откладывал его так долго. Но когда я наконец совершил его, то испытал ощущение умиротворенности и облегчения. Я жил в напряжении, считая, что уже достиг уверенности в правильности своих убеждений, и вместе с тем понимая, что эта ситуация не может оставаться неизменной до конца моих дней. Мне предстояло либо отрицать это, либо двигаться вперед. Идти вперед было страшно, назад – безответственно с интеллектуальной точки зрения. Но и ненадежная середина не годилась для того, чтобы надолго задерживаться на ней.

Слушая вас, я задумался о том, что если бы вы родились в другое время или в другом месте, ваш рывок веры мог бы оказаться совсем другим, в рамках иной религии, значит, в вере всегда должен присутствовать некий культурно‑исторический компонент.

Так и есть, но я благодарен за то, что путь, который привел меня к вере, не опирался на прочный фундамент детского знакомства с какой‑то конкретной религией. Это отчасти избавило меня от необходимости гадать, было ли решение моим собственным или навязанным культурой.

Как верующий, некогда бывший неверующим, как вы думаете, почему Бог делает свое существование настолько неопределенным? Если он хочет, чтобы мы верили в него, почему бы не сделать это существование очевидным?

Видимо, по той причине, что Богу угодно предоставить нам свободу воли и возможность выбора. Если бы Бог сделал свое существование абсолютно очевидным для каждого, все мы превратились бы в роботов, исповедующих единственную всеобщую веру. И какой в этом смысл?

Почему, как вы думаете, множество мыслящих людей видят те же доказательства, что и вы, но приходят к иным выводам? Возможно, они по‑другому принимают эмоциональные решения.

Все мы привносим накопленный жизненный багаж в каждое решение, которое принимаем, вдобавок есть такие факторы, как то, что говорят свидетельства, и то, как мы хотим услышать сказанное ими. Конечно, множество людей недовольны идеей Бога, имеющего власть над ними, или Бога, который чего‑то ждет от них. Эти соображения мучали меня в мои двадцать два года, и я уверен, они же терзают некоторых людей на протяжении всей жизни. Мне пришлось стать верующим, чтобы ощутить вкус свободы, который приносит это состояние.

Вы обличали сторонников креационизма разумного замысла за их довод «Бог пробелов» (God of the Gaps), но сами, по сути дела, утверждаете, что высшие источники вселенной и нравственного закона содержатся в пробелах, которые не в состоянии объяснить наука. Значит, если мы зайдем достаточно далеко, пробелы в любом случае неизбежны?

Думаю, да. Но пробел пробелу рознь. Пробелам, которые наука в состоянии заполнить естественными объяснениями, не нужен Бог. Но пробелы, которые никак не заполнить естественными объяснениями, годятся для сверхъестественных. Прямо‑таки призывают к ним. Вот тут‑то и появляется Бог.

В «Науке добра и зла» (The Science of Good and Evil) я доказываю, что нравственное чувство развилось в нас по той причине, что мы относимся к виду социальных приматов, нам необходимо уживаться друг с другом, следовательно, мы просоциальны, склонны к сотрудничеству и временами даже альтруистичны. Причем альтруистичны нерасчетливо, в соответствии с принципами теории игр «ты – мне, я – тебе», когда я помогаю вам и жду ответной помощи от вас, а в более глубоком, подлинном смысле, радуясь возможности оказать помощь другим. Этот «негромкий внутренний голос» нашего нравственного сознания – то, что создала эволюция. С точки зрения верующего, почему бы Богу не воспользоваться эволюцией, чтобы создать в нас нравственное чувство, так, как он использовал эволюцию, создавая жгутики бактерий или ДНК, которые, как вы утверждаете, эволюционировали?

Здесь я с вами полностью согласен. Мое мнение по этому вопросу эволюционировало со времен написания «Доказательства Бога», где я гораздо пренебрежительнее отверг саму мысль о возможности развития радикального альтруизма. Теперь я считаю, что это вполне возможно. Но это не исключает возможности замысла Божьего, поскольку для меня, сторонника теистического эволюционизма, эволюция – грандиозный замысел Бога для всего творения. Если Божий замысел привел к появлению ногтей на пальцах ног и височных долей мозга, почему то же самое не может относиться к нравственному чувству? И если кто‑то пытается отвергать альтруизм как исключительно натуралистическое явление, остается другой вопрос: почему вообще существуют такие принципы, как «верно» и «неверно». Если наше нравственное чувство целиком и полностью является следствием давления эволюции, обманом побудившей нас верить в вопросы нравственности, тогда «верно» и «неверно» – иллюзия. А утверждать, будто бы добро и зло не имеют смысла, – это чересчур даже для закоренелого атеиста. Это беспокоит вас, Майкл?

Временами – да, беспокоит. Услышав от умирающей женщины в больнице тот же вопрос, который она задала вам, я не знал бы, что ответить. Но я не сторонник этического релятивизма. Это слишком опасный путь, чтобы следовать по нему. Я считаю, что действительно существуют нравственные принципы, которые почти абсолютны, – то, что я называю условными нравственными истинами, в которых есть и что‑то условно верное, и что‑то условно ошибочное. Под ними я подразумеваю то, что для большинства людей в большинстве мест большую часть времени некое поведение «икс» является верным или неверным. Думаю, это лучший вариант из возможных в отсутствие внешнего источника, подобного Богу. Но даже если существует Бог, воплощающий верное и неверное, как мы должны учиться различать, что есть что? С помощью священных писаний? Посредством молитвы? Как?

С помощью тихого внутреннего голоса.

Да, я тоже слышу этот голос. Вопрос в другом: что является его источником?

Правильно. Для меня источник внутреннего голоса нравственности – Бог.

Понимаю. А для меня этот голос – компонент нашей нравственной природы, возникшей в результате эволюции.

Конечно, и, возможно, Бог дал нам эту нравственную природу посредством эволюции.

Значит, мы пришли к некоему высшему неизвестному?

Да, это так.

* * *

Фрэнсис Коллинз нравится мне, я его уважаю. Этот человек отважно обратился к самым глубоким жизненным вопросам, подступил к самому краю пропасти, осмотрелся и поступил так, как счел нужным. Это не мой путь, но воистину только его собственный. Именно в этом случае убеждения носят в высшей степени личный характер, это и есть верообусловленный реализм. Окончательных ответов на вечные вопросы нет.

Надежда вечна независимо от того, вечна жизнь или нет

В чем же заключается смысл жизни в условиях столь фундаментальной неопределенности? Неважно, верующий вы или скептик, смысл жизни здесь. И сейчас. Он в нас и вне нас. Он в наших мыслях и в наших поступках. В нашей жизни и в нашей любви. В наших семьях и в наших друзьях. В наших сообществах и в нашем мире. Он в смелости наших убеждений и в характере наших обязанностей. Надежда вечна независимо от того, вечна жизнь или нет.

Date: 2016-02-19; view: 368; Нарушение авторских прав